Тоска

      Большая-большая маленькая Ром. Что-то максимально жалкое и пустое. Думать так тяжко — в каменной голове, подобно воде из лунного озера, перетекают последние мысли, что испарялись всякий раз, как вызывали некоторое жгучее чувство, похожее на тоску. Мысли собирались испариной и капали в оставшуюся массу, когда она шевелилась. Раньше они были похожи на цветную пыль — только дунь, и та соберется в причудливый узор, не обязательно красивый, но не похожий на предыдущий. Миколаш говорил, что у него в голове пыль не цветная, а простая книжная. А Ром била его по шее этими самыми книгами, желая убедить в том, что он намного умнее, чем о себе думает, на что студент смеялся и говорил что-то про иронию. Что такое ирония?..       Ром покачивала хвостом, внимая ощущению фантомного ветра в цветах на её тельце. Очень увлекательное занятие, как она считала — так нежно и грациозно, что порой Великая смущалась саму себя. Первой её печалью, ещё тогда, когда она приняла нечеловеческую форму, но до конца не лишилась рассудка, было осознание того, что она выглядят как отвратительный жирный жук без панциря. Виллем говорил, что она, скорее, паук, и Ром плакала, вспоминая отголосок неконтролируемого страха, который она ощущала, встречаясь с пауками в излюбленном углу какой-то очередной подсобки. И сейчас разве — паук? Ром об этом не думала и даже не обращала внимание на то, что не прячется по углам и не плетет сетей. А тогда, в той жизни, ей до обморока интересно было бы, почему — паук. Сейчас же… Что такое интерес?..       Ром легла на брюшко, поджав под себя конечности — она лежала так большую часть дня, лишь изредка отвлекаясь на другие дела. Её взгляд был пустым и расфокусированным, но она знала, что делает нечто, что стало смыслом её жизни. Она смотрела за красной от злости луной, чтобы та не баловалась: зрением нельзя было разглядеть её отсюда, но Ром могла поклясться всеми своими цветочками, что она есть и хочет для тех, кто был её друзьями, чего-то нехорошего. Что такое дружба?..       Миколаш до последнего приходил к ней. Зачем? Зачем она ему, когда больше не может поспорить о скользком мгновении в птуметианской истории, когда слишком очевидно, что больше никогда-никогда не достанет из рукава неглаженного пиджака нужный порошок, чтобы они доделали лекарство? Зачем? Ему с ней было совсем не интересно, но он держал её за руку, обрастающую хитином, и шептал что-то, смысл чего она уже не разбирала, но ясно чувствовала, что Миколаш не должен был быть так добр к ней. Люди не могут быть так добры. Что такое доброта?..       Великая, закончив смотреть на луну, издала странный звук, выражающий не то усталость, не то сожаление. Это очень, очень утомляло слабый разум, учитывая то, что ей постоянно приходилось думать о ярнамитах и том, как им было плохо. Ром перевернулась на спину, сворачиваясь, как личинка майского жука. Тяжко было, и покачивалась туда-сюда она уже не столько от горя, по-хорошему не присущего такому существу, как она, сколько от боли в буквально начавшей трещать голове. Как там Миколаш, в пыльных подземельях темниц духовной деревни? Помнит ли её? Не помнит… Он не может её помнить. Она бы, наверное, тоже не помнила. Ром-человек сказала бы, что ей было горько и плохо от разлуки, ревностно и обидно от мыслей, что Миколаш продолжил жить, Ром-великая же… Сложно было сказать, что она выразила бы, если бы у неё была возможность. Тоска. Вероятнее всего, это была бы нечеловеческая тоска.       Ром, покачиваясь сильнее, смотрела на отблески водной глади и шевелила лапками, тем медленнее, чем сильнее текли из десятков глаз слёзы. Наверное, озеро было такое большое-большое, потому что это она его наплакала. Наверное, в отблесках отражалась луна, та, что всю человеческую жизнь светила на неё мягким холодным светом. Наверное, он тоже на неё смотрел.