5月はスズランの愛とユリの時です

они идут уже целую вечность, редко перекидываясь пустышками слов. дорогу, по которой идут, она не узнает, хотя откуда бы. вокруг спешит толпа, гремят дверьми магазины и дома. сладко пахнет сакурой и чем-то еще, слабо и почти неуловимо. нет ни одной привычной линии - это не похоже на союз даже далекими проблесками небоскребов и вездесущей рекламой. все же хорошо, думается вяло и отстраненно, что она надела только рубашку, без вросшего в неё с мясом пиджака. голые руки жжёт немилосердно солнце, но это лучше, чем обливаться потом под плотной черной тканью. проседающий под ногами асфальт сменяется гравием парковой дорожки, вездесуще лезущим в обувь. время совсем остановилось: со стороны шумного многомиллионного мегаполиса еще доносится заполошное стрекотание цивилизации, но оно звучит все глуше и глуше. наступает тишина, иногда нарушаемая чьими-то далекими криками, иногда – чириканьем птиц, иногда – треском цикад. они проходят чуть дальше, туда, где зацветает вишня, беспокойно рыщут по кустам белошерстые лисицы и плещутся в пруду рыбешки. у воды, наконец, становится немного проще. май в самом сердце империи сакуры отчего-то слишком сухой и жаркий, удушливо напоминающий то ли ад, то ли старушку аризону, но под тенью раскидистой сакуры почти терпимый. молчание висит привычной завесой, знакомой и не беспокоящей ни разу. разговоры - дорога в мрачные пенаты войны, неизменно запускающие металлический осадок на языке. так лучше - всем и сразу. знаешь ведь уже, что ничего не получится и ты ничего не изменишь, только ждешь последний бой со слабыми попытками жить. энтерпрайз смотрит ровно три секунды на подкравшегося ближе лисенка и оборачивается. кага вторит ей отзеркаленной гротескной в похожей непохожести тенью. плеск воды отскакивает от влечения, пропитавшего воздух на мили вокруг неразорвавшимся снарядом. энтерпрайз поддается вперед. кага выглядит одурительно в лёгком летнем кимоно с то ли нежно-голубой, то ли бирюзовой отделкой - черт его разберет, ткань сверкает и переливается, меняя оттенок, а яркий полуденный свет паляще слепит глаза, выжигая до пепла роговицу. на ощупь шелк неожиданно приятный, прохладный и успокаивающий. она сомневается, так ли приятна её рука на чужой спине, но кага не протестует, мягко, ласково почти касается запястья слепяще-белыми хвостами, пушистыми и щекотными. кага тоже приятная тактильно, но по-другому, не прохладой шелка, но расплавленной лавой внутри, по венам и вниз, стирая мелким крошащимся ластиком границы и контроль. она горячая - контрастно, живо; держать её - держать пламя, легкое и обжигающее пока щадяще ладони, готовое вспыхнуть всепоглощающим лесным пожарищем. губы у каги ровно настолько же хороши, как и она сама вся, целиком, сладко-соленым митараши отдающие, нежные в противовес стальной воле и упрямости. спокойные прибрежным штилем и идиллически безмятежные в противовес горчащей болью, солью горящего океана и слез забивающей легкие войне.