Кровавый свет благословения

      Маленькая летающая девочка свернулась в клубочек в постепенно согревающихся руках Альбедо. Утыкалась лицом ему в грудь и старалась не заплакать, потому что ему самому было до ужаса плохо.  Весь Тейват стоял на ушах, и только чайник безмятежности стал сонным царством, куда приходили погоревать старые друзья. Тихо, без пьяных потасовок и музыки. Красная победная лента на входной двери сменилась черной, похоронной.  Лишь к вечеру в чайнике оставались только Паймон и Альбедо. Порознь спать было слишком одиноко и страшно. Будто дух близнецов все еще висел в воздухе, и становилось больно дышать.  – Альбедо…– летающая кроха сильнее прижалась к груди алхимика, и тот слабо ответил: – М?  – Когда вернется Тарталья?  – Тогда, когда он захочет.  – Хотелось бы, чтобы он тоже был рядом. – Хотелось бы… Тебе не слишком холодно?  – Холодно. – призналась Паймон. – Очень холодно.  Альбедо вздохнул, потянулся за вторым пледом и укрыл малышку повторно, крепче обнимая. Места на диване после потери стало удивительно много, огонь в камине тихонько хрустел, но тепло все равно доставалось еле-еле. Холод исходил откуда-то изнутри.  – Так получше? – спросил парень.  – Не знаю.  – Горе ты мое луковое. – он тихонько погладил ее по голове. – Я никогда не видел тебя в настолько подавленном состоянии.  – Я тебя тоже никогда таким не видела.  Глаза Альбедо заблестели. Он ничего не смог сказать, кроме "ох…", и прижаться щекой к голове Паймон. Ему было так непривычно и странно обнимать ее, ведь никогда до этого еще не приходилось, и никогда не приходилось всем Тейватом горевать по умершей путешественнице. Она говорила, что вернется. Она утешала этим алхимика, но он-то знал, что с того света никто не возвращается. Ее маленькая летающая спутница потеряла смысл жизни, да и он тоже смысл потерял. За пятьсот лет ни разу такого не случалось, чтоб сердце колотилось о грудную клетку лишь при виде другого человека. Люмин заставляла себя чувствовать иначе, совсем по-другому. По-особенному. Будто весь мир построился вокруг души и сердца, а она его берегла, хвалила и утешала. Туда же и сама приходила поплакать. А теперь сюда по ней приходят плакать все.  – Я начинаю думать о том, почему не успела до них долететь. – всхлипнула девочка. – В тот момент Паймон посетила мысль: "Ну говорили же мне, что нельзя так много есть…" – Нет, Паймон, дело не в еде. Это просто твоя физиология. Тебе требуется столько кушать, и это нормально.  – А вот если бы я долетела, – она размышляла. – что бы я сделала… А вот ты как думаешь? Будь ты на моем месте?  – Забрал бы у них меч, как минимум, поговорил с ними. Им просто нужен был разговор, только и всего. А свергнуть Селестию можно и другими способами, полагаю.  – Паймон скучает по Люмин… Я очень хочу, чтобы она вернулась…  – Когда ты говоришь о ней, ты начинаешь говорить от первого лица, замечаешь?  Паймон широкими глазенками посмотрела на друга. Фонтан искорок печали и удивления сыпался из них.  – Не замечала. – сказала она, снова опустив взгляд. – Это так странно..  – Ты научила ее языку, стала ее личным путеводителем, помощником, защитником. Она была всем для тебя, хотя со стороны это было так незаметно.  – Еще более странно, что все стали это замечать только после ее с-... Н-не важно. Паймон просто обидно и досадно. Когда Итэр сказал путешественнице: "Только пройдя весь путь, ты поймешь истинную суть этого мира", я не думала, что это коснется и меня тоже. Что Тейват ударит и по мне.  – Мне…правда очень жаль. – Альбедо погладил ее по голове. – Мне очень жаль, моя милая кроха, что так получилось… Паймон всхлипнула, сильнее прижимаясь к груди алхимика, точно как Люмин любила это делать. И к помятой рубашке парень даже привык.  – Поплачь, станет легче. – тихонько сказал он, то ли успокаивая, то ли помогая сильнее разрыдаться.  – Ты тоже тогда поплачь. – настояла Паймон. – Ты вообще еще не плакал.  – Разве?  – Да, ты все держишь в себе все это время, только думая, что слезы из твоих глаз видно окружающим.  – Кажется, что я безразличен?  – Если бы не зрачки и нежелание что-либо делать, то да, ты выглядишь так, будто тебе все равно.  – Тогда не смотри.  – Не буду.  Паймон зажмурилась, чтобы уж наверняка сдержать обещание. Чтобы Альбедо тоже стало хотя бы капельку легче. Легче настолько, насколько он сможет из себя выплакать.  Его дыхание немного задрожало, Паймон это почувствовала. Сердце забилось громче, и руки будто стали сильнее прижимать ее к себе. Подумалось крохе, что он, наверное, так плачет. Тихо, почти незаметно, прямо как Люмин. И если путешественница еще могла позволить себе разрыдаться дома до истерики, то ее спутник жизни даже слезинку обронить не мог. Нужно прижиматься к нему очень сильно, чтобы почувствовать, какую боль отбивает его сердце. Паймон стало еще грустнее. Входная дверь позади с легким скрипом отворилась. Ее будто придерживали, чтобы не издавать лишнего шума. Длинный фиолетовый ковер Ордо Фавониус, расстеленный по всей прихожей, дал понять, что по нему сейчас идут мягкие высокие сапоги. Это Тарталья. Он медленно обошел стол посреди комнаты и остановился рядом с диваном и камина. Положил руку на спинку, провел ею до самого угла, и оказался рядом с ребятами. Сел на пол неподалеку от них.  – Вы как? – спросил он почти шепотом.  – Терпимо. – голос Альбедо казался слегка хриплым.  – Ничего, теперь я вас не оставлю.  – Иди сюда. – Паймон протянула ему ладошку. – А то как не родной.  Аякс усмехнулся, подвинулся ближе и устроил голову на краю дивана, взяв в руку маленькую белую ладошку. Стало спокойнее. Как будто рыжего товарища остро не хватало, и без него мир казался пустым, незаконченным, если уж только совсем не начатым.  О, сила и воля небесная, цари небес и всего земного, что есть на поверхности Тейвата. Чего ж вы молчите, пока я взываю к вам, мои милостивые Боги? Где же песни восточных ветров? Где мощь слова в чернилах? Где же вечность, к которой вы так стремились? Где ваша светлая мудрость и пылкая ярость за меня? Где же пронзительный вьюги вой за те смерти, что понесла ваша земля? Откликнитесь же, чувственные души. Называйте себя кем угодно, но вы все еще люди, умеющие чувствовать боль и сострадание. Каждый из вас боролся с переменами по-своему, так поборитесь же теперь за меня. Не осталось меня больше. Что вы будете делать, в попытках вернуть свет своим народам огромной необъятной земли? Верните меня и сражайтесь со мной, и пойте со мной песни. Будьте же вы живыми, и вы поймете тех, кому желаете добра.  Моя семья здесь, я должна сказать им, что еще не все потеряно.  И послышалось пение. Семь голосов с разных сторон. Тихие, словно утренняя капель. Тихие, словно ночной ветерок. Голоса возродили разделенный свет, чтобы снова этот свет собрать воедино.  Паймон открыла глаза. Ей резко захотелось подняться, и Альбедо это сразу же понял. Он будто тоже это почувствовал.  Алхимик приподнялся. Паймон стала помогать ему, держа за руку обеими ладошками. Тарталья уже был на ногах. Все трое застыли в изумлении.  – Л…Люмин…? – кое-как произнес Альбедо, даже не успев сообразить, что влагу на его лице все еще было видно.  – Мои солнышки. – улыбнувшись, сказала она, хотя сама сияла, точно звезда. Длинный шарф, что разделялся почти как плащ, теперь волочился за ней шлейфом, оставляя за собой, потухающий со временем, свет.  Паймон влетела в нее первая, сильно прижавшись к груди, точно ребенок, вернувший маму.  – Идите сюда оба. – сказала она, гладя Паймон по голове и спинке, протянув свободную правую руку.  На сей раз Тарталья у Альбедо даже взглядом разрешения спрашивать не стал, и все трое обнимали болезненно улыбчивую путешественницу.  – Это…твои? – послышался голос Итэра.  – Это мои. – ответила Люмин.  Когда уже нужно было девушку отпускать, Паймон даже делать этого не хотела.  – Паймон, не волнуйся, я еще пока здесь. Мне нужно вам кое-что рассказать, и потом будешь обнимать меня все оставшееся время, хорошо?  – Х-хорошо… – летающая кроха кое-как смогла заставить себя отпустить Люмин, будто если она ее отпустит, то та тотчас рассыпется, как в прошлый раз.  – Хорошие мои. – Люмин сжала руки вместе, вытянула их и раскрыла, показывая всем троим небольшую белую многогранную звездочку. – Это - очень ценный артефакт. Он поможет вам вернуть меня окончательно и восстановить Каэнри'ах.  – Как нам это сделать? – тут же спросил Тарталья.  – Есть остров ветра и времени в Мондштадте, Паймон его помнит. Оттуда я начала свое путешествие. Этот остров не отмечен на карте, так что смело доверьтесь моему компаньону. – на этих словах Паймон засияла. – В самом его центре есть пластина. Эту звезду нужно вставить в нее. Тогда вы сможете повернуть время вспять. Основную часть мы с братом уже сделали, вам остается лишь лицезреть солнечный мир без войн и катастрофы, что Селестия сотворила. Если что, я помогу.  – И ты вернешься? – с надеждой спросила Паймон.  – Вернусь. Мы оба вернемся. – сказала Люмин, посмотрев на подошедшего Итэра. – Наше время заканчивается, но стоит вам повернуть его вспять, я буду рядом.  Ее взгляд прокатился по каждому и остановился на Альбедо. Его сердце почти екнуло, и, сам того не заметив, он сжал руку в кулак, будто до сих пор себе не веря.  – Ты не шизофреник, мой хороший. – она положила руку на грудь, протянув алхимику вторую. – Шизоид, но не шизофреник, Альбедо. Дай руку.  Альбедо неуверенно потянулся к ней, словно к последнему угасающему источнику света в непроглядной тьме, и тепло приветливо встретило его ладонь. Он бы точно не выдумал себе прикосновение, чтобы оно ощущалось таким живым и по-настоящему божественным.  – Видишь? – улыбнулась Люмин.  – Вижу. – вздохнул парень, и с его души словно упал булыжник, здоровенный и невероятно тяжелый.  Путешественница и впрямь сияла звездой, какой от нее всегда пахло. Альбедо убедился в этом еще раз, почувствовав на своих губах поцелуй, почти такой же обжигающий, как душа пылкой воительницы, что стояла стеной за весь мир вокруг себя. Она будет стоять за него до конца, в этом он точно убедился. Щека своим холодом будто попрощалась с сияющей ладонью, и парень даже смог улыбнуться. Искренне. Не так, как ему приходилось это делать обычно.  Люмин напоследок обняла его, Тарталью и Паймон, оглядела комнату, улыбнувшись, видимо, от осознания, что сама ее обустроила, и сказала: – Все, нам с Итэром пора идти. Я всегда рядом с вами. Пока вы вместе, вы всегда будете чувствовать мое присутствие. По кусочку меня на каждого из вас, и, конечно, не в буквальном смысле, вы будете нести меня на остров. – она помолчала немного, вытирая слезу с щеки. – И еще: подарите людям вторую надежду. Я жива и буду с ними вечно. Повесьте что-нибудь, что будет кричать о нашей общей победе. Уберите эту ебучую черную ленту со входа, пожалуйста, она меня бесит.  – Люмин... – хохотнул Тарталья, будто без слов пытаясь сказать: "ты осталась собой". – Как смерть является концом жизни, так и жизнь является концом смерти. – Итэр подошел к сестре и взял ее за руку, пока она говорила. – Мое начало в ваших руках.  И они оба провалились в пол остатками звездого света, пол облетел светящимися частицами и так и остался едва заметно светиться, не погаснув.  Молчание воцарилось в доме, но совершенно не такое, какое было раньше. Теперь оно было живое. Даже дом обрел надежду.  – Я буду спать здесь. – спустя несколько минут заявила Паймон.  – Я тоже. – кивнул Аякс.  – Схожу за пледом. – вслед за всеми отозвался Альбедо.  – Что привело тебя сюда?  – Ну, мне тут одна птичка напела, что вы с Люмин возрождаете Каэнри'ах. – сказал Дайнслейф в ответ на вопрос Паймон. – Как же я могу пропустить такое событие?  – А до острова ты как добрался? – не успокаивалась девочка.  – У меня есть…свои методы.  Альбедо прошел в центр каменной пластины, оглядел ее, затем поднял глаза вперед. Сквозь свет дня пробивался в небе блеск двух звезд. Одна из них горела ярче и шептала почти на самое ухо: Некогда плакать по разрушенному миру. Наш час настал. Ты так хотел оправдать надежды своего создателя, так пусть свет моего благословения, что я отдала земле кровью, зажжет Тейват от твоих рук.  Кстати, привет, Дайнслейф! Ты славный гость на моем реванше!  Альбедо поместил звезду в пластину, и та будто с долгожданной радостью многовекового ожидания приняла эту звезду. Мир вокруг будто стал ярче. Звезда на шее приветливо отозвалась на зов верховных божеств, что теперь с радостью и облегчением сгорают в свете нового дня новой жизни этого мира.  И да горит мое благословение вечно.