Ты знаешь, чего я хочу?

После всего, что произошло, Игорь изменился. И Дима совсем этому не удивлён: кто вообще смог бы остаться собой, пережив подряд так много дерьма вроде смерти любимого человека, Сибири, о которой Игорь наотрез отказывается говорить до сих пор (и Диме пришлось с этим смириться), месяцы в окружении стен жёлтого дома, о которых никогда больше не хотелось бы вспоминать, позволяя призракам прошлого кружить вокруг, лишь бы не дать памяти вернуться, лишь бы никогда не знать о том, что там произошло. Дима и сам теперь будто совсем другой: взрослый, осознанный и давно уже не у майора Грома на побегушках. И по этому, если честно признаться, он порой откровенно скучает. Дима тоскует по старому Игорю: по его улыбке и смеху, громкому, несдержанному, от которого сердце на мгновение замирало, а после срывалось на бег, силясь пробить рёбра в попытке выбраться из грудной клетки, чтобы кричать всему миру: «Люблю! Люблю! Люблю!» Дима тоскует по подбадривающим, придающим уверенности касаниям, похлопываниям по плечу, спине, лопаткам. Дима так привык к старому Игорю, который всегда знал, что делает, даже если казалось, будто это совсем не так. Он скучает по твёрдому, упрямому Игорю, пышущему интересом, азартом, в глазах которого ослепительно ярко сияла жизнь. Сейчас у Димы есть только новый Игорь — разбитый и сломленный или, скорее, согнутый, как гвоздь, по которому неудачно прошёлся молоток, всё равно добивая его до конца, впечатывая в древесину край шляпки. Новый Игорь почти не улыбается и тем более не смеется — Дима, кажется, начинает забывать, как звучит его смех, — он мрачен и может скурить за день пачку сигарет, а расслабляется, лишь гуляя с Мухтаром и забываясь в петляющих улочках выбранного псом маршрута. Дима смотрит на него и поначалу даже мешкает: не понимает, как быть, как вести себя с таким Игорем. Дима не понимает, что может дать ему, чтобы облегчить его состояние. И работа в этом вопросе совсем не помогает: Дима вечно крутится если не в участке, погребенный под макулатурой, притащенной из архива, то на вызовах, успевая с одного на другой, а потом и на ещё один, будто работать, кроме него, некому, будто ему больше нечем заняться, будто у него нет Игоря, который — осеняет его — нуждается в первую очередь в присутствии кого-то близкого рядом. В его — в Димином — присутствии. Кто вообще у Игоря остался, кроме него и Мухтара? Никого. Разве… разве Дима может — хочет ли? — оставлять Игоря одного, наедине со своими проблемами, наедине со своими страхами, наедине со своими мыслями, похожими на кашу? Дима не может — не хочет — и поэтому приходит в знакомую квартиру, разувается в знакомой прихожей, идёт по знакомому коридору до знакомой кухни, где уже дымит знакомый Игорь, ставя знакомую — Димину — кружку с чаем — с его любимым чаем — на стол, покрытый прожженной в некоторых местах клеёнчатой скатертью. Дима молчит и делает это достаточно долго, маленькими глоточками отпивая кипяток, пока он не остывает и не перестаёт жалить онемевший язык. Нельзя тянуть. Дима не может больше тянуть. Дима не хочет больше тянуть — он хочет быть с Игорем, хочет быть рядом, стать его поддержкой: ещё большей, чем они являются — или, скорее, являлись? — друг для друга сейчас. Он говорит — Игорь слушает. И чем больше Дима произносит, тем сильнее тот мрачнеет, с каждым словом становясь всё печальнее и растеряннее. Игорь выглядит таким брошенным, таким потерянным, забывшим о том, что значит ласка и забота, и Диме становится до ужаса стыдно, что он пришёл только сейчас, а не раньше, намного раньше, когда Игорь ещё не закрылся, не замкнулся, не погряз в аду собственных убеждений так сильно. Жаждущий — боящийся. Нуждающийся, но не ждущий. Игорь мучительно противоречив в попытке сопротивляться собственным желаниям с помощью трещащей по швам веры в то, что у людей — у Димы — есть много других важных дел. Но и его сердце всё ещё бьется, пусть и робко отстукивая: «Люблю. Люблю. Люблю…» — в ответ Диминому. В тот день они не говорят друг другу громких слов — лишь шепчут самое главное, чтобы другой человек услышал и понял. В тот день они не целуются, не бросаются друг на друга с объятиями — слегка соприкасаются кончиками пальцев, смотря друг другу в глаза. И Дима наконец-то видит улыбку Игоря, по которой всё это время так тосковал. Она робкая, едва заметная, но всё же Димина, и он сделает всё, чтобы видеть её как можно чаще.

***

Впервые Дима целует Игоря тоже на кухне. Он готовит ужин — поджаривает кусочки курицы, одновременно помешивая макароны, — когда сзади неожиданно подкрадывается Игорь, смыкая руки в кольцо под его грудью и прижимаясь лбом между лопаток. Дима прислушивается, чувствуя, как тот тяжело дышит, усиливая хватку на вдохах, откладывает вилку в сторону и касается чужой ладони, поглаживая костяшки. Он даёт Игорю немного времени, чтобы успокоиться и прийти в себя окончательно, а затем разворачивается, пряча его голову на своей груди — Игорю, наверное, не очень удобно из-за разницы в росте, но тот не жалуется — напротив, приникает к мягкой ткани свитера сильнее. Дима проходится ладонью по волосам, зарываясь носом в жесткие пряди, пахнущие ромашковым мылом. Запах подгорающей курицы становится более отчетливым, и, вздохнув, он отстраняется, чтобы выключить конфорку, а после вернуться обратно в тёплые объятия, окутывая Игоря собой. Наконец тот утихает, отодвигается уже сам и стоит, повесив голову, пряча взгляд. И Дима не настаивает на зрительном контакте, поэтому лишь мягко обхватывает ладонью колючую щеку, проводя несколько раз большим пальцем от крыла носа до скулы. — Ты пил сегодня таблетки? Дима не ругается, не сетует, не злится на ухудшившуюся память Игоря, который лишь кивает в ответ. — Хорошо, — Дима выдыхает, говорит нежно, с заботой. — Ты молодец. «Молодец, что пришёл ко мне. Молодец, что борешься. Молодец, что делаешь шаг навстречу», — проносится в его мыслях, и он вытягивается вверх и вперёд, чтобы коснуться губ Игоря в мягком поцелуе. И это касание едва заметное, еле ощутимое, но у Игоря от него всё равно ворох бабочек в животе — он взволнован, но при этом чрезвычайно рад, поэтому не даёт Диме отодвинуться далеко, приникая к чужим губам самостоятельно, целуя глубже, дольше, чувственнее. А после смотрит на него так окрыленно, и в серых глазах даже, вроде бы, появляется блеск. И Дима тоже смотрит — буквально всматривается — в две тучи с надеждой и верой, что однажды он увидит, как сквозь них светит яркое весеннее солнце, несущее с собой рассвет и новую счастливую жизнь.

***

Теперь они целуются чаще. В коридоре: торопливо, когда Дима убегает на смену, и медленно, тягуче, когда возвращается. На диване, когда смотрят фильм до слипающихся покрасневших глаз, потому что Игорь снова не смог уснуть надолго, вскочив после кошмара — Дима стирает пот тёплым влажным полотенцем со лба и взмокшей шеи, к которой прилипла футболка, подаёт свежую одежду, целуя в переносицу, и тянет к телевизору, позволяя Игорю опираться на себя, пока тот пытается занять мозг бессмысленной картинкой так же, как рот жвачкой во время голода. В подворотне, когда у Игоря паническая атака и галлюцинации, и он не может отвлечься на окружающую обстановку, потому что слишком сомневается в её реальности, а настоящий здесь только Дима, за которого он цепляется, как за единственную постоянную, неизменную вещь в своей жизни. Иногда они заигрываются, и руки Димы забираются под футболку Игоря, ощупывая тело, горячее и мускулистое, но всё же заметно исхудавшее. Диме и самому горячо и тесно в штанах до звёздочек перед глазами, но он послушно убирает ладони из-под одежды, оставляя их спокойно лежать на бёдрах и сводя поцелуй в лёгкие прикосновения губ к щеке, носу, складочке между бровей Игоря, который снова дал заднюю. Игорь сам не понимает, почему не хочет. Просто не готов. Просто не сейчас. И Дима понимает. И как же Игорь рад, что Дима действительно всё понимает.

***

В этот раз всё начинается так же невинно, как и обычно: они лежат на кровати, сплетаясь друг с другом в объятиях и обмениваясь ленивыми поцелуями. После душа прошло несколько часов — кожа ещё не успела растерять остатки запаха геля для душа, но уже приобрела свой, родной, который Дима всё силится учуять, тычась Игорю прямо в шею, жарко выдыхая и гуляя кончиком носа от кадыка до самого подбородка. Игорь уже тяжело дышит, еле слышно поскуливая на выдохе, когда Дима скользит выше, до самого уха, и прихватывает зубами хрящ. Левая рука придерживает колючее лицо, чтобы не дать Игорю возможности отвернуться от ласки, пряча смущение в подушке, — правая же движется по голому торсу, слегка задевает соски, не вызывая никакой реакции, и тут же следует дальше до резинки трусов, несколько раз щелкая ей, и, не встретив сопротивления, проникает под неё, и с удивлением отмечает, что член всё ещё мягкий, без какого-либо намёка на возбуждение. Дима принимает это за вызов — ласкает, сначала слегка поглаживая, пытается обхватить в кольцо, но слишком сухо — Игорь даже как-то недовольно сопит в поцелуй, начиная ёрзать, чтобы уйти от прикосновения снизу. Смазки у них нет — да и презервативов тоже: не то чтобы у них было в планах сегодня наконец-то впервые переспать. Они это даже не обсуждали. Поэтому Дима широким мазком языка проходится по ладони несколько раз, на что Игорь смотрит пьяным, шальным взглядом, облизывая покрасневшие губы, блестящие от слюны, и эта дрожь, возникшая в районе пупка и стремительно сбежавшая прямо в пах, по мнению Димы, стоит того, чтобы воспользоваться настолько дурацким способом для создания необходимого скольжения — он будто снова подросток, быстро передёргивающий в душе, пока мама где-то на кухне готовит ужин. Дима даже усмехается в губы Игоря, когда тот, поддавшись вперёд, целует сам, неожиданно залезая языком ему в рот и проходясь по зубам. С каждой минутой в комнате становится жарче. Кажется, Дима весь горит. Он опьянён Игорем, его телом, его безмолвной мольбой, чтобы до него дотронулись, приласкали, чтобы его любили. И Дима любит. Всем сердцем, безоговорочно любит. Поэтому моментально отстраняется, когда понимает, что даже спустя долгие минуты ласк у Игоря в трусах так ничего и не дёрнулось. Совсем. Игорь замирает в осознании, и хочет сказать: «Обычно со мной такого не случалось» — в попытке оправдаться из-за испуга, что Дима в нём разочарован. Сердце бьется как бешеное, сузившиеся зрачки бегают из стороны в сторону, и он бы, может быть, даже сбежал от того, насколько стыдно, если бы мог, но на него внезапно валится смертельная усталость последних месяцев, придавленная сверху грудой кирпичей, состоящей из горечи и собственного бессилия. Мысли мечутся в черепной коробке, формируя странный бессвязный комок. Дожили. Теперь он даже трахаться не может. Какой от него толк, если сейчас Игорь уже давно не майор, да и сыщик из него оказался дерьмовый: он больше ничего не видит, не чувствует. И не может почувствовать даже здесь и сейчас, когда очень хочется, просто до боли хочется хоть что-нибудь чувствовать. Обязательно. Всем сердцем. Всем телом. — Извини, видимо, не в этот раз, — Игорь выдыхает так устало, разбито. И не в следующий. И вообще ни в один из следующих, потому что их не будет. — Да ладно тебе. Всякое бывает. Дима тянется, хочет коснуться, и Игорь тоже этого хочет до болезненно сведенных к переносице бровей, но не дает, уворачиваясь от протянутой ладони. — Тебе оно не нужно, Дим. Глупо это всё — просто оставь меня: неизвестно… — Игорь судорожно втягивает воздух, — неизвестно, когда я смогу. Ты не должен ждать меня или что-то вроде. Дима слушает внимательно, не перебивает — лишь поджимает губы, позволяя своему лицу принять выражение крайне близкое к жалости и печали, что будит в Игоре какие-никакие, но остатки гордости. — Не смотри на меня так. Не надо меня жалеть, — Игорь силится придать голосу твёрдость, но выходит неважно: тон остаётся таким же вялым, до отвращения разбитым и меланхоличным, как и всё остальное в его мимике. Как назло, голос в голове снова вмешивается: «И кем ты стал, Игорь? Как вообще до этого докатился?» И он может лишь усмехнуться: известно как. — Лучше вернись к Лиле или с Калигари своим что-нибудь попробуй. Дима до сих пор ничего не говорит, и тишина давит на Игоря, и он мрачнеет всё больше, выглядит почти таким же поникшим и расстроенным, как после смерти Юли. И Дима никогда не стал бы сравнивать в своих мыслях неудавшийся секс, не случившийся по самой банальной причине, и гибель любимой девушки, если бы дело было только в этом. Игорь наконец-то отрывает взгляд от сцепленных в замок рук и смотрит прямо в зелёные глаза напарника, друга, любовника — голос всё так же насмешливо тянет: «Неудавшегося, Игорь, неудавшегося», — партнёра, — «Без любви — без секса — Игорь, об этом не может быть и речи. Не тешь себя ложными надеждами», — приоткрывает рот, тут же закрывая. Повторяет так несколько раз, пока наконец не выдавливает из себя, срываясь в шепот: — Я не могу — и не знаю смогу ли — дать тебе то, чего ты действительно хочешь, чего ты действительно заслуживаешь. «Да-к вот ты какой, Игорь Гром», — думает Дима, наконец-то выдыхая и расслабляясь. Он двигается ближе к Игорю, накидывая ему на плечи одеяло, но не задерживает на нём рук, убирая: не хочет рисковать, касаясь Игоря против его воли. Садится рядом, почти чувствует исходящее от Игоря тепло и нежно улыбается поджатыми губами. — А ты знаешь, чего я действительно хочу? — Димин голос негромкий, на грани шепота. Он заглядывает в серые глаза и видит в них тоску и сомнения — нет, Игорь не знает. Возможно, на что-то надеется, верит, но не знает. Дима здесь, чтобы это исправить. — Я хочу тебя любить. И эти слова — откровение, так много раз звучавшее в их взглядах, улыбках и жестах, во всём, что они делали друг для друга, но ни единого вслух. Игорь задыхается. Он тонет в этих словах, и даже обзор уже застилает вода, и он ничего перед собой не видит, кроме размытого силуэта Димы, который всё ещё сидит перед ним, цепляясь руками за постельное белье, чтобы не дать им испортить всё, рванувшись к Игорю раньше времени. Игорь моргает, с удивлением понимая, что это не вода, а слёзы, горячие слёзы, которые бесконтрольно текут, как бы он не пытался беспрерывно вытирать их плечом. Диму теперь видно лучше, и он всё ещё ужасно мягкий, будто светящийся изнутри — протяни руку и тут же станет тепло. И Игорь не сдерживается — слегка подаётся вперёд, чего оказывается достаточно, для того чтобы Дима тут же принял его в успокаивающие объятия, зарываясь пальцами в волосы, прижимая к себе крепче, ближе, будто пытаясь слиться с ним в одно целое. А Игорь и сам цепляется за него, прячется, пытаясь выстоять против себя, против всего мира, и в руках Димы это не так страшно, в его руках Игорю нечего бояться. Проходит достаточно времени, прежде чем Дима спрашивает его, бубня куда-то в макушку: — Как ты? Игорь прислушивается к себе, пытаясь понять, как он на самом деле себя чувствует, и понимает, что не ощущает сейчас ничего, кроме покоя, несущего в себе усталость и желание уснуть, что было для него редкостью, если только он не пил снотворное. — Хочу спать. Дима тихо смеётся, и голову Игоря, покоящуюся на его груди, приятно покачивает — наверное, он бы мог уснуть прямо так, даже сидя, лишь бы Дима не прекращал баюкать его своим голосом. — Хорошо. Нежные губы оставляют сладкий поцелуй в центре лба, а заботливые руки укладывают на подушку, укрывая сверху одеялом. Тёплое тело Димы под боком ощущается безумно правильно под. Сквозь дрёму Игорь слышит: «Люблю тебя» — и наконец-то засыпает.