Цена геройства

Резко вырвав бумагу из записной книжки, Ливай вошел в палатку Жана. К счастью, тот спал ближе к выходу, и пробираться мимо сопящих солдат не пришлось. Стараясь не скрипеть кожаной обувью, он медленно сел на корточки рядом со спальником и, перед тем как поднять Жана, перечитал послание. Потер лоб твердым углом блокнота, устало повторил про себя: «Что же делать, что мне делать, что нам делать?» — и раскрыл глаза. Он увидел проснувшегося Жана. Тот хмурился, но наблюдал молча, пытался сообразить, к чему у его постели капитан. Ливаю это напомнило, как буквально десять минут назад сам разглядывал Зика — спит ли, крепко ли, окликнет или обойдется? — и вдруг его мыслетечение приобрело совсем уж странный оборот. Появились сравнения Жана и Зика по красоте лица: форме носа, овала, скул, губ, тому, как дышит, как двигает бровями… Ливай себя одернул. Мгновенно его настигло осознание, что у Жана была какая-то красота, что тот физически и эмоционально мужчина, что способен на плотскую любовь; оно сбивало с толку, и нутро застывало, а потом падало и хрупко билось, как пар изо рта на сильном морозе. Ливая обуял стыд. Взрослый дядя, а на кого смотрит-то? Неужели позарился? Инстинктивно Ливай сжал руку, которую только что хотел протянуть, в кулак. Исписанные листы смялись. — Кого я могу послать с письмом к Ханджи? — быстро прошептал он. Жан думал лишь секунду. — Хендрика. — Который из Гарнизона? — Да. — Где он спит? — Он на дежурстве. Сверху. — Отлично. Спасибо. Ливай рассеянно и совершенно не в тему похлопал Жана по животу — так обычно делала Ханджи, когда врывалась в часы сна Ливая. Присаживалась к нему, разбуженному, вываливала какую-то радостную весть и, договорив, ерошила Ливаю волосы или гладила там, куда могла дотянуться. Как бы извиняясь за свой поздний визит, а затем уносилась прочь. Ливай принимал извинения буднично и совсем не злился на легкомысленность подруги. Он уже давно знаком с этой привычкой и считал срочные разговоры посреди ночи символом их обоюдного доверия. Естественно, что Жан не понял жеста и даже как-то скукожился, готовясь подтянуть колени к груди или хотя бы отвернуться. Ливай это прекрасно видел. Между ними нет близости, как с Ханджи, а, значит, и такого доверия тоже нет. Рассказывать ему о плане Зика было боязно — а вдруг растрезвонит по всему лагерю? К тому же непонятно, зачем говорить об «Эвтаназии» хоть кому-то кроме Ханджи, это совершенно бесполезное в быту рядового солдата знание… «Кажется, вот и я скоро стану таким же молчаливым, как Зик», — невесело подумал Ливай. Хендрик, спокойный мужчина средних лет, примечательный своим доброжелательным и отрешенным выражением лица, был найден наверху — спал в гамаке, закрепленном на огромных ветвях гигантского дерева. Это он так дежурил. Ливай растолкал солдата, вручил свернутую в трубочку записку и наказал отдать ее в руки командора Зоэ и только командора Зоэ. Хендрик первую минуту обалдело пялился на него, но затем все же внял указаниям, спустился и отбыл без происшествий. После Ливай не находил себе места, не знал, чем себя занять и забрел в свою же палатку. Там не спал Зик. Ничего не произнеся, тот хитро и знающе посмотрел, будто бы мог повторить до последней запятой только что написанное письмо Ханджи. А потом повернулся на другой бок. Ливай уставился на его затылок, но внутренний взор продолжал блуждать по лицу. В отличие от Жана, красота Зика не вызывала отрицания, только желание много думать о ней и изводить себя вопросами, что же им всем делать с его дурной головой, что ужаснее: подлые медовые глаза или невыносимо прямой нос? Больше всего Ливай хотел собраться с мыслями. Он вышел обратно на свежий воздух, прогулялся вокруг стоянки, а затем встал у речушки, где тихо журчала ледяная вода, несясь сквозь леса и разделяющую их равнину. Этот приятный уху звук притягивал Ливая. А лагерь, в котором приходилось прогибаться под желания Зика — отталкивал. Запела в утренней выси птичка, и сущим наслаждением было следовать ее ясному затейливому свисту, отрываясь от путаницы в голове. Зик сказал, что хочет добиться исчезновения эрдийцев, потому что на протяжении всей истории они постоянно вредили соседним народам, а те вредили в ответ. Так было и будет всегда. Но почему игнорировалось то, что первопричиной всех бед является не эрдийский правитель Рейсс-Фриц, не «субъекты Имир», а нечто более нечеловеческое? То, что заставляет людей превращаться в гигантов. Почему бы Зику не объявить этот феномен врагом, а не добиваться смерти целой расы? Неужели нет другого способа избавиться от тягот гигантизации? Кем надо быть, чтобы игнорировать очевидную проблему и остановить свое решение на «Эвтаназии»? И почему именно эвтаназия? Разве все эрдийцы так сильно страдают, что их надо умертвить? Или только заморские эрдийцы? Или только Зик? Гриша Йегер в своих дневниках скупо осуждал себя, когда вспоминал детство Зика. Он протокольно расписывал, как заставлял сына ходить в что-то вроде военного училища, вникать в марейское мировоззрение и одновременно усваивать мысль о Реставрации — возрождении Эрдийской империи. Мальчика с малолетства готовили к шпионской службе; был грандиозный план, согласно которому Зику придется внедрится в правительство Маре и, впоследствии, переиграть политическую игру во благо эрдийцев всего мира. Но сынок почему-то не успевал, не давал родителям пропихнуть свои амбиции, были скандалы, воспитательные беседы, жонглирование эмоциями, и все это привело к печальным результатам: в определенный момент семилетний шпион сдал своих родителей-реставраторов полиции. Раньше Ливай воспринимал этот эпизод как подтверждение мысли, что Зик осознанно действует только в интересах Маре. Понятно, что Зик, будучи ребенком, наверняка жалел о сделанном, но важно, что было после этого поступка. Какие у мальчика были варианты кроме как податься в армию и полностью довериться идеям, распространяемым марейским правительством? Ливаю представлялось, что у Зика промытые мозги, что он патриот Маре, и что отодвигать интересы своей державы ради замирения Паради с остальным миром он не станет. А теперь же выяснилось, что в его биографии был некий названый отец, Том Ксавер, спокойно нарушавший законы своей страны, пока жена не разоблачила его и от горя не зарезалась, да еще прихватила на тот свет их ребенка. Затем этого Тома Ксавера съел Зик, чтобы стать Зверотитаном. Надел его очки, взял его боль, смотрел на мир его глазами. Перенял его опыт и мировоззрение. Стал работать бок о бок с товарищами вроде Райнера, Бертольда, Анни, вместе с ними участвовал в сомнительных кампаниях. Принося всем вокруг боль, и смерть, и хаос, потому что ничего другого их страна не хочет предлагать соседям. Сам Зик тоже приносил боль, смерть, хаос — и отлично это понимал, лучше, чем кто-либо иной. Может быть, сочувствовал своим жертвам, пусть не сердцем, но хотя бы умом… Сплошная мешанина из всего чего угодно, и любви к родине в ней нет. Если так, то неудивительно, что в понимании Зика жизнь эрдийцев — агония, следствие почему-то неискоренимой болезни, бороться с которой можно только одним путем — добровольной смертью. Эвтаназией. Такой умник. Царь эрдийцев что ли? Список дел Ливая совершенно опустел. Обычно в нем болтались разные незначительные задания, касающиеся лагерного быта. Выполняя их, он находил почву под ногами и приходил в себя. Теперь же в заземлении не было никакой потребности. Наоборот, Ливаю хотелось до конца прочувствовать мысль Зика, вскрыть ее существо, сломать собственные представления о мире, о Зике, о себе, и он нетерпеливо вернулся в палатку не зная, с чего начать, но желая, чтобы Зик продолжил говорить. Может, в чужих словах найдутся противоречия, и из них родятся слова возражения? Он растолкал Зика и, дождавшись, когда тот продерет глаза, спросил: — Почему ты решил, что исчезновение эрдийцев поможет человечеству, а исчезновение дара и проклятья Имир — нет? Тот сначала не понял, о чем речь, и, состроив удивленное лицо, попросил повторить. Внимательно выслушав вопрос, быстро ответил: — Потому что это невозможно. — Почему? — Ну, нет средства избавиться от гигантов. — А кто-нибудь пробовал? — В титанологии отсутствует ответ на вопрос, откуда в действительности взялись силы Имир, — со вздохом сказал Зик. — Она была первой обладательницей способности трансформироваться в титана. Причем неизвестно, когда ответ будет найден, может быть, что никогда. Разве это повод терпеть страдания целую вечность? — Можно попытаться искоренить это зло при помощи силы Прародителя. Она же делает всесильным, нет? — К сожалению, нет. Иначе почему король Фриц, заперший вас в Стенах, не повелел силам Имир исчезнуть? Я думаю, он бы такой возможностью воспользовался. — То есть ты точного этого не знаешь. — Увы. — Но даже если это и так, то он все равно не хотел искоренять свой народ и делать всех бесплодными. — Карл сто сорок пятый жил по другим понятиям. У него была идея создать мир, в котором эрдийцы и марейцы живут отдельно. Что-то не получилось мирного сосуществования, не находишь? Все равно Маре полезли на Паради. Ливай нахмурился, пытаясь найти лазейки для более приемлемого решения старого конфликта между марейцами и эрдийцами, но своими словами Зик будто бы заколотил их все. — Ну, ты со мной согласен? Что «Эвтаназия» имеет смысл? — нетерпеливо спросил тот, облизнув губы. — План имеет смысл, это сложно отрицать, — медленно произносил Ливай. — Но он плохой. Негуманный. Неправильный. Люди не ответственны за будущие поколения, не ответственны и за прошлые… — Тебя послушать — люди не несут вообще никакой ответственности. — Нет. Они ответственны только за тот промежуток времени, в котором живут. — И люди понимают эту ответственность так, что позволяют себе уничтожить треть жителей острова и покорять страну за страной силой многочисленных гигантов. О какой ответственности ты говоришь? О такой, которая не позволяет никому заниматься насилием, думал Ливай, но это звучало так по-детски, что он не мог этого произнести в серьезном разговоре. Взамен искал подходящее слово, картинку, описание, но успел вновь запутаться. К тому же Зик решил продолжить: — В сознании людей есть и прошлое, и будущее, Ливай. Загвоздка в том, что общество так сильно старается видеть себя хорошим, что искажает реальное прошлое, воображает, что приближается к нереальному будущему, а потом, сталкиваясь с реальностью, терпит крах всех фантазий. Мало кто хочет называть вещи своими именами. — А ты, разумеется, видишь все правильно, истинно? — Может и не все. Но я ясно вижу, что на самом деле представляет собой дар Имир и существование «объектов Имир». — И чем же они являются? — Бессмысленным страданием. Я уже говорил. «Ожидаемо. Мог бы и не спрашивать», — с досадой отметил про себя Ливай. — Не для всех эрдийцев жизнь — страдания, уж тем более бессмысленные. И не все думают, что лучше бы им было не родиться на свет. — Одни так не думают. А кто-то думает. — Кто, ты? Помедлив, Зик произнес: — Очень часто я обращался к этой мысли в детстве. Я считал, что лучше бы мне было умереть в колыбели. Когда я вырос, то понял, что вокруг меня много несчастных людей, рассуждающих в этом же духе. Я увидел, что появился в этом мире, чтобы закончить их и свои страдания, а также страдания еще нерожденных детей. Такова моя судьба. «Вот и кредо», — распознал Ливай. Ни с того ни с сего Зик решил, что в нем сомневаются, и завелся: — Думаешь, я не смогу? Я — сын Дины Фриц. В моей крови прямая власть над телами людей. Это не бравада, это правда — есть свидетельства, приходящиеся на разные периоды существования Эрдийской империи, мне выпал случай ознакомиться с этими архивами. Были опыты над эрдийцами — король лично принимал в них участие, лишал способности плодится неугодных подданных и, наоборот, лечил бесплодие. Мог даже пол изменить, и даже был описан случай, как одной девушке из клана Аккерманов король поменял пол на мужской. Он положил свою руку на сжавшийся кулак Ливая. — Только представь, Ливай. Бац — и ты женщина! Зик оскалился, почувствовав, как выступили костяшки. — Что, не нравится? А ведь когда-то твоих предков только так выворачивали наизнанку. У-ух, а что я бы с тобой мог сделать, как развлечься! И подловато засмеялся, когда его ладонь скинули. — Будь я типичным Фрицем из Эрдийской империи, я бы взял тебя силой приказов и заделал тебе десять детишек. Посадил бы в замке и не выпускал наружу, чтобы тебя никто не видел. Приходил бы, когда вздумается, и развлекался с тобой до изнеможения. Против такой отвратительной фантазии в Ливае все запротестовало, он резко поднялся и отстранился от Зика. Но сорвать разговор и уйти как можно дальше не мог. — Что, стремно? А вот теперь задумайся, как было бы хорошо, не будь мы «объектами Имир». Ты был бы обычным мужчиной. Я тоже. И нет между нами никаких приказов, нет сверхсил. Мы бы просто собачились, щелкали зубами перед носами друг друга, разбегались по домам и вновь сходились. Впрочем, надеюсь, что даже в таком случае я бы нашел путь к тебе в штаны. Согласен? — Я не представляю себе такую ситуацию. — Со штанами? — Да. — Хех, может, что и так. А что насчет отмены сил Имир? Не желая вот так в лоб признавать правоту Йегера, Ливай медлил с ответом. — Разве тебе не хотелось бы жить без моей власти над тобой? — продолжал Зик, стараясь склонить на свою сторону Ливая. — Чтобы не было гигантов-людоедов? Не было бы титанов, управляемых злыми, хитрыми людьми? Разве не хочешь дать людям, которые появятся после нас, жить в мире без этих ужасов? Он встал из спальника и, нагой, полез приставать. Коснулся руки, талии, бедра, но Ливай на каждое движение делал шаг назад. Пятился, пятился, пока не оказался в углу. — Скажи же, что я прав. Просто признай это. И тогда, когда я закончу с «Эвтаназией», я дам тебе меня убить, ловко и красиво. — Да что ты заладил!.. — Ну, давай же, соглашайся! — Иначе что? Превратишь меня в женщину? — Если поможет тебе согласится со мной, то да! — забавляясь, ответил Зик, и Ливай не смог выдержать эту мысль. Он зарядил ему такую пощечину, что она чувствовалась ударом не ладони, но деревянной доски. Рука мгновенно онемела, Ливаю померещилось, что на ней лопнула кожа, но все обошлось. Зик неуклюже повалился на бок и, когда рухнул, его член нелепо болтался в разные стороны. — У-уф, да я же пошутил, — просипел Зик лежа на ельнике. Из его глаз брызнули слезы, а угол рта окрасился в красный. Зик сел на землю и выплюнул зуб. Какое-то время он молча держался за место удара, затем, не меняя позы, произнес: — Мог бы сразу сказать, что не согласен. — Я не согласен и никогда не буду, — выдохнул Ливай. — Ну и катись тогда, — обиженно проворчал Зик, вставая на ноги. Услышав его тон, Ливай сразу же спохватился, что слишком сильно ударил Зика, несмотря на обещание не причинять страданий. — Я не хотел делать тебе больно. Я хотел, чтобы ты прекратил говорить всю эту чепуху про смену пола. — Уходи. — Я не хотел делать тебе больно, — жестче повторил Ливай, страшась, что сейчас Зик решит прикончить его на месте. Но обиженный Зик упрямо не смотрел на него и твердил только одно: — Уходи. Ноги зашагали, и Ливай оказался за палаткой. Вокруг все потихоньку просыпались, до него никому не было дела. Ливай шарил глазами по знакомым лицам, ящикам, костру и блестящей кухонной утвари поодаль, но никак не мог увидеть, куда бы ему убежать и кому бы поручить задачу успокоить Йегера. В душе разбушевалось, ощущение — с дома снесло крышу, и вот-вот грянет гром, рок, наказание! Ливай околачивался рядом со входом, но все никак не мог смириться с тем, что внутри сидит Зик и думает черт знает какую думу. С ним срочно надо было что-то делать! Задобрить или хотя бы просто держать перед глазами, чтобы видеть все его действия, а не ждать, когда его поразит, как молнией, приказ. Укрывшись одеялом Зик сидел понурив голову на раскладном стульчике. У него все еще была опухшая щека, а струйка крови изо рта стала толще — по какой-то причине регенерация не шла. Ливай замялся на пороге и, пересилив себя, честно произнес: — Я не хотел тебя ударить. Прошу прощения. Зик уныло посмотрел на него, и его взгляд соскользнул с глаз в пространство рядом с ухом. — Да, возможно, что я хочу от тебя невыполнимого, — начал он свою обвинительную речь, — и ты в принципе не способен со мной согласится. Все-таки мы из разных миров, ты жил на острове все это время, я — в Либерио. Он застонал от боли и зажмурился. От него веяло высокомерием и обидой так сильно, что Ливай не мог не думать, что Зик вел себя так в детстве. Грустно сидел на стульчике, как никем не понятый принц. — Я не отрицал, что в твоем плане есть смысл. Но не считаю, что судьбу многих кто-то может решать это единолично. И считаю, что у всех людей всегда есть возможность жить, не заставляя других страдать. — Почему-то они этой возможностью не пользуются. Сам-то ты так живешь? — Я стараюсь никого не обижать, — признался Ливай, не без стыда вспомнив про недавний налет на Либерио. — Оно и видно, — улыбнулся Зик и сразу же охнул, пожаловался: — Наверное, у меня скула треснула. Ливай с радостью оставил этот диалог и нежно коснулся щеки рукой, которой только что ударил. Кожа сразу приобрела здоровый цвет, послышался легкий щелчок, изо рта раздался хруст. Затем Зик сильно сжал челюсти и прижал пальцы Ливая к коже. — Правда я здорово контролирую процесс регенерации? — Да. Здорово. — Хорошо, что ты вернулся. Я думал, ты убежишь. Куда убегать? Убегать бесполезно. Ливай смотрел, как тот трется о его подставленную ладонь подобно домашнему животному, и не верил, что все это происходит с ним. Зик ласкается об него после ссоры, Ливай потворствует. Сюрреализм. — Я не буду больше пугать тебя глупостями про превращение в женщину, — пообещал Зик. — Но пройди со мной этот путь. Не по моей воле, а по своей. Согласись смотреть, к чему приведут мои решения. — Я могу сопровождать тебя до самого конца. Устроит? Скоро тут будет Хистория, так что Ливай в любом случае застанет конец пути Зика. Формально говоря, согласие Ливая не имеет особого смысла, но льстило, что Зик ждал лично его инициативы, а не относился как к табурету. Зик пробурчал «хорошо», но руку не отпускал. Ливай чувствовал свою ладонь, как нагревшийся докрасна кончик ложки или вилки. Тепло от нее растекалось по коже и припекало голову — так Ливай чувствовал исходящую от Зика симпатию и страсть. Невозможно игнорировать жар, нельзя не замечать это желание. Оно знакомое по сути и так дико по форме. Его выражали будто вопреки всему: мысленным преградам и словесной немощи. Мило. Как бы Ливай не хотел признавать, это трогательно. — Зачем ты мне все это рассказал? Про детство, Ксавера, мысли о стерилизации? — Ты недавно заявил, что мне надо учиться выражать интерес по-нормальному, — напомнил Зик и поцеловал раскрытую ладонь. — Это тогда, когда ты предлагал мне стать новым Звероподобным? И предлагал мне тебя убить после воплощения своего плана? — Да. Как тебе попытка-то? — Шокирует. — Что ж, спасибо за честность. Ливай потянул ладонь из его рук, Зик выпустил. Затем они начали собираться, вышли из палатки, и все встало на круги своя. Ливай чувствовал, будто уже прошел целый день, хотя на самом деле только началось утро. Зик все время то пялился на него, то ходил рядом как приклеенный, то требовал шашек и карты — но в шашки и даже шахматы никто не играл, а карты были сожжены. Ливай часто видел Жана, изучавшего их двоих с интересом, свойственным наблюдателям за птицами, рыбками или насекомыми. Он, несомненно, приходил к каким-то выводам, и оставалось только запастись терпением, чтобы их услышать. Или получить вопрос, а что же на самом деле происходит между ними двумя? Поэтому когда вечером Жан выцепил его на пути от туалета, Ливай ожидал расспроса о тяжелой жизни с Йегером, а не письма от Ханджи: с печатью, аккуратным адресатом «Зику Йегеру» и прочими «от кого», «откуда» и так далее. Сразу видно, что это официальное послание. — Посыльный искал нас днем и вечером. Он уже думал, что заблудился, пока не увидел отряд сверху, — произнес Жан. — И где он? — Отдыхает. Мы дали ему воды и еды, освободили гамак. — Отлично. Обратно отправим его же, пусть обучит посыльных Ханджи, чтобы они не плутали. — Я тоже так думаю. — А мне ничего нет? — Нет, только это. — Ясно. Ливай предложил Жану открыть послание при Зике, раз уж Ханджи обозначила его имя. Вместе они явились к костру, и тоскливо листавший книгу Зик оживился, когда перед его носом оказалось письмо. Врученный конверт он сломал и быстро расправил. Впился глазами в строчки и разочарованно произнес: — И это все? Я надеялся на угрозы по переписке, — и начал трясти бумагой в надежде, что из нее что-нибудь выпадет. Ливай выхватил письмо, пока его случайно не лизнул огонь, и притянул его так, чтобы сидевший рядом Жан тоже мог прочитать текст. Внутри было сказано следующее: «Дорогой господин Йегер! Я принимаю предложение о встрече. Допрос ваших соучастников приостановлен. Примите к сведению, что все антимарейцы живы, но находятся в заточении под стражей. Мы приедем к вам в новый лагерь через три дня на четвертый от момента написания письма. Разумеется, в этот день я хочу видеть Ливая с его отрядом в целости и сохранности. Без них переговоров не будет. С уважением, командор Разведкорпуса Ханджи Зоэ». Неподробность действительно разочаровывала. Но Ливай был обрадован тем, что Ханджи в курсе и смены лагеря, и смены власти в нем — судя по всему она получила и письмо от Германа, и весточку от Бориса. Правда, почему-то не захотела обращаться напрямик к Ливаю. Видимо, из соображений безопасности. — Письмо вчерашнее. Получается, ждем ее послезавтра? — подсчитал Жан. — Да, — ответил Ливай и невольно пожелал, чтобы это послезавтра наступило поскорее. — Она так и не написала в письме, будет ли Эрен или нет, — все еще недовольно ворчал Зик. — А должен? — спросил Жан. — Да, я ей писал об этом. Как думаешь, Кирштайн, она придет с ним? — Нет. Ему здесь не место. Или, капитан Аккерман, я ошибаюсь? Ливай был без понятия, кто тут ошибается. Как бы не вышло так, что он сам. Его надежды на Ханджи могут не оправдаться. Очень легко представить, что она приведет сюда Эрена. И не менее легко увидеть, как Эрен с Зиком разбрасывают всех разведчиков вокруг себя и жмут друг другу руки. «Эвтаназия» происходит мгновенно, и население острова становится обречено на вымирание. — Я не знаю, — с напускным безразличием ответил он. К счастью, Жан не стал настаивать на правде. Разговор никто не захотел продолжать, все умолкли, раздумывая о своем. — Скоро все это кончится, — сказал Зик, наверняка уверенный в том, что Эрен приедет. — На наше счастье. Время поджимает, на пороге война, а мы бездельничаем. — Вот с этим я согласен, — вздохнул Ливай. Спустя минуту Жан, не сильно впечатленный сообщением Ханджи, заскучал и удалился под предлогом помощи на кухне. Ливай почувствовал себя свободнее, оставшись наедине с Зиком. Он поднял веточку с земли и бездумно потыкал ею в траву. — Отправил ей письмо? — спокойно спросил Зик, будто невзначай. — Да. Написал про то, что ты мне рассказал ночью. — За тобой глаз да глаз. — Это ты проспал все утро, а не я. — Ну и ладно, — Зик запрокинул назад голову. Его нынешнее равнодушие к нарушению договоренностей между ними поражало. Почему-то стерпел удар Ливая по лицу, даже не обратил на него внимание. Не расстроился из-за письма с Ханджи — хотя еще позавчера хотел превратить весь лагерь. — Как думаешь, она поверит? — Поверит. — И-и? Ну, договаривай. Придется ли ей план по вкусу? — Да кому он понравится, ты с ума сошел? — уставился на него Ливай, прекратив мусолить в руках пруток. — Ладно, опустим этот вопрос. А что предпримет? — Не знаю. Надеюсь, притащит сюда всю армию, чтобы убить тебя. — Нет, этого она точно не сделает, — усмехнулся Зик. — А как же ты? Ведь ты у меня в заложниках. Мне кажется, она будет переживать, что я тебя убью. Ливай действительно не знал, что сделает Ханджи. Но можно не сомневаться, что среди всех возможных вариантов она выберет наименее кровавый. Поэтому ее первым ходом станут переговоры, а не нападение. Его молчание Зик понял по-своему и, неожиданно, принялся утешать: — Ну, будет тебе сомневаться в подруге, капитан. Вы же вроде не разлей вода? Мне Эрен говорил, что вы бок о бок воюете со всем миром уже восемь лет… — Девять. — Ну какая разница, хоть девяносто девять. Такие товарищи не бросают своих на произвол судьбы. Понятно, что они умрут друг за друга, в этом можно не сомневаться, но что такое жизнь одного человека против будущего целой страны и даже расы? — Возможно. Посмотрим. В самом печальном случае у Ханджи не получится договориться, и тогда Зик прикажет Ливаю подставить шею под удар. Эта воля будет выполнена без колебаний. Но захочет ли Зик его собственноручно убить? После всех страстных речей в это не верилось. Если и будет угрожать, то блефуя. Не убьет. Скорее всего, он прикажет расправиться с Ханджи и всеми, кто будет сопротивляться братьям — то есть с их чудесным лагерем. Надо было убегать, когда Жан пришел ему на замену, а не геройствовать. Ну узнал он про «Эвтаназию», что Зик им не друг, сообщил Ханджи, и что с этого? Как быть дальше? Ливай сокрушенно прикрыл глаза — он сам себя загнал в угол, и не видел приемлемого выхода из этой ловушки. Оставалось только удавиться. Это единственный способ не навредить друзьям и лишить Зика преимущества в виде ручного Аккермана. Ливай водил прутком по земле, будто щекотал ее, и бесстрастно обдумывал, как перерезать себе горло в случае неудачных переговоров. Стоит ли себя заколоть ударом в живот? Или вообще лучше не дожидаться дипломатической встречи и повеситься ночью на дереве? Сегодня ночью. А чего тянуть, лишние сутки в компании ебливого Зика погоды не сделают. Ах да, Ханджи ведь хотела его видеть живым и невредимым, иначе встреча сразу станет столкновением, и кто знает, получится ли у нее победить Зика? Постепенно его проняло. От понимания, что сегодняшний и завтрашний день могут стать его последним днем, на спине выступил холодный пот. Вот это пошли у жизни шутки! Ливай себя не готовил к вынужденному самоубийству, уж лучше казнь, а еще лучше смерть в бою, да у кого поднимется рука, кто ему ровня?.. Как понять, когда нужно будет себя устранить? Как увидеть точку невозврата? Что будет ею являться? Он украдкой посмотрел на Зика, тот тоже сидел в прострации. Наверняка придумывал какую-нибудь речь или уловку. Интересно, какую? И вновь, и опять, все ответы на вопросы находились только в голове Зика. Ливай шумно вздохнул, окончательно увязнув в мыслях о собственной смерти и многочисленных животворных желаниях. Хотелось всякого. На него ринулось со всех сторон. Летать на УПМ — часто и много. Разминать болящие во всем теле мышцы. Слушать, как хрустят ветки под ногами. Чувствовать запах земли, влажной и горячей, напитавшейся солнцем, глядеть на небо, которое для него настоящее чудо света. Пить ледяную чистую воду. В компании Ханджи пройтись по городу, дать ей завести рассказ об опытах над гигантами. Ухаживать за надгробиями друзей. Заварить чай, сидеть в чистой после уборки комнате. Он сам не понял как, но оказался в конце лагеря. Ноги сами встали и увели его от Зика. Ливай обернулся — тот даже не окликнул, так и сидел, смотря в сторону, отключившись от реальности. В глазах помутилось, Ливай как можно быстрее спрятался за ближайшее дерево и растер веки. Влага размазалась по щекам, слезы были скупые, больше походили на последствие легкой аллергии. Аллергии на мысль, что пора умирать по собственной воле. Его удивляла своя реакция — появившийся из ниоткуда страх самого себя, растерянность, жалость, но, по здравому размышлению, она была логична. Обычно, когда случалась битва, Ливай знал, что его может настигнуть смерть. Он будто бы смирялся с чужой волей убить себя, соглашался с шансом не выжить. И дело обстояло ровно наоборот, когда он сам желал себе смерти. Смертельный исход настолько вероятен, что возможности выжить просто нет. Кончина смотрит прямо в лицо. Ощущение, что орудие убийства оказалось направлено на владельца, привело Ливая в оцепенение. Он почувствовал в себе звериное желание жить еще сто лет и все никак не мог успокоиться. К счастью, его переживания прервал Жан (по всей видимости, тот следил за его перемещениями) и предложил переговорить с посыльным перед тем, как его отправят обратно. Ведь тот должен будет показать дорогу Ханджи. Услышав это, Ливай подобрался. Он был рад, что к нему подошли, что остались дела, требующие его вмешательства, и что дерево отбрасывало тень, из-за чего Жан не заметил ужасного немужественного вида капитана. Ливаю по ощущениям казалось, что выглядит плохо: лицо распухло, заложенный нос покраснел, глаза болят и слезятся. Он быстро привел себя в порядок, утерев щеки первой попавшейся под руку тканью и не сразу сообразил, что это оказался край плаща. На УПМ они забрались наверх. Ливай видел, что Жан поднимался плавно и гибко, как кошка, отчего собственные движения, раньше сильные и резкие, показались дерганьем куклы-марионетки. Без тренировок мышцы превратились в непослушную древесину. Почему-то раньше он этого не замечал, хотя, безусловно, чувствовал дискомфорт. После злополучной попойки полтора недели назад почему-то перестало хватать времени на упражнения, разминки и все прочее, без чего Ливай не мыслил будней. Какое счастье, что окончательная потеря физической формы ему не грозила — скоро умрет либо он сам, либо Зик.