Спрячь меня

Заклинание не помогает, Если на небе нет полнолуния, Если тучами небо затянет, То тебя не верну, не верну я.

— А почему вам важно знать, кто я и как меня зовут? За минувший день Наполеон несколько раз спрашивал его об этом: за обедом, и в игорной комнате, и на берегу — но молодой человек неизменно только тихо смеялся и отрицательно качал головой. Случайная встреча, которой предстояло повлиять на их жизни, произошла в субботний день 26 июля 1798 года. Часы отмерили без четверти десять вечера. Солнце за окном лениво скользило к горизонту, но в спальне уже стояла прохлада от пропахшего старьём матраса, на котором, подобно двум слившимся теням, нежилась пара любовников, остывающих от недавней близости. Из открытой балконной двери дул летний ветер, наполняя комнату живительным ароматом реки и мимозы. Впервые генерал заметил его ещё утром на базаре, но ни единого слова, ни намёка на краткую любезность не промелькнуло между ними: только молчаливое признание взаимного притяжения. Ближе к полудню их обоих захватила страсть. Без лишних мыслей они стряхнули с себя будущие угрызения совести и пообещали друг другу не сожалеть, абсолютно точно сознавая своё прелюбодеяние. — Теперь, когда буря разразилась, разве важен тот ветерок, что принёс её? — сонно промычал князь в перину, пока его обнимали сзади. — Неужели вы и вправду сомневаетесь в предначертанном судьбой? Наполеон целовал его плечи, пахнущие жасмином, касался языком влажной бархатной шеи. На ней виднелись следы зубов, загорелая кожа ещё хранила румянец после долгого дня. Маленький князь, путешествовавший инкогнито для сопровождения российского цесаревича в его первом grand voyage, был красавцем, умницей, богачом и в придачу ко всему, обладателем добрейшего нрава. Он рассказывал, что живёт хорошо в Петербурге: имеет собственный дом и дачу, своих лошадей, завидный унтер-офицерский чин и все тамошние придворные знают его, как родного. Глядя на беззаботный вид нового друга, Наполеон думал, что тот впитал в себя завиднейшие дары земного существования, при этом едва ли познав тяготы и печали жизни. За ужином в дорогом ресторане «Эль-Фишави», ещё радушно встречавшем иностранных гостей, они упоённо беседовали об очередной победе французов в Гизе. — И что ваш хвалёный Дезэ сказал Мурад-бею? — поинтересовался княжич. — Только не говорите, что он просто так согласился отдать целый город под ваше управление? Боюсь, турецкому султану придётся не по вкусу разгром французской армией его наместников в стране пирамид. — Безусловно, изначально мамлюк отверг всякую возможность вести с нами переговоры, однако мы не дали ему и шанса уйти от неизбежного. Прошлые порядки раздела территорий путём варварских завоеваний уже не устроят ни одну из держав континента. Все, даже самые консервативные монархи Европы, отчётливо осознают, что время колониальных империй подходит к концу. Поэтому независимость застарелого Египта — это всего лишь дело времени. Эта страна, задолго до того как французы ступили на её землю, стремилась обрести свободу, сбросить оковы господства англичан и османов, чьи жестокие нравы оскверняли её былое величие. Повторюсь, все европейские властители, начиная со времён Римской республики, в тайне лелеяли мечту сделать из Египта домашнюю провинцию, дабы расточать его несметные сокровища по закону. Но народ этих земель заслуживает большего. Он должен освободиться от цепей чужого ордычества, чтобы после, под мудрым присмотром стран-носительниц идей цивилизации, возродить своё позабытое культурное наследие. — Вашими устами говорит сам Руссо. — Сразу после соглашения о сдаче Каира этот вертлявый трус Мурад-бей сбежал с остатками войска в Верхний Египет, думая, что я не достану его там, — с усмешкой заметил Наполеон, подперев подбородок рукой. — Одно несомненно: он со своими прихвостнями доставит мне ещё множество хлопот здесь. — Французская Республика посылает мощную армию для подавления беспорядков в Александрии и Каире, как она уже неоднократно делала в Алжире и Триполи, — подметил княжич. — Этот порыв великодушия к угнетённым достоин восхищения. — Ещё бы! — Наполеон самодовольно вскинул голову. — Местное население настолько впечатлено, что почитает меня за колдуна нынче! Они шепчутся: «Французский султан — волшебник, который держит солдат связанными веревкой и направляет их направо или налево, как одного человека!». Нужно воздать маврам должное — доля правды в этих словах всё-таки есть. Подали чай. Даже в такую нестерпимую жару княжич не изменял своему привычному ритуалу — наслаждению чашкой ароматного каркаде. Наполеон смотрел, как он легонько дует на чашку, чтобы остудить, а потом осторожно, по глотку, пьёт. Рука Наполеона, будто повинуясь собственной воле, мягко скользнула по волосам русского, нежно касаясь каждого локона. Долго не думая, пока никто не видит, он приблизился к лицу князя, чтобы запечатлеть влажный поцелуй в уголке губ, а так как обе ладони у его друга были заняты, он не смог вовремя отстранить Наполеона. — Вообще-то я очень люблю целоваться, — заявил юноша после. — Но сейчас, на людях, тем более с вами, это совершенно невозможно. — Женщины вас много целовали? — неуклюже спросил Наполеон, пытаясь казаться беспечным. — Конечно. И не только. Мужчина заметил на князе свежий узорчатый бишт, который они вместе купили на дневной прогулке и который он совсем недавно сминал в руках. Где-то под столом мелькали носки новых английских туфель, нижняя сорочка тоже была новой, но дешёвой. — Вы решили под вечер изменить своему утреннему habit à la française? — Наполеон ловко перевёл тему разговора. — Зависть шепчет мне на ухо, что эта накидка — истинное воплощение элегантности, созданное для того, чтобы обнимать совершенство. Генерал догадывался, что le petit russe prince имел привычку хорошо наряжаться, а затем охотно принимал комплименты. Однако в силу сухого климата не хотел или жалел излишне тратиться на здешний гардероб, так что на улице обыкновенно юношу легко можно было принять за промотавшегося заграничного гостя. — Мне всё идёт, mon général. — К сожалению, да, — сдался мужчина. — Прекрасно выглядите. Маленький князь всегда беседовал с тихой нежностью, и каждое новое слово из его уст обволакивало сердце Наполеона шёлковым платком. Он был высок, изящно сложен, голова пушилась старомодными пшеничными буклями, но самое заметное в его наружности, то, что больше всего ценил и боготворил Наполеон, — это его необыкновенно длинные ноги. — Merci, а вы уставший. — Красота возвращает силы. К слову о красоте, — увлечённо начал мужчина, — вы обмолвились, что в отроческие годы частенько брали в руки смычок на досуге, однако повзрослев быстро забросили это дело. О-о, если бы вы сыграли мне на скрипке сейчас… Красив и мужской, и женской красотой сразу: загорелая кожа и волосы цвета солнца, блестящие даже в тени сумерек. Словно сам херувим показался перед Наполеоном. В облике княжича мужчину настораживал лишь взгляд: слишком жалкий и одновременно обольстительный — взгляд человека, знающего, что такое страдание и какой ценой оно достается. Но разве ангелы умеют страдать? — В таком случае я разбужу весь Каир, — загадочно возразил он, наклоняя голову на другой бок. — Бросьте, вас бы мигом простили… — Мужчина хищно прищурился. — Я бы приказал всем недовольным простить. Он наконец разглядел его голубые, как небо, глаза. Даже когда княжич предпочитал с улыбкой Джоконды молча слушать, глаза его вечно разговаривали с Наполеоном, посылая ему противоречивые знаки — любовь и страх. Сизые зеницы мерцали под покрасневшими веками и были картой, по которой тот определял судьбу сегодняшней ночи. Приподнявшись над мягким пуфом, русский склонился ближе, совсем-совсем вплотную, и опустил ладони ему на плечи, завлекая теплом лукавой улыбки. Наполеон прочитал по зрачкам, чего он желал от него сейчас. И в их распоряжении было всё время мира. Среди множества людей, с которыми французский генерал сталкивался на протяжении многих лет после, именно этот человек привлёк его по-настоящему. Только он один среди тех, кого Наполеон помнил, смотрел ему прямо в глаза — так, словно он что-то для него значил.

╚══≪°❈°≫══╝

Интерлюдия: несмотря на нестерпимый зной снаружи, они покидают свой домашний оазис. Цветные лампы подсвечивают их путь сквозь гудящий рынок. Им не нужны маски или другая одежда — люди слишком потеряны в будничных хлопотах, чтобы вовремя заметить отсутствие кого-то из них. Воздух свеж, звёзды на закате ярки, маленький князь сияет, и вслед за ним сияет Наполеон. Безумно счастлив. Его настроение заразительно. Несмотря на тысячу требований и жалоб от местного населения, которые гражданин генерал ревностно клялся рассмотреть в ближайшее время, он внезапно понимает, что счастлив соприкасаться с князем руками и по-детски улыбаться ему в ответ. — Если продолжишь так смотреть, — угрожает он притворно, — люди начнут думать, что весь мой образ корсиканского чудовища страшен только снаружи. Они приходят к базарному мосту, где впервые встретились, но Наполеон невзначай вспоминает кое-что другое. — В этом месте судьба вновь напомнила мне, что люди важнее политики и земельных распрей. Эта страна, раздираемая на части пресытившейся военной элитой и революционно настроенными разбойниками, неумолимо двигалась к гражданской войне, и, едва вступив в город, именно с этого моста я начал взывать к сердцам мусульман, моля их об одном — о мире. Я просил власти города сесть за стол переговоров, чтобы избежать бессмысленного кровопролития. Но, увы, местное духовенство… — Наполеон недовольно поднимает брови, заметив, как спутник его зевает, равнодушно обмахиваясь бумажным веером. — Вы слышали меня? — Я всегда вас прекрасно слышу. — Княжич невольно касается его плеча своим, и они сходят с моста. — Просто иногда я вас игнорирую. Наполеон фыркает: — Лишь «иногда»? — Боже, ну что за упрёки! Когда мы встретились, мне следовало сразу сбежать утром, — русский дразнит его, но это правда. — И вы бы сбежали, — соглашается он. — А затем я бы сразу поймал вас. — Я даже не могу припомнить, что привлекло меня к вам в тот день, — спокойно отвечает маленький князь, словно это не очень интересует его. — А теперь столько всего. — Но вы не хотите, чтобы это заканчивалось. Ваши уста могут говорить всё что угодно, но взгляд раз за разом будет выдавать истинные намерения. — Неважно, чего хочу я, — юноша прижимает к его щеке ладонь. — Такова печальная правда жизни: я могу дать вам лишь мгновение удовольствия, но не величие, которого вы жаждете здесь, в Египте. — Mon prince делает меня тем, кто я есть. Я здесь теперь только из-за вас, — Наполеон рычит, он умоляет, задыхаясь от нахлынувших чувств. — Зачем говорите, что не даёте мне величия? — Пожалуйста, — княжич гладит большим пальцем его щёку, — не делайте всё ещё сложнее. — Что, если бы я сказал, что у меня есть план? — У вас его нет, — коротко возражает юноша. — Что, если есть? Маленький князь замирает, а затем недоверчиво приподнимает брови с тысячей вопросов во взгляде. Но, что важнее, с любопытством. Это и есть надежда Наполеона. Она значит, что… Генерал еле удерживается от улыбки. Они медленно продвигались по пыльной дороге, когда внезапно их внимание привлекло движение на соседней улице. Под сенью небольшого дерева собрались люди, среди которых выделялись крепкие фигуры мамлюков. В центре этой сцены был баран, которому вскоре предстояло стать жертвой ритуала. Толпа зрителей сгрудилась вокруг, предвкушая зрелище. Они направились прямо туда. На пыльной земле покоился баран, которого привёл сюда привратник. Его копыта были крепко связаны, а шерсть выкрашена в рыжеватый оттенок хны. Возле животного, застывшего в напряжённом ожидании, возвышался мясник. Он был облачён в потёртый передник, в его руке блестел огромный нож — холодный и безжалостный, как сам неумолимый рок. Баран, чувствуя приближение конца, отчаянно рвался из пут, не желая покоряться. Мясник, взъерошенный и вспотевший от напряжения, тщетно пытался совладать с животным, но каждый раз оно ускользало из-под его рук. Устав возится, он одним грубым движением схватил животное за лохматую мордочку, отвернул её в сторону и резко вонзил длинный нож в горло. Воцарилась тишина. «Аллах — Величайший! Аллах — Всесилен!» — громко напевал молитву мясник. Он быстро двигал ножом, разрезая белое горло осевшего у его ног барана. Стоило ему вынуть нож, полилась густая ярко-красная кровь. Животное извивалось в предсмертной агонии. Все застыли. В зелёных ветках кипариса завыл зловещий ветер. Под конец обряда мясник полностью обезглавил барана, а кровь вылил в заранее подготовленное ведро. Маленький князь, затаив дыхание, вцепился в чужой жилет. Баран ещё сопротивлялся, но это была лишь последняя дрожь предсмертных судорог. Мясник по имени Фарид, вытерев окровавленный нож о свой засаленный фартук, встал неподвижно. Его лавка находилась всего в нескольких шагах от дома Наполеона, но мужчина его не узнал. Однако, когда генерал заметил среди зевак полюбившегося повара Сефу, то ему сразу стало ясно, чьё именно животное было заколото. Это был его баран. Тот самый, которого он так тщательно выбрал перед отъездом в Сирию и который целую неделю мирно пасся под тенистыми деревьями поварской лавки. Который теперь стал жертвой неумолимого ножа. — Пойдёмте отсюда, — сказал Наполеон князю. Ни слова не говоря, они зашагали прочь по улице. Отчего-то Наполеону вдруг стало не по себе — оттого ли, что по его вине они оказались свидетелями такой неудобной сцены? Ему казалось, что его русский любовник, привыкший к утончённым удовольствиям и размеренной жизни, не вынесет столь варварской картины восточного обычая. — Вы очень испугались? — Генерал внимательно посмотрел на него. — Не надо было нам останавливаться, чтобы не видеть... — Бедный барашек... — содрогаясь лицом, промолвил княжич. — А вы знаете, зачем режут барана? — Вы имеете в виду Курбан-байрам? Мой гувернёр рассказывал, что мусульмане верят, будто бы после смерти баран помогает человеку пройти по огненному мосту и попасть прямо в рай. Этот ответ заставил мужчину нечаянно ухмыльнуться. Вот как дети или неграмотные люди объясняли смысл мусульманской жертвы. — Эта история начинается несколько иначе, — произнёс Наполеон учительским тоном. — Знаете начало? — Нет. — У древнего пророка Ибрахима долгое время не было семьи. Он усердно взывал к Аллаху с мольбой: «О всемогущий Творец, даруй мне сына, и я исполню любую твою волю». Однажды Аллах наконец услышал его просьбы, и у Ибрахима родился сын Исмаил. Отец был безмерно рад. Он сильно полюбил своего сына, не мог насмотреться на него и ежедневно благодарил Аллаха. Но однажды ночью Аллах явился ему во сне и сказал: «Я повелеваю тебе принести своего сына в жертву мне». — Почему он это сказал? — Сначала выслушайте до конца. Пророк Ибрахим подчинился воле Аллаха. Он достал острый нож и уже готов был пронзить им горло своего сына… но внезапно вместо сына там оказался баран! — К-как такое возможно? — Аллах смилостивился над пророком Ибрахимом и послал ему барана, чтобы тот принёс его в жертву вместо своего любимого сына. Ведь Аллах увидел, что Ибрахим послушен его воле. — Если бы Аллах не отправил барана, — с недоумением спросил княжич, — Ибрахим правда зарезал бы своего собственного сына? — Зарезал бы. — Голос Наполеона внезапно ослаб. — Аллах ведал, что Ибрахим без колебаний пожертвовал бы своим сыном... И, дабы не причинять ему боли, послал барана. Генерал испытал смятение: его старания внятно рассказать о том, как отец едва не поднял руку на собственное дитя, оказались тщетными. Они достигли площади, где на пересечении улиц скромно приютилась английская табачная лавка «Kemsay», но она была закрыта. Не оставалось ничего, кроме как вернуться домой. Пока они брели обратно, Наполеон обдумывал, как преподнести историю о пророке Ибрахиме, чтобы устроила его маленького князя. — Вот, послушайте. Вначале пророк Ибрахим, конечно, не мог знать, что вместо своего сына принесет в жертву барана, — осторожно начал мужчина, — но он так сильно верил в Аллаха и так сильно его любил, что ничуть не сомневался: Аллах никогда бы не причинил вреда его семье. Ведь когда мы искренне любим кого-то и готовы отдать этому человеку самое ценное, мы уверены, что зло от него прийти не может. Именно это и называется жертвой. А вы любите что-нибудь так же сильно? — Россию, матушку, сестёр и братьев… И, пожалуй, супругу. — Арабы жертвуют Всевышнему барана, чтобы показать, что они его любят, подобно тому, как это некогда сделал великий пророк Ибрахим. Жертва означает, что люди готовы беззаветно вручить Аллаху самое-самое дорогое. — То есть за жертву попасть в рай не получится? — схитрил княжич. — Но ведь в Писании говорится... кто войдет в рай, будет ясно лишь в Судный день. — Должно понимать, что на Востоке приносят жертву не для того, чтобы оказаться в раю. Мусульмане приносят её, не ожидая никакой награды — лишь потому, что любят Аллаха. А вы, ваше сиятельство, оказывается, хорошо разбираетесь в религиозных вопросах? — Ну что вы, генерал, куда мне до вас! — Уголки его губ невольно поползли вверх. — Вы ведь такой учёный, все знания мира у вас как на ладони. — Для понимания этого вовсе не нужны ни вера, ни мечеть. Это законы человеческой натуры: мы всегда дарим тем, кого любим, самое ценное: именно то, над чем часто вздыхаем и томимся, — и делаем это исключительно потому, что сильно любим, не ожидая ничего взамен. Поднявшись на холм Мукаттам, они вновь оказались посреди рынка в гуще толпы — как назло, попали на очередное гуляние. Пройти было трудно. Пришлось протискиваться между людьми взявшись за руки, чтобы не потеряться. — Подходит вечер, но никто не покупает баранов... Вполне возможно, что до конца дня их вообще никто не купит, и тогда несчастные животные будут спасены... Но торговцы все равно продадут их мясникам. — А давайте до мясников купим их и спасём, — внезапно предложил маленький князь. Он шагал совсем рядом, спасаясь от пекла красивым красным тюрбаном. — Нужно похитить барана у того, кто собирается убить своего сына, не так ли? — Нужно, — согласился Наполеон, жмурясь от заходящего солнца.

╚══≪°❈°≫══╝

— Сам бог войны и посевов — Марс-отец! В Древнем Риме, готовясь к новой кампании, полководцы посвящали ему целые легионы. Его уже не помнят здесь, в Египте, выбрав своим новым мессией Аллаха, но, несмотря ни на что, до самой смерти он мой покровитель… — Мужчина осторожно взял в руки бронзовую фигурку. — Мы с ним одинаковые. Только взгляните, эта статуэтка датируется IV веком до нашей эры и считается точной копией древнегреческого «Марса с копьём». — Необыкновенно хороша! — Взгляд маленького князя мгновенно устремился к изваянию в чужих ладонях. — Он словно живой, дышит эхом веков, давно оставленных позади… Господи, до чего же он похож… — …на меня, — скучающе докончил Наполеон, не сводя глаз с князя. — На самом деле, красота никогда меня не волновала. Я от рождения не особо привлекателен и местами при свете бываю уродлив из-за выдающегося орлиного носа, но, несмотря на это, остаюсь верен своей свободолюбивой корсиканской породе. А вот вы, mon petit prince, кажется, совсем из другого племени. Права поговорка, что плебеи патрициям неровня. — Честно говоря, я желал бы не иметь племени, — признался юноша. — Послушайте… Это может прозвучать странно, но с самой первой встречи меня не покидает чувство, будто мы с вами принадлежим к редкому кругу избранных людей, для которых мир распахивает свои врата без остатка, начисто лишая любого пути к бегству… Но всё сказанное вовсе не означает, что мы родственные души. — Да бросьте! — махнул рукой корсиканец. — Мы бы и при таких обстоятельствах смогли подружиться. — Mon seigneur, — у глаз княжича появились мелкие морщинки — намёк на сдерживаемую улыбку, — этому никак невозможно было бы случиться. С такими, как я, лучше не сближаться, поверьте мне. Проклятье заключается в том, что все эти двадцать лет я прожил лжецом среди сплошного моря обмана. И этот лживый мир — мир блеска и власти, придворных и слуг, графов и актёров — не является по-настоящему моим миром, поэтому сношения со мной не сулят вам ни покоя, ни счастья. Меня нельзя по-настоящему полюбить. — Позвольте мне тоже сказать вам кое-что. — Генерал склонился к самому уху князя и зашептал: — Марс, знаете ли, не тот бог, который станет тратить время на пустые разговоры или сомнения. В его мире нет места для фарисейства. Он всегда знает, чего хочет, и действует решительно. Его внимание обращено к тем, кто готов сражаться, говорить и править — будь то солдаты, ораторы, политики или цари. Все они когда-нибудь склонятся перед ним, прося помощи и защиты. — И в вас живут все четверо? Поддавшись искушению, княжич тоже наклонился к мужчине. То ли от избытка нежности после близости, то ли под влиянием только что выпитого арака, юноша отвечал Наполеону певучим звонким голосом и, видно, был так растроган, что выражал свои чувства не столько словами, сколько подергиванием плеч и блеском туманных глаз. Корсиканец, единодушно в меру подвыпивший и растроганный, потянулся к молодому человеку и поцеловал его. — Это как посмотреть. Я с детства тяну армейскую лямку, борозжу просторы Средиземноморья и Италии, беру форты во имя Республики, покоряю и подчиняю себе целые народы силой слова — иначе говоря, искусством дипломатии, — а там, где слово бессильно, прибегаю к силе оружия. Если избранный мною путь к величию окажется ложным, я без колебаний оставлю его. Если справедливость ускользает, я сам её восстановлю: в этом мире нет ничего, на что бы я не отважился, нет преграды, которую бы не преодолел. Пусть Господь решит наказать меня за это — такова Его воля. Но сдаваться или раскаиваться? Никогда! Я — человек, и мне дано бунтовать и сражаться, как делали мои предки. Маленький князь задумчиво посмотрел на генерала, в его глазах мелькнуло сомнение. От мужчины не укрылось нечто странное в нём, какая-то безумная смена выражений, свидетельствующая о внутренней борьбе, но сам Наполеон был в приподнятом настроении от своей высокопарной речи. Он перевёл взгляд на Марса, уютно устроившегося у него в руках. — Эта статуэтка была извлечена из пепла Помпей полвека назад, а затем нашла пристанище в национальном музее Мальты, где хранилась до тех пор, пока её не постигла судьба многих шедевров — разграбление мамлюкскими захватчиками. Только увидев её, я понял: она должна быть моей. Я поручил одному из своих верных слуг похитить её прямо из Валлетты, но судьба оказалась жестока к нему — он пал жертвой жажды в безжалостной пустыне. Теперь лишь мы с вами знаем о её существовании, и это знание делает её ещё более желанной для тех, кто охотится за редкими сокровищами. В будущем эта жемчужина будет сиять лишь перед избранными гостями моего парижского особняка. Лишь те, кого я сам удостою чести лицезреть её совершенство, смогут насладиться её красотой. Ну, и ещё кое-кто сможет посмотреть на неё в моей спальне, если я этого захочу. — Нечто вроде, — с обманчивой ленцой уточнил князь, — вашей жены? — Она мне не совсем жена, скорее моё «нечто вроде». Иногда люди женятся просто от нечего делать. — Мне жаль. Les mariages sont écrits le ciel, — юноша с сочувствием погладил плечо мужчины, ласково вынимая фигурку из чужих рук. — Должно быть, это делает вас глубоко несчастным. — Женщина может безумно любить мужчину много лет, но совершенно не быть близка с ним... — прибавил Наполеон. — Конечно, — тихо согласился княжич. Опять наступило молчание. Маленький князь был обнажен и всё ещё разбит сном. Он потянулся, стряхивая с себя остатки дрёмы, а затем ловко поставил статуэтку обратно на хозяйское трюмо. Наполеон проводил движение его руки жаждущим взглядом. — Многие люди могут меня недолюбливать, особенно из-за моей непреодолимой тяги к обладанию. Если мне что-то нужно, я беру это без колебаний. — Если вы полагаете, что, завладев моим телом, можете завоевать и моё сердце, то вы глубоко заблуждаетесь, — ледяным тоном предупредил князь, небрежно оперевшись на стол сзади. — Пока что лишь одно владеет моей душой — моё Отечество, а становиться очередным трофеем у вас в кабинете мне неинтересно. — Признаюсь, что слишком много вещей приносит мне не меньшее наслаждение, поэтому своим патриотичным отказом вы не причинили мне боли, но гордость моя была задета. — Ну что ж, — князь угостил мужчину двусмысленной улыбкой, — это уже немало, правда? — Вы навестите меня в Париже? — Нечего греха таить, всегда мечтал посетить вашу прогрессивную республику, — с закрытыми глазами, точно погружаясь в воспоминания, мягким голосом начал рассказ князь. — Лет семь тому назад перед сном бабушка любила читать мне статьи из вашей Конституции, как колыбельную: о свободе собраний, о присяге граждан, равенстве всех сословий… Хотел бы я однажды увидеть всё это наяву… Поэтому, честь имею, я уж найду, чем у вас там заняться. — Тогда я приберегу для вас кресло в национальном институте Франции. Там всегда рады новым лицам, особенно таким юным и сообразительным, как вы. — Ладно. — Князь опустился на постель к мужчине, пропустив мимо ушей его обещание. — Это всё, что вы хотели мне сказать? Я могу быть свободен? — Я должен ещё кое-что сказать. Во-первых, у меня взаправду осталась супруга в Париже, которой я каждый день пишу страстные письма. Во-вторых, совсем скоро мне должно… — Вы можете мне ничего не говорить: я всё знаю, ne pas besoin. — Я делюсь с вами этим, потому что для меня это важно, — суетливо произнёс Наполеон, вставая с постели. — Позвольте мне высказаться откровенно, без недомолвок. Желаете? — Конечно... Почему вы поднялись? — Не хочу быть раздетым, когда буду говорить о том, в чём хочу откровенно признаться. — Мне тоже одеться? — княжич изобразил растерянность, спешно оглядывая свой внешний вид. — Вы же вроде умница и всё знаете. — О-о, я уже давно подозревал, что вы ко мне неравнодушны… — Юноша с лёгким кокетством чуть пожал плечами, едва ли не лоснясь от удовольствия. — Но задумывались ли вы о том, что и вы мне небезразличны? — Не переводите тему… — вздохнул генерал. — Напрасно я так нянчусь. Главная беда в том, что вы вышли всем, кроме способности принадлежать самому себе. Оттого-то так и маетесь передо мной, не зная, какое амплуа примерить в этот раз. — Это правда. — Я полюбил вас с первого взгляда. — И это тоже правда. — А вы мне сегодня хоть раз соврали? — Нет. — Подумайте хорошенько. — Да, подумал, — князь кивнул, пытливо щурясь. — Я вам ни разу не врал. — Именно сейчас или в эти дни? Юноша пояснил, что их отношения здесь — не ради скрытой выгоды или политики, и, пусть они, как случайные любовники, вынуждены скрываться ото всех, к друг к другу у них искренние, чистые чувства и им не нужно менять их на ложь. — Уверен, вы водите меня за нос, — признался Наполеон. — Быстро же иссякло ваше уважение ко мне! — Уважение? Опять ваше проклятое «уважение»! От этого слова я содрогаюсь, как от крепкого вина. Когда бы я его ни пробовал — последствия всегда были неприятными. Признаться, я бы хотел, чтобы вы мне врали... — клацнул зубами от негодования Наполеон, выискивая в спальне разбросанные части своего костюма. — Ведь обычно врут ради тех, кого больше всего на свете боятся потерять. — Конечно, в кругу своих соотечественников я вру ради вас... — Маленький князь вдруг приблизился к нему со спины, любовно обнимая за шею. — Но вам я не вру. Если таково ваше желание, то начну... М-м, давайте-ка завтра опять встретимся. Вы согласны? — Согласен, — тело Наполеона мгновенно обмякло в плену чужих рук, — вы скоро куда едете? — Теперь, пожалуй, надобно поехать к брату в Венецию. Побуду у него недели две, затем в Вену, а там — обратно в свой полк. — А потом? — Потом? Всю осень проработаю в Москве, а зимой батюшка сошлют куда-нибудь в приграничный надзор: тамошних будочников на трезвость проверять. Ну, будьте здоровы, живите сто лет... Скоро увидимся. — Взгляд князя рассеянно блуждал по сторонам. — П-погодите! Давайте напоследок я хорошенько пожму вам руку. Он собрал свои вещи, мгновенно совершил весь туалет, чтобы затем также быстро исчезнуть из спальни. Ближе к ночи Наполеон выкурил папиросу, сдуру выпил пару рюмок лакричной ракы. Подумав невзначай о маленьком князе, он решил, что нужно немедленно его забыть и больше никогда не встречаться наедине.

╚══≪°❈°≫══╝

— Париж, мой милый. Устроим Rendez-vous. Вы и я. Одни. Буду ждать от вас весточки. Скажите: «Le Caire», и я сразу всё пойму. Дайте мне честное слово. Вы, русские, люди чести, ваше слово — на вес золота, я же знаю. — Нет, нет, дорогой, — мигом возмутился княжич, — нет, мы должны непременно расстаться сейчас и никогда не видеться. Как вы уже сказали, вас ждут дела, а меня — служба и товарищи в полку. Если мы проведём ещё один вечер вместе, всё будет испорчено. Меня глубоко это оскорбит. Если вы почитаете русских, как говорите, то должны отпустить: я вовсе не такой, каким вы меня выдумали. Отныне я никогда более не позволю себе счастья, потому что за эти дни узнал его лицом к лицу, и никогда — смею утешить ваше самолюбие, — никогда ничего похожего на то, что случилось здесь, со мной не было и не будет больше. Не заставляйте же меня страдать! Наполеон, охваченный спесью, поднялся из-за стола, князь поспешно бросился ему в ноги. — Клянусь, я приеду к вам хоть на край земли, хотя совсем и не знаю, что вы за человек, но только давайте расстанемся! — загнанно умолял он, заглядывая в потускневшие глаза. — Мой милый, добрый, дорогой мой, расстанемся! — Никуда не поедете. Вы слышите меня? Я настаиваю. Я требую остаться здесь. — Наполеон крепко схватил юношу за плечи, приподнял вровень с собой, не отпуская рук. — Вы мне многим обязаны, и у вас нет нравственного права отказать мне в этой малости. — Что вы, что вы! — проговорил княжич, бледнея. — Это нельзя надолго, от этого погибают. И-извините! Теперь мужчина понимал, что никогда не сумет вернуться к обычной, нормальной жизни, если не составит план действий, чтобы удержать возлюбленного подле себя. Недоумение и огорчение князя усиливались параллельно боли Наполеона, и всё приближало его к напрасной злости, которой боялся и он сам. Генералу действительно было страшно потерять любовь маленького князя. Его задевало предчувствие скорой утраты, точнее картина некрасивого положения, в которой он окажется проигравшим. — С вами нельзя говорить по-человечески! — крикнул Наполеон, всё-таки отталкивая от себя юношу. — Не беспокойтесь, я киснуть не буду, я сумею вырвать вас из своего сердца. Досадно только за потраченное время. Не знал, что вы такая же дрянь, как другие, что вам в мужчине ценны не ум, не любовь, а телесная оболочка, развлечения, красота... Красота! Loin de syeux, loin du cœur. — Всё так, вы наконец разгадали мою природу, — князь закрыл лицо руками, — но всё-таки помолчите немного, идите почитайте что-нибудь, покурите... Только не стойте над душой. — Не буду я молчать! — рявкнул мужчина с такой силой, что вновь осевший собеседник невольно вздрогнул. — Вы даже не подозреваете, насколько сильно моя жизнь теперь связана с вашей! Но вы совсем не желаете отвечать мне взаимностью! — Leon, к своему горю, давно подозреваю. — Глаза князя защипало от слёз, он уставился в колени. — А что до моей любви, то вы хорошо знаете, что, кроме вас, у меня никого здесь нет. Во всяком случае, я у вас не первый и не последний. Вам этих побед будет мало? — Нет, это выше моих сил! — Наполеон всплеснул руками. — И зачем, почему надо так жестоко мучить меня и себя?! — А зачем всё делается на свете? Разве мы понимаем что-нибудь в наших поступках? Всякий человек — загадка, а душа — тёмный лес. — Загадка? Лес? А может, просто пустота? Или иллюзия чувства там, где его нет? А-а-а, стало быть, это просто маска, за которой ничего нет? Точно! Маска, за которой лишь страх и притворство. Внезапно задетый чужими словами и подпитываемый бурной вспышкой гнева, княжич приподнялся и с рьяной злостью прижался губами к губам Наполеона. Они задохнулись в ненасытном поцелуе, после чего Наполеон начал по-детски кусаться, будто наказывая своего маленького русского за причинённую обиду. — О-о, вы злой, эгоистичный человек, совсем отказываетесь войти в моё положение! — отчаянно бормотал князь, уворачиваясь от зубов мужчины. — Моим же словом хотите завязать петлю у меня на шее. У вас всегда только одно на уме. — Один, — буркнул генерал, проводя носом вдоль его щеки. — Если быть точнее. Их губы снова встретились в мучительно-сладком поцелуе, жгущем обоих не хуже огня. — Р-раз, два, три, четыре, пять, — шептал по-русски князь в уста возлюбленного, пытаясь унять дрожь. — Вышел зайка погулять… Г-господи, пощади же! Никогда не просил, но сейчас прошу… Я бы всё отдал... Нет цены, нет жертвы, на какую бы я ни пошел. Только не давай мне страдать больше, чем я могу вынести! Наполеон обнял его изо всех сил и вдохнул запах его кожи на затылке. И, как по щелчку, весь запал сопротивляться чужим прикосновениям покинул юношу. Всякий раз, когда мужчина так обнимал маленького князя, обоих наполняло чувством надежды и счастья, но часы, проведённые вместе, ничего не меняли в ходе их жизни. Наверное, так было потому, что это счастье и радость они воспринимали словно само собой разумеющееся, даже не подозревая о ждущей впереди расплате. — Спасибо вам, милый друг, за всё. — Встревоженный княжич гладил лицо Наполеона. — Как солнце постепенно угасает, так и всё в этом мире близится к концу, а потому и наша общая судьба заканчивается здесь. Вы сто раз влюбитесь и будете страдать, а затем ещё тысячу раз разлюбите. — Помолчите, — мужчина вновь стремительно прильнул к его губам и прикрыл глаза. — Ваши слова как острый нож по сердцу. Где вы, там навеки теперь рана. — А дальше настанет пора, когда эти мгновения сольются в далёкое воспоминание и вы вновь будете холодно рассуждать и считать это совершенными пустяками... — Остановите кровотечение, — генерал наклонился к его руке, прижался лбом к изящной ладони, — любовь не должна быть такой жестокой. — Мне должно домой, — отрывисто продолжал русский. — Экипаж обещали заложить к семи. Нужно успеть на корабль, если я хочу вовремя отплыть со всеми. Тут становится небезопасно. — Вы счастливы, по крайней мере, что уезжаете отсюда? — прорычал Наполеон. — Вы довольны? О, как же вы должны быть довольны! — Н-нет, всё не так. — А вас там хоть кто-нибудь любит? — Нет. — Так незачем и уезжать. — Жизнь нельзя изменить по своему лишь желанию... — тихо бормотал князь, отходя в сторону. — Перемены наступают только с теми, кто сумеет вовремя ухватить их за руку. Лицо юноши тотчас же переменилось — с него разом сошёл весь румянец и вся его напускная весёлость. И, ничего не говоря, он тотчас сбежал к себе наверх укладываться. Корсиканец посмотрел ему вслед и возмущённо закатил глаза, вознося к небу короткую молитву с просьбой о напутствии. На самом деле он давно уже ничего не ждал, но от привычного ритуала стало легче. Фортуна и Виктория столько раз одаряли его, но было бы глупо ждать, что… Нет. Раздосадованный ссорой Наполеон долго ходил по комнате и думал. Ему хотелось убедить князя, что если бы он взаправду любил его, то лишь при условии отчаянной жертвы — будущего, семьи и репутации в свете, — смог бы сам стать счастливым, а после дать счастье и ему. Он верил, что любовь требует такого же взаимного договора, как и брак. Однако все старания убедить его оказались напрасными. На другой день утром они расстались, вновь крепко пожав на прощание руки.

╚══≪°❈°≫══╝

— Сколько навалило туману-то! У нас в России это часто к снегу бывает. — Да. — Наполеону пришлось заставлять губы шевелиться. — Вы у нас ничего не забыли? — Что же? Кажется, ничего... Постойте, давайте присядем на минутку, — ни с того ни с сего предложил князь, спешно усаживаясь на одну из скамеек, — перед отъездом, когда прощаются, у русских обыкновенно все садятся. Наполеон примостился возле него и продолжил беседу. Маленький князь тяжело дышал после ходьбы и глядел не на своего собеседника, а куда-то в сторону, так что Наполеону не видно было его лица. Когда они оба замолчали, генерал, чувствуя, как сильно бьётся сердце, мысленно взвыл: «О господи! И к чему вся эта театральная сцена...» — Вдруг лет через десять мы встретимся, — внезапно начал он. — Какие мы тогда будем? Вы будете уже почтенным мужем, а я автором какого-нибудь почтенного, никому не нужного походного сборника, толстого, как галльские дневники Цезаря. Встретимся где-нибудь в уютном месте и вспомянем старину... Вы, пожалуй, сильно переменитесь... Послушайте, вы переменитесь? — Что? — спросил князь. — Я вас спрашивал сейчас... — Простите, я не слышу, что вы говорите, — бессвязно произнёс он, жмурясь куда-то в даль. — С рожденья туговат на левое ухо… Ничего не разберу. Только тут Наполеон заметил в князе перемену. Он был бледен, казалось, неровно, отрывисто дышал, и едва видимая дрожь тянулась через всё его тело. На правой щеке, рядом с пушистой бакенбардой, проступил бледный шрам от бритвы — тонкий, едва заметный след. Судя по всему, он избегал глядеть прямо в глаза и, стараясь замаскировать волнение, то поправлял платок, который как будто резал ему шею, то перекладывал свой несессер из одной ладони в другую... — Вам, кажется, зябко, — учтиво предположил Наполеон, снимая с себя полосатую куфию и кутая чужую голову внутрь. — Сидеть в тумане не совсем-то и здорово. Давайте-ка я вас до самого берега провожу. Не беспокойтесь, ни одна душа из вашей делегации меня не узнает. После они безмолвно достигли пристани, где уже толпилась охапка иностранных пассажиров, готовых отправиться в морское путешествие к берегам Италии.  Жавшийся от холодного ветра и всячески уже желающий поскорее убраться вон, Наполеон протянул маленькому князю свою ладонь в последний раз, в знак прощания. Почему-то, когда они расцепили ладони, его ещё долго не покидало ощущение, будто их пальцы переплетены. Генерал уже стал спускаться вниз, но на первой ступени внезапно оглянулся и спросил: — Увидимся ещё когда-нибудь? И отчего вы так жалостливо глядите, mon prince? — Оставьте… Роль несчастного Вертера вам совсем не к лицу. — При взгляде на испитый вид Наполеона, брови князя трагично дрогнули. — Дай бог, никогда не свидимся! Высыпайтесь, и, пожалуйста, хотя бы дважды в день ешьте. Мне жаль! Пора, милый друг, прощайте! Княжич благодарно подмигнул застывшему на взгорье генералу и отправился дальше к пристани. — Вы некоторые вещи у меня оставили! — вдруг отмерев, крикнул ему вслед Наполеон. — Скажите, у кого вы остановитесь в Венеции? Где вы будете жить? Mon ami, чего вам стоит сказать только улицу, не в моих манерах докучать! Что же вам за охота будет возвращаться и тащить такую тяжесть в одиночку? Я вам сейчас их с человеком прислал бы. Князь, не уходите! К-куда же вы? Как Орфей, оставшись один в аду, повторял имя покойной, так и мужчина теперь понапрасну звал его. Маленький князь уже не отзывался и быстро удалялся прочь. Глаза Наполеона покраснели, ему захотелось подбежать к любовнику и немедленно возвратить его назад. "Мне жаль", — стонал он, — это такие ничтожные, пустые слова. Они ничего не меняют, лишь слегка притупляют боль. Марля на колотую рану. Это никакое не извинение. Он обещал мне не лгать, только вот что оставил подачкой: горькую правду со всеми ее острыми краями и ни малейшего намёка на лекарство от этих ран разлуки. Скорее всего, именно с этого момента самым ужасающим воспоминанием для Наполеона, победоносного завоевателя Верхнего и Нижнего Египта, стало расставание с его маленьким русским. Это душевное страдание он навсегда запечатлеет в своей памяти, за него он и будет держаться после.

╚══≪°❈°≫══╝

Случается, что меж облаков промелькнут гуси, слабый бриз донесёт их тоскливо-ликующий клёкот, но уже через мгновение, сколько ни всматривайся в голубую даль, не различишь ни силуэта, не услышишь ни звука — так и люди с их лицами и последними словами мелькают в нашей жизни и утопают в прошлом, не оставляя после себя ничего, кроме ничтожных следов воспоминаний. «Что же это такое? — жалось буйное сердце Наполеона, как назло, подогретое настойкой. — Но ведь я же его... полюбил или нет? Честное слово, лучше бы нам никогда не встречаться. Вот штука-то!» Генерал медленно шагал сквозь стоячий зной, капли пота надоедливо стекали по лицу, но он ничего не ощущал, кроме своих мыслей. Ему вдруг страстно захотелось вернуть потерянное.  В груди болело, а когда скрылся их берег, стало казаться, что у него отняли что-то очень родное, близкое, чего ему уже никогда не найти. Он чувствовал, что с этим русским мальчишкой ускользнула часть его молодости. «Отдал бы всё, — передразнивал он маленького князя, идя домой по жаре и вспоминая подробности недавнего объяснения. — Отдал бы всё — совсем по-книжному, так неестественно. Очень кому теперь нужно это ваше "всё"!». Наполеон вернулся в квартиру настолько разбитый усталостью, точно совершил огромный переход где-нибудь в Северной Африке, близ пирамид Медумы. Пройдя в свою пустую и недавно прибранную слугой-мавром комнату, он, не снимая двууголки, со вздохом прислонился горячим лбом к каменным стене, нервно потряхивая ногой. Где-то за окном спросонок лаяла собака, и, точно в ответ на вздох мужчины, с минарета прокатился гулкий барабанный бой, смешиваясь с заунывным пением, зовущим людей к вечерней молитве... Каким-то совершенно волшебным образом всегда царствовавший в спальне запах жасмина и трав исчез, сменившись душным запахом пыли. Воспоминания странны и лишены запаха. Наполеон не знал, насколько они правдивы. Но время, размышлял он, подобно ветру, что обтёсывает камни. Боль утраты сейчас невыносима, как жестокая пытка, которая заставляет кричать в мучениях. Но с каждым днём она будет слабеть, постепенно превращаясь в тихий шёпот, до тех пор, пока однажды не свернётся маленьким узелком внутри сердца — всё ещё болезненным, но уже не таким жгучим. И как генерал, терявший тысячи своих солдат на полях сражений, но всё ещё находивший слова утешения для матерей, он знал об этой правде лучше всех. Решив укладываться, он повернулся к постели и случайно поймал своё неумытое лицо в зеркале: внешнее преображение изрядно поразило его. Выгоревшие волосы сильно поредели, так, что от прохлады в комнате зябла голова. Его подурневшее, осоловелое лицо с небритыми щеками показалось ему каким-то чужим: блеск в глазах потух, губы сжались, как две змеи, — вот-вот брызнут слёзы. Доселе он и не замечал, как быстро здесь, в Египте, молодость начала покидать его. Свои лучшие годы он вручил Корсике. «Чёрт вас знает, кто вы такой, будто дьявол в самом деле», — припомнилось вдруг. Чувствуя во всём теле слабость, он лёг в постель и крепко зажмурился, заставляя себя спать. Он грезил, что вот пройдет какой-нибудь день, а за ним и неделя, и его русский любовник побледнеет в дыму памяти и только изредка будет сниться с трогательной улыбкой, как до этого снились другие. На грани сна он и сам уже начинал забывать и про требование обязательно встретиться, и про статуэтку Марса в нежных ладонях. И изредка, когда тело пробуждалось от холода, а веки случайно приоткрывались во тьме, он замечал тень. С ней ему мерещился тихий шёпот на непонятном языке и едва уловимый звук мягких шагов где-то совсем рядом. И каждый раз, открывая глаза шире, Наполеон видел лишь пустоту — никто так и не появился. Через пару дней до него дошли слухи, что князь жил здесь, в роскошной квартире в самом центре Каира, только ради вида на мечеть Ибн Тулуна, рисунок которой он когда-то увидел в детской энциклопедии. Уже на следующий день, раздосадованный из-за неудачного манёвра, генерал двинулся со своей пехотой в путь и потирал руки от надоедливого песчаного ветра. Он надеялся, что воспоминания сольются в воображении с тем, что будет дальше. «Я буду в порядке», — повторял он сам себе без слов, как мантру. Наполеон всё-таки знал, что его белокурый возлюбленный не нарушил своего обещания. Он все ещё был здесь, подле него: в его снах и воспоминаниях, в каждом вдохе, в каждой случайно позабытой вещице. И когда дым сражения рассеивался, позволяя на мгновение сомкнуть усталые веки, он мечтательно вызывал в голове любимый образ: ребячливый силуэт маленького князя. И теперь, встречаясь с русскими, он пристально всматривался в лицо каждого, всё надеясь отыскать тот самый лукавый и печальный взгляд. Под мерные удары походного барабана, под звуки марша, генерал обходил стройные ряды своих солдат, не переставая искать того, кто мог бы напомнить о нём… Он маялся одиночеством и грустью, но после вспоминал возлюбленного уже смутно, как привкус давно забытого плода, который когда-то казался самым любимым.

╚══≪°❈°≫══╝

От куполов аль-Азхара лунным отливом бегут тени, но Наполеон, несмотря на их яркость, разглядывает блестящий арабский полумесяц, прячущийся среди звёзд неумелой декорацией. Он ощущает на плече вес знакомой головы, чувствует ровное дыхание у самой шеи. — Нынче они не такие симпатичные и с экватора их слабо видно, но тоже хорошенькие. Вы согласны, мой генерал? — Он по-прежнему улыбается ему. — Разве это не похоже на место, в котором могут сбыться все мечты? Наполеон боится отвечать и шевелиться, чтобы не спугнуть видение. — Орион, — вновь повторяет по-русски его prince, вздрагивая от смеха. — О-ри-он. Орио-о-о-о-н. — Je vous aime, — только шепчет в ответ мужчина. — Я люблю тебя, останься со мной. Не стерпев Наполеон всё-таки тянется за теплом князя, его губами — ему мало одного короткого прикосновения, так некстати разбудившего его. Он чувствует, что полюбил русского больше прежнего. И теперь ему действительно всё равно, кто князь такой, он готов преодолеть любые преграды и препоны, повести полки в его честь, сразиться с десятками армий или заново переплыть Европу. Наполеон готов на всё. Даже позволить себе впервые в жизни проиграть. Но милый друг, не оборачиваясь, качает головой: — Если бы я мог стать кем-то иным... Как древний сфинкс под небесной завесой генерал Бонапарт сидел на ступеньках мечети, странно наклонившись в сторону — как будто приваливаясь к кому-то.

╚══≪°❈°≫══╝

<…> Что до ваших прошлых вопросов: я мучительно жажду услышать их из ваших уст и ответить на них, заверяя каждое слово поцелуем. Нет, я не обижен на вас, сердце мое, весь мой гнев и уязвлённая гордость не стоили и капли ваших слёз, и я умоляю о прощении за каждую из них. Лишь любовь к вам держит меня единым человеком, не давая распасться на куски, лишь мгновение счастья, что вы оставили мне. Я уже и не помню, был ли я когда-нибудь обижен на вас — я помню лишь то, каким дураком я был.       Все полсотни пришвартованных кораблей окончательно разбиты англичанами, из чего следует, что я и моя армия застряли здесь надолго, но даже при таких отвратительных обстоятельствах вы неизменно следуете за мной всюду.       На краю зрения мелькает плечо, едва уловимое движение вашего локтя. Пальцы нежно сжимают мягкую ткань кесе, вы мурлыкаете что-то себе под нос, намыливая длинные ноги... Я не осмелюсь поднять взгляд. Это всего лишь мечта, мимолетное видение, которое исчезнет, как только я встречусь с вашими глазами. Но и её мне достаточно.       Это был милый день, когда мы коротали время в хаммаме, и вы невзначай обронили, что вам нужна каждая до последней копия моей поэмы, которую я однажды имел неосторожность читать вслух. Забавно, что эта романтическая чушь, как ни странно, произвела на вас впечатление.       Что до ваших писем, они тоже здесь. Ваш сундук с ними рядом, в целости.       Я не понимаю ни слова, но они написаны вашей рукой и оттого священны.       Вчера Мену шепнул мне, что вы принадлежите к другому миру августейших особ. Только сейчас я понял, каким именно горизонтом страданий он окутан. Когда вы упрямо хранили молчание, оберегая тайну своего имени, я уже начал подозревать какой-то страшный секрет в вас, но ещё до конца не осознавал его. После вы заставил меня извиниться и отказаться от своих требований!.. Сколько недель прошло с тех пор, страшно даже подумать.       Как много воды утекло с того момента, когда я встретил вас.       Как много — с тех пор, как потерял.       Вы знаете, я из тех людей, кто не видит и не делает разницы даже между самыми разными понятиями. Такими, как дружба и любовь, например. Не вижу её до сих пор. Полюбил ли я вас потому, что вы стали моим первым и лучшим другом здесь, в Египте? Была ли дружба причиной или следствием любви? Я не знаю. Мне всё равно. Знайте или верьте, если хватит веры: я останусь таким же упрямым и в другом.       О тайне, что вы не доверили последнему своему другу здесь и которая открылась мне лишь по причуде судьбы, не тревожьтесь, милый — мои уста замкнуты. Я понимаю вас, потому что по-своему знаком со светскими нравами и слишком хорошо знаю, насколько они могут быть жестоки к своим питомцам. Как всякий великий человек, вы идёте по пути долга, стремясь получить то, чего заслуживаете. Вам не нужны преграды.       Я забираю свои слова назад: вы действительно не могли придумать ничего лучше, чем покинуть меня. Пусть будет так, мне достаточно редких воспоминаний и знания, что с нашей тайной всё будет хорошо. Я твёрдо уверен в этом.       Мне слишком часто снился сон, в котором вы вновь были на расстоянии протянутой руки. Взгляды всех присутствующих были прикованы к нам, а вокруг простиралась одна лишь водная гладь… К худу ли или к добру этот странный сон? В любом случае… Если вы разделите моё стремление соединиться и тоже пожелаете искать — я встречу вас на полпути. Я упрям, а вы узнали меня за ту неделю даже слишком хорошо. Мы отыщем на Земле место, где можно будет дышать полной грудью, не прячась и не страшась ничего. Это тот блаженный мир, о котором я мечтаю для вас больше всего на свете.       Должен предупредить: я первый найду вас. Ведь как человек может не найти собственное сердце?       Ваш навеки, N.

╚══≪°❈°≫══╝