Дремлющий

Внешне он выглядел спокойно, но на самом деле это было немое отчаяние. Томление в своём истинном обличии. Много воды утекло с тех пор, когда слёзы могли хоть чем-то помочь. Ему уже было сложно вспомнить, как когда-то старался незаметно закрываться руками, чтобы никто не видел первые слезинки, которые так и норовили скатиться по скуле и приземлиться куда-нибудь каплей. Как неосторожное действие со стороны могло пробить иллюзорную дамбу, полную до краёв. Как всё, чем заняты были мысли в тот момент — было осознанием происходящего и паническими попытками найти решение. Он забыл, как старался переждать тяжёлый для себя период. Забыл, как был на грани. Забыл, как страдал. Забыл, как эмоции становились физическими, как чувствовались во рту, и, не успевая достаточно прожевать — глотал их комками. Теперь он предпочитал больше не думать. Ни о жизни, ни о других, ни о себе. В основном им двигали врождённые инстинкты, как потребность в еде и отдыхе. Сознание проявлялось значительно редко, лишь в двух случаях: когда на горизонте появлялся человек или голова Папируса. При ребёнке — которого уже давно нельзя назвать ни ребёнком, ни человеком, — Санс как никогда оживлялся, будто частички рассудка собирались воедино и вновь исправно функционировали. В нём пробуждалась былая тактичность и расчётливость; только с тварью он мог перекинуться несколькими едкими словечками во время очередного боя, после этого замолкая на неопределённое время. Но ситуация при младшем брате была иной. Его и без того болезненный вид ухудшался, подчёркивая черноту глазных впадин, а вместо взгляда в никуда — один из зрачков жутко косило в сторону, словно исподтишка выслеживая, рассматривая так внимательно и жадно, будто бы желает разорвать. На этом все изменения и заканчивались. Третий случай появился недавно и сразу стал эксклюзивным: он совмещал в себе и человека, и прошлое, и отдых. А самое странное было то, что Санс начал вновь вспоминать былое сквозь сонные видения. Его не особо беспокоил факт далёкого прошлого и того себя, который утерян навсегда; вместо этого подсознание кричало об опасности, заставляя вскакивать в холодном поту. Каждый сон, связанный с человеком, был для скелета сущим кошмаром. Тронный зал, где сейчас находился единственный житель Подземелья, больше стал похож на сад. Лишь изредка из густой травы просматривался старый, квадратичный кафель оранжевого и тёмно-оранжевого цвета. Он весь неровный из-за холмиков породы, прорастающих цветов и трещин. Лианы настолько овили стены, что создавали цепочку туннелей, большинство из которых вели в цветущие тупики. Всюду слышались звуки птиц: кто-то бесстрашно пролетал над черепушкой скелета, проносясь с громким шуршанием крыльев, а кто-то при одном виде неожиданного гостя цыкал вслед, оставаясь на месте. Множество семейств устраивали гнёзда по всему периметру, совершенно не беспокоясь о том, что их сможет кто-либо потревожить. Сквозь зелень и живность пробивались лучи света — в импровизированных туннелях отчётливо царил сумрак, — безошибочно указывая направление к сердцу тронного зала, где находилось главное седалище ныне покойного Короля Азгора. Санс бывал здесь множество раз. Ему уже не требовалось смотреть на проблески, лишь интуитивно повернуть несколько раз за угол, пройти длинный коридорчик и выйти к большому витражному окну. Старый добрый капюшон, и без этого прекрасно справлявшийся со своей задачей, даже тут смог подсобить — накидка буквально спасла от возможности быть ослеплённым. Литые цветные стёкла представляли собой узорную витрину, занимающую большую часть стены. Всё это время она стояла нетронутой, лишь местами запачканной птичьим помётом. Предполагалось, что теперь трон пустует без своего короля, но в действительности оказалось, что его заняли десятки новых обитателей, цепляясь когтистыми лапками за обивку. Но это было лишь частью того, что могло заинтересовать скелетоподобного монстра. Сразу после разглядывания кресла он поднял черепушку вверх, осматривая вьющиеся стебли. Было заметно, что птицы здесь обитали покрупнее, а гнёзда были расположены выше, чем до этого. Скелет небрежно, на быструю руку закатал рукава выше локтевых суставов и взялся поудобнее за одну из толстых лиан, начиная движение вверх. Сминая под собой заросли, взбираться получалось удачно. Здесь работал принцип подъёма по канату: отталкиваешься от лианы и согнутыми ногами обхватываешь растение чуть выше, поочерёдно переставляя руки, подтягивая себя ими вверх. Превозмогая дискомфорт, граничащий с болью, Санс стремительно добрался до одного из самых высоких гнёзд — в гнездилище лежало три больших яйца. С заметными усилиями воссоздав кость, скелет вонзил остриё между камнями, переставив правую ногу. Вторая так и осталась согнутой, переплетаясь с импровизированным канатом. Дабы не упасть, он осторожно взял одно из яиц и собирался положить его в карман — как почувствовал, что потерял опору. Впопыхах, монстр схватил другое яйцо и уже не успел предпринять что-либо ещё. Растение оборвалось, утягивая своим весом вниз. Позвонки встретились с землёй, вырывая из горла громкий хрип. Содержимое из последнего взятого яйца потекло по руке — видимо, во время полёта он слишком сильно сжал его, — но Санс был не в состоянии пошевелиться. Пришлось немного потерпеть обильно вытекающий белок перед тем, как собраться с силами и из лежачего положения переместиться в сидячее. Теперь у него была еда. Санс быстро высосал желейное содержимое и готов был приняться за второе яйцо, но вдруг замер. Боковым зрением он увидел что-то тёмное.