Цена геройства

Выздоровление спорилось, но время тянулось и тянулось. Часы вынужденного безделья невыносимо растягивались и запоминались только тем, что в них ничего не происходило. Ливай лежал, укутанный одеялами, спал вдоволь, принимал заботливые касания ко лбу, ел, пил, а внимания хватало только на короткие рапорты Бориса. Все вдруг потеряло свою сверхзначимость, и активная, осознанная жизнь перестала волновать Ливая. Его полностью устраивало свое псевдобезопасное существование, ограниченное четырьмя тканными стенами. Не в последнюю очередь этому ощущению помог Зик — тот не спешил начинать ни масштабную бойню, ни мелкие подлости и вел себя обыкновенно. Держался подальше от капитанской палатки, слушался указаний разведчиков, никому мозги не пудрил. В общем, держал данное пару дней назад слово. По всему выходило, что у них настоящее перемирие, и можно чуть расслабиться. Лежа в коконе спальника и смотря на темный тент над головой, Ливай часто вспоминал поговорку: «Худой мир лучше доброй ссоры». Затем обязательно разглядывал свою уязвленную душу, раздумывая, а вытерпит ли она компромисс с врагом? С ней много что случилось: и духовные порезы, и синяки на гордости, и волдыри от грубой притирки. Шрамы от ампутации там, где должны быть убитые Зиком сослуживцы. И каждый раз после ощупывания ран в Ливае все внутри ныло, и казалось даже, что эта боль — это не только его боль, но и упрек умерших под Шиганшиной разведчиков, бессмысленно погибших мирных жителей Рагако, а также все-всех-всех пострадавших от действий Звероподобного. Сонм мертвых требовал немедленной смерти Зика, платы за преступления. Крови за кровь. Эти чувства, боль и призыв ко мщению жили в Ливае настолько давно, что были изучены вдоль да поперек. Сейчас к ним прибавилось свежее унижение от изнасилования; но вместо ярости и злости все сочетание переживаний приводило лишь к усталости от самого себя. Ливай бессилен против Зика, это факт. Легче не думать о мести и смиряться с существованием Зика. Самое полезное, что сделал Ливай за время своего вынужденного бездействия — это написал ответное письмо Ханджи, в котором отрапортавался обо всем произошедшем (разумеется, опустив позорное изнасилование). Вскрывшийся обман насчет испарений спинномозговой жидкости, отравленное марейское вино, приказы, перемирие и непроходящая опасность того, что Зик передумает оставаться в лесу — всем свалившимся событиям нашлось место на четырех листах плотной казенной бумаги. Ливай надеялся, что проницательная Ханджи увидит в фантастических новостях трезвую рассудочность и не решит, что в лесу ее друг потерял последние мозги. По крайней мере сумасшествие объяснило бы плачевность ситуации — все сложилось так плохо, как бывает лишь в ночных кошмарах. Послание было отправлено вечером того дня, когда они говорили с Зиком. Во время написания Ливая одолевали слабость, потливость и непривычный страх, что Зик воспротивится этому письму. Зайдет в палатку, отберет бумаги и сотворит зло. Несмотря на то, что они не договаривались о передаче сведений Ханджи, Ливай не мог унять подозрение, что условие «давай сделаем вид, что ты ничего не видел» подразумевает молчание о главном. По крайней мере это было бы логично. Однако Зик не явился. И ничего не сказал. Скорее всего, даже не заметил гонца. А, возможно, он чувствовал себя настолько всесильным, что ему все равно? Но спрашивать об этом напрямую было себе дороже. За четыре дня Ливай почти что полностью поборол болезнь. На пятый день он почувствовал, что может подняться и приступить к выполнению своих обязанностей: заниматься ревизией, наводить порядок, восстанавливать дисциплину. Смены караула у палатки Зика были перепроверены и поправлены с учетом пожеланий каждого. Солдаты безропотно давали себя журить и будто даже радовались придиркам насчет неряшливого вида, да разбросанных по всему лагерю хозяйственных инструментов. Борис получил выговор за интенсивное строительство бани и не выказал даже тени расстройства. Ирма горячо поклялась больше не спать на дежурстве и поздравила с выздоровлением, хотя никакого праздника в этом обычном деле Ливай не видел. Но, возможно, солдатам виднее — порой казалось, что они уважают его сильнее, чем он сам себя. Однако приказ о том, что нужно вылить бочки с вином вызвал всеобщее недовольство. Разумеется, Ливай был непреклонен. Содержимое порядка сорока бутылок было вылито позади отхожего места и алкогольной рекой потекло к ближайшей ямке, где медленно впиталось в землю. Выполнявшие приказ солдаты вздыхали. Кто-то напоследок жадно вдыхал винные пары, а Ливай наблюдал за этим как в трансе. Он думал, что их всех это и сгубило: жажда пьяного веселья, жажда баловать себя и еще, в случае Ливая, жажда баловать других. Если бы он не пошел на поводу у солдат, у своего желания быть добрым капитаном, то никто бы не пил это вино, и Зик не имел бы над ними ни йоты власти. Все шло бы хо-ро-шо. Вечер третьего дня безвозвратно сожрало сожаление — и все из-за проклятущих ящиков вина. Вспоминалось, что они появились в митрасском штабе Разведкорпуса внезапно — кто-то их принес во время подготовки к перевозке Зика в лес. Ливай раскис, обдумывая, кто и зачем их всех соблазнил легкими удовольствиями, но больше всего его, разумеется, волновало, почему он согласился на уговоры подчиненных взять с собой бутылки с горячительным. Ведь можно было бы и отказать — но они так просили… К ночи вина обглодала все, до чего могла дотянуться. Под конец ее зубы истерлись, хватка ослабла и перестала быть такой удушающей. Ливай сумел вздохнуть — взбодрить себя, собраться. На утро он дал себе установку прекратить зализывать раны, лелеять свою честь, желание мести, потерянную свободу и занять насиженное место у костра. Отставить хор мертвых и вспенившиеся чувства, чтобы продолжать нормально жить, а жить нужно, чтобы выполнить свой долг — уберечь невиновных людей от зла. Он приготовился сделать все возможное, чтобы удержать Зика в лесу и, как положено солдату Разведкорпуса, умереть за счастливое будущее людей внутри Стен. Без колебаний и лишних сантиментов, как всегда жил. После завтрака Ливай действительно вернулся на свое место. Правда, садясь на ящик, он раскашлялся, еле успев прикрыть рот носовым платком. Зик проследил за этим, опустив книгу, а затем поздоровался: — Здравствуй, Ливай. Выглядишь замученным. Ты точно выздоровел? Встретиться с ним взглядом оказалось проще, чем Ливай представлял себе после недавней беседы. — Пока еще не вполне. — Шел бы ты лежать к себе. — Что, отвлекаю от важных дел? — Нет, разумеется. — Ну так и о чем разговор, — весомо сказал Ливай и шмыгнул носом. — Нет ли вестей от командора? — Увы, нет. Возможно, будет сегодня вечером или завтра. — Что ж, тогда подождем. И на этом их общение кончилось. Зик занырнул в книгу (со стороны даже не скажешь, что он читал ее несколько раз), а Ливай, который сейчас шел к костру, как к месту казни, оказался предоставлен сам себе. Он-то всю ночь думал, что они прямо с утра схлестнутся, ожидал унижения, вызова, агрессии, готовился к защите. Что и сказать, реальность встретила его мягче, чем могла бы! От этой разности воображенного и настоящего героический пафос, за которым маниакально прятал все свои уязвимые точки Ливай, треснул, как хрупкая броня. Стало совершенно непонятно, что делать, как вести себя с Зиком? Долг держать Звероподобного подальше от мирного населения (и Эрена) предписывал общаться с носителем этого Звероподобного ради манипуляций или хотя бы разведки информации. Это совсем не то, что можно требовать от Ливая. Вот умереть, идя в бой и сопротивляясь до последнего — это его. Разговорами выведывать по крупице информацию — не его. Пытки людей находились посередине — ему не нравилось, но худо-бедно получались. Однако на днях Зик рукояткой от сковороды показал, что он тут единственный, кто может пытать. — Марейцы использовали эту тактику в последней войне с Средневосточным альянсом лет шесть назад, — донеслось с противоположной стороны костра. — Я имею ввиду растворенную в воде или вине спинномозговую жидкость. — Каким образом? — сухо полюбопытствовал Ливай. — Каким образом использовали? Разлили эту жидкость в системе водоснабжения города — абсолютно все, кто выпили эту воду, оказались гигантами, когда услышали мой крик. Схема как и в Рагако, только вместо газа жидкость. Представив, как целый город взрывается изнутри и превращается в огромное море гигантов, Ливай внутренне похолодел. — Я не ошибусь, если скажу, что ты не чувствуешь ни капли сожаления ни из-за убитых в Рагако, ни в том городе? В ответ послышался нервный смешок. Комментарий не заставил себя ждать: — Не буду спорить, я далек от того, чтобы посыпать голову пеплом. Но даже если сравнивать мои чувства по отношению к двум этим городам, то жертв войны Маре с Альянсом мне жальче. «И этому человеку мы доверили спасение Паради? — мрачно спросил себя Ливай, ни на йоту не удивленный таким ответом. — Да он же ненавидит наш остров». — Хладнокровная скотина. Тебе, по всей видимости, нравится разрушать жизни людей? Зик одним плавным движением закрыл книжку, положил ее на колени и подпер рукой подбородок. — Может быть, что отчасти и нравится. Но мне кажется, что я к этому больше безразличен. — Ну и ради чего тогда ты в этом участвуешь? — Ради цели. И единственного толкового на данный момент решения всех проблем эрдийцев. — И это решение заключается в?.. — уточнил Ливай, впрочем, не особо надеясь услышать продолжение фразы. — Я скажу, в чем заключается. Но только если ты скажешь, где Эрен и проведешь меня к нему. — Надо же, недавно ты как заведенный повторял только «где Эрен?», а сейчас уже требуешь проводить к нему. Твои аппетиты растут. Тот развел руками, мол, а что поделать. — Вообще, я завел речь об этом, чтобы сказать, что вы не первые, кто попались в такую ловушку. Марейская армия часто прибегала к отравлению, я был лишь ее инструментом. — Да, вы там все извращенцы. То превращаете людей в гигантов, то насилуете врагов вместо того, чтобы их устранить. — Я просто сильно погорячился, — поспешил оправдаться Зик и поднял руки, защищаясь от сунутого под нос упрека. — Мне не стоило этого делать. Я тогда решил, что раз ты такой мужественный — и отец всей разведки, и лучший солдат человечества — то пассивная роль наверняка тебя сломает. Разговор повернул в ту сторону, куда Ливай всеми силами старался не смотреть. В душе все взвилось, а внутренности будто съежились от возмущения, как губы перед плевком. Пассивная роль? Тело Ливая как заведенное подмахивало, трахало себя само. Какая же тут пассивность, это активное блядство и разврат. Это унижение, но что такое унижение? Это капля в море страданий, которые Ливай готов перенести... — Я ошибся и приношу свои извинения. ...и капля, отравившая наперсток, в который умещается вся его поруганная душа. — Пошел ты! Чего добивался Зик своими извинениями, умел ли тот вообще чувствовать вину, Ливай не знал. Слова вскрыли его, как скальпель, из разреза выглянули обида, злость и стыд. Не за всех остальных, не за долг, не за Родину, а за себя-дурака. Что подставился, что пострадал, и что оказался в таком состоянии. Отныне и впредь, когда Зик будет смотреть на него, то вспомнит не бой за Шиганшину, не погром в Либерио, а то, как поставленный на коленях Ливай нелепо пыхтел над ручкой сковороды. А сам он наслаждался превосходством. Позор. Позор. Позор. — Честно говоря я хотел бы вернуть время вспять и остановить себя... Произнеся это, Зик задумчиво уставился в лес и потер бороду. Дальнейший разговор не склеился и ограничился лишь уточнением сугубо бытовых вещей. Но уже вечером Зик пригласил его зайти к себе для разговора. — Я отказываюсь заходить в то место. — Иди за мной, — особым голосом произнес Зик. И у Ливая не осталось никакого выбора. Без своего согласия он вновь оказался внутри палатки и первым делом невольно посмотрел в угол, где над ним снасильничали. Он выглядел пустым и зловещим. Внутри пахло свежим ельником — видимо, старый, на который и ссали, и блевали, источал отнюдь не благовония. Интересно, кто дал разрешение заменить? — Встань, — Зик остановил его и, взяв за бедра, поставил перед собой. — Не бойся, я не собираюсь делать тебе больно, как в тот раз. Затем он подсел к печи и пошевелил в ней кочергой, предварительно засунув в топку несколько сухих тонких поленьев. — Зачем я тут? — Срок моей жизни подходит к концу, — не оборачиваясь ответил Зик, и тон его голоса походил на торжественный трепет священнослужителя из Культа Стен, только что произнесшего проповедь. — Существует проклятье тринадцати лет, ты слышал про него? Получившие силу титанов люди живут ровно тринадцать лет после передачи сил титанов. Мне осталось меньше года. Разумеется, Ливай об этом слышал. Неоднократно они с Ханджи обсуждали, что делать с тающим сроком жизни Эрена, им было жаль мальчика, которого знали уже четыре года, съели с ним пуд соли и благодаря которому вернули судьбу острова его жителям. Обидно и несправедливо будет умереть, едва преступив порог двадцатилетия. А вот для Зика у Ливая не находилось ни крупицы сочувствия. — Я хочу успеть сделать все запланированное. Хочу взять себе все, что мне приглядится. Неважно, по-хорошему или по-плохому, но взять себе. — И? — Ты мне нравишься. Нет, правда. Я всю жизнь провел с солдафонами, и ты выделяешься на их фоне. — Спасибо, наверное? Жаль, что не могу сказать о тебе того же. — Жаль, — веско произнес Зик и взял длинную паузу. Можно было бы подумать, что только что прозвучало согласие со словами Ливая, но тот продолжил: — что у меня нет времени получить от тебя ни взаимность, ни расположение. Ливай даже не успел толком осознать, что услышал, как Зик обернулся и приказал: — Ляг на мой спальник. Не осталось ни малейших подозрений, к чему тот клонил. Ливай лег и почувствовал, как голова уместилась в углублении на подушке. Наволочка слабо пахла куревом. Тело проглотила чужая постель, готовая к половым утехам. Зря он понадеялся, что Зик ограничится лишь малой кровью. Можно было и догадаться, что у человека, первым делом решившим изнасиловать врага, есть склонность к сексу с мужчинами… Или не к сексу… «Не знаю, откуда это противоестественное влечение. Откуда оно в нем? Почему лезет с этим ко мне?» — с отчаянием подумал Ливай. На ответ рассчитывать не приходилось, Ливай в глубине души это знал. Несмотря на то, что первая часть его жизни прошла в Подземном городе, кишащем разнообразным сбродом, он редко понимал страсть преступников к нарушению правил человеческого общежития. И откуда в мужчинах появляется потребность спать с другими мужчинами тоже не знал, хотя задавался таким вопросом. Убедившись в исполнении приказа, Зик голосом приковал его к спальнику, а затем спустил закинутый наверх полог, заслоняя вечерний свет. Слабый огонь заполнил собой темное пространство и уютно осветил холодную палатку. Зик сел рядом с лицом Ливая, когда тот обдумывал, будут ли наказывать его, пытать или просто использовать как проститутку. На пробу он попытался дернуться — безуспешно, тело лежало как мертвое. Зик не спешил приступать к активным действиям и лишь водил согнутым пальцем по лицу, словно сбривая щетину фалангой. Когда рассудок уже начало затмевать от напряжения, Ливай выпалил: — Заставишь сосать? — А ты умеешь? — с любопытством спросил Зик. — Что? — Сосать члены. — Не умею. — Вообще? — Абсолютно. Точно не умею. — Ни большие, ни маленькие? — Ни даже волнистые. — А тебе сосали? — Э-э, — протянул Ливай, задумавшись сразу над двумя вопросами: когда сосали и какое Зику до этого дело? — И что из этого? — Она была умелая? — Кто? — Твоя девушка. Или это был парень? — Да что ты прикопался… — Так тебе минет делали? Член за щеку закладывали? Лизали твою волшебную палочку? Фейерверки из нее вылетали? — Зик, бля, это не твое дело! Зик замолчал и торжественно улыбнулся, ноздри его округлились, сделавшись похожими на два колечка. К каким грязным выводам пришел его умишко оставалось лишь догадываться, наверняка тешил себялюбие тем, что Ливая ниже пояса никто не трогал и не целовал... Да и пусть хоть всему Разведкорпусу об этом расскажет! Такая развратная сплетня больше скажет о самом сплетнике, чем о Ливае. — Приятно слышать мое имя от тебя, — объяснил Зик свое довольство, и Ливай тут же пообещал себе забыть, как зовут Зика. — Что ж, раз ты не искушен в этих делах, то я не буду тебя просить о таком деликатном одолжении. «Просить? Одолжении?» — мысленно зацепился за слова Ливай. Они прозвучали инородно, как на иностранном языке, как в разговоре друзей или хотя бы просто нормальных людей. — Я все сделаю сам. Я не бог весть какой языкастый, но соображу по ходу дела. — Отсосешь себе сам? — Тебе, тугодум. Он пересел ближе к бедрам и, подняв поочередно левую и правую ноги Ливая, стащил с него сапоги. Выдернул ремешки из шлевок, расстегнул оплетающие бедра ремни УПМ и, задрав широкий кожаный пояс, снял штаны. Все это заняло у него время, так что когда Ливай остался лежать в прохладе палатки прямо в трусах, его ступни похолодели. Зик это будто чувствовал и горячими руками обхватил озябшие пальцы. Он повернулся и пытливо посмотрел в лицо, но Ливай не снизошел до того, чтобы показать реакцию. Якобы участливое отогревание длилось недолго, ладони как два теплых кольца поднялись от щиколоток к паху. Затем одна из них подлезла под трусы и накрыла мягкий член с мошонкой. Подушечка пальца коснулась выхода канальца, и Ливай безрадостно признал — телу приятно. Оно почувствовало ласку, но, к счастью, незаметно. Зик переместился между его ног, одно колено отодвинув вбок, а второе закинув себе на плечо. Его нос уткнулся в ямку с противоположной стороны сустава, Зик потирался о нее и целовал пока не надоело, а уже после склонил голову и провел по задней стороне бедра горячим языком. «Извращенец», — решил Ливай, внутренне обмирая то ли от отвращения, то ли от завораживающего ощущения живой скользящей плоти. Широкий рот накрыл гениталии прямо в трусах. Язык лизал ткань, смачивая слюной гульфик и трясь о набухший член. Ливай вздохнул и запустил в свои волосы пятерню, когда Зик подлез между пуговицами и вынул полутвердый предательский отросток, обрадованный навалившемуся на него вниманию. Тело взбудоражилось от множественных поцелуев в головку, а когда Зик заглотил член в свой неприлично широкий рот — окончательно взбунтовалось против желания хозяина отстраниться от всего происходящего. Инстинкты победили слабые попытки воскресить в памяти пережитое изнасилование, шли на поводу чужой воли и вели Ливая к самому беспечному оргазму в жизни. Зик сосал усердно, несколько раз позволяя головке потыкаться о горло. Время от времени он вынимал член изо рта и отдыхал, уложив голову на тазовую косточку, или вновь поднимался над промежностью, закидывая на себя обе ноги. Когда Ливай впервые почувствовал, что между его бедер находятся уши Зика, соблазн свернуть ему башку загородил собой все благоразумие. Последнее дало о себе знать мыслью, что в момент смерти может прозвучать неудобный приказ воткнуть кочергу себе в зад или запихнуть какой-нибудь предмет в глаз. Ладно нож, а если фонарь? И дурное тело несомненно исполнит чужое предсмертное желание. Его не убить, не убиться с ним, ничего нельзя поделать с Зиком, только смотреть, как тот заглатывает до самых гланд член, кашляет, осыпает ствол каплями слюны и ушами трется о горячие бедра, как об огромный теплый воротник. Казалось, ему нравится сосать, и Ливай с осторожностью признавал в себе симметрично возникшее удовольствие от того, что у него берут в рот. Берут в рот — какое выражение! Совсем не отражающее все происходящее. Ведь несмотря на то, что Зик ублажал Ливая, это он хозяин ситуации, и это он брал ртом. Пробовал на вкус, на скользкость, обжимал щеками, крутил, лизал, заставляя сердце биться, разгонять кровь, качать ее в член, отбирать от мозгов. Собственная твердость завораживала Ливая — она шла вопреки человеческому достоинству и прямо указывала на низменную животную природу. На желания толкаться внутрь, подставляться и трогать свое лицо и грудь, чтобы сильнее прочувствовать сексуальное наваждение… Разумеется, ничего из этого Ливай не делал, просто представлял и молчал. В бездействии падал в своих же глазах... Губы Зика приникали к телу члена и скользили неохотно, цепляясь за кожу. Голова размеренно ходила вверх-вниз. Чавканье, сопение, причмокивание, звуки сглатывания наполнили палатку и все пространство черепной коробки Ливая. Пальцы щупали мошонку, легонько сдавливая яички и будто требуя как можно больше спермы, срочной выдачи всех запасов прямо в оголодавший рот захлебывающегося слюной Зика, у которого от желания потреблять суровое мужское семя уже текли слезы. Вся эта ебанутая ситуация и внутренний голос, утверждавший, что так нельзя, что это ошибка, что нельзя возбуждаться от того, что его первый за долгое время минет делает мужчина, довели Ливая до такого мучительного состояния, что ему срочно захотелось закончить все происходящее. Он закрыл глаза и толкнулся в рот. С готовностью широкие ладони подхватили его под ягодицы и сжали; от того, как пальцы впились в жир и мышцы в Ливае будто прокололась душа и — ах! — из дырочки в головке порциями полилось соленое, горькое напряжение. Ливай выдыхал с облегчением, вся его взвинченность покидала организм вместе со спермой. Хотелось думать, что семя имеет отвратительный вкус и запах, однако Зик не жаловался — фыркал, тщательно подбирал все белесые разводы с члена и шумно сглатывал. Наконец-то насытившись, Зик со стоном вылез из-под ног и принялся разминать плечи. Видимо, тяжело было держать ноги на себе: Ливай несмотря на невысокий рост и спортивное телосложение весил много. Незримая аккерманская утяжеленность давала преимущество в рукопашном бое. Да и вообще способности Аккерманов в основном скорее плюс, чем минус, но не в случае с Зиком. В тишине Зик прокашлялся и боковой стороной ладони аккуратно вытер губы. После этого с хрипотцой произнес: — Тебе понравилось? Хорошо. Ты, оказывается, отзывчивый... Он протянул руку к обмякшему члену, чтобы нежно и настойчиво погладить. Ливай не выдержал и предпринял попытку повернуться на бок — на удивление успешную. Пока Зик усмехался да неразборчиво сипел, он быстро заправил пенис в трусы. Застегивать случайно выскользнувшие из петелек пуговицы было мерзко: мокрая поверхность ткани напоминала слюнявчик. За неимением лучшего варианта Ливай не дрогнув натянул штаны, пообещав себе как можно скорее добраться до сухой и чистой одежды. В полутьме он застегнул обратно ремни УПМ, проклиная себя-бесстыдника за то, что пошел на поводу у своих низменных желаний и кончил. Если бы он сохранил спокойствие, то добиться эрекции не получилось бы. И Зик бы отступил ни с чем. «Или опять бы поставил раком», — с опаской подумал Ливай и скосил взгляд на Зика. Тот молчал. Не смотря на Ливая, занимался огнем: подкидывал дров и поправлял их кочергой. Наверное, они возились тут не больше десяти минут, потому что огонь в печи даже не думал сникать. С ума сойти как быстро. Заметив, что на него смотрят, Зик обернулся: — Хочешь принести мне воды? Твоя сперма соленая и стягивает губы. — Сам себе принеси, — возмутился Ливай, выходя из палатки. — Жаль, это было бы любезно с твоей... Окончание брошенной вдогонку фразы отрезал опустившийся брезент. Сидевшие у костра разведчики обернулись. Ливаю вдруг показалось, что они подслушивали то, как Зик ему отсасывал, и теперь обо всем знают. С горящими ушами он вернулся к себе, переоделся и закинул в угол скомканное грязное белье. Выйдя наружу, он увидел, как Зик просил у одного из разведчиков — кажется, Германа — наполнить кувшин с водой. Он прикрывал рот кулаком, наверняка говорил сипло, покашливал, стоял с красным лицом, и Ливай даже не представлял, какого рода мысли возникали у солдат. «Почему я не принес ему этой ебаной воды?» — разозлился на себя Ливай, за километр чуя, чем пахнет от Зика. Спермой и вальяжной сытостью. Герман взял кувшин. Ливай в открытую, не прячась, смотрел, как тот поворачивается, идет к бочке и черпаком наливает воду. «У меня не было выбора, — оправдывался Ливай. — Ты бы понял, Герман, если бы все знал». Да и не эгоистично ли переживать за свою репутацию, когда один неверный шаг или спонтанно возникшее желание Зика выбраться из леса — и все здесь находящиеся станут трупами? Эгоистично, и еще как. Когда Зик, отойдя поодаль от палатки, прочистил водой рот и сплюнул за землю, Борис вопросительно посмотрел в сторону капитана. Ливай спешно отвернулся. От размышлений о собственном падении его отвлек появившийся посыльный, который мчался с самой Шиганшины, по всей видимости, без перерыва на отдых. С ним было письмо от Ханджи. Едва поблагодарив измученного юношу, Ливай зашел к себе и, сев рядом с горящей печью, разодрал печать. На исписанной странице тараторил встревоженный голос подруги: ШОК! Ливай, если это правда, а не блеф, то мы в дерьме с ног до головы! Ни в коем случае не провоцируй его, не уходите из леса, НЕ УНИЧТОЖАЙ ЗИКА ГРОМОВЫМ КОПЬЕМ. Наш план пока все тот же, мы в стадии проверки информации от Зика. С Эреном без изменений. Я уже собираю отряд из тридцати человек, которые предположительно не употребляли марейский алкоголь. В основном это ребята из Гарнизона и только выпустившиеся из Кадетского корпуса. Жди их через два дня (т.е. на третий) от даты написания письма, остальных отправь домой. Легенда: в преддверии войны с Марейской империей мы объявили масштабные учения. Всем надо будет явиться в Трост, далее я отошлю их куда-нибудь подальше от Йегеров. Мы вместе с Найлом, Пиксисом и Заккли собираем всех антимарейцев, чтобы допросить о происхождении вина и пособничестве Зику. Пиксис уже говорил с Еленой, та призналась, что помогла Эрену с побегом. Все, как всегда, происходит за нашей спиной. О результатах допросов напишу позже. Я в бешенстве. Пиши каждый день, чтобы я знала, что у вас все в порядке. P.S. Сожги письмо, не храни. Отправь ответ немедленно с новым посыльным. «По-хорошему надо бы еще сменить место», — мысленно сказал Ливай и тут же представил, как Ханджи одобрительно кивает. Ей бы эта идея понравилась, ведь ясно, что в организации завелся крот — кто-то не из антимарейцев, потому что в штабы антимарейцев не пускали, но просто сообщник. Который тайно снабжал народ отравленным вином и действовал в интересах Зика. Само собой разумеющееся, что эта личность может быть в курсе, где находится Зик. И, возможно, эта личность уже спланировала налет с целью привести Зика Эрену или наоборот! По крайней мере найти Эрена не сможет только ленивый — о том, что его держат в подземелье тростовского штаба, легко узнать. Да, они по уши в дерьме, и забрались туда благодаря сговору братьев Йегеров. Все, на чем держится благополучие их лагеря, это пожелание Зика, чтобы все шло как обычно и, по всей видимости, пристрастие к телу Ливая. Брошенное на угли письмо тлело. Смотря на огненную кайму, пожирающую бумагу, Ливай вычищал из себя все представления о смелом, резком, мужественном капитане Аккермане и готовился к тому, что сегодня, завтра и все последующие дни до прихода сменщиков он будет по-новому выполнить свою миссию: сдержанно, осторожно, терпеливо. Пусть раздетый, пусть под телом врага, но он все сделает, чтобы Зик не вышел из лагеря. Чтобы разведчиков сменили, а жителям острова не пришлось бы столкнуться с мощью Звероподобного. Он сделает, что нужно. Он все выдержит и даже не сомневался в этом.