Домой

— По городу ходят слухи… Немногое способно оторвать Джинн от важных по ее мнению, даже когда они таковыми и не являлись, бумаг, однако эти слова заставили девушку поднять голову: из слухов можно было понять упущения в ее работе, ведь далеко не каждый может высказать, не боясь, какую-либо критику, будь она мягкая или грубая, в лицо действующему магистру. Лиза, довольная, что смогла заинтересовать её, продолжила: — Господин Рагнвиндр возвращается в Мондштадт. Джинн слегка разочарованно вздохнула и уткнулась обратно в бумаги. Огромными горами они возвышались над столом, хотя девушка имела привычку разбирать их тотчас после того, как получила. — Неудивительно, что весь город на ушах, — улыбка действующего магистра казалась подавленной. Лиза упала на диван и демонстративно зевнула, прикрыв рот рукой: — Поговаривают, его уже видели на территории Мондштадта. Джинн не поднимала головы. Все так же безучастно, совершенно равнодушно продолжала вычитывать текст и что-то аккуратным, выработанным годами почерком помечать в записной книжке. Хоть и слова из-под ее пера были идеально ровными, внутри девушка вся дрожала…

***

Джинн Гуннхильдр стояла под раскидистым деревом, запрокинув голову вверх к звёздному небу. Он знал, что найдет ее там. Он всегда ее там находил. Какой-то удивительный и непривычный страх засел в груди у мужчины. Нарушить эту идиллию, сделав шаг, казалось преступлением. И все же один, ещё один и ещё — робкие шаги сменялись быстрыми уверенными, расстояние стремительно сокращалось. Вот она, действительно стоит здесь. Совсем рядом. Или, может, воображение рисует желанную картину? Мужчина остановился, не осмеливаясь подойти ближе, в нескольких шагах от нее, боясь, что это лишь иллюзия, сотканная тонкой паутиной — хватит лёгкого порыва ветра, чтобы сдуть ее; туман, призрак, который рассеется, стоит коснуться его. Нет, она. Это была она. Но Дилюк стоял поодаль и молчал. А Джинн… Она узнала его. Не могла не узнать: шаги, что снились часто, что слышала она, только стоило прикрыть глаза, она не могла спутать. Только не их. Узнала и все же не повернулась. Лишь негромко произнесла: — Ты не писал. Ее голос — какой-то печально поникший — словно больше ей не принадлежал. «Она изменилась. Все изменилось», — горестно пугающая мысль появилась на душе у мужчины. Чувство обреченной безысходности терзало, давило со всех сторон. — Там, где я был, не было возможности отправить или получить почту. — В какой-то момент я это поняла. И все равно продолжала писать, надеясь на чудо. Глухие удары сердца — единственное, что слышал тогда Дилюк. И это сердце разбилось в один миг на тысячу мелких осколков, когда Джинн обернулась: она улыбалась — она всегда улыбалась, что бы не произошло, — но в глазах стояли слезы. Он видел ее слезы лишь однажды и поклялся, что никогда больше у нее не будет поводов плакать. Но он не сдержал обещание, данное самому себе. Прямо сейчас по ее щекам катились слезы. Казалось, она сама их не замечает. — Джинн, ты писала… — Полагаю, раз эти письма не дошли, значит не судьба, — перебив мужчину, из-за чего потом смущенно опустила глаза, она грустно улыбнулась и пожала плечами. Дилюк потянулся к ней, но не коснулся: рука зависла в воздухе, будучи совсем близко. Но это была ложная близость. Она отдалялась, покидала его, хотя, на самом деле, лишь стояла на месте, не двигаясь. — И все же одно осталось, — из кармана Джинн вытянула аккуратно сложенный лист. — Это было последнее письмо, написанное мной, и я не смогла его отправить. Все боялась, да и смысла не видела — ты не отвечал. Однако всегда носила его с собой в надежде найти в себе силы послать письмо, — она протянула бумагу и вновь подняла голову к небу: — Может это действительно судьба? Оно наконец нашло своего адресата. — Джинн… — Делай с ним, что пожелаешь. Оно твое. Она отошла, но в последний момент обернулась, слабо улыбнулась, поймав его взгляд, и обронила лишь несколько слов, прежде чем оставила его одного среди моря одуванчиков: — Я рада, что ты вернулся.

***

Тусклый лунный свет скользил по аккуратно выведенным словам. Это сложно было назвать письмом: не было ни приветствия, ни прощания, ни подписи. Всего две короткие строчки. Но все же именно они сильнее всего царапали душу, отражая бессильное отчаяние. «Ты можешь ненавидеть Ордо Фавониус, можешь ненавидеть меня. Но, прошу, просто вернись домой».