Крах обозримой вселенной

***

      Инсин помнил Цзинь Юаня совсем мальчишкой. Наглым, упертым, целеустремленным. Но таким солнечным и жизнелюбивым, что порой от его улыбки хотелось закрыться руками. Он до первой крови мучал себя на тренировочных полигонах, пока Цзинлю не рявкнет на него своим уже привычным строгим командирским тоном. С подросткового возраста его руки были стерты мозолями от тяжелой тренировочной алебарды, все тело испещрено шрамами, а разум выкован под настоящего воина. Глядя на него у Инсина каждый раз сжималось сердце. Ведь перед ним был не рослый и крепкий облачный рыцарь, а самый обычный юноша, у которого на первый взгляд руки были не больше рукояти этой самой алебарды. Цзинь Юань в силу происхождения был старше него, что долго у Инсина в голове совершенно не укладывалось, но видеть в нем кого-то иного нежели чем мальчишку он никак не мог.        Инсин ласково звал его Янь-Янем, на что тот часто воротил нос. Но по блеску в желтых глазах ясно становилось каждому в квинтете то, насколько приятно ему было это прозвище. Особенно тогда, когда оно сопровождалось рукой, треплющей его по волосам на макушке.        Инсин разрешал Цзинь Юаню прятаться у него в мастерской от Байхэн, которая время от времени загоралась идеей истязать его волосы своими ловкими пальчиками. Она хныкала, что не может устоять перед его копной волос. Косички у нее получались невероятные, но Юань был уверен, подрывали его образ будущего генерала. Цзинь Юань прибегал к нему весь красный и потный, ведь наверняка обогнул весь Лофу, чтобы Байхэн оторвалась. С мольбой смотрел в самую душу, а когда Инсин с тяжелым вздохом кивал в сторону стула возле себя, от радости прыгал почти до потолка. В такие моменты в его глазах плескался, казалось, самый яркий интерес. Перед его носом лежал до бела раскаленный кусок стали, которому было суждено стать мечом. Бойка звонко по нему стучала, придавала форму, лепила будущее орудие убийства также легко, как гончар лепил пиалу для чая.        Инсин всей душой любил шушукаться с Цзинь Юанем, пока строгий взгляд Цзинлю не стрелял в них на поражение. Они обсуждали свежие сплетни, придумывали другим членам квинтета смешные прозвища и особенно горячо шутили о том, почему Дань Фэн такой консервативный и властный.        — Он снова встал не с той ноги? — Насмешливо протянул Инсин, глядя Дань Фэну вслед.        — Он встал с хвоста, — захихикал Цзинь Юань. — Он у него как третья нога. Только очень длинная и в чешуе.        Инсин предпочитал отмалчиваться о том, что вообще-то действительно знал с какой ноги встал Дань Фэн. Рушить общее настроение не хотелось.  Инсин знал, что Цзинь Юань влюблен в него уже очень давно. Было сложно не заметить то, какими голодными глазами он на него порой смотрел. Как после хорошего спарринга всегда ждал похвалы и одобрения именно от него. Как жаждал услышать, что по нему тоже скучали. Как старался помогать даже в обычных бытовых вещах: полить цветы на подоконнике, скрутить и убрать на полки чертежи и эскизы будущего оружия, заварить чай. Ни один взгляд, ни одно прикосновение и ни одно неаккуратное слово не скрылось от него.               Инсин знал, что на Цзинь Юаня можно положиться. Если начинаешь падать, за тобой всегда будет его плечо. Он прикроет, поможет всем, чем только сможет помочь. Гуандао всегда в его руках лежала уверенно, била четко и безапелляционно.        Инсин и не заметил, как Цзинь Юань стал мужчиной. Как тонкие ручки обросли стальными мышцами, как лицо вытянули годы, как взгляд стал пронизывающими душу иглами. Но ласковый прищур оставался особенно ласковым по-прежнему только для него. Для Инсина.               В момент, когда слезы горечи и настоящего отчаяния рвались наружу, душили его комом в горле, Цзинь Юань пришел к нему. Сел рядом и положил теперь уже большую и теплую ладонь на спину. В этом простом жесте Инсин нашел больше успокоения, чем в словах о том, что Дань Фэн еще жив и просто сбежал. Голова по инерции обернулась в сторону тепла, которым Юань сочился, и грустный тяжелый взгляд столкнулся с таким же, но до зубного скрипа нежным. Цзинь Юань был в не меньшем шоке. Он тоже потерял близкого человека. Он сломался в том же месте, что и Инсин, но продолжал стойко следовать образу сильного генерала облачных рыцарей Лофу. Пускай он им еще не являлся. В этот момент траура Цзинь Юань был для Инсина, казалось, ближе всех на свете. Дань Фэн совершил страшное преступление, в которое никто из квинтета не хотел верить. Как мог их педантичный, требовательный, но мягкосердечный и такой родной Дань Фэн совершить что-то столь ужасное и скрыться, словно настоящий преступник, коим он до этого не был? Как мог их Дань Фэн унести столько жизней, ради туманного шанса спасти одну? А главное как мог их Дань Фэн решиться на этот отчаянный шаг, зная, что лишится всего, если потерпит неудачу? Ни один из этих вопросов не разрешался в голове Инсина долгие дни. Для человека, чьи секунды имели куда больший вес, чем у Цзинлю или Цзинь Юаня, которые напрочь забыли про свои тренировки, Инсин не мог позволить себе бросить всю свою работу. Но его крепко пригвоздило к тому месту, где Дань Фэн когда-то принял его в свое тесное личное пространство. Где делил с ним один небосвод на два усталых взгляда. Где без умолку мог ворчать на старейшин видьядхара, совсем этого не стесняясь. Где впервые взял за руку и где позже клялся в любви. Где отдал ему свое сердце. Инсин часами сидел там и было совершенно неважно день сейчас или ночь. Светили на небе звезды или нещадно слепило солнце. Он сидел от рассвета до самых сумерек и от сумерек до нового рассвета, будто ждал, что Дань Фэн придет, скажет, что все это было очень плохим сном. Что никакой драконьей Мерзости не было, и они сейчас снова выпьют вина или чаю.        Инсин знал, что так нельзя. Что он прожигал драгоценные дни своего короткого века. Он знал, что Цзинь Юань наблюдал за ним, даже не стараясь спрятаться. Безмолвным защитником его траурной тишины стоял сзади и дышал через раз, ощущая боль потери в два раза сильнее. За Дань Фэна и за Инсина тоже. Цзинлю периодически навещала его, но и она ничего не говорила. Лишь тяжело вздыхала и уходила. Инсин спрятался за своей болью, как за ширмой. Он мало спал, мало ел, почти не двигался с места и даже не разговаривал. От него оторвали очень важную для жизнедеятельности часть. Он кровоточил каждый раз, когда поднимал взгляд на ночное небо.        Когда боль притупилась Инсин стал проводить свои свободные часы дома. За эти бесконечные недели под потолком появилась куча путины, на каждой поверхности лежал толстый слой пыли. И каждый уголок его дома рассказывал о том, как Дань Фэн был здесь еще совсем недавно. Как он за его столом пил чай, как они сидели на диване и играли в маджонг, как в редкие совместные ночи Дань Фэн прижимал к себе и рассказывал о том, что узнал о человеческой анатомии в старой книге, которую нашел в своей резиденции. Как однажды схватил Инсина за лицо, сжал до боли челюсть и приказал никогда больше не заикаться о том, что его, Инсина, жизнь в десятки раз короче его собственной. Дань Фэн всем своим существом ненавидел мысль о том, что Инсин умрет раньше. Раньше их всех. Из этого некогда уютного места, в которое хотелось возвращаться, теперь уже хотелось сбежать.        Цзинь Юань приходил к нему каждый день. Утром он заставал Инсина спящим за столом на кухне, осторожно будил и заставлял хотя бы выпить чаю вместе с ним. После обеда почти насильно запихивал в него пустой рис, зная, что ничего серьезнее Инсин есть не станет. Вечером приходил и оставался на несколько часов, рассказывая как прошел день. Инсин бледным трупом лежал у него на груди и вслушивался в живое и гулкое сердцебиение Цзинь Юаня. Тот рассказывал каждую мелочь, которую смог заметить за день, старался отвлечь Инсина от его мыслей хотя бы на короткое мгновение. Обнимал его поразительно крепкими руками и согревал его исхудавшее тело своим, пышущим энергией. Инсин пропустил мимо себя тот момент, когда Цзинь Юань стал больше него, казалось, раза в полтора. Все это время Цзинь Юань рос, становился все более ответственным и вдумчивым. Как он обогнал самого Инсина по всем параметрам. Инсин и не заметил, как Цзинь Юань вернулся к нему с новостью, что он теперь один из семи генералов-арбитров. Не заметил и то, как Цзинь Юань стал оставаться с ним не до густой вечерней темноты, а до самого рассвета. Они засыпали прямо на диване в обнимку. В какой-то момент Инсин просто переставал слышать монолог Цзинь Юаня, зная, что он заснул. И от этого было хорошо. Спустя несколько месяцев тянущей под сердцем боли, он мог, наконец, сказать, что ему хорошо. С Цзинь Юанем.               Инсин стал ждать каждый визит Цзинь Юаня, количество которых стало понемногу убывать в силу того, сколько у того появилось работы. Сначала это казалось настоящей пыткой. Свернуться калачиком на кровати, смотреть в стену напротив и ждать, когда знакомые шаги настигнут дверь в спальню. Затем Инсин стал коротать время за сном. Отсыпался за все те дни, что провел на их с Дань Фэном знаковом месте. А Цзинь Юань по приходу садился рядом, молча гладил по волосам и даже не будил. Но Инсин просыпался сам. Сквозь сон слышал поступь того, кого ждал больше всех. Не мог не проснуться. А через месяц такого мучительного ожидания задумался о том, как раньше быстро летело время за работой. Встал с кровати, достал свои старые чертежи, разложил их на столе на светлой кухне, неаккуратно спихивая все, что стояло, сел напротив и застыл. Карандаш в руке лежал как и раньше удобно, свет из окна освещал всю комнату, технику построения любого вида оружия Инсин знал наизусть и мог начертить его с закрытыми глазами. Но рука никак не хотела двигаться. Он просто не мог.        Инсин просидел так до самого вечера, с тяжестью заметив, что в обед Цзинь Юань не пришел. Но вечером, услышав, как за порогом зашуршали одежды Цзинь Юаня, Инсин тут же отвлекся от пустого листа и поднял голову. В руках у Цзинь Юаня была шпилька по форме напоминавшая стебель Туны. Только цвет у нее был не привычно малиновый, а пыльно синий, уходивший с одного конца в черный, а с другого в бледно голубой. На темном ветвистом конце шпильки цвел позолоченный бутон неизвестного ему цветка. Цзинь Юань слабо улыбался в ответ на пристальный взгляд Инсина.        — Можно заплести твои волосы?        И Инсин вдруг заметил, что все время с побега Дань Фэна не прикасался к волосам. После душа он просто оставлял распущенные волосы сохнуть, а потом забывал, будто их и не было. Инсин перевел взгляд со шпильки на лицо Цзинь Юаня и коротко кивнул.  Цзинь Юань осторожно подошел сзади, наученный тем, как Инсин от неожиданности мог больно заехать в бок локтем, положил руки на плечи. Собрал в хвост длинные черные пряди, прочесывая пальцами, не сильно сжал чуть выше затылка. Плечи Инсина расслабились от мягких прикосновений, глаза невольно закрылись. На слух он понял, что Цзинь Юань взял в руки шпильку: она тихонько брякнула по столу тонкими веточками. На несколько секунд повисла тишина. Никто не двигался и, казалось, даже не дышал. Цзинь Юань обернул тонкий жгут волос Инсина вокруг шпильки, повернул ее по часовой стрелке, скручивая небольшой пучок, и пропустил острый кончик сквозь по горизонтали. Волосы держались удивительно крепко. Не было ощущения, что прическа вот-вот развалится. А Цзинь Юань, заметив вновь пришедшее напряжение, медленно и мягко опустил руки Инсину на плечи. Так было всегда: тело Инсина уже на уровне рефлексов сжималось, плечи поджимались к голове, позвоночник сгибался усталым полукругом, лицо хмурилось. А ногти Инсин терзал особенно страстно. Цзинь Юань всегда старался без резких движений перехватить руку Инсина, чтобы потом клеить на кровавые раны меньше пластырей. Так было всегда: Инсина с ног до головы натягивало, как струну, а Цзинь Юань бережно ослаблял колки. Так было и сейчас: теплые ладони Цзинь Юаня сжали плечи, большие пальцы подушечками уперлись в лопатки и начали массировать круговыми движениями. Инсин сильнее наклонил вперед голову и разомкнул губы, стараясь как можно тише выдохнуть. Все его тело выше пояса охватило тремором, который как за ниточки дергал по отдельности каждый палец, плечи, голову, лопатки. Он дергался, как сломанный робот. И вдруг мягкий поцелуй заставил его ошеломленно замереть. Это было сложно назвать поцелуем, скорее долгое и крепкое прикосновение губами к шее. Инсин бы даже не понял, что Цзинь Юань коснулся выпирающего сзади позвонка именно губами, если бы его не выдал горячий длинный выдох. И также неожиданно губы Цзинь Юаня исчезли, чтобы поцеловать снова, но чуть выше. С каждым новым теплым прикосновением тело Инсина окутывал мандраж, волнами исходивший от тех участков кожи, на которых Цзинь Юань оставлял невесомые поцелуи.        — Я люблю тебя, Инсин, — откровенным шепотом признался Цзинь Юань. — Больше жизни люблю. И так не хочу, чтобы тебе было плохо.        Инсин зажмурился, что было сил. Голосом Цзинь Юаня хотелось укутаться, как одеялом, но признаться в этом вслух означало откреститься от Дань Фэна, чей образ жил в его голове уже… сколько? Четыре месяца? Полгода? Год? Инсин уперся лбом в кулаки для опоры и растер костяшками глаза, чувствуя, какими они стали мокрыми от слез. Он и не заметил, как сочетание любви и Дань Фэна стало выводить его на тихие истерики. Пускай даже любовь эта принадлежала не ему. Рыдания рвались наружу, будто в его грудной клетке терзался разъяренный голодный зверь. Легкие тяжело вмещали судорожно втянутый воздух, а руки с каждым всхлипом все сильнее дрожали. Цзинь Юань крепко обхватил его руками со спины. Сквозь его объятия Инсин даже не видел окно напротив, будто Цзинь Юань загородил его собой от всего остального мира. Он ведь правда хотел, чтобы ему не было плохо. Именно поэтому разговаривал с ним, поэтому частенько готовил на его кухне, выманивая Инсина из спальни вкусным запахом ужина. Поэтому не дал ему уйти в тоску с головой. И именно поэтому всегда был рядом.        В этот момент осознания сердце Инсина еле держалось, чтобы не разорваться на части от того количества взаимной любви, которая гигантской волной накатила на него. Утопила в себе без шанса на спасение. Тело как по команде дернулось вверх. Инсин одним слитным движением развернулся к Цзинь Юаню лицом, обнял ладонями его щеки и трепетно вернул ему каждый поцелуй, что Цзинь Юань оставил на его шее. Одним долгим, чувственным, нежным поцелуем. В него он вложил всю благодарность, что хотел выразить. Так, казалось, доходчивее, чем словами. Цзинь Юань крепко обхватил его одной рукой поперек лопаток, а другой вокруг пояса, сжал так, что в ушах Инсина раздался фантомный хруст его же ребер. Каждое движение Цзинь Юаня казалось запрограммированным под Инсина. Под то, чтобы не сделать неприятно. Он словно целовал его каждый день до этого момента, точно знал как правильнее, как лучше. Руки и губы Цзинь Юаня хирургически точно находили точки, от прикосновений к которым Инсин растекался в его руках, как мороженое в самый жаркий летний полдень. Поцелуи Цзинь Юаня сползали с губ ниже к подбородку, облюбовали щеки, тонкую кожу под мочкой уха. И происходило это все так размеренно и неторопливо, будто вся жизнь только и шла к этой самой точке. К кульминации любви Цзинь Юаня, которую Инсин все-таки разделил с ним. И в этот момент она ощущалась как нельзя кстати. 

***