Жаренное солнце

С Ёнджуном предпочитают не связываться без крайней необходимости. Абсолютно все — от его родителей до педагогов, давно потерявших надежду выбить дурь из пустой головы, от одногруппников до продавцов в ближайших магазинах. Единственным исключением всегда был Бомгю — куда более милый, но такой же отбитый на голову, просто с другой стороны. Бомгю всё ни по чём, он сам кого хочешь доканает, доведет до белого каления. Вот и дерутся постоянно — со стороны кажется, что насмерть, но на самом деле просто в удовольствие. Весьма странное на взгляд любого человека, осмелившегося считать себя вменяемым. Но, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы других не выбешивало. Ёнджун — человек-хаос, человек-апокалипсис, и самоконтроля в нем не набралось бы и атома. Он полыхает, как факел, щедро пропитанный горючим, и, в случае чего, им можно было бы кидаться во врагов, как коктейлем Молотова. Вывести его из редкого равновесия может что угодно, и предугадать его реакцию невозможно, как ни старайся. Поэтому вот все и пытаются особо не нарываться без надобности. В целом, конечно, он парень славный, бывает просто убийственно милым и, несмотря на всё ещё подростковый голос, невероятно круто поёт в им же сколоченной рок-группе, в которой, впрочем, постоянно меняются музыканты, всем уже понятно, по какой причине. Последний басист свалил после того, как Ёнджун запустил в него своей любименькой электрогитарой, взорвавшись буквально на ровном месте (этот подонок упорно не попадал в такт). Бомгю, впав в состояние камикадзе, любит шутить о том, что Ёнджун навечно останется без девчонки, потому что у женщин инстинкт самосохранения развит куда лучше, чем у них. Ёнджун на это в одно мгновение скидывает с правой ноги кроссовок и отвешивает дружочку звонкого пендаля под зад. И неизменно оба остаются довольны. Не тихая и не мирная, лишенная и толики размеренности жизнь Ёнджуна кардинально меняется одним апрельским утром, под аккомпанемент щебечущих в ветках деревьев птичек и переливы весёлых солнечных лучей, когда тот плетётся, безбожно шаркая, по тротуару, чтобы осчастливить своим присутствием педагогов и одногруппников. Учиться совсем и не хочется, особенно, в такой денёк, но скорая сессия и остатки здравомыслия заставляют не сворачивать с намеченного пути и всё же всех собой осчастливить. Поорать, опять же, будет на кого. С кем-нибудь поцапаться. — Обожаю понедельнички, — с невероятным смаком, полным сарказма, тянет кто-то красивым голосом, так, словно и в пустоту, и Ёнджуну лично. Тот оборачивается, ну и, собственно, бац. Категорически (возмутительно!) незнакомый парень поднимает руку в дружески приветственном жесте, и совсем чуточку улыбается краешком рта. — Чего?.. — Понедельник, — поясняет незнакомец, так, словно подобные разговоры с первым встречным для него абсолютно нормальны. — Это сегодня. — А, — максимально глупо соглашается Ёнджун, почему-то начисто забыв, что пара начнётся минут через десять, а он ещё даже не на территории университета. — Как думаешь, — весело спрашивает парень, и глаза у него улыбаются куда более явно, чем невероятно кукольный рот. — Кто-нибудь любит этот день? Да, не хотел бы я быть понедельником. — С такой-то рожей? Да тебя бы любили, даже если бы ты был лекарственным чаем, или осенней слякотью. Так что расслабься. Ёнджун вообще склонен говорить все, что приходит в голову, и иногда именно эта его манера приводит к дракам или скандалам, но этот незнакомец, кажется, на «рожу» не обижается вовсе, только бровь приподнимает. — Ты тоже очень симпатичный, — как-то убийственно легко говорит он, и Ёнджуна всего буквально передергивает. — Э, нет, чувак, тут ты не по адресу. Я не из этих, так что, сорян. Ёнджун даже ручкой машет, мол, мне очень жаль, и собирается свалить, пока этот странный еще чего не отмочил похлеще, но незнакомец только улыбается как-то невыносимо светло, и солнце брызжет на его и без того блестящие черные волосы искрами (не так, чтобы Ёнджун был когда-либо склонен к подобным метафорам — вот в чем весь ужас). — Субин. — Что? — Субин. Это мое имя. Ёнджуну то ли двинуть ему хочется за это несанкционированное сияние, то ли себе самому, потому что — ну честное слово! — какого черта он стоит тут и продолжает слушать какого-то красавчика явно радужной окраски?! Субин тем временем, с явным интересом рассматривая отражающиеся на подвижном лице полярные эмоции, дугой выгибает бровь, а потом говорит такое, что бедняге Ёнджуну становится по-настоящему не по себе. — А ты не хочешь представиться, Ёнджун? Ёнджун не очень умный, это факт. Он запоминает только то, что лично ему кажется важным (как правило, его мнение не совпадает со мнением педагогов), а на прочие темы соображает туго и без особого желания. Но сейчас его буквально перемыкает, что-то заклинивает в голове, и факты никак не хотят собираться в хоть сколько-нибудь перевариваемую цепочку. — Нахрена мне представляться, если ты и так знаешь, как меня зовут? — Ну, например, из вежливости. Ёнджуна переклинивает окончательно, даже ухо начинает чесаться. — А я не вежливый. Субин вдруг рассыпается веселым, мелодичным смехом, прижмуривает глаза и делает шаг навстречу. — Знаю, это я очень хорошо знаю. Ты такой смешной сейчас, ты б себя видел. Ёнджун ожидаемо вспыхивает, цыкает сквозь сжатые зубы, но драки неожиданно не хочется вдруг. Чудные дела. — Чо те надо? Я, вообще-то, на пары опаздываю. — Ох, подумать только! И что, вот прямо пойдешь и будешь учиться? Ты когда успел записаться в прилежные мальчики? Неужели тебе не интересно, кто я такой? Вопрос ставит беднягу Ёнджуна в очередной тупик. Но необходимости скрипеть мозгами, по весне особенно нерабочими, его лишает все тот же невероятно непонятный Субин, сказав: — Пользуясь привычной тебе терминологией, тебе «охренеть, как интересно». Пошли? И Ёнджун идет. Потому что к черту эти пары, потому что действительно очень интересно, и еще по какой-то непонятной, слишком сложной причине Ёнджун идет с незнакомым (одно лишь имя, даже без фамилии, за знакомство не считается) парнем, даже не спросив, куда. Солнце поднимается в зенит и, кажется, порядком напекает голову. Совершенно не в своем стиле, Ёнджун вдруг думает, что они довольно эффектно смотрятся со стороны: его (возмущающие всех — от родителей до учителей, от девчонок до продавцов в магазинах) розовые волосы и расписанная акриловыми красками (Бомгю мнит себя творцом современного искусства) джинсовая куртка, и весь такой ладненький, строгий даже, весь в черном — Субин. Вот бы его такого в группу, а. На басуху, например. Чтобы фанаточки от счастья визжали (и уже начали бы писать про них фанфики (Ёнджун вообще не чурается никакой популярности, лишь бы она была). — Играл бы ты на басу, цены б тебе не было. Субин легко (и даже как-то и з я щ н о) пожимает плечами, протягивая новому знакомцу запотевший пластиковый стакан айс-американо, и улыбается так, что выноси святых. — Так я играю. — Это ты меня так клеишь? — с некоторым запозданием в подвисающем процессоре обрабатывается только первая мысль, о кофе. Субин опять пожимает плечами, а потом опять смеется, заметив, как на лице Ёнджуна отображается явное осознание его утверждения. Вон, как удивился, даже рот открыл. — В смысле? — Ну, в прямом, конечно. Беру и играю. Для себя, всего лишь, но, смею надеяться, недурно. Субин выглядит ужасно довольным собой. — Так что да, мне нет цены. — Откуда ты знаешь, как меня зовут? — … спросил парень, каждую субботу выступающий чуть ли не во всех подряд клубах Хондэ и Итэвона. — Не похож ты на тусовщика, милый. — Ты считаешь, что я милый? — Ты заигрываешь. — А то. Новости оказываются так себе. Если бы Ёнджун умел соображать получше, если бы солнце не перегрело оперативку, он бы точно полез кулаками махать. А так — только смотрит с неумным видом и пытается переварить. Субин за ним наблюдает, потягивая свой кофе через трубочку и глядя прямо в глаза, и, кажется, совершенно ничего не боится. Хоть и знает уже, судя по всему, что у Ёнджуна с самоконтролем так себе, а вот со вспыльчивостью — оки-доки. — Прикалываешься? — Да нет… я вполне серьезно. — А потом вдруг так смотрит, хитро-хитро, что Ёнджун сглатывает, словно сейчас неминуемо огребет. — Предлагаю сделку. Ты же азартный? Ты азартный, я знаю. Меняю прослушивание в твою группу — с гарантией того, что тебе понравится — на одно свидание. Хвала, хвала солнцу, весне и тормозящей оперативке!!! Потому что — только благодаря этим обстоятельствам! — Ёнджун не вспыхивает (на этот раз праведным) гневом, а просто глупо хлопает глазами. — А если мне не понравится? — Оплачу твой ужин в любом ресторане. — Но это же тоже свидание. Субин разводит руками, мол, не я придумываю правила. — В чем же тогда интрига? — Ну, как минимум — будем ли мы целоваться. — Не будем, — говорит Ёнджун, хлюпая остатками кофе в недотаявших льдинках на дне стакана, и смотрит, как ему кажется, угрожающе. А потом бесится ужасно, даже с кулака замахивается на Субина, когда тот собирается уходить, проводив его до общаги (прослушивание напоминало, как минимум, концерт на стадионе Уэмбли). — Злишься? — Да я сейчас реально тебе двину. Ты целоваться обещал. Субин улыбается настолько самодовольно, что рожа его (действительно очень красивая) заслуживает пары десятков тычков. Но Ёнджун держит руки в карманах, только сопит обиженно, как маленький малыш. А целуется он очень хорошо, очень мягко, словно он и не бешеный вовсе. Впрочем, наверное, любого бешеного зверя можно укротить? Субин, кажется, в этом что-то, да понимает. OWARI