Bête Noire

Сакура Я могу чувствовать его запах, даже в такой толпе. Его свежий и сладкий пот, его соблазнительное обещание жизни, которое гонит кровь по всему его телу. Мой рот наполняется слюной. Мне приходится приложить немало усилий, чтобы внезапный, невыносимый голод не отразился на моем лице. Я следую за запахом. Люди без конца возникают у меня на пути через танцпол, пытаясь вовлечь меня в бессмысленный танец, взаимодействие тел. Все они до единого были бы легкой добычей. Я расталкиваю их, быть может, слишком рьяно. Не потому, что я не могу сосредоточиться на том, что делаю, — я могу. Просто не хочу — пришло время моему чутью, моему голоду вести меня. Я, наконец, вижу его. Он стоит возле бара, облокачиваясь на колонну, с напитком в руках. Ему очевидно скучно, и раздражение исходит от него волнами, почти такое же сильное, как и его запах. Хорошо, что ему здесь не нравится. Я даже не буду против потрахаться с ним. Для человека он невероятно красив. Его волосы такие же яркие, как солнечный свет в моих воспоминаниях, а глаза голубые, как океан в передачах о природе. Мимолетная улыбка, вспыхнувшая на его лице при виде кого-то или чего-то, выбивает у меня из груди весь воздух, и мне хочется одновременно прирасти к месту и побежать к нему. Да, я совершенно не буду против потрахаться с ним. Но я так, так сильно горю желанием, что у меня дрожат руки, чего со мной не было со времен моей самой первой кормежки. Я голодна. Я не могу долго ждать, не хочу. Мне приходится встать прямо перед ним, чтобы завладеть его вниманием. Но как только наши глаза встречаются, голубые радужки заволакивает туман и муть — его сознание меркнет перед моей волей. Слабый разум, мне действительно везет этой ночью. Я наклоняюсь к нему, чтобы прошептать: — Идем со мной. Он сильно клонится ко мне, но когда я делаю шаг назад, выпрямляется и идет за мной. Какая идеальная жертва. Снаружи ужасно холодно, зима в самом разгаре. Ветер кусает мои голые плечи, нерешительно мечется возле коленей. Но я знаю, что он должен быть теплым — они всегда такие. Я кладу ему правую руку на пояс, а он в ответ приобнимает за плечи и ослепительно улыбается, глядя на меня. Он крепкий и теплый, и его запах такой сильный, что я немного плыву. Но все отлично. Еще один поворот за угол, и будет вообще идеально. Мимо проходят люди, но они не смотрят на нас. Они не умеют смотреть, они слепы. Мне не о чем беспокоиться, когда мы заворачиваем за угол к большой навесной двери, окрашенной в зеленый. Я хочу, чтобы он прижал меня к стене, и он это делает. У него теплое дыхание. Меня трясет, но не от холода. Это нужда, вожделение; я изнемогаю от голода. Он, похоже, ничего не замечает и накрывает мои губы своими. На вкус он еще лучше, чем на запах, потрясенно понимаю я. От него невозможно оторваться, и из-за этого я хочу его кровь еще сильнее. Если его губы такие сладкие, такие горячие и чувственные, то его кровь, должно быть, напиток богов. У меня вырывается стон от одной мысли. Я скольжу языком по его коже, вниз по линии челюсти к беззащитной шее. Изменения в моей внешности, в глазах уже совершенно точно начались, но я пропустила этот момент, слишком очарованная звуками его сердца, проталкивающего кровь мне навстречу. Он кусает меня за ухо за секунду до того, как я вонзаю свои зубы в его кожу. Я готовлюсь к знакомому чувству могущества, усиленному тем, что таится в этом мальчишке. Он не мешает мне, все еще очарованный и осоловелый. Но я давлюсь при первом же глотке; гортань сжимается, как только через нее проходит жидкость из-за моей поспешности. Его кровь отвратительна на вкус и жжет язык, как будто я выпила кислоту. Он болен? Выглядит здоровым, и я не учуяла от него ничего дурного. Я поднимаю на него взгляд. Он уже очнулся, но не двигается. Глаза широко раскрыты, прикованы ко мне и застыли от страха. Какие идиотские создания эти люди. Когда ему грозила опасность, он наслаждался нашим свиданием. А теперь, когда ледяной ветер ворвался внутрь меня и замораживает жизнь, что была такой спокойной в течение многих десятилетий, он боится. Я умираю, умираю, потому что его кровь ядовита, отравлена, а боится он. Я перестаю чувствовать ноги и падаю на колени перед ним. Руки тоже не слушаются, и из последних сил я требую ответ, который уже никогда не смогу услышать: — Что ты такое?! Какаши Я вижу, как эта розоволосая сука уводит мальчишку за собой. Для нее, как и для меня, он именно мальчишка, хотя, возможно, по закону уже может покупать алкоголь. Я стараюсь увязаться за ними, спешу, но океан людей в клубе не расступается перед человеком также быстро, как перед вампирами. Когда мне наконец удается выскочить наружу, их нигде не видно. Я мчу вниз по улице и осторожно заглядываю в переулок, хотя и не думаю, что она настолько глупа, чтобы попытаться поесть так близко ко входу в клуб. Но они там, и то, что я вижу, шокирует меня больше всего, что я видел в жизни за все годы наблюдения за вампирами. Она стоит на коленях, задыхаясь и трясясь. Пытается избавиться от проглоченного, но ничего не выходит. Мальчишка опирается на стену, одним плечом вжимаясь в кирпичную кладку, замерев от шока. Я вижу, что он держится рукой за шею, кровь струится между пальцев, но не похоже, что он страдает от потери крови, просто сильно напуган. Она тяжело поднимает голову и еле различимо спрашивает у него: — Что ты такое?! Шок, который удерживал его на месте, исчезает при этих словах, при ее голосе, и он отходит от нее в мою сторону на нетвердых ногах. С каждым шагом он ускоряется, им овладевает паника. Я бы хотел отпустить его, дать время. Но я не могу, ведь если я дам ему уйти, могу больше никогда не найти. Когда он заворачивает за угол, уже почти бегом, я ловлю его. Он яростно отбивается, но с силой обычного человека. С людьми я могу справиться, а потому легко одолеваю его. — Все нормально, — пытаюсь я его заверить, потому что даже с заломленной под невероятным углом рукой он сопротивляется. — Я просто хочу узнать, что произошло. Я пытался помочь тебе; думал, что я уже не успею. Это не помогает. Я подталкиваю его, брыкающегося и орущего, к своему фургону, а затем вырубаю и тащу на себе. Впервые в жизни я рад, что в этих местах никто не задает вопросов. Я бужу его перед старым, заброшенным зданием, в котором теперь живу. Он не впадает в панику и проверяет, не ранен ли, но он настороже. Я долго и терпеливо говорю с ним, прежде чем он успокаивается и соглашается пойти за мной. Его шаги за моей спиной несколько раз затихают, что многое говорит о его моральном состоянии, но я продолжаю идти, как будто уверен, что он не сбежит. В любом случае я заглядывал в его бумажник и узнал необходимую информацию, так что даже если он убежит, я смогу разыскать его. Он слишком любопытен, чтобы это сделать. Сразу под оставшимся слоем страха и замешательства лежит желание узнать, что произошло, не меньшее, чем мое. Я не приглашаю его в свой дом, скромный и непритязательный. Дело не в том, что я опасаюсь, что он может быть вампиром, вовсе нет. Помимо того, что тогда его не заприметила бы девчонка, я чувствовал его тепло и слышал биение сердца, пока нес в фургон. Но есть реальная причина, по которой вампирам трудно войти в чей-то дом, если их не пригласили. Магия, более тонкая, чем любая другая. Мы создаем ее неосознанно нашими глубокими страхами и великим счастьем, надеждами и мечтами, что оседают тонким слоем защиты на местах, где скапливаются. Любое сверхъестественное зло, более чувствительное к магии, чем люди, почувствует как минимум дискомфорт, заходя в чей-то дом, даже такой пустой, как мой. Однако мальчишка без проблем переступает порог — все еще недоверчивый и настороженный, но не колеблющийся. — Итак, — заявляет он, не откладывая в долгий ящик, как я и ожидал. — Мы пришли. Теперь расскажи мне, что это было. И я рассказываю. Он говорит, что не верит мне чаще, чем необходимо, но всегда в нужных местах. Он говорит, что я сумасшедший, а мои друзья просто погибли — если они вообще действительно мертвы — в каком-нибудь банальном ДТП или от рака. Но я вижу ее — веру; она в глубине его глаз, потому что у этого мальчишки — он сказал, его зовут Наруто — сегодня ночью хорошо получается врать только самому себе. Я, тем не менее, предоставляю ему доказательства. Я не думал, что действительно когда-нибудь смогу кому-то их показать, когда собирал. Это в конце концов приносит свои плоды — медленно и нерешительно Наруто рассказывает, что произошло в переулке. Судя по всему, ее убил всего один глоток его крови, хотя он не говорит это напрямую. Думаю, он сам не уверен в том, что случилось, скорее всего, из-за вампирского очарования. Я помню то, как посинела ее кожа, как она стояла на коленях, а ноги под ней были вывернуты под неестественным углом, как будто она их вообще не чувствовала. Возможно ли, что в его крови было что-то, что подействовало на нее как яд? Воодушевленный, я прошу образец его крови. У меня есть оборудование, но Наруто смотрит на него недоверчиво и соглашается посодействовать, порезав руку, чтобы кровь из ранки натекла в стерильный контейнер. Меня это наполовину забавляет, а на другую половину раздражает. Когда он обещает вернуться за результатами, я знаю, что он вернется. У него такая же мятущаяся душа, как у меня. После того, что с ним случилось этой ночью, он не сможет сидеть сложа руки, пытаясь обо всем забыть и просто продолжая жить. С тех пор, как я переехал сюда, у меня не было гостей. После его шумной, открытой манеры разговаривать в доме кажется пусто, как никогда. Наруто приходит завтра же, а потом в каждый последующий день. Он хочет знать больше, и я не отказываю ему в этом. Я рассказываю ему о своей пустой жизни, о своих давно умерших родителях. Я рассказываю ему о единственной семье, что у меня была, произнося вслух имена Обито и Рин впервые за долгие годы — если не считать мои отчаянные крики от кошмаров по ночам перед Рождеством. Я рассказываю Наруто, как своими глазами видел их смерть, когда они стали полночной закуской, и как мне каким-то образом удалось вырваться из иллюзии тепла и приятного тумана и сбежать, спасая свою жизнь. Я даже рассказываю ему, что до сих пор чувствую себя виноватым. Я не рассказываю, что каждое утро меня будит сон, в котором человек, которого я случайно увидел на улице в этот день, умирает, захлебываясь собственной кровью. Я не рассказываю ему, что с того дня, как мы встретились, это он умирает в моей голове каждую ночь. Видеть свет изнанки моего разума — слишком личное для меня, а особенно делиться этим с кем-то, кого я хочу защитить так сильно, как хочу защитить Наруто. Он спрашивает, потерял ли я глаз в тот вечер, когда погибли мои друзья, в лоб, но морщинка пролегает у него между бровей. Я не могу сдержать крохотной улыбки — иногда он как большой ребенок. Я обещаю рассказать ему эту историю в другой раз, но я не планирую продолжать с ним общение после того, как докопаюсь до истины. Он тоже рассказывает мне о себе. Не сразу, но когда он решает открыться мне, какая-то преграда внутри него ломается, и мне даже не нужно задавать вопросов. Его родители умерли еще до того, как он смог бы запомнить их лица. Детские дома, интернаты — все это расплывшееся пятно в его воспоминаниях. Я вижу печаль в его глазах. Я не хочу пытаться помочь ему, потому что не могу помочь даже самому себе. Но этот мальчишка дорог мне. Я хочу, чтобы ему стало лучше. Когда Цунаде присылает результаты анализа крови, я ужасно разочарован; я даже признаюсь себе, что вопреки всякому здравому смыслу я надеялся, что там окажется какое-то вещество, какой-то минерал, что угодно, что можно было бы обнаружить и использовать против вампиров. Но там ничего необычного, даже какого-нибудь захудалого вируса или бактерии. Наруто полностью здоров, вот и все. Он сам предлагает эксперимент. Я не знаю, как так получается, что моя жизнь внезапно становится его, не понимаю, почему он приходит к жизни в развалинах старой фабрики и проводит дни, стремясь стать охотником, а не добычей. Я не спрашиваю, а он не спешит объяснять. Я знаю, что если окажется, что это была счастливая случайность, ему не удастся просто уйти. Но я все равно хватаюсь за эту возможность. Мы хотим использовать образец его крови и подмешать в напиток вампиру. Это хороший план — в теории. На деле же их сложно найти, сложно преследовать, сложно застать врасплох. В конце концов мы понимаем, что у нас нет выбора. Наруто должен быть приманкой. Я наготове, держусь рядом. У парня, который цепляет Наруто и ведет за собой из душного клуба, полного дергающихся безумцев и красного света, длинные волосы, окрашенные в голубой. Я следую за ними по улице, переступая через мусор и пустые бутылки, но Наруто ни разу не оборачивается на меня. Мне хотелось бы верить, что это потому, что он доверяет мне и что ему не так уж страшно, но я знаю, я видел это в его глазах, когда мы готовились, — это неправда. Несмотря на его необычайную смелость, он с трудом передвигал ноги перед тем, как зайти в клуб. Несмотря на то, что он согласился пойти на риск с только лишь со мной на подхвате, его глаза полны сомнения. Я иду за ними, — вампир попался болтливый — не понимая, зачем Наруто все это делает? Дело в одиночестве, поиске предназначения, желании доказать, что его жизнь не бессмысленна? Хотел бы я знать. Я не стану спрашивать. Вампир словно не в себе от эйфории, его трясет, и он не замечает меня, даже когда я наступаю на хрустящую листву, напряженно наблюдая за Наруто вместо того, чтобы следить, куда я ставлю ноги. Они скоро останавливаются — этот вампир торопится так же, как та девчонка. Может, дело в Наруто? Я держу оружие наготове. Но вампир делает укус и через миг оказывается на коленях с посиневшей кожей и окоченевшими ногами. Наруто, шатаясь, подходит ко мне. Мы оба не можем оторвать взгляд от мертвого вампира. Он не истлевает. Я уже убивал его собратьев, и это не так красиво, как в фильмах — они просто обращались в прах. Но этот остается целым. Наконец у меня в голове загорается кнопка тревоги. Если кто-то увидит нас здесь, нас могут обвинить в убийстве. Я хватаю Наруто, заворожено касающегося каменной руки мертвого вампира. Он не понимает и сопротивляется, но у меня нет времени объяснять. Я вырубаю его так же, как в день, когда мы встретились. Он злится, когда я привожу его в чувство. Он кричит. Я понимаю. Не очень приятно знать, что кто-то сильнее тебя. Но я объясняю, и он слушает. Я не уверен в том, что делать дальше. Все повторилось, а, значит, это не случайность. Наруто хочет попробовать снова. — Нельзя, — резко говорю я, глядя на его рубашку, залитую кровью. — Ты ранен. Наруто по-детски дуется, и я хочу накричать на него за то, что относится к этому несерьезно, но он показывает мне свою шею. Укус уже затянулся, и я вижу только тонкие красные шрамы. Наруто отшучивается. Похоже, его раны всегда заживали быстрее, чем у других. Это заставляет меня задуматься. Он выглядит как идеальная приманка. Вампиры падки на красивых людей, не говоря уже о том, что Наруто нравится им особенно, а он до смешного быстро попадает под их чары. Как будто ему на роду написано умереть от их зубов. Но нет, на роду ему написано приманивать вампиров к себе. А затем они умирают от его крови, которая ничем не отличается от другой. Я анализирую это и понимаю, что это не похоже на защитную систему, как я подумал сначала. Это похоже на идеальное оружие, эффективное и действующее исподтишка. Я собираю информацию от а до я. Наруто засыпает на моем диване, а утром готовит нам завтрак. Мне следовало бы выставить его за дверь, у него есть свой дом. Но я думаю, что я на верном пути, и если я смогу это доказать, то мне будет нужно рассказать ему об этом. К вечеру у меня есть теория. Я назвал это теорией, но вообще я уверен в этом. Другого объяснения попросту нет. Я говорю Наруто выключить мой древний телевизор и выслушать меня. — Думаю, я знаю, что ты из себя представляешь. Его глаза становятся темными и настороженными. — Мне не нравится, как это звучит. Я человек, и к тому же здоровый, твой друг-врач это подтвердил! Его голос становится громче с каждым словом, так что мне приходится его перекрикивать: — Да, но я думаю, что ты особенный. Такой выбор слов нравится ему больше, но он все еще напряжен. — Как понять особенный? — требует он ответа. — Я тут подумал… — он узнает наставленческие нотки и закатывает глаза, но я не обращаю на это внимания. — Вампиры быстрее и сильнее людей, они кормятся нами. Они охотятся на нас с незапамятных времен. Так почему же мы ни разу не были под угрозой исчезновения? Наруто отвечает мне словно по учебнику. — Потому что тогда им было бы нечего есть? И это хороший ответ, но вампиры… не из тех, кто думает о будущем и оставляет запас на завтра. Одно то, что их существование остается недоказанным, если не вообще тайной, так долго — уже огромный успех. Или же природа придумала, как контролировать их численность? Я качаю головой. — А что если мы смогли развить в себе защитный механизм? Что если есть люди — их не очень много, но достаточно — похожие на тебя, и их кровь — естественный яд для вампиров? Наруто приходит в восторг, я это вижу. Его глаза блестят от радостного возбуждения. — Это же классно, — говорит он. — Это значит, что мы можем дать отпор. У меня пересыхает во рту. Я хочу бороться, я хочу уничтожить их всех без исключения. Я хочу использовать этот шанс на полную мощность, потому что все, кого я когда-то любил, превратились лишь в обед для вампиров и лица, глядящие на нас с листовок о пропавших без вести. Но я также не хочу подвергать Наруто опасности. — Нет, — отрезаю я. — Это небезопасно. Наруто хмурится. — И ты собираешься продолжать жить вот так? В полуразрушенном здании придумывая планы, как убить вампиров, и избавляясь от них по одному в год? Я отказываюсь отвечать. Он прав, я не очень результативен. Но когда я выхожу на охоту, я ставлю свою безопасность выше, чем убийство вампира. — Ты сам сказал, — говорит Наруто, поднимаясь. — Я был создан для этого, и я собираюсь продолжать с тобой или без тебя. Скоро стемнеет. Предательская, полная страстного желания возмездия часть меня ликует: что ж, это его собственный выбор. Но меня не проведешь. Я знаю, что совершил ошибку, когда сказал ему. Однако я также помню выражение его лица — удовольствие, когда он касался мертвого вампира. Он так или иначе пошел бы на охоту вновь. Наруто опять закатывает глаза и пересекает комнату, чтобы уйти. Я вздыхаю и следую за ним. Если он собирается рисковать своей жизнью, пусть по крайней мере будет не один без прикрытия, на случай, если что-то пойдет не так. Саске Прошло несколько месяцев с тех пор, как Сакуру нашли в переулке за клубом, который стал для нее последним местом охоты. У меня хорошие связи в городе, поэтому мне не составило труда достать видео с камер. На записи он был довольно интересным. Светловолосый, симпатичный — для человека. Она бы попыталась обратить его, это я точно знаю. Так почему же самый первый переулок? Она не могла быть настолько голодной, я видел ее перед тем, как она отправилась в тот клуб. Она выглядела обычной, нормальной. Я видел ее труп. Я не видел неподвижного тела близкого мне человека уже много, много лет. Как это кому-то удалось? Я хотел знать. Целые недели пролетели, прежде чем я смог найти его, хотя искал каждую ночь. Этот город огромен, и это благословение и проклятие одновременно. К этому времени еще три члена нашей семьи были найдены так же, как Сакура. Я хочу прекратить это. Он танцует, ни много ни мало в том же самом клубе, в центре танцпола, как будто не знает забот, качается в такт и похищает взгляды. Камера ночного видения не передала ничего. Теперь, когда я могу смотреть на него своими глазами, я понимаю, откуда была спешка, я вижу, какой он яркий, какой красивый. А когда я концентрируюсь на его запахе, я узнаю, почему они сворачивали в первый же переулок. То, как пахнет это дитя, пробуждает голод. В голове крутятся вихри, и ты приходишь в состояние крайнего возбуждения и нужды. Мне приходится держаться на расстоянии, чтобы узнать, как он это делает, потому что чувства кажутся неестественными. Но это трудно, это самая трудная вещь в мире — просто стоять в тени и наблюдать, как он движется в искусственной атмосфере, представлять, как он вдыхает в себя дым. Это непреодолимая тяга, такая же сильная, как у зависимого к наркотикам. Мне приходится сильнее схватиться за перила. Я знаю, что на них останутся следы моих рук. Длинноволосый вампир, не из моих, добирается до него первым, хотя я видел драку внизу, рядом с черным входом. Она была короткой и ожесточенной, и оба участника серьезно пострадали. Он, похоже, пришел не так давно, но я не могу себе представить, как можно не уловить его запах. Думаю, если бы он стоял где-то поближе к выходу, где толпа менее плотная, учуять его было бы еще проще, отделив от остальных ароматов. Я удивлен, как легко он попадает под чары. У него приоткрывается рот, розовеют щеки, и он покорно идет за длинноволосым через весь клуб без единого жеста сомнения или страха. Я следую за ними. Снаружи мало людей, и среди зловония города его запах становится таким сильным, что я чувствую его на кончике языка. Он подбирается так близко к моему мозгу, что я останавливаюсь, чтобы увеличить дистанцию. К счастью, на улице нет ветра. Но я заворачиваю за угол слишком поздно. Его нигде нет, а мой собрат мертв. Я заворожено касаюсь его тела. Оно твердое. Кровь стынет на его рубашке и вокруг рта, как будто он пытался выплюнуть ее всю. И я отшатываюсь. Я знаю, кто этот мальчик. У нас нет имени для таких, как он — люди не дают названия тому, чего так боятся. Я помню, что об этом мне рассказывал Итачи. Ему нравилось рассказывать мне байки, он любил вести себя так, будто я действительно его младший брат, о котором нужно заботиться и всему учить. Я рад, что он мертв. Но я также рад, что меня обратил и моим наставником был кто-то настолько умный. Если бы не он, я бы не знал, насколько этот солнечный, молодой парень опасная угроза. Я бы не знал, как найти способ противостоять ему. Это наша собственная вина — чем больше люди учатся контактировать и обмениваться информацией, тем быстрее мы забываем старые обычаи и умения иметь власть над человеком. Они знают о нас слишком много. Не удивлюсь, если о ядовитой крови знают больше людей, чем вампиров. Он вселяет ужас. Нет ничего хуже, чем когда Мать Природа сама решает поиграть со своими созданиями. Его кровь — яд для вампиров, но ее запах — самое сладкое, что есть в мире, запах невинности, неприступности, солнечного света. Мы тянемся к нему, потому что так задумано, и он отравляет нас своей сладостью. Он — угроза. Я хочу его смерти. Я направляюсь домой по крышам, сегодня я не в настроении прогуливаться. Мой нос все еще чувствует его запах, и голод не пропадает, так что мне приходится ужинать тем, что могу достать. На сегодня достаточно, но только потому, что я все еще взбудоражен раскрытием загадки последних нескольких месяцев. Дальше мне нужно быть осторожней. В громадной библиотеке в подвалах дома Итачи я нахожу информацию о том, как противостоять этой штуке. Одного меня будет достаточно, если я все сделаю правильно. Я достаточно сильный. Я говорю своей семье держаться подальше от улиц. Рассказываю, что нельзя приближаться к необычным людям, неважно насколько они привлекательные. На самом деле я не думаю, что они послушаются. Я не собираюсь никому приказывать и знаю, что большинство из них слишком слабы, чтобы вообще поставить под сомнение притягательную силу его запаха. Согласно той информации, что у меня есть, мне нужно привыкнуть к его запаху. Держаться достаточно близко, чтобы чувствовать его, но достаточно далеко, чтобы не побежать к нему бездумно, инстинктивно. Конечно, я мог бы просто взять револьвер и застрелить его или использовать арбалет, если бы я был старомоден, но у меня на него другие планы. Хорошо, что я унаследовал дом с подземельем. Я скрупулезно разрабатываю план. Я сосредоточенно выискиваю наиболее преуспевшего в нашей стране ученого в области гематологии и прошу Карин обратить его. Ее такая просьба только радует; иногда ее тяга к науке выглядит нездорово. Когда ученый готов, мы обустраиваем лабораторию на другом берегу реки — это достаточно близко, чтобы поддерживать постоянный контакт и достаточно далеко, чтобы быть в безопасности. Я знаю, что должен быть очень осторожен, в особенности, потому что не каждый может подобраться так близко, как я, и некоторые даже не понимают почему. Я подготавливаю подземелье, ставлю там кровать и обогреватель. Туалет в рабочем состоянии — на редкость заботливо со стороны Итачи и его семьи обеспечить им людей, которых они держали здесь с иной целью, чем сделать их одиночной трапезой. В целом условия вполне хорошие, потому что я не хочу, чтобы его смерть расстроила мои планы. К счастью, у меня есть и знакомый эксперт в магии. В моем плане и для него есть работа, и когда я рассказываю ему о моих намерениях, он тоже загорается идеей. Все, кто слышал об отравленной крови раньше, пугаются, а те, кто ничего не знал об этом, заинтригованы. Я никогда не стремился к этому, но восхищение мной стремительно растет. Мне нравится ощущать это, не уверен, что смогу легко отказаться от этого. Время идет, но это не проблема для меня. Мне нравится то, что я делаю, я получаю удовольствие оттого, что собираюсь все изменить, делая то, что мой лже-братец всегда мечтал сделать, но так и не смог. Я знаю все его улыбки. Все его лица. Некоторые полны счастья и привлекают не только вампиров, но и людей. Я уже говорил, как он красив. Некоторые унылы и неинтересны, в такие минуты люди держатся от него поодаль, будто он может управлять ими лишь своими эмоциями, будто люди восприимчивы к своим собратьям. Некоторые полны такой глубокой печали, что это больно; такая тоска не должна быть известна молодым людям, и вампиры отзываются на нее с рвением жалкого стада девственников. Но мои персональные любимцы — это выражения злости. Когда он дерется и ругается, и кипит, когда его глаза темнеют и сосредотачиваются на цели, когда он может навредить человеку, сам того не осознавая. Если бы я не знал о том, какой властью он обладает над моим видом, я бы решил, что во мне зародились романтические чувства к этому мальчишке. Я знаю его лица, я знаю его улыбки, потому что я должен держаться рядом с ним на протяжении долгого времени, чтобы приобрести иммунитет к его чарам, а потом настигнуть и упрятать под замок. Я хотел бы просто вырубить его, но это, судя по всему, всегда идет не по плану. Не говоря уже о том, что его нужно взять живым, а затем поддерживать в нем жизнь, а, значит, придется приносить ему еду, да и для того, чтобы взять его кровь, нужно будет контактировать ближе, чем хотелось бы. Так что я хожу за ним по пятам. Наблюдаю. Думаю, я знаю его лучше, чем кто-либо. Я знаю, как его зовут. Услышал от Какаши. Я не особо удивился, когда впервые увидел, что они работают вместе. Наконец, наша локальная шутка о народном мстителе-убийце вампиров обрела смысл, потому что раньше он не представлял опасности. Теперь же у него было оружие против вампиров, хоть ему оно и не принадлежало. Какаши разрабатывал стратегии для Наруто, чтобы убивать нас наиболее эффективно, и это усиливало нависшую угрозу. Однако в нем таится и любовь к нашей самой главной угрозе. Он — уязвимое место, как раз то, что мне нужно. Но время еще не пришло. Я всюду хожу за Наруто по пятам, с момента, когда скрываются последние лучи солнца, и до рассвета. Он знает о моем присутствии, иногда он оборачивается и с морщинкой между бровей озирается, но ему никогда не удается увидеть меня. Его поступь легка, а волосы слишком длинны. Мне уже должна была наскучить его обычная жизнь, неинтересные друзья — или, по крайней мере, я должен перестать очарованно наблюдать за тем, как он дрочит, быстро и жестко, за голубой шторкой в ванной. Я не должен повторять его движения. Я не должен считать его дыхание пленительным; я не должен испытывать боль от слез, которые он прячет. Он действительно чрезвычайно опасен для моего вида. Мне почти жаль, что он не может увидеть меня, несмотря на свои старания. После того, как я провожу целую ночь на крыше его дома без чувства острой необходимости отправиться за едой — а в начале мне приходилось уходить в город по пять раз за ночь — я понимаю, что время настало, я готов. Похитить Какаши легко, но мне придется показать зубы, — в переносном смысле, конечно — чтобы остановить свою семью от его убийства. Я все тщательно спланировал, но что если сейчас что-то пойдет не так? Он важен лишь как инструмент в моих руках, так что для них это кажется причудой, но для меня это мера предосторожности. Он сопротивляется изо всех сил, я даже впечатлен тем, как ему почти удается сломать Джуго несколько ребер. Я записываю на видео, как он пытается вырваться из кандалов, и в тот же вечер оставляю запись и инструкции на пороге дома Наруто. Я наблюдаю за тем, как Наруто нажимает кнопку проигрывания, за тем, как он смотрит на своего наставника, своего друга. Я наблюдаю за тем, как им овладевает злость, я чувствую, как его ярость оттеняет мой голод. Он озирается в поисках виновных. Наконец настало время нам встретиться. Я в приятном возбуждении и в то же время боюсь потерять контроль. Я выхожу из густой тени кедровой сосны, украшенной к Рождеству незажженной гирляндой, и ухмыляюсь, когда ловлю его взгляд. Он, не раздумывая, бросается ко мне. Я поднимаю руку, чтобы он остановился, но мой рот наполняется слюной, кожа словно под напряжением от крови последней трапезы и его злости. Я хочу, чтобы он подошел ко мне. Еще сильнее я хочу подойти к нему. — Если я в ближайшее время не вернусь, — четко говорю я, — твой друг — покойник. Он останавливается и прищуривается. — Ты! — кричит он. Он узнает во мне того, кто следил за ним. Не знаю, как. — Какого хрена тебе нужно? — Хочу, чтобы ты заплатил за то, что сделал с моей семьей, — объясняю я и не удивляюсь, когда в его глазах отражается короткая вспышка замешательства. Ему никогда не приходило в голову, что у вампиров есть семьи, и они могут заботиться друг о друге. Он вообще не из тех, кто много думает. А, может, он просто удивлен, что я узнал о его причастности. — Я никогда ничего не делал, — предсказуемо говорит он. — Я от ваших фокусов конкретно улетаю — я потом даже почти ничего не помню. Я знаю, что он не врет. Я видел это много раз, хоть и с расстояния. Но это не меняет того факта, что он выходит с целью соблазнить и убить. Это не меняет того факта, что он опасен, и что я хочу разгадать тайну его существования для будущего. Я говорю: — В конце Речной улицы есть старый дом. Встретимся там. Затем мне нужно уходить, как можно быстрее. Всего шаг в его сторону, лишняя минута, и это было бы для меня слишком. После того, как я выпроводил всех подальше, я жду на верхней террасе. В доме не будет никого, кроме меня и его — и Какаши, в эту ночь. Я хочу убить его, хочу избавить нас всех от этой головной боли, но со временем на его место может прийти другой. Это хороший шанс провести тесты, найти вакцину, антидот — что угодно. Он приезжает на старом такси. Я наблюдаю, как он заходит в дом, как было сказано в инструкции. Я немного жду и спускаюсь в подземелье. Наруто разговаривает через решетку с Какаши, который так накачен препаратами, что не может стоять на ногах. Он разворачивается и мрачно смотрит на меня. — И что теперь? Я указываю на клетку в конце и демонстрирую револьвер. На всякий случай. Если придется выбирать, то я естественно выберу свою жизнь. — Заходи. Закрой дверь как следует. Запри замок, щелчок услышит даже человек, а затем брось мне ключи. Наруто вместо этого скрещивает на груди руки. — Сначала отпусти его. Мне хочется ударить его за то, что такой тупой. — Наруто, — говорю я и слегка удивляюсь, почему он вздрагивает, когда я произношу его имя. В конце концов не так уж странно, что я его знаю. — Он нужен мне живым. Вряд ли, конечно, но ты можешь сбежать, и тогда я снова использую его. Так что я отпущу его, как только ты запрешь себя в клетке. Так много слов, они кажутся нереальными и бесполезными. Мне становится трудно говорить. Я хочу подойти к нему, я хочу попробовать его кожу на вкус так сильно, что ноги чуть не делают шаг сами по себе. Я хочу ощутить его запах на языке. Я хочу его крови. Он медленно, очень медленно идет к клетке. Интересно, как сильно моя внутренняя борьба отражается на лице? Видимо, не очень, потому что он запирает дверь. Знакомый щелчок привлекает мое внимание, и он кидает мне ключи. У меня не получается поймать их, каждый мускул приготовился двигаться агрессивно, а не ловить ключи. Наруто понимает, как сильно я нахожусь под его влиянием, и разражается отборной, впечатляющей для его лет бранью, вне себя от ярости. Я использую последнюю крупицу воли, чтобы подобрать ключи и на прощание усмехнуться, глядя на него. Массивная железная дверь закрывается за мной, отсекая от меня его запах. Я чувствую себя истощенным и голодным, как никогда прежде. Мне нужно вернуться и отпустить Какаши. Я не особо хочу это делать, было бы лучше, если бы он остался в клетке. Но я сказал, что отпущу его. Если я хочу хоть какого-нибудь сотрудничества, — а оно мне понадобится — нужно держать слово. Но все по порядку. Сначала мне нужно снова подкрепиться. Наруто Как же я ненавижу эту скотину. Я ненавижу всех вампиров, естественно. Я бы не выходил ночь за ночью, чтобы убить их, если бы у меня не было причины. Какаши наверняка мог бы выдать какую-то психологическую хрень о том, что я одинок и несчастлив. Но дело не в этом. Я не самый счастливый человек в мире. Но большинству людей еще хуже, чем мне. Я не могу накормить нуждающихся, я не могу исцелить больных. Я даже мясо не могу перестать есть. Хотя это мне, конечно, по силам. Каждую ночь я выхожу и думаю о том, что спасу по крайней мере одного человека сегодня. Этот человек будет жив, свободен и, может, даже счастлив, и все потому, что я потрачу пять минут своей жизни, чтобы быть тем, кем я, очевидно, родился. Я могу зажечь глаза Какаши жизнью. Я знаю, что я ему ничего не должен. Я знаю, что он опоздал в ту ночь, когда мы встретились, — в ночь, когда красивая вампирская девчонка взяла меня за руку и повела за собой. Но он пытался спасти меня. Он беспокоился. Он бежал. Он хотел узнать, что произошло, да, но он волновался и обо мне. Я видел это в его глазах. Все дело в этом, но не только. Я знаю, когда вампир обращает на меня внимание. Это чистая эйфория еще до того, как они подбираются близко, и я попадаю под их чары. Каждый нерв в теле дрожит от любопытства. Я хочу, чтобы они пришли ко мне; я хочу, чтобы они нашли меня. Я хочу почувствовать их холодное прикосновение на своей теплой коже. Когда все заканчивается, я ненавижу себя. Сколько бы я ни тер кожу в ванной, я знаю, что смерть остается на ней. Мне кажется, что они умирают от моей смерти. Но когда наступает утро, и я иду по своим делам, встречаюсь с друзьями, смерть подступает к моей душе. Тогда я понимаю — это не они умирают от моей смерти, это я живу за счет их. Я питаюсь ими так же, как они хотят питаться мной. Я жажду их внимания так же, как они жаждут моей крови. И поэтому я ненавижу этого вампира. Не потому, что он использовал мою дружбу с Какаши против меня, и не потому, что запер здесь и хочет ставить эксперименты, чтобы найти лекарство. Это я могу понять и уважать — у нас война. Я ненавижу его, потому что он не подойдет ко мне ближе. Он не дотронется до меня, не попытается испить, и каждая моя клетка знает, что он этого хочет. Каждый раз, когда он смотрит на меня, я с трудом дышу, я наслаждаюсь этим. Он приносит мне еду, но сначала требует, чтобы я приковал себя к наручникам и бросил ему ключи. Тогда он подходит ближе, просовывает тарелку в отверстие в клетке, отходит как можно дальше и кидает ключи обратно. Это дурацкая игра, которая меня бесит. Я понимаю, что так надо. И ненавижу его за то, что он такой сильный, потому что я — нет. Я бы не смог устоять и подошел ближе, даже если это не помогло бы мне сбежать, даже если не знал бы, что он умрет. Сначала я отказывался от еды. Кто знает, что там внутри? Он нашипел на меня: — Если бы я хотел тебя убить, ты бы уже был мертв. Но мне пока что нужна твоя кровь, и в твоих же интересах оставаться жизнеспособным подольше. Если не будешь есть сам, мой следующий ужин накормит тебя, прежде чем его съем я. Я кричал, оскорблял его, проклинал, но мысль уловил. Мы постоянно ругаемся. Мы словно естественные враги друг для друга — как кошка с собакой. Он считает, что я тупой, и это почему-то задевает. Может, и так, а, может, ему уже сто пятьдесят лет, и он всего лишь много узнал за свою жизнь. Я хочу спросить. Но не буду — вдруг он действительно просто умный. Я не знаю, где он спит и проводит ночи — или дни, — но я лежу в своей самодельной кровати и размышляю, думает ли он обо мне, когда питается. Я знаю, что это ужасно, но я никогда не говорил, что занимаюсь тем, чем занимаюсь, из-за высокой морали. Я не хочу, чтобы людей убивали, правда не хочу. Но это… Когда вампир обращает на тебя внимание — это почти то же самое, что секс, с самого первого момента. Я совершенно теряю голову, сдаюсь и повинуюсь инстинкту. Когда они оказываются у моих ног, отравленные, их внимание спадает с меня, и я чувствую, как будто развязывается напряженный узел, как это происходит после сексуального удовлетворения. Так что для меня это заточение — как бесконечные дни долгого секса. Я защелкиваю наручники, когда эта мысль вдруг приходит мне в голову, — я занимаюсь сексом с вампиром, чьего имени даже не знаю. Было бы забавно, если было бы взаправду. Я бросаю ему ключи и говорю: — Я выберусь отсюда. — Ты говоришь это каждый день, — отвечает он, проталкивая коробку с пиццей в окно клетки. Я задаюсь вопросом, доставил ли доставщик и себя сегодня ночью — или утром, без понятия. И я действительно повторяю это каждый день, но следующие слова я говорю впервые: — И я убью тебя. Он усмехается. Я вижу, как он схватился за решетку, зажав ключи между ладонью и сталью. Я вижу, как он стиснул зубы. Но он все еще умудряется насмешливо ухмыляться, глядя на меня. — Звучит смело. Слабая надежда просыпается у меня в груди, настоящая. — Ты знаешь, что я хочу этого так же сильно, как и ты? — спрашиваю я. Его взгляд проносится по моему лицу к внутренней части локтя, туда, где на оголенной коже бьется сильная вена. — Не потому, что когда ты зайдешь сюда полакомиться, я буду свободен. Кажется, твой голод сводит меня с ума. Разговор о еде подводит его к грани. Его глаза всегда черные, но сейчас темнота в них сгущается, опасная, как никогда. У меня по телу пробегает дрожь. Я знаю, что у меня стоит. Чертовы вампиры и их сексуальная притягательность. — Заткнись, — требует он так громко, что голос срывается. Но я хочу знать и спрашиваю: — Как тебя зовут? Он просто смотрит на меня, молча, кипя от голода. Боже, как же я хочу, чтобы он оказался рядом. Мне даже не нужно, чтобы он кусал меня, я просто хочу дотронуться до его кожи. Я открываю рот, чтобы повторить вопрос или сказать что-то еще, но он внезапно вздрагивает и одним невероятным огромным прыжком оказывается далеко, у первой клетки. Через минуту он говорит, громко, чтобы я услышал: — Если хочешь снять наручники, не разговаривай со мной в следующий раз. Я кричу в пустоту между нами: — Как тебя зовут! Мне отвечает тишина. Он не поднимается по лестнице — просто стоит там, обернувшись. Мне отчасти плохо из-за того, что я сделал, что вообще заговорил. Чувствую себя нашкодившим ребенком. И ужасно хочу знать его имя. Наверное, уже наступило Рождество, потому что он вдруг отвечает: — Саске. Я по-прежнему не слышу шагов, но слышу, как открывается и закрывается тяжелая дверь. Его имя бесконечно красивое, оно как долгий свист ветра. Мне нравится. Я много раз повторяю его у себя в голове и вслух. Оно очень, очень мне нравится. Я опираюсь на стену, не замечая кандалов на запястьях и щиколотках, и шепчу его имя, зову обратно. Я повторяю его, пока не становится ясно, что он не придет, и я соскальзываю по стене на пол. Я не могу дотянуться до пиццы. Длина цепей позволяет мне свернуться клубком на полу, чтобы поспать, но добраться до кровати, чтобы взять одеяло, я не могу. Я просыпаюсь разбитым, в голове туман от ночных кошмаров, которые я даже не могу вспомнить. Что интересно, это первый раз, когда они мне приснились с тех пор, как я оказался здесь. Он приходит не один. Это человек, я уверен в этом, потому что когда его взгляд останавливается на мне, я ничего не чувствую. Человек открывает мою клетку трясущимися руками и заходит внутрь. — Я… я должен взять у вас кровь. Я не препятствую. Все равно он ничего не найдет. Какаши уже пытался, через друга, хорошего доктора, работающего в больнице и с кучей связей. — Сильно не прикипай к нему, — слышу я Саске. Это просто голос, раздающийся на расстоянии, но я знаю, что он обращается ко мне, я чувствую его под кожей. Я вздрагиваю так, что человек промахивается и протыкает кожу иглой не в том месте. — Необходимость в нем скоро закончится. — Саске, — отвечаю я просто потому, что хочу произнести его имя. — Я не тупой. Человек смотрит на меня с такой смесью злости и страха, что мне сразу же становится стыдно, и я посылаю ему извиняющийся взгляд. Он его игнорирует, и бережное отношение, которое он показал мне сперва, видимо, из-за того, что я нахожусь в подземельях, в цепях, исчезает. Он не с первой попытки находит мою вену и берет кровь. Снаружи клетки раздается громкий стук, а затем шорох. Моя первая, самая первая реакция — страх за него. Саске там совсем один, что, если с ним что-то случилось? Но затем я понимаю, что если что-то случилось, я — и этот человек — смогу выбраться. Я сглатываю в надежде. — Саске? — зову я. Ответа нет, только бормотание. Я наклоняюсь, как могу с торчащей из руки иглой, чтобы увидеть коридор. Саске стоит, развернувшись лицом к противоположной стене, опустив голову и вцепившись рукой в грудь. Это реакция на мою кровь? Должно быть так. Он разворачивается всего чуть-чуть, но я вижу его профиль, и этого более чем достаточно. Он так голоден. И он так сильно хочет оказаться рядом со мной. — Саске, — зову я снова, и он реагирует на мой голос, вздрагивает. — Заткнись, блять! Я не обращаю на это внимания так же, как он не обращал внимания на мой зов. — Саске. Иди ко мне. Он поворачивается и делает шаг ко мне, останавливается. Я думаю, что сейчас попаду под его чары, но ничего не происходит. Я жду. Он должен подойти. Должен. Но он не приближается. Вместо этого он уходит, на этот раз без сумасшедших огромных прыжков. Я так разочарован, мне так безосновательно больно, я даже забываю о человеке с моей кровью. Он отчаянно пытается освободить меня от цепей. Это абсолютно бесполезно, это я могу сказать ему точно. Но из-за горечи во рту не могу произнести ни слова. — Возьми себя в руки! — кричит он. — Я не знаю, что это за ненормальные, но нам нужно бежать. — Я пытаюсь, — уверяю его, но, не знаю, кого пытаюсь убедить — его или себя. — Я пытаюсь. Дверь в конце коридора снова открывается. Я знаю, что это Саске, я знаю, что он вернулся за образцом крови, а не за мной, но сердце все равно замирает. Он бесстрастно отдает четкий приказ парню идти за ним. Я впервые вижу, как чары работают на ком-то другом. Почему именно этот парень? У него нет опыта в заборе крови — он действовал неаккуратно, переборщил, и было больно. Почему, если Саске так нужна моя кровь, он не привел кого-нибудь из больницы? Почему этот человек? Мне интересно, и только теперь я смотрю на него внимательно. Он красив. Темные волосы и идеальное лицо. Я понимаю, что если найду способ выбраться из цепей, я убью его прежде, чем это сможет сделать Саске. …я чудовище. Я еще большее чудовище, чем любой вампир. Я готов убить своего сородича. Красивый парень выходит, не оборачиваясь, не видя, как меня трясет. Пицца все еще слишком далеко. Саске долго не приходит. Это хорошо, потому что мне нужно выбираться. Я должен сделать это до того, как он высосет из меня то, что осталось от моей души. Я хотел убить человека. Я хотел убить человека, потому что знал, что он станет угощением для моего тюремщика. Я хотел убить человека, потому что ревновал. В какой же я жопе. Я не сплю, я слишком боюсь того, кем стал. Вместо этого я думаю. Я не знаю, сколько проходит времени, когда появляется Саске. Уколы на руке уже затянулись. Он выглядит хладнокровным и самодовольным. Потрясающим, признаюсь я себе. Идеальным. Мертвец, вампир; самое красивое создание в мире. Я молчу. Мне нужно выбраться из кандалов. Он бросает мне ключи. Я быстро открываю замки, но он уже ушел. Пицца вкусная, но я по-прежнему не могу уснуть. Когда в следующий раз Саске возвращается, я готов. Я запираю левую ногу и левую руку — их он может видеть. Затем я надеваю правый наручник и незаметно выскальзываю из него, когда произношу: — Саске? — Перестань разговаривать, — шипит он, и я поворачиваю ключ в замке. Рука остается свободной. Закрывая ее своим телом, я делаю то же самое с правой ногой. — Он тебе понравился? Вопрос повисает в воздухе, как и мои трясущиеся пальцы. Наконец Саске произносит: — Не твое дело, — и я поворачиваю ключ и бросаю его обратно. Саске убирает ключ в карман. Подходит к окну в клетке, чтобы оставить еду. Это крохотное мгновение, когда он отвлекся, — единственный шанс, что у меня есть, поэтому я двигаюсь, как могу, быстро, к решетке, к нему. Я не могу дотянуться до него, но ближе к нему я еще не был. Он поднимает голову, и его ядовито-черные глаза встречаются с моими. Я знаю, что мне нужно позвать его. Может, пораниться, чтобы он не смог устоять. Но я не могу. Я вообще ничего не могу, только смотреть в его глаза, мечтая, чтобы он подошел ко мне. Тарелка с грохотом падает на пол. Саске поднимает руки и кладет их на решетку. Интересно, сработало ли. Может быть, нет, может быть, я недостаточно близко, но подойти ближе я не могу — цепь не настолько длинная, запястью и так уже больно. Нет, понимаю я, когда прутья гнутся под его руками. Он сгибает их, чтобы войти. Сработало. Он окажется внутри через минуту. Он выпьет крови. Он умрет. Я всматриваюсь в его лицо, бледное, спокойное. Это мой последний шанс. Я смотрю на его губы. Мне интересно, каким будет поцелуй с ним. Он вскоре будет мертв, и мне интересно, как он будет выглядеть, когда я убью его. Я вдруг понимаю, что я не под чарами. Не знаю, задумано ли так, но, скорее всего, да. Мне страшно, впервые мне страшно, и я не хочу, чтобы он умирал. Расстояния между решетками наконец хватает, чтобы Саске зашел внутрь, и я отбегаю назад. — Слишком поздно, — говорит он. Мне безумно нравится его голос, вдруг понимаю я. Он низкий, но мелодичный. Я хочу услышать его шепот, который будет только для меня. Стена за спиной твердая и холодная. Я не хочу, чтобы это случилось. Не хочу, чтобы он умирал. — Тебе страшно, — произносит он. Во лжи больше нет необходимости, ведь так? — Ты умрешь. Он уже так близко ко мне. Я хочу поднять руку, дотронуться до него пальцами, провести ими по холодной коже; хочу понять, почему меня так сильно тянет к нему. Я сглатываю, когда вместо меня он поднимает руку, но не касается. — Но ты будешь помнить меня. Я был прав — я не под чарами, потому что он так захотел. Я сползаю по стене. Он за мной, коленями между моих разведенных ног. Мы так близко друг к другу, и я кладу ладонь на его грудь. Она холодная, будто я положил руку на стену позади, но я не хочу ее убирать. Саске наклоняется ко мне, я чувствую его дыхание на щеке. — Так что не отвлекайся, — говорит он совсем близко, тихо. Боже, как же я хочу его еще ближе, думаю я, но, пожалуйста, пожалуйста, хоть бы он не умер. Но Богу нет никакого дела до того, что происходит здесь. Если я не хочу, чтобы он умер, я должен сделать что-то сам. Когда я говорю, мой голос скрипит: — Саске… Произносить его имя — ошибка. Я слышу, как шумно он выдыхает, и меня трясет от резкого всплеска его жажды, поэтому я тороплюсь договорить: — Если ты укусишь меня, ты умрешь. Навсегда. Это яд. Я убью тебя. Ты же не хочешь этого… Я знаю, что мямлю. Я чувствую его улыбку щекой. Медленно, но он подбирается все ближе к моей шее. Мне так жаль, что я никогда не смогу увидеть эту улыбку. — Пожалуйста, — шепчу я. — Я не хочу, чтобы ты умирал. Это не дает эффекта, так что я упираюсь ему в грудь рукой так сильно, как могу, хотя и понимаю, что это не остановит того, кто может гнуть прутья. Мне не остается ничего другого, и из крайне неудобного положения я сильно бью его ладонью по голове. Ерунда, но этого достаточно, чтобы он отшатнулся и замер. Я боюсь дышать. Я боюсь двигаться. Я знаю, что он рассержен, — это легко считывается с такого расстояния. Он совсем рядом со мной и неподвижен, как статуя. Затем я чувствую его руку у себя над головой. Сперва я не понимаю, но он берет мою ладонь в свою и дергает ее вниз. Цепь обрывается, как струна, руке больно. Я все еще не двигаюсь, не могу. Я в шоке, когда он ощупывает мои лодыжки и срывает цепь, идущую от левой ноги. Его голова так и лежит почти в изгибе моей шеи. Мне не хочется двигаться, мне нравится его запах. Но я знаю, я уже чувствую, как то раздражение, что привело его в чувства, опять сменяется голодом. Я снова толкаю его. Так быстро, что я едва успеваю уследить за ним, он отскакивает к другой стороне. Времени размышлять нет, я встаю и вылетаю из клетки. Я бегу со всех ног по коридору, наполовину из страха, что он передумает, наполовину из страха, что передумаю я. Схватившись за дверную ручку, что выведет меня к свободе, я слышу его издалека, из клетки: — Наруто. Сейчас уже безопасно, убеждаю себя я, ему наверняка стало лучше на таком расстоянии. — Что? — Я мог свернуть тебе шею. Честно говоря, об этом я даже не думал. Впервые за эту ночь меня прошибает настоящий страх за свою жизнь. Мне нечего ему ответить, но это и не требуется после того, как Саске добавляет: — Когда мы встретимся в следующий раз, я убью тебя. Я открываю дверь и выхожу. В холле никого нет. Я хочу есть и пить, и я так сильно устал, когда покидаю большой дом через переднюю дверь. Снаружи темно. Приятно чувствовать свежий, морозный воздух. Когда я выхожу из ворот, в них заходит девчонка с красными волосами, в очках. Я не смотрю на нее — просто прохожу мимо и мчу по длинной улице. Я не слышу ее шагов позади. Но я чувствую силу ее интереса ко мне, волны ее голода, и я хочу, чтобы она поторопилась, схватила меня и укусила. И я гадаю с улыбкой, как много она значит для Саске.