Бенгальский тигр

Вся припортовая часть Нового Токио походила на один огромный растревоженный улей. Транспортные корабли прибыли только этой ночью, в порту всё ещё кипела и бурлила разгрузка: сновали туда и сюда матросы, работали краны, пристань была запружена контейнерами, ящиками, техникой, а также массами судачащих, курящих и, разумеется, ни черта не делающих солдат, по каким-то причинам исключенных из числа участников предстоящего действа. Между тем на Флит стрит уже полным ходом шло построение. Под окрики сержантов рядовые выстраивались в шеренги, позади пехоты на строго измеренной дистанции возвышались стоящие в шахматном порядке громады найтмеров, проверял инструменты оркестр, разворачивались знамёна, группа офицеров чуть поодаль пользовалась последней возможностью покурить. А во главе всей этой ужасающе ещё нестройной толпы стоял человек в мундире бригадного генерала - атлетического сложения со шрамом на пол лица, широченной грудью и квадратным подбородком. Эндрю Дарлтона старался казаться невозмутимым – настоящим воплощением спокойной уверенности. Выходило у него как будто неплохо, но сам генерал понимал – за это следует сказать спасибо исключительно его могучему сложению и грозной репутации. Никому из числа подчинённых просто не приходило в голову присматриваться к своему командиру в поисках слабины и подвоха. Между тем Эндрю по собственному мнению непозволительно много ерзал: то и дело он скашивал взгляд на часы, засматривался на открытую галерею отеля “Морская звезда”, где была установлена трибуна, а периодически и вовсе принимался тихонько сквернословить себе под нос. Дарлтону не нравилось решительно всё: и то, как идёт построение, и то, что он сам нервничает, будто какой-нибудь салага-ефрейтор, и его новехонький алый генеральский мундир. Эндрю предпочёл бы ему свой старый, полевого защитного цвета: простой, практичный, не броский, не… попугайский! Он до сих пор с трудом свыкался с мыслью о своём производстве в “красномундирники”. Если на то пошло, то ему не слишком нравилась вообще вся эта затея с парадом – парням нужно дать хоть немного времени освоиться, а они вместо этого в буквальном смысле слова попали с корабля на бал... Впрочем, Дарлтон тут же мысленно одёрнул самого себя: это идея принцессы – и у Британской Львицы наверняка есть свои весомые доводы. Может быть это и правильно: после загадочной смерти принца Кловиса местные нуждаются в демонстрации непоколебимости и силы Британии… а также, безусловно, непоколебимости и силы их нового генерал-губернатора. В любом случае твоё дело, Эндрю - исполнить всё, что от тебя требуется, так, чтобы ни у кого не возникло вопросов. Первый парад бригадного генерала Дарлтона… Ну и что!? Да, не каждый день ты отдаешь парад, но всё когда-то бывает впервые. Он метнул назад ещё один беглый взгляд: - Эй ты! Да, ты на передовом найтмере! Живо сдай вправо и выровняй строй! Найтмеры… А вот он в этот раз пройдётся пешком, как в старые времена. Эндрю снова посмотрел на циферблат – времени до начала почти полчаса. Пора бы уже окончательно взять себя в руки. Успокойся, не мешай ребятам делать их работу. Не боялся же ты так в своё время в боях и в джунглях Бенгалии, чёрт возьми! Вообще, тебе очень повезло, что ты сейчас стоишь здесь – и твоим Гластонцам тоже… И бригадный генерал Эндрю Дарлтон с праведной целью не беспокоить бойцов излишним командирским вниманием, предался воспоминаниям. Всего два года назад он считал себя человеком, лучшие времена для которого уже остались позади. Он не предавался унынию, нет – это было не в его характере, но просто знал. И в каком-то смысле даже этим гордился, так как считал, что достойно шёл по своему пути. Однако, вот итог: к 45 годам ни семьи, ни славы, ни богатства, ни чина – только достоинство упёртого и честного служаки. Будучи майором в Калькутте в 4-м маневренном полку Королевского бронекорпуса, пользуясь уважением сослуживцев, он, казалось бы, не должен был жаловаться. Но чего-то в его жизни явно недоставало. Начальство, в общем, ценило его, но особенно не выделяло. Сколько Эндрю сам себя помнил, он всегда был таким – исполнительным и честным крепким малым, что, разумеется, похвально, да и только. При росте в без малого два метра и недюжинной физической силе он с давних пор служил образцом для многих новобранцев, но сам майор Дарлтон любил повторять, что в современной войне сражаются мозги, а не мускулы. И конечно предметом особого любопытства молодых солдат был его огромный, через всё лицо, шрам. Самые смелые даже спрашивали: при каких обстоятельствах майор получил такую отметину, какой враг его оставил? Эндрю отбалтывался и отшучивался, так как на самом деле шрамом обзавёлся отнюдь не из-за шальной пули или взмаха кривого ятагана. Собственно, в действительности он был обязан им вообще не человеку. Шрам Дарлтону оставил бенгальский тигр. Хотя нет, нет так! Сказать по совести, не шрам, а жизнь он ему оставил: ударь зверь чуть поточнее - и одним воякой на земле стало бы меньше. Эта история с тигром, которого Эндрю в итоге одолел и убил, вряд ли была бы для молодого солдатского уха сильно хуже боевых похождений, но сам Дарлтон не любил её - как и охоту вообще. Хм! Не любил, но вот уже не один год регулярно ездил в джунгли с винтовкой, за что среди знающих людей даже сам получил прозвище «Бенгальский Тигр». Майор Эндрю Дарлтон во внеслужебное время устраивал за плату сафари для богатеньких папенькиных и маменькиных сынков. Те сами почти не умели стрелять, до неприличия хорохорились въезжая в джунгли - и до ужаса боялись, когда забирались в них поглубже. А Эндрю собранно, угрюмо и без лишних слов делал свою работу. Из раза в раз повторяющаяся последовательность: найти след, догнать, загнать, застрелить, вывезти, рассчитаться. Зачем? Из-за двух причин. Хотя нет, конечно, она была одна – деньги, но тратил их майор не на себя – его привычки были самые спартанские, не на семью, которой у него не было. Он не играл в казино, не кутил, не блудил с женщинами и даже не копил. Первой статьёй расходов была оплата флигеля в особняке миссис Памкинсон. Вообще-то майор находил его огромным и неудобным, но жил там, платя немалые средства, уже не который год. И всё из-за хозяйки. Старушке перевалило за восьмой десяток. Ровно перед въездом Дарлтона в дом, она схоронила своего мужа и осталась совсем одна – ни родни, ни почти никаких знакомых, которые тоже поумирали все за какой-то год с небольшим, или переехали в другие колониальные зоны. Миссис Памкинсон скоро бы последовала за ними, если бы не одно обстоятельство. Однажды к майору - собственно как раз тогда он и получил новое звание - в связи с производством в чин нагрянули гости. Он не сказать, чтобы очень был рад этому – поддерживая ровные товарищеские отношения со всеми в полку, Эндрю ни с кем действительно близко не сошёлся. Но вот о его хозяйке сказать так было никак нельзя. Миссис Памкинсон приоделась, причесалась, приготовила бисквиты, просила называть её Ребекка и словно помолодела лет на двадцать. И вот Дарлтон уже третий год изображает из себя хлебосольного хозяина с одной лишь целью – регулярно приводить людей в дом, тем самым давая старушке ещё пару часов радости, а то и пару лет жизни. Эндрю не считал себя филантропом, не подавал нищим на улицах, не участвовал в благотворительных лотереях. Но поступать иначе здесь просто не мог. Так уж вышло, что если первым поводом заняться тигриным промыслом для майора стала дама, мягко говоря, преклонных лет, то окончательно он закрепился в роли охотника из-за детей. И опять всё вышло как-то само собой... Вскоре после получения звания майора, Дарлтона захотел поздравить ещё один человек – генерал-майор Карлайл, некогда бывший близким другом его покойного отца. Сам он, сославшись на занятость и подагру, прибыть в особняк миссис Памкинсон не сумел, но прислал в кратком письме – скорее даже записке, просьбу посетить его. Послание Эндрю принёс долговязый мальчишка. На вопрос о том, почему генерал-майор отправил его курьером, вместо того, чтобы воспользоваться телефоном, мальчик пожал плечами и ответил что тот, вероятно, просто про это забыл и что, в свою очередь он, разумный юный джентльмен, несомненно, так бы и сделал. А сейчас готов сопроводить господина майора, если, конечно, тот решит немедленно навестить отправителя. Уже тогда Эндрю позабавило сочетание юмора и вежливости, которые тонко переплёл между собой этот не по годам смышлёный парнишка. Немного подумав, Дарлтон согласился. Буквально за 20 минут неспешного пешего хода мальчишка привёл его к высокому каменному забору в готическом стиле и повёл вдоль него, а Эндрю тем временем всё старался вспомнить, где же служит или чем занимается в отставке, сославшийся в записке на “рабочую занятость” генерал Карлайл. Признаться по чести, если бы Дарлтона ещё пару дней назад кто-нибудь спросил о его судьбе, то Эндрю ответил бы что тот, бесспорно на пенсии, если не в могиле. С давнишней смерти отца он почти ничего не слыхал о нём. Но нет, как скоро стало известно майору, Френсис Карлайл был отнюдь не на том свете, а в своём кабинете, который он занимал в ранге директора Гластонского сиротского приюта для детей, чьи родители погибли, служа Империи и Его Величеству. Именно так сам сэр Френсис представил свою должность. А Эндрю припомнил, что ему доводилось уже несколько раз слышать о приюте, который состоял по какой-то никому не известной причине на балансе у IV корпуса Индийской армии. Начальник корпусного штаба генерал-майор Дженнингс регулярно грозил отказаться от дома призрения в пользу городских властей, но, почему-то, никогда этого не делал. Приют давал кров, стол и образование для примерно сотни воспитанников обоего пола, оставшихся сиротами после смерти их родителей-военных. Преимущественно, разумеется, это были дети незнатных отцов, которые не имели в изобилии состоятельной родни, а та, что всё же оставалась, не могла позволить себе их содержание. Сам приют был старым, но крепким и добротным викторианского стиля зданием трёх этажей с небольшим регулярным парком. Воспитатели были людьми сколь достойными, столь и малопригодными для своей работы – главным образом отставными офицерами всё того же IV корпуса Индийской армии, оставившими регулярную армию по выслуге и старости. Педсоветы эти почтенные седовласые джентльмены называли по старой памяти не иначе, как собраниями Офицерского клуба. Воспитанников своих они искренне любили, но по-своему, из-за чего в заведении всегда царила атмосфера христианского смирения и скромности в сочетании с армейской выправкой и дисциплиной. Выпускники приюта в результате были в основном не слишком сведущи в естественных науках, обладали отрывочными и неполными познаниями в языках, но вот по части английской литературы (спасибо добротной библиотеке), математики (благодаря бывшему полковнику инженерных войск), а так же благовоспитанности могли бы составить конкуренцию птенцам лучших школ и академий. И, определённо, хорошо проявить себя во многих профессиях. Однако, несмотря на свои несомненные достоинства, Гластонцы, как оказалось, пользовались в Калькутте дурной славой. У них была репутация неумех, нищих бездельников, да вдобавок, что всего опаснее, ещё и ловеласов, так как хорошие манеры, стихи Байрона и ясные глаза в сочетании с жалостью к сиротской доле нередко разжигали огонь чувства у девушек из самых благородных фамилий. Судьба многих в итоге оказывалась несчастной – не имея средств и не будучи способны к простой работе бывшие гластонцы скатывались до элементарной: грузчики в порту, мойщики, чистильщики обуви. Там в свою очередь они соседствовали с нумерованными и получали от них, довольных возможностью покуражиться над урождёнными британцами, непрерывные унизительные подначки. В сочетании с пренебрежением со стороны сограждан, это приводило к тому, что бывшие обитатели приюта нередко кончали с собой - а эти суициды в свою очередь ещё больше ухудшали их репутацию. Всё это с грустью во взоре и дрожью в голосе рассказал Дарлтону генерал-майор Карлайл во время импровизированной экскурсии по приюту. Было ясно, что он может говорить о своих питомцах и их будущности бесконечно. А Эндрю Дарлтон видел множество замечательных ребятишек – учтиво здоровающихся, пристойно и аккуратно играющих в свои детские игры, с интересом спрашивающих его о его службе. Карлайл, что свойственно многим старикам, с годами несколько обабился – ну или, как минимум, стал склонен излишне всё драматизировать. В действительности подавляющее большинство выпускников-гластонцев шли не на калькуттские улицы, а в вооруженные силы – по примеру родителей, а также потому, что получили прививку соответствующего армейского духа уже на самых ранних стадиях своего воспитания. Даже девчонки и те часто становились офицерскими женами. Собственно, в этом и коренилась причина, по которой IV корпус упорно продолжал содержать сирот за свой счёт – фактически под управлением Карлайла приют был чем-то вроде кадетского училища, только снабжающего подготовленным кадровым резервом исключительно одно-единственное войсковое соединение. Причём пополнение оказывалось ещё и весьма мотивированным. Сами сироты за редким исключением стремились поскорее оказаться в рядах Индийской армии Его Величества. Они учились у офицеров, были детьми людей, погибших за страну и императора (хотя, говоря откровенно, многие из числа родителей гластонцев расстались с жизнью из-за несчастных случаев - всё же время в целом сейчас стоит мирное), наконец ребята в массе своей страстно мечтали о военной карьере. Было лишь одно но: штат IV корпуса нельзя было раздувать безгранично, как невозможно было в то же время пополнять его одними только ребятами из приюта. В итоге они сталкивались с конкуренцией, по итогам которой кто-то непременно оказывался в числе проигравших – и вот эти-то неудачливые юноши уже опускались иногда, в самом деле, на калькуттское дно. Сильнее, чем их участь, Эндрю удручала общая серость сиротского быта. Решительно всё в Гластонском приюте имело армейское происхождение, а значит было призвано удовлетворять лишь необходимый минимум человеческих потребностей за самую меньшую цену, в которую это только может обойтись правительству. Нельзя сказать, чтобы сам майор Дарлтон в детстве имел много поводов чувствовать себя баловнем судьбы, но даже его мальчишеские годы, когда семья перекати-полем моталась вслед за отцом от гарнизона к гарнизону, были куда как ярче на впечатления, чем у запертых за забором и часто бледных, несмотря на насильственно прививаемую любовь к спорту ребятишек. Что ещё хуже, у них не было никакого выбора, своей свободной перспективы. Жизнь заранее прорезала строго единственную колею, по которой предстояло двигаться дальше их биографиям. Даже мечты – и те выходили однотипно-казенными. Самое лучшее – продвинуться до младшего, много – среднего офицера в пехоте. Довольно скучная и унылая в действительности судьба: это Эндрю Дарлтон знал по себе. Он отбарабанил в пехоте много лет – вплоть до получения Ордена индийской короны за бои в Тибете и перевода на найтмеры. К слову сказать, те сражения на высокогорье, несмотря на их жестокость, опасность, на сатанинские холода и ветры, от которых ты коченеешь разом весь до самого костного мозга, оставались, наверное, самым ярким, а потому лучшим воспоминанием майора. Как и громадная радость от победы, совпавшая с никак не меньшей – от обретения статуса рыцаря. По просьбе Карлайла, а в первую очередь самих мальчишек-сирот, Дарлтон во всех подробностях, какие мог припомнить, рассказывал о перипетиях, произошедших с его полком на перевалах в Бутане, когда враг целенаправленно спускал на них сверху камнепад за камнепадом. Эти дети, глядели на него во все глаза, веря, что жизнь – это одно громадное удивительное приключение. Которое протекает мимо них, запертых в стенах сиротского дома, как пойманные зверята в клетке… Эндрю Дарлтон даже в молодости, а уж тем более в зрелые годы, когда ветра жизненных перипетий выдубили его и сделали похожим на армейский ремень, не испытывал потребности облагодательствовать ближнего и дальнего, желания «творить добро». Во всяком случае, так, как его понимает большинство тех, кто считает себя завзятыми филантропами. Майор не подавал нищим, не участвовал в благотворительных лотереях, не носил в церковь еду и вещи для нуждающихся – и совершенно не собирался когда-либо начинать делать всё это. Он плевать хотел на любые душеспасительные проповеди, верил скорее Дарвину с его естественным отбором и «Происхождением видов», чем апостолам-евангелистам с Библией, а в общем не сильно задумывался, об истинах и постулатах что одной, что другой великой книги. Но если уж его выносило течением навстречу кому-то слабому, а потому беспомощно страдающему без вины, Эндрю не мог просто проплыть мимо. Потому что иначе он перестал бы сам себя уважать. Именно так началась его эпопея с Гластонцами – без цели и плана, с самой обыкновенной жалости. Дарлтон знал, что при каждом его появлении в стенах приюта внутри у подавляющего большинства сирот загорается нечто, заставляющее их глаза блистать. И, хотя походы в детский дом были совершенно перпендикулярны давно уже выработанному Эндрю распорядку, сложившемуся у него в сознании образу самого себя, всему его медвежьему обиходу живущего в одиночку и ни на кого не оглядывающегося здорового мужика, майор просто не мог отыскать такого оправдания, которое было бы способно удовлетворить его совесть, чтобы выбросить Гластонцев из головы. В свою очередь повторяющиеся визиты требовали хотя бы формального повода. Вот Дарлтон и стал меценатом. Громко сказано, конечно: он приобретал и дарил приюту всяческие канцелярские принадлежности, книги, какие-то полезные мелочи, а однажды заказал и привёз целую партию новеньких географических атласов числом в пять дюжин – с разноцветными странами, густо-бардовыми точками столиц, нитками железных дорог и штрихами океанских маршрутов. Настолько ярких – во всех смыслах слова - эпизодов было, конечно, меньшинство: в основном вспомоществование майора оказывалось более прозаическим. Но, так или иначе, детскому дому что-то доставалось примерно раз в две недели. Больше всех щедрости Эндрю радовался генерал Карлайл – хотя, кажется, всё-таки испытывал, несмотря на своё уважительное и тёплое отношение к Дарлтону, некоторое удивление от подобного методичного проявления привязанности со стороны кадрового офицера. Что касается самих воспитанников, то, конечно, их подарки тоже не оставляли равнодушными – особенно если это были не какие-нибудь пресные скрепки и грифель, а что-нибудь вроде тех же атласов, или, скажем, лакричных конфет. Однако гораздо важнее в посещениях майора для сирот оставался он сам. Эндрю был уверен, что скоро надоест детям: несмотря на «бывалый» облик Дарлтон никогда не мог похвастать талантами рассказчика-краснобая, способного так и эдак расписать собственные приключения. Ещё хуже у майора дела обстояли с актёрским даром. Он не умел ни придумывать побасенки, ни разыгрывать их так, чтобы, не веря в правдивость слов, зрители смеялись над ними, как над шуткой. Эндрю из раза в раз оставался одним и тем же – самим собой. Он мог в третий раз повторить историю намертво врезавшихся ему в память мытарств по склонам и скалам Тибета, или поведать внимательным слушателям о своём вчерашнем дне: проверке гидравлической системы найтмера, препирательствах с командой техников, бумажных отчётах и жарких спорах о судьбе капитана Мэлвилла, которого выперли вон из армии за то, что тот вроде бы как продавал на стороне казённое топливо. Старый пёс – и трюки тоже старые. Кому это интересно? Как оказалась, всем! Ребята-гластонцы упорно и с явным удовольствием искали компании майора. Это вызывало в душе у Дарлтона противоречивые чувства. С одной стороны – гордость. Вроде бы смешную с учётом его возраста и положения, но на деле куда более чистую и тёплую, чем давно ставшие формальностью благодарности от командования. У того же Мэлвилла до поры тоже имелись и поощрения и, кажется, даже какие-то награды… Сироты были искренни и бескорыстны, благо от майора перепадало всем в равной мере. В свою очередь Эндрю не рисовался, не строил из себя героя, не фантазировал и, исключая беседы с самыми маленькими, старался обо всём говорить честно и открыто. Возможно, именно это и привлекало детей: Дарлтон не умел и не хотел заниматься «педагогикой», с намерением строить всякую фразу, подводя обитателей приюта к каким-то необходимым выводам, общался с ребятами так, как делал бы это с сослуживцами-однополчанами - ну, исключая разве кое-какие сальности. Без назидательности, заведомо подразумевающейся дистанции, или умолчаний в духе «вам об этом знать ещё рано, а потому не положено». Сиротские слёзы Эндрю, если сталкивался с ними, отирал не шёлковым платком сюсюкающих а то и просто лживых утешений, а мозолистой ладонью своего военно-служебного опыта. Короче говоря, майор оставался собой. Прямым, немногословным, грубоватым – не в смысле сквернословия, конечно, а по самой манере, быстро счищающей с собеседника всё наносное, точно наждаком. И вот это было тем «во-вторых», которое смущало Дарлтона. Неожиданно для себя, он обнаружил, что обрёл нешуточное влияние на довольно существенное количество людей, стал фактором, во многом определяющим их настоящее и будущее. У Эндрю принялись спрашивать совета по весьма серьёзным вопросам, на его позицию начали ориентироваться, ему стали поверять секреты. Не все гластонцы, конечно, но немало. Внезапно и тихо, как хищная большая кошка в джунглях, к майору Дарлтону подкралась и разом прыгнула на спину, повалила всем своим весом огромная ответственность. Он должен был почувствовать её мягкие шаги, предугадать заранее, что всё кончится именно так, но слишком поздно опомнился, очень уж плавно и естественно развивались события. Теперь стало поздно. Больше не существовало отдельных и даже довольно абстрактных несчастных детей, чьи имена Эндрю знал от силы у каждого пятого. Вместо них было словно бы подразделение салаг-новобранцев. Под его, майора Дарлтона, началом. Не важно, временно у него оказались в руках полномочия, нарушена или нет цепь командования, что там другие офицеры-старшие: так или иначе они, парни и девочки, готовы идти дорогой Эндрю, следовать его маршрутом, рассчитывая миновать мины и злую кусачую колючку. Поле боя – жизнь. Гластонцы рассчитывают на Дарлтона. И любая их ошибка теперь отчасти и на его совести. Это в свою очередь означало, что Эндрю обязан крепко призадуматься. Майор находился в мире с самим собой, спокойно оглядывался назад, бестрепетно смотрел вперёд, и, пожалуй, даже если бы у него вдруг каким-то чудом появилась возможность перенестись в прошлое и начать всё заново, допустим, лет с 25, Дарлтон проигнорировал бы её. Но значит ли это, что он готов выступать примером для других? Предлагать ту комковатую кашу, к которой у него со временем выработался вкус, в качестве главного блюда всей биографии совсем ещё молоденьким ребятишкам с сердцами, пышущими жаром максимализма? Гластонцы… Что всё-таки Эндрю готов им дать? Жизненный ориентир, или коробку карандашей? На что он имеет право? Делать вид, что ничего не происходит и продолжать являться в приют своего рода Санта-Клаусом, практикующимся в ожидании Рождества: смех, подарки – и никакого лишнего груза? Стыдно станет пред самим собой быть эдаким страусом! Играть с сиротами в плакатного героя, когда они уже видели совсем другого майора Дарлтона, казалось ему разом и бесполезным и подлым. В самом деле меняться ради того, чтобы мундир образцового офицера из отроческих мечтаний пришёлся тебе в пору… готов ты к этому, Эндрю? …Но если нет, то не пора ли тебе уходить? Ответ напрашивался, но… Опоздал ты, майор, чёрт тебя дери! Это со взрослыми может нормально пройти: никто ничего не обещал, неплохо провели время, а теперь – всего хорошего. Дети – совсем другая штука. Если ты пропадёшь без объяснений, перестанешь ходить в приют, это не просто оборвёт отношения, а выставит их целиком в определённом свете. Со всеми вытекающими последствиями. Бармен из любимого паба, в котором тебе несколько лет к ряду доводилось пропускать стаканчик-другой по выходным, может и испытает известную досаду, если ты вдруг позабудешь дорогу к порогу его заведения. Но мир его точно не перевернётся, не изменятся ориентиры и сетка координат. А тут… Беда. Кто-то решит, что оказался недостаточно хорош для Эндрю Дарлтона, усомнится в себе. Другой – разъярится, ощутив, что ему ни за что ни про что плюнули в подставленную для рукопожатия ладонь. Третий вообразит, что у майора с самого начала был какой-то тайный умысел, выгодное предприятие, которое исчерпало свою полезность – вот и простыл его след. Конечно, Эндрю мог бы выйти из положения при помощи обмана: сообщить гластноцам, что его переводят в другой полк, что ему дали секретное спецзадание, или что его несуществующую тётушка тяжко занедужила, и ему теперь нужно ехать к ней в одной из латинских колониальных зон на другую сторону Земного шара. Но Дарлтон принципиально не желал прибегать ко лжи. Он вообще крайне редко врал, а уж здесь подавно считал это недопустимым. Другим способом был Поступок – именно такой, с большой буквы, который надлежало совершить напоследок. Однако тут возникала фигура генерала Карлайла, ответственного лица, который при всём своём добром отношении просто не дозволит майору чересчур разгуляться. Да и в принципе… В таком деле нельзя продешевить. Но какие реально возможности есть в руках у Эндрю? Оплата обучения в престижном колледже – потенциальная путёвка в будущее, могла бы стать весомым и достойным, а не школьно-постановочным благодеянием. Таким, на котором не грех поставить точку. Действительно хорошо образованные мальчики и девочки с въевшейся в плоть и кровь за время жизни под крылом Карлайла сотоварищи привычкой к самоконтролю, самостоятельные и неприхотливые, они могли пойти по какой угодно дороге…. Вот только майор Дарлтон, даже если бы он принялся регулярно дезертировать тайным образом из расположения части в служебное время и водить охотничьи партии по лесным тропинкам, всё равно не смог бы накопить суммы, достаточной, чтобы осчастливить всех гластонцев. Он мог позаботиться только о части, причём очень небольшой: в самом лучшем случае вытянуть у судьбы заветный билет удалось бы буквально паре-тройке из десятков обитателей приюта. Остальные останутся за бортом. И не слепая Фортуна на самом деле, нет, а сам Эндрю, зрячий, произведёт отсев… Вроде бы всё правильно, это и так очень много. Но отчего-то Дарлтон, стоило ему только задуматься о необходимости сделать выбор, чувствовал себя по-настоящему гадостно. Как предатель... Эндрю постановил, что решит что-то не позднее своего дня рождения. В итоге, когда подошёл момент, майор, конечно, позвал на праздник множество гостей – для мисс Памкинсон, но сам, оставив их на попечении старушки, вскоре ушел в свой флигель. Там, в полутёмной комнате, он принялся большими глотками вливать в себя некогда заначенный в прикроватную тумбочку ром. Дарлтон хранил его на тот случай, если придёт известие, что отдал богу душу кто-то из старых товарищей по стрелковому батальону – здесь, к счастью, господь пока миловал. Он опорожнил бутылку, вписывая и вычёркивая карандашом имена на потёртом блокнотном листе: тех гластонцев, которые получат деньги. Утром, сквозь похмельную муть, Эндрю с трудом смог разобрать собственный почерк. А потом, когда ему это всё-таки удалось… порвал бумажку на мелкие клочки и пустил их по ветру, вышвырнув в окно! Потому что этой ночью майору привиделся необычайный сон. Дарлтон находился в детском доме – несомненно, им являлся Гластонский приют, однако в воображении Эндрю он немного отличался от себя подлинного: прежде всего тем, что там возник некий большой зал, где могли разом разместиться все воспитанники. Майор был одет в салатово-зеленый костюм эльфа – помощника Санта-Клауса: наверное, со стороны он смотрелся в нём очень комично. В руках Дарлтон держал объёмистый мешок с подарками для сирот и время от времени извлекал оттуда горсть… золота, чтобы вручить её очередному ребенку. Эндрю присвоил имя драгоценного желтого металла проходящим через его руки блестящим россыпям только потому, что не мог подобрать определения лучше. Если это и было золото, то именно что эльфийское, лепреконское – диковинное и волшебное! Оно сияло собственным светом, а состояло из множества мелких песчинок, удивительно крохотных и лёгких – настолько, что они, если просыпать их с ладони вниз, не падали, а медленно оседали, вроде как снежная крупа. Майор обходил ребят по кругу, никого не забывая, с осторожностью вручал порции чудесной золотой пыли. Серенькие и угрюмые сироты-гластонцы, стоило только им получить заветный дар, преображались буквально на глазах, словно бы сами делались ярче. Магический песок у них долго не задерживался – разлетался во время игр, куда-то понемногу, но довольно быстро пропадал, однако это с лихвой компенсировалось тем, что мешок Дарлтона оказался поистине бездонным: сколько бы он ни давал, содержимого не становилось меньше. Эндрю тоже было весело, почти как ребёнку, но всё-таки, как и положено взрослому, майор задавался вопросом – что же будет дальше? Есть ли какой-то предел у колдовства? Как долго ему, Дарлтону, удастся держать в голове всех мальчиков и девочек, чтобы никто не остался обделенным? Почему вообще Эндрю распределяет «золото» - где его создатель, истинный волшебник? Ведь если кажущийся неистощимым мешок вдруг опустеет, то майор же даже ничего сделать не сможет – разве только глупо улыбаться, или вообще сбежать, локтями расчистив путь к выходу… Чем больше Дарлтон думал, тем более блёклой делалась пыль, чтобы в какой-то момент превратиться во взаправдашние золотые соверены старой чеканки с ещё молодым императором Чарльзом. Гластонцы принялись наскоро прятать добычу по карманам, а кто-то – Эндрю точно заметил это краем глаза – даже засунул себе монету за щеку. Естественно майор стал обсчитываться. Где-то, тут и там, так и не получившие свои соверены сироты стали пытаться отобрать их у более проворных соседей, особенно если те успели прибрать к рукам сразу пару-тройку. Завязалось несколько потасовок. Дарлтон, ворочая резко потяжелевший мешок, кричал, что хватить должно всеми предлагал всё ещё раз честно пересчитать, но слушали его плохо. Тогда, видя, что дело идёт к полному хаосу, Эндрю потребовал, чтобы ему всё немедленно отдали назад – для повторной честной раздачи. Намерения у майора были самые благие, однако скоро хитрости и уловки ребятни, их глупые ужимки и попытки обмануть благодетеля, вывели его из себя – Дарлтон принялся отвешивать затрещины самым наглым и буйным. Наконец, порядок был восстановлен. Все соверены до единого (Эндрю откуда-то это знал) опять очутились в мешке. Майор больше не кружил по комнате – наоборот: он теперь сидел за столом, а к нему поодиночке подходили соискатели. Дарлтон выискивал имена сирот в толстой конторской книге, засаленной и потертой, водя пальцем по строкам. Напротив имён стояли цифры – разные, и Эндрю представления не имел, почему у одних это, к примеру, 12, у других – 5, а у одного аж 69. Многим же не полагалось совсем ничего, и возле их фамилии красовался жирный прочерк. Мешок майору заменил выдвижной ящик тумбочки – очевидно столь же бездонный. Впрочем, куда более существенная и пугающая перемена произошло с содержимым. Дарлтон отсчитывал и вручал не крупицы песка и даже не монеты, а человеческие зубы! Наверное, у каких-нибудь диких племён Амазонии в Бразило-Португальской империи они, в самом деле, заменяют валюту, но Эндрю чувствовал себя весьма странно. Было нечто жуткое в подобной роли Зубной феи наоборот. Особенно если учесть, то, что получившие свою долю дети выстраивались у дальней стены зала, и все как один глядели на майора внимательным неодобрительным взглядом. Дарлтон принялся из принципа таращиться на них в ответ – пока глаза не заслезились. Во влажной мути одновременно служившей чем-то вроде линзы увеличительного стекла, перед Эндрю предстала дикая картина.Часть сирот ухмылялась, или правильнее сказать скалилась – и их лица странным образом напоминали майору тигриные морды. Другие смотрели, понурившись, исподлобья. Они, эти сгорбленные фигуры, больше уже не принадлежали детям: это были маленькие старики гномьего роста с неровными шамкающими ртами... Это ты! Твоя работа! Ты перераспределил. Всё напутал! Не те подсчёты! Откуда книга!? Кто писал!? Ты! Ты. Ты… Он не плакал уже очень давно – лет с одиннадцати, не плакал, когда не стало отца, не плакал, когда тигр чуть не выколол ему глаз. Но сейчас Эндрю Дарлтону хотелось плакать или скрежетать зубами от отчаяния и злости. Он и проснулся в итоге со стиснутой до боли челюстью. Майор всю жизнь с безразличным пренебрежением относился ко всевозможным предсказаниям, пророчествам, якобы вещим видениям и прочей подобной ерунде. Не изменил он своего мнения и сейчас. Эндрю не считал, будто получил некое послание от высших сил, тем более не верил он в то, что набитый под завязку чудесами сумбур из сна буквально воплотится в действительность. И, тем не менее, произошедшее поразило Дарлтона. Именно тем, что это он сам, его подсознание, стоило только дать ему при помощи алкоголя пару-тройку шенкелей, пустилось в эдакую бешеную скачку. Эндрю считал себя уравновешенным человеком, с волей-возничим, твёрдо держащим вожжи в сжатых кулаках. А тут – такое, пусть даже и не наяву. Опять же, ром – ромом, но и чисто физически майор чувствовал себя на редкость мерзко. Непропорционально: бывали в его жизни и куда более крепкие удары по выпивке – они не вызывали столь весомых последствий. Всё вместе это породило в голове Дарлтона мысль: весомую, недвижимую, могучую, как огромный гранитный блок. Основополагающую. Пусть не прямо, а косвенно, но уже вполне ощутимо все треволнения, связанные с участием в жизни Гластонского приюта, начали сказываться на твоей службе! Эндрю был откровенно небоеспособен сегодня, не собран, развинчен. Стыд и срам! И больше так продолжаться не должно! Ему действительно нужно Решение. Только вот оно не имеет ничего общего с той пошлой паскудной бухгалтерией, которую ты развёл тут вчера! Майора передёрнуло – именно здесь воспоминания, образы из сна оставались особенно яркими и сильными. Нужно… Что вообще делает взрослый человек в детском доме, если только он там не работает? Ответ напрашивался, Дарлтон проговаривал его мысленно раз за разом – и не мог отделаться от ощущения, что это промах, ошибка, очередное попадание в молоко... Полковник Николсон, заметив состояние подчинённого и списав его на очень уж разгульное празднование, милостиво дал майору вольную – отлежаться и освежиться. А Эндрю, покинув расположение части, недолго думая отправился в приют. Он хотел побеседовать с генералом Карлайлом – серьёзно, по-мужски. Дарлтон корил себя за то, что быстро начал относиться к и вправду довольно потешному пожилому отставнику с пусть добрым, но снисхождением. Дошедшим в итоге до такой степени, что майор так и не удосужился поинтересоваться у него, каким ветром его вообще занесло в дом призрения!? Между тем теперь Эндрю стало очень важно выяснить это. Дарлтону казалось, что ответ на вопрос что-то очень глубокое и существенное прояснит для него самого… Однако, когда майор добрался до цели, выяснилось, что старика против обыкновения нет на месте. Эндрю решил дождаться Карлайла во что бы то ни стало - тем более, что спешить ему до завтра все равно было некуда. Торчать у запертой двери было глупо, в «Офицерском клубе» тоже оказалось пусто, да вдобавок сильно разило какой-то едкой химией: видимо именно по этой причине желающих расположиться в учительской и не нашлось. В общем, по всему выходило так, что Далтон буквально волей-неволей должен был или коротать время в общих коридорах, или идти в комнаты к детям. И Эндрю пошёл - едва ли не впервые с пустыми руками. Он отправился туда... чтобы вынырнуть, иного слова не подберёшь, через два с лишним часа. Перед днём рождения, готовясь к окончательному шагу, майор несколько сократил частоту своих посещений приюта. Да и миссис Памкинсон требовала к себе дополнительного внимания - хотя бы потому, что именно она де факто выступала главным организатором торжества. Короче говоря, по Эндрю здорово соскучились. Мальчишки и девчонки гластонцы разве только в ладоши не хлопали от радости и так и крутились подле Дарлтона. Впрочем, не радость детей, а нечто иное будто солоноватым морским ветром обдало душу Эндрю: разом приятно и будоражащие-тревожно. Он сам. От былой хандры не осталось и следа. Поначалу майор решил, что негоже сиротам видеть его нездоровую похмельную прозелень - наскоро умылся холодной водой, натянул маску бодрости на лицо. А она взяла, да и приросла к нему! На сердце у Дарлтона стало легко, ночные мороки, наконец, покинули голову, разом утратившую вместе с ними чугунную тяжесть. Хорошо... Впервые Эндрю пришла на ум, разом открывшись перед ним, будто большущий цветочный бутон, одна истина. Майор все сомневался и доискивался, что он может дать детям. Между тем, может дела обстоят прямо наоборот? Это они стали необходимы ему? Настолько, что его взаправду ломает, стоит только вообразить, притронутся душой к мысли об окончательной разлуке. Ты решил, что обязан это сделать, но кто это сказал, черт возьми!? Ничуть не бывало! Другое... Тут как на войне: если оставаться на прежней позиции нельзя, то это не значит, что нужно непременно отползать назад, откатываться, отступать. Вперёд! И не обязательно для этого останавливаться на ком-то одном. Есть другие способы... В обществе детей Дарлтон умудрился чуть совсем не забыть про Карлайла. Однако, когда он всё-таки вспомнил, то, не утратив известного любопытства относительно обстоятельств, приведших генерала в Гластонский приют, Эндрю, на ходу додумывая детали, поспешил к кабинету директора детского дома чтобы поговорить с ним уже совсем о другом... - …Они созданы для этого, Карлайл! То есть… Подумайте сами, генерал, кто может быть лучше? Эти ребята почти с младенчества связаны с военным делом, дисциплинированы, бесстрашны – хотя бы потому, что у них нет того достояния, которое заставляло бы их мысленно оглядываться назад во время боя: ни семьи, ни имущества. Они будут пьянеть от счастья, сменяв кровать и парту в детском доме на кресло и штурвал найтмера – и станут сражаться как львы, только бы доказать себе и всем, что достойны такой перемены… - Не спорю. Но не имею представления, как ты намереваешься это сделать. Их туда никто не возьмёт. Если только обычным порядком - при некоторой протекции… - Это всё равно годы! Тогда теряется весь смысл! - Мда… Может быть… Пойми меня правильно, Эндрю. Я согласен с каждым твоим словом. И буду очень рад, если план сработает. Но важно чтобы и там, наверху тоже кто-нибудь так подумал. Я могу походатайствовать, обозначить возможность, подключить кое-какие связи. Однако переменить общеимперский порядок вещей выше моих сил. Мне всё видится следующим образом: или нам должен помочь кто-то очень влиятельный, что крайне сомнительно, либо всё следует делать непосредственно на месте уполномоченному лицу. Ты говоришь, что станешь им года через два? Отлично. Если я доживу, то в моём одобрении и содействии можешь быть уверен. А пока… Не смотри не меня так! Пока посмотрим, что выйдет. Но не обессудь, если у меня ничего не получится. Исключения в наш век обычно делают не для тех, кто чего-то лишён, а для тех, у кого всё есть – в том числе и родители. Да не абы какие: облеченные властью, обладающие длинным титулом, или тугим кошельком. Так уж мир сейчас устроен. Нам этого колеса не сломать… На этой фразе диалог Дарлтона с директором Гластонского и окончился, хотя майору очень хотелось поспорить – и вообще, и с последним утверждением собеседника в особенности. Идея Эндрю, его задумка, к которой он попытался привлечь Карлайла, была простая и сложная одновременно. Дарлтон пришёл к ней одним цельным озарением, из-за чего он против обыкновения додумывал детали – и соответственно видел подводные камни – уже на ходу, начав излагать суть. Но всё равно! Решение лежит прямо на поверхности: раз уж Гластонский приют проходит по военному ведомству, так почему бы армии Его Величества не пользоваться в полной мере имеющимся в её распоряжении ресурсами? Ведь это же готовый кадетский корпус! Что с того, что гластонцы не являются военнослужащими!? Какой-нибудь Добровольческий кадетский корпус вообще не относится к Министерству обороны, а только им спонсируется. И точно также его члены, как и обитатели детского дома, возглавляемого генералом Карлайлом, теоретически вольны избрать для себя мирное поприще, не оправдав надежд – и вложенных расходов. Если посчитать и посмотреть на практике, то неизвестно ещё… да почти наверняка среди гластонцев процент тех, кто принимает присягу, в итоге выше! Но при этом парни из ДКК с лёгкостью поступают в военно-учебные заведения, делаются курсантами, а потом выходят из стен альма-матер сразу с офицерскими погонами. В то время как калькуттские сироты вынуждены в том же возрасте делать только первые шаги по лестнице, ведущей на вершину иерархической пирамиды – и с весьма смутными шансами на успех. Несправедливо! Понятно Гластонский приют не превратишь во второй Штабной колледж Кимберли – для этого нет ни условий, ни средств. Да и не воспримут огрубевшие, как подошва старого ботинка, мужики, протаскавшие свою форму по 10-15 лет, когда над ними командовать поставят юнцов, у которых усы ещё толком расти не начали. Что же, пусть здешние парни (а может и девчонки, как знать, времена меняются быстро) станут хотя бы сержантами! Тренировки! Полевые занятия! Если вырвать сирот из здешней затхлости, то рвения у каждого хватит на десятерых. А можно пойти ещё дальше! Натренировать из них элиту! Есть другое. Сложные военные специальности, требующие обширных и особых навыков. Сапёры. Войсковая разведка. Учесть это в процессе подготовки, задать всей программе приюта-училища определённый уклон. Если их судьба такова, что она всё равно отсекает любые альтернативные пути в жизни, то позвольте им быть лучшими! С младых ногтей и до совершеннолетия каждого можно успеть обучить и вышколить до блеска. Причём гластонцы смогут сразу составить целое подразделение, они окажутся сплочённой командой, где один идеально знает слабые и сильные стороны другого. Это будет самый спаянный отряд в Британии, где слово «братство» станет не пустым звуком, но отражающим суть девизом! И идеальный вариант, тот, при котором эта спайка принесёт наибольшую пользу, это Королевский бронекорпус. Найтмеры. Именно там её особенно не хватает из-за особенностей системы комплектования. Эндрю уже давно подметил известные несовершенства существующей системы комплектования. Сейчас для того, чтобы сделаться пилотом, ты должен, за исключением аристократии, у которой свои правила, предварительно сделаться рыцарем. На практике в вооруженных силах это обыкновенно происходило вместе с получением дающей соответствующий статус и привилегии награды. Для самого Эндрю такой стал Орден индийской короны. Про то, что он стал не просто, как раньше, а сэр Дарлтон, и у него есть теперь какие-то дополнительные права, майор практически не вспоминал, а если и случалось, то скорее с усмешкой. Тем не менее, пожелай он прежде перейти в Королевский бронекорпус, у него ничего бы не вышло. Пехотные командиры к “железным кулакам” (получившим прозвище по символу рода войск – латной перчатке) относились со смешанным чувством. С одной стороны все признавали ударную мощь найтмеров и то, что они ох как могут выручить иногда в боевой обстановке. С другой многие считали, что пилоты уж очень задирают нос, думают, что перестали быть простыми смертным. Но, прежде всего, любой старший офицер хотя бы раз за свою карьеру досадовал, что у него выдирают из соединения ценный и проверенный кадр, на которого прежде он мог опереться. Эндрю, да и практически все новобранцы Королевского бронекорпуса, были именно что салагами-новичками, пилотированию, а следом тактическим приёмам боя найтмеров их приходилось учить по существу с нуля. Как майор Дарлтон слышал, не особенно изменилась ситуация и теперь со введением этих пресловутых тренажеров, нормативы на которых обязали сдавать к немалому их неудовольствию всех солдат и офицеров, исключая красномундирников, служащих в сухопутных силах. Так разве не лучше будет, если, хотя бы в виде эксперимента, появится подразделение с пилотами, которых изначально будут затачивать под нужды бронекорпуса? Можно будет сопоставить и проанализировать показатели, сделать выводы. В любом случае, это тоже всем известно, в полках найтмеров людей отнюдь не профицит – и это несмотря на их громадную популярность даже среди гражданских. Одним словом, отчего бы не создать из гластонцев отдельную роту, или хотя бы взвод? Польза многократно перекроет любые издержки. К тому же это - мечта всех мальчишек, восторгающихся рыцарями Круга! Энтузиазм будет просто невероятным... Вот эти то доводы майор, пусть не сразу выстроив их в единую строгую систему, и донёс до Карлайла - горячо и откровенно. Впрочем, относительно последнего имелся один нюанс. Эндрю сразу сказал директору Гластонского приюта, что организовать боевую учёбу сирот можно здесь же, в окрестностях Калькутты, на базе его бронеполка. Полковник Николсон – дельный человек, и, что не менее важно, его сердце, несмотря на жизнь, практически без остатка отданную службе, не успело зачерстветь. Он, конечно, не обрадуется необходимости заниматься «воспитанием малолетних», но шанс получить для полка пополнение, подготовленное по собственным лекалам и в соответствии со своим видением, искупит для него всё. Наконец, Николсон уже немолод, ему осталось два с небольшим года до отставке по выслуге и пенсии. И, хотя полковник не способен этого гарантировать – командование может поставить человека со стороны – однако в разговорах с глазу на глаз он уже несколько раз прозрачно намекал Дарлтону, что именно его видит своим преемником. Ну а сам Эндрю, получив должность, сделает всё возможное… Всё это было правдой, всё так. Однако майор умолчал о том, что в действительности послужило для него первым побудительным мотивом. Исходной точкой всех дальнейших умопостроений. О своём желании опекать и учить гластонцев. Лично. Поддерживать, присматривать. За всеми. …Ну, вернее, за теми, кто этого захочет, конечно. Эндрю Дарлтон принял эту правду, пошёл ей навстречу, как некогда при славном Веллингтоне ходили в атаку храбрые гренадёры: не пригибаясь, с открытым лицом. Заведомо согласный взвалить на себя ради достижения цели любую ношу. Решимость! А способ найдётся... Он и возник - всё остальное возникло и выросло отсюда. Это не означало, конечно, что Эндрю изобрёл аргументы и саму концепцию с сиротами-пилотами как оправдание, чтобы прикрывать им истину перед другими – или даже самим собой. Наоборот, сознавая и чувствуя свою персональную заинтересованность, майор был особенно строг и честен в том, что касалось интересов армии. Дарлтон в самом деле считал: его задумка принесёт немалую пользу. И, тем не менее, отнюдь не стремление укрепить боеспособность родных вооруженных сил сперва заставило голову Эндрю вскипеть, бурля и искря, как ведьминский котёл, порождая идею на свет, а затем с носорожьим напором идти к её воплощению в жизнь. Нет, о нет, сэр! Майор не просто продвигал полезную инициативу – он дрался за своих! Только, казать начистоту, не слишком то успешно. Дарлтон сразу решил до поры ничего не рассказывать самим гластонцам, чтобы не обмануть их ложной, несбыточной надеждой, и вообще держать их ото всего этого подальше. Карлайл привлёк почти всех преподавателей – впрочем, их авторитет совершенно терялся на фоне веса самого генерала и директора: просто ещё дюжина подписей под одной основной. Эндрю не без труда распропагандировал пару приятелей-однополчан и понемногу обрабатывал Николсона, занявшего хотя и сочувственную, но уж очень пассивную позицию. В остальном же вся деятельность майора свелась к маранию бумаги. Свои соображения майор Дарлтон изложил в письмах на имя руководителя управления кадров и пополнения Индийской армии сэра Лэсли Фэлпса – и ещё один документ, направленный от имени Карлайла, однако составленный Эндрю, ушёл в канцелярию генерал-губернатора. От первого ответ пришёл через месяц. Прямого отказа там не было - только фраза, что порядок получения рыцарского титула и права на перевод в Королевский маневренный бронекорпус известен и столь высокая честь может быть оказана лишь избранным – лучшим из лучших. Губернатор, вероятно сочтя, что подобные вопросы вне его компетенции, не ответил совсем… Ну и к дьяволу! Эндрю не отчаивался – он верил, что найдёт действенный способ. Будут новые письма, обращения, обжалование отказов. Он не забудет, не остановится, он до самого Чарльза Британского дойдёт, если это необходимо, чёрт возьми! Или вовсе никого не станет спрашивать. Встанет во главе полка вместо Николсона, начнёт под персональную ответственность тренировать гластонцев на полигоне. Выправит всё надлежащим образом, придушит любую жабу, которая попытается подкопаться под ребят, или подвести самого Дарлтона под трибунал. Ну а если все-таки выйдет номер и его прижмут, майор возьмёт всю вину на себя. Он... свой личный отряд наемников готовил, чтобы возглавить его после отставки и получать выгоду. И охота на тигров - только прикрытие: просто Эндрю уже давно начал искать контакты с подходящими людьми, которых интересуют «охотники», хорошо умеющие держать в руках оружие. Да, туда, в джунгли уведёт за собой дознавателей майор Дарлтон. А генерал Карлайл тем временем наберёт номер нескольких старых знакомых из штаба Индийской армии и попросит позаботиться о подставленных негодяем сиротах... Это был план на крайний случай - Эндрю счёл своим долгом до деталей продумать его, но вообще майор смотрел в будущее с оптимизмом. Он продолжал ходить в приют, общаться с детьми. Ни словом не обмолвясь о том, какая непрестанная работа ведётся вокруг них и во имя их будущего. И, однако ж, Дарлтону казалось, что некоторые - не все, конечно - начинают о чем-то догадываться. Готовиться к новому грядущему. Хотя, может они просто меняются? Возможно даже - глядя на тебя? Майор испытывал особенную потаенную радость, когда, вглядываясь в парнишку - не лицо, понятно, поступки - понимал: из этого выйдет прекрасный второй номер атакующей пары. А вон тот... на него можно рассчитывать, он прикроет спину. Стремительный. Сообразительный. Пилот! Настоящий, превосходный. Вот только чаще всего такая уверенность у Эндрю возникала, когда он имел дело со старшими ребятами, а они как раз... Дарлтону в кои веке приходилось через не могу заставлять себя быть правдивым до конца. Сжимая кулаки, Эндрю констатировал как непреложный факт: они не вскочат на подножку. Даже если Дарлтон преуспеет, их это уже не коснётся. Никак... Так считал майор Эндрю Дарлтон - и ошибался. Через четыре с половиной месяца после его дня рождения началось Восстание в Бомбее. От имени инсургентов выступал некий Комитет Свободная Индия, о котором прежде толком никто и не слышал. Большинство из числа поднявшихся на бунт людей и само не разбиралось что там за политические требования выставили их формальные руководители: их вывела на баррикады безработица, нищета и даже застарелые кастовые противоречия, к которым администрация колонии едва ли имела хоть какое-то отношение. Почти наверняка всё окончилось бы достаточно традиционной акцией неповиновения, агитацией в пользу отказа от жалованного гражданства, да бойкотом британских учреждений с одновременными попытками выстроить собственную параллельную систему управления. Вот только у мятежников, помимо толп бедноты, оказалось в наличии сплоченное и решительное вооруженное ядро. Мало того – совершенно сенсационно обнаружилось, что боевики Свободной Индии имеют в своём распоряжении найтмеры, причём собственной оригинальной конструкции! 4-й маневренный полк королевского бронекорпуса был в ряду других частей и соединений Индийской армии послан на помощь бомбейскому гарнизону. Готовился решительный штурм занятых неприятелем городских кварталов – а бунтовщики контролировали по меньшей мере 70-75% территории Бомбея и продолжали малыми группами под покровом ночной темноты, либо днём под видом гражданских просачиваться дальше. Во главе угла в предстоящей операции стояла политика: восстание требовалось как можно скорее подавить, пока оно не воспламенило всю колонию, а особенно глухую сельскую местность, которую придётся зачищать долгие месяцы. Уж лучше одна тяжелая, разрушительная, но короткая схватка! Призрак 1857 года, Восстания сипаев владел умами генерал-губернатора и высшего командования, так что солдатам III и IV корпусов предстояло умыться кровью, продираясь через паутину улочек. 4-й маневренный полк концентрировался в бомбейском пригороде Бхиванди – вне прямой видимости мятежников. Предполагалось, что в условленный момент его стремительно перебросят на небольшой плацдарм у Пунд-роуд, который удалось удержать на севере района Калва: оттуда найтмеры будут наступать на юг, отсекая Новый Бомбей от Старого города. Полковник Николсон полагал, что только этого враг и ждёт, а потому в инициативном порядке разрабатывал альтернативный план: пехота должна просочиться в зелёную зону у озера Вихар и национального парка Кришнагири, завязать бои за район Бхандап, а когда противник примется стягивать туда подкрепления, бронеполк нанесёт удар напрямик – от Кашели через Тхане на Малунд, чтобы в итоге закрепиться между озером Поваи и морем на фронте в 5 километров. Там можно будет выдержать неизбежный контрудар и следующим броском наступать уже к самым Воротам Индии. Дарлтон на правах главного помощника командира с головой погрузился в процесс подготовки. Прорабатывался основной маршрут движения – по Истерн Эксперсс Хайуэй – а также несколько запасных, налаживалось взаимодействие с артиллерией, батареи которой стояли в Даподе и Саранге, на части найтмеров демонтировалась система катапультирования, в любом случае бесполезная в плотной высотной застройке, а на освободившееся место по особому методу, разработанному вторым лейтенантом Сэвиджем, грузились дополнительные боекомплекты – на случай, если ударная группа временно окажется отсечена от снабжения. Тренировка по ориентированию, которая по настоянию Эндрю прошла на окраине Бхивади в Каматхаре, обобщение и доведение до каждого пилота всей информации, что удалось к настоящему моменту собрать, о неприятельской бронетехнике, выезд на рекогносцировку к рукаву Васай, чтобы оценить надёжность имеющихся переправ и те темпы, с которыми через них сможет проходить техника. Короче говоря, дел майору хватало с избытком. И он занимался ими: активно, уверенно, профессионально. К чему-то подобному Дарлтон готовился с самого Тибета. Пожалуй, какая-то часть Эндрю даже радовалась тому, что вот разгорелся этот мятеж, вспыхнул огонь, повалил дым – сейчас, когда он ещё в силе, крепок, как старый дуб, его умение и опыт не угаснут бесполезно. Они пригодятся. О да! Дьявол раздери, они пригодятся! Но вот другая часть… С изрядным удивлением прямо посреди всей ни на минуту не прекращающейся суеты, где майор выступал организующим началом, эдаким швартовым кнехтом, к которому крепились другие бойцы полка, обретая спокойствие и ясность, Дарлтон, ветеран, буквально воедино сросшийся с армией, понял, что боится погибнуть. Из-за гластонцев. Сирот, о которых Эндрю не прекращал думать, даже обсуждая с командиром роты самоходок параметры будущей артподготовки. Впрочем, это новое чувство вызывало именно изумление от своей новизны, а не растерянность или стыд. В нём не было ничего позорного, на что чутко среагировала бы совесть майора. Страх не сковывал, не мутил ум – скорее наоборот, дополнительно мобилизовывал. Дарлтон просто твёрдо, как закон, непреложный императив, знал: он обязан выжить, вернуться отсюда назад, и сделать для этого всё возможное, исключить любую ошибку. У него есть ещё неоконченное дело! Нельзя ему так просто сбросить его со спины, спрятавшись в могилу… Эта мысль стала для Эндрю допингом. Когда другие выдыхались, он черпал в ней энергию. Нельзя умереть! А значит надо не просто победить, но с запасом, резервом, перехлёстом! И для этого нужно поработать… Выложился на максимум? Хха! Бери и делай ещё. Потому что тебя ждут. Ты нужен. Обязан приехать в Гластонский приют и там с чуть заметной улыбкой рассказать о том, как… да мало ли: что-нибудь точно будет! Майор Дарлтон выстроил себе настоящий незримый редут, нерукотворную крепость против Костлявой. Эндрю хотел жить – и именно поэтому готов был с презрительной невозмутимостью плюнуть смерти точно в костистую плешь, в каком бы обличии та ни попытайся к нему явиться. Их бросили в атаку 16 июля, утром в среду. По замыслу полковника. В самое пекло, в настоящий ад. Половину суток прорвавший полк, а вернее примерно две трети оставшихся в строю машин, дрались в окружении в Восточном Малунде. Старина Николсон, которому пришлось покинуть подбитый свой подбитый Глазго, получил пулю в правое лёгкое и едва не захлебнулся кровью. Но они выдержали. Их деблокировала пехота одновременным ударом с двух сторон: от озера Талси и с севера, от Джамбли. 4-й маневренный вышел на намеченный рубеж. Потом было постепенное прогрызание вдоль Истерн Экспресс Хайуэй, жестокая резня за выход к реке Митхи, что позволило рассечь неприятеля, отрезав все районы, располагающиеся вдоль западного побережья. И, наконец, рывок к заливу Бэк. В сражениях 16 – 30 июля майор Дарлтон лично подбил в своей боевой машине четыре вражеских найтмера - и он же возглавил полк после ранения командира. Именно части 4-го бронеполка водрузили Юнион Джек над отелем Тадж Махал Палас – штабом Свободной Индии, поставив точку в сопротивлении врага в районе прежних Семи островов Бомбея. После этого организованное сопротивление неприятеля в городе прекратилось, распавшись на отдельные очаги. Их зачистка окончилась ещё через три дня. И тогда же полковник Николсон, который, чуть только оклемавшись, настоял на своём возвращении в полк, сообщил Эндрю, что он в числе других отличившихся бойцов должен быть награждён орденом Британской империи. Более того, со слов Николсона на Дарлтона обратила внимание лично принцесса Корнелия, так что перед ним теперь открываются самые широкие горизонты. С полковником беседовал рыцарь Её Высочества – сэр Гилфорд. И Николсон дал Эндрю самые лестные рекомендации. Потом был ещё один разговор… Короче говоря, то, что майором тебе осталось ходить недолго – дело решенное. А вообще готовься к отъезду в Метрополию: формируются три новых маневренных полка – и как минимум у одного из них за старшего будет не хлипкий дворянчик, но настоящий мужчина! Николсон не скрывал радости и гордости за своего протеже. А Дарлтон слушал его, испытывая, наверное, самое сильное смятение за всю свою биографию. Какой-то год назад он и мечтать бы не смел о таком карьерном рывке, однако теперь… Эндрю выжил. Войне и погибельному огню не позволил нарушить внутренне данное обещание. Он сражался на этот раз не только за империю, но и во имя чего-то ещё. А точнее кого-то. Вместе с ними, гластонцами, майор сидел в кабине, продирался через переулки, вылезал со своей машиной из-под обломков дома на Рейнолдс-роуд. Он рассказал бы им об этом, разделил с ними свою награду в тот день, когда они сами впервые сядут за штурвал найтмера. Но выходило совсем иначе, не вместе, а вместо: эмалированный крест с золотым профилем короля и девизом «За бога и империю» в воображении Дарлтона приобрёл блеск иудиных серебряников. Если он уедет из Индии… Эндрю говорил самому себе, что не забудет о сиротах и в Метрополии, а новое место и звание даст ему дополнительные возможности, чтобы позаботиться о них, но как слабо звучал этот довод! Награждение состоится завтра. Его будет осуществлять непосредственно Британская Львица, прибывшая накануне в Бомбей. Майор не спал пол ночи, то проваливаясь в глухую темноту, то выпадая из неё. А утром… он понял вдруг, что именно должен сделать. Вся пресса колонии освещала торжественную церемонию. Ровные ряды солдат и офицеров выстроились посреди наскоро расчищенной от завалов и обломков площади возле Врат Индии. Реяли знамёна. Генерал-губернатор и командование Индийской армии разместилось под широким расписным паланкином. Однако главная роль в действе отводилась Корнелии Британской, выступавшей в качестве представителя Имперского генерального штаба и одновременно правящей фамилии. Называлась фамилия, зачитывался приказ – и очередной награждённый выступал вперёд из своей шеренги, чтобы Её Высочество лично прикрепила заслуженный крест или звезду ему на грудь. Как вдруг посреди чинного и красивого ритуала разразился скандал: один из офицеров остался в строю – он отказался принимать орден из рук принцессы! Эндрю Дарлтон был этим офицером. Он хотел закрыть глаза. У него не желал раскрываться рот. То, что должно было произойти, противоречило всему, что майор считал незыблемым, во что верил и чему присягал. Эндрю намеревался – невольно, превратно истолкованный, но всё-таки встать в глазах других в оппозицию к армии! То есть в каком-то роде самому себе. Её Высочество поравнялась с ним. Дарлтон хорошо знал её облик, но теперь получил возможность рассмотреть вблизи – только сейчас, прежде мешало слепящее солнце. Корнелия держала правую руку за спиной, левой чуть поправила волосы. В ней чувствовалось что-то кошачье – не зря ей дали прозвище Британская Львица. Красивая, гордая. Внимательные глаза. Она глядела ему прямо в лицо. Принцесса сияла, дышала одним счастливым духом с войсками, уничтожив, сократив до нуля всякую дистанцию между собой – дочерью монарха – и ими, пушечным мясом, которое не так то давно шло по расхожей цене всего в 40 шиллингов (именно столько получали добровольцы в прошлом веке). Она назвала его имя и званий. А Эндрю не тронулся с места… - Я благодарю Ваше Высочество за оказанную мне честь. Однако не могу принять её. Корнелия посмотрела на него изумлённо и строго, хотела, кажется, что-то спросить, но вместо этого отчеканила холодно: - Что ж, это ваше право, - и двинулась дальше. Дарлтон плохо помнил, как всё было дальше. Кровь стучала ему в виски громче полковых барабанов. А душу жёг взгляд полковника Николсона, где гнев мешался с почти детским удивлением: он едва не выпал из строя, косясь на майора. Только когда церемония завершилась, Эндрю окончательно овладел собой. Знал – надо, просто нужно: живо, во что бы то ни стало, давя любые эмоции. Потому что был уверен – для него всё только начинается. И не ошибся. Стройный и длинноволосый мужчина в очках появился, когда Николсон высказал едва ли половину того, что он думает о поступке Дарлтона. Эндрю сносил все обвинения молча. - Майор Дарлтон? Я – Гилберт Гилфорд, рыцарь Корнелии Британской, в настоящий момент выступающий как её порученец. Извольте проследовать за мной. Её Высочество желает вас видеть. Эндрю повиновался, отдав посланнику честь. Тот на воинское приветствие не ответил. В сопровождении Гилфорда Дарлтон, миновав пост охраны, прошёл в штабной сухопутный крейсер, стоящий на углу Генри-роуд и набережной. - Подождите здесь. Её Высочество скоро подойдёт, - с этими словами рыцарь Корнелии Британской ушёл, оставив Эндрю одного. Майор понимал, что вот сейчас должна будет решиться его судьба. Но страха не было. Стыда тоже. Разве только досада, если всё в итоге окажется бесполезно. Хотя… В любом случае всё не зря. Потому что правильно! А Дарлтон… Худшее, что может случиться – его разжалуют. Выпрут из армии. Что ж, это – часть правил игры. Если ты хороший офицер, то должен проявлять инициативу. И нести ответственность. В правоте своей майор был уверен твёрдо. Гластонцы покажут себя, если дать им шанс! Пусть в невеликой степени, но усилят всю армию Империи. Ты это видел – твой долг был об этом заявить. К дьяволу всё! Семьи, честь которой можно поставить под удар, близких людей, на которых могла бы лечь тень его публичного позора, у Эндрю не было. Разве только старая добрая мадам Памкинсон, наверное, ужаснётся, да всплеснёт руками, когда узнает, что её квартирант больше не майор и не сэр. Но наверняка простит. Съезжать от неё Дарлтон не станет – всё равно основная часть дохода у него давно уже проходит по лесной, а не полковой бухгалтерии. Будешь отставник. Может даже какую вдовушку себе в итоге найдёшь на старости лет – они, говорят, любят таких: крепких, молчаливых мужиков с мощными волосатыми руками. По настоящему стыдно Эндрю могло бы быть только перед самими сиротами. Его гластонцами. Если бы он прекратил борьбу. Но нет, бомбардировать ответственных лиц бумагами Дарлтон пообещал себе не переставать до седин. Совесть у него останется чистой. А сейчас… Остаётся только ждать, верить, готовиться и… улыбаться. Да, чёрт дери! И Эндрю всё напевал себе под нос строку припева из солдатской песенки, с которой он когда-то маршировал из Калимпонга и через Бутан на Лхасу: засунь свои проблемы в старый вещмешок и улыбайся, улыбайся, улыбайся! В промежутках Дарлтон пытался следовать раз за разом повторяемому им же совету и растягивал губы в улыбке. А потом появилась принцесса. Она вошла к нему быстро и просто, без какой-то предваряющей подготовки. Широкий шаг, размашистый поворот – и резкий, хлёсткий, будто удар бича, вопрос: - Майор Дарлтон. С каких пор вы считаете, что слишком хороши для ордена Британской империи? Или, возможно, вас тяготит некое преступление, в котором вы не отваживаетесь сознаться? - Ни первое и ни второе, Ваше Высочество. Я отказался от ордена, поскольку знаю, что есть другие люди, куда больше нуждающиеся в награде – и достойные получить благодеяние из ваших рук. Мой долг был сообщить об этом Вашему Высочеству. - И у вас имелось множество способов это сделать. Вы могли обратиться письменно, искать личной встречи, но вместо этого… - Это был самый надёжный способ привлечь ваше внимание. - Что ж, поздравляю, вы добились своего. Только вот результат вам едва ли понравится. Вы осознаёте серьёзность своего поступка, майор? - Да, Ваше Высочество, - Эндрю постарался говорить медленно и спокойно. - А по-моему нет! – отчеканила Британская Львица, - Вам приходило в голову, какой эффект случившееся может оказать на настроения нумерованных в городе? Вы бросили тень на итог всей нашей операции. А ещё, что даже важнее, на своих товарищей по оружию. Вы не один сегодня должны были получить заслуженную награду, Дарлтон. Другие с замиранием сердца стояли в строю, ожидая той самой минуты, когда прозвучит их имя. Вы сорвали церемонию, которая должна была стать моментом триумфа для всех проявивших доблесть бойцов и командиров, испортили им праздник победы, её вкус! Журналисты, зеваки и сплетники, все теперь станут говорить не об их подвиге, а о вашем демарше! По-вашему, другие бойцы не заслужили кровью права на то, чтобы их час славы был именно им, а не поводом для газетных зубоскалов поупражняться в ловкости? Откровенно говоря, с этой стороны Дарлтон на дело вообще не смотрел. Возможно потому, что ему самому было бы, что называется, положить чего там пишет своим не в меру прытким пером какая-то штатская штафирка. Ни у кого из ребят майор их чести и заслуг не отнимал, никого в своё дело не впутывая. Тем не менее, чуть помолчав, Эндрю ответил принцессе всё тем же спокойным и чуть глуховатым тоном: - Заслужили. - Вы не умеете предвидеть последствий своих решений, не научились за годы службы надлежащей дисциплине. Мне представляется, что таким людям не место в офицерском корпусе армии Британской империи. Однако… я готова дать вам шанс объясниться. И Дарлтон, уже не чаявший такой возможности, принялся рассказывать. Обо всём: детском доме, возглавляемом генералом Карлайлом, его обитателях и своём замысле. - …и прошу организовать их обучение, а затем зачислить в ряды Королевского бронекорпуса. Если Ваше Высочество считает, что я заслуживаю награды за свои действия на поле боя, то ваша благосклонность к гластонским сиротам будет лучшей из всех. И куда более ценной для Британии, чем блестящее украшение, которое один майор сможет повесить себе на мундир. Если же вы намерены покарать меня за то, что произошло сегодня, то пусть ваш гнев не коснётся воспитанников Гластонского приюта. Я участвовал в двух кампаниях, считая нынешнюю, отдал свой долг стране и королю - и с готовностью оставлю вооруженные силы, зная: на мой пост придёт смена. Но ни возможность наказания и позора, ни, напротив, орденское золото, не заставят меня позабыть о тех, кто сидит, будто в скорлупе, за стенами дома призрения, выпадает оттуда в жизнь недоученным птенцом, при том, что может и должен летать! Последние фразы своей небольшой речи Эндрю говорил, повысив голос - так громко, как делал бы это на плацу. Он и ощущал себя так – теперь, наконец, выступившим вперёд из строя. Майор Дарлтон расправил плечи, выпрямился во весь рост. Эндрю не любил актёрство и позу, никогда не лицедействовал сам. И всё же здесь ему показалось, что это будет правильно. Дарлтон говорил с Корнелией так, словно бы та была кем-то вроде полковника Николсона: не то чтобы нагло, но требовательно. Напористо. Не как, по сути, простолюдин, сэр от дорожной пыли и солдатских сапог, с принцессой империи. На равных: офицер с офицером, пускай и страшим по званию. Чего это ему будет стоить? Плевать! Главное сделано. Британская Львица ознакомилась с его предложением, узнала о гластонцах. Сейчас всё в её воле. Уж теперь осторожничать ради каких-то там возможных послаблений наказания – это не бойцом быть, а слякотью. Пусть видит – Эндрю Дарлтон цену своим словам знает. - Я услышала вас, майор. Однако у меня осталось ещё несколько вопросов. Главный из них заключается в следующем: вы предлагаете посадить этих юношей из приюта за штурвал Глазго и Сазерлендов и берёте на себя полную ответственность за результат – но готовы ли они сделать то же самое? Если я правильно поняла, вы до сей поры держали свой проект в секрете от воспитанников приюта. Будут ли они, получив возможность стать пилотами, сознавать, что не просто участвуют в занимательном приключении, что не манна просыпалась на них с небес? Способности и потенциал важны, ещё более значимо желание учиться и совершенствоваться. Но в основе всего лежит мотивация. Эти ваши гластонцы - будут ли они понимать не только устройство найтмера, но и в чём состоит их долг? - Я ручаюсь за них, - отозвался Дарлтон, не раздумывая. - Превосходно. Но в каком качестве? Кто вы им? Майор понимал, что именно имеет в виду принцесса. И умолк, неспособный дать ей твёрдого и ясного ответа. Какие узы соединяют его с гластонскими сиротами? С чего он вообразил, что может судить не только о том, каковы они есть сейчас, но и какими станут в будущем? Эндрю приложил много сил для того, чтобы распахнуть перед гластонцами двери, поскольку сами они были на это неспособны, не имели такой возможности. Из сострадания, человеколюбия, каких-то глубоко личных мотивов – и мало ли почему ещё. Это может вызывать у Корнелии уважение – или недоумение. Не имеет значения. В конце концов, есть и более самоотверженные и необычные филантропы на свете. Другое важно Британской Львице. В будущем, когда не станет несчастных детей, нуждающихся в помощи, а вместо них появятся молодые пилоты, имеющие все основания считать себя исключительными – ведь подобного отступления от правил никогда и ни для кого больше не делалось: останутся ли они с Дарлтоном связаны друг с другом? Слабые сироты и большой, сильный, внушающий чувство уверенности человек, видавший виды – или уж точно выглядящий так со стороны. Первых непременно будет тянуть ко второму. Просто потому что он – такой, потому что это то, чего им недостаёт, потому, что только Эндрю и есть – больше не к кому. Майор – их эльф Санта-Клауса. Сейчас они поверят ему, пойдут за ним. Потому что хотят верить в чудо и о нём мечтают. Но когда оно произойдёт – что тогда? Останется что-нибудь? Если гластонцы правильно воспитаны, то, несомненно, будет благодарность. Однако её как таковой мало, чтобы проложить мост между двумя берегами, на одной стороне которого свои, а на другой – остальные. Дарлтон станет прошлым для бывших питомцев генерала Карлайла. И туда же канут все его ручательства. Так могла, должна была смотреть на вещи Корнелия Британская. У неё не имелось поводов думать обо всём как-то иначе. Она не видела, не присутствовала. А Эндрю знал – нет, неправда! Всё не так – есть и будет! Потому что… Дальше мысль обрывалась многоточием. Не в пустоту, нет – скорее как пирс, уходящий в синюю ширь моря. Каждая точка раскрывалась воспоминаниями, чувствами, опытом. Тем, что не позволяло майору Дарлтону хоть немного усомниться в маленьких возрастом и ростом, но в чём-то уже по-настоящему больших людях, с которыми ему довелось познакомиться и сблизиться. Эндрю знал – но не мог поверстать свою уверенность в конкретные доводы, сжать их в острыми копьями бьющие в цель аргументы. Как объяснить всё принцессе, когда это просто было им прожито? Британская Львица не станет выслушивать историю, описание детских забав, пересказ разговоров. Задан вопрос, предполагающий короткий ответ – точный, лаконичный. Только так он прозвучит убедительно. Дарлтон стоял, понимая, что пауза затягивается. Ему хотелось отвернуться от Корнелии, не видеть её испытующего взгляда. Если он так и останется молча торчать перед нею, то пусть лучше земля разверзнется под ним, провалится куда-нибудь в самый центр преисподней! Там будет полегче, не так жарко… Так подумал Эндрю, сгорая от стыда. А потом к нему пришло слово. Одно. Единственное – и стоило ему появиться, как пропали все остальные. Самое верное. Всё объемлющее собою. Более важное, чем весь этот разговор. И оно уже есть! Вне зависимости от решения Корнелии Британской, обстоятельств, времени. его из него уже никак не изъять, ничем не вытравить. Никому и никак. Оно будет с ним всегда. Оно и есть майор Дарлтон. То, кем он стал, как он ощущает себя. Чего не выбирал, но теперь принял полной волей. - Я… я их отец, Ваше Высочество! - Вот как? Вы действительно готовы стать им? Для всех из них? – принцесса говорила прежним строгим тоном, но Эндрю успел заметить кое-что. Её глаза. Взгляд Корнелии Британской буквально за мгновение резко потеплел. - Да! Дарлтон хотел было прибавить что-то ещё, но прежде, чем он успел это сделать, принцесса чуть приблизилась к нему, подняв в останавливающем жесте правую руку. - Достаточно, майор. Не продолжайте. Решение об усыновлении гластонских сирот – это сугубо ваш выбор. Я буду говорить лишь о том, что непосредственно касается вооруженных сил. Признаюсь, мне уже давно не доводилось сталкиваться со столь же странными и необычными вещами.., - Корнелия ненадолго умолкла, - Так или иначе, скажу прямо: то, чего вы хотите, совершенно фантастично. В армии Британской империи нет подобных прецедентов. Это противоречит всем требованиям, как документов, так и традиции. У меня нет никаких сомнений в том, что если вы попытаетесь и дальше единолично выступать со своей идеей, то столкнётесь с мощным сопротивлением. Которое в итоге, уничтожит вашу карьеру, Дарлтон, если только вы не отступитесь. Итак, майор. Вы по-прежнему настаиваете на том, о чём просите? - Да, Ваше Высочество! - Тогда вы можете рассчитывать на мою помощь. - Что!? – Эндрю так ошалел от услышанного, что совершенно позабыл обо всех приличиях. Британская Львица, проигнорировав бестактность, улыбнулась ему в ответ: - Иногда, Дарлтон, наш долг, наше понимание пользы для армии и страны заставляет нас переступить через косность традиции и сухость устава. Ваше предложение может принести немалые плоды. Сами вы продемонстрировали самоотверженность, продиктованную стремлением добиться справедливости. И ещё нечто большее… То, что заставило меня увидеть перед собой подлинно благородного человека. Я доверяю вам, майор. А потому не вижу причины не удовлетворить вашу просьбу. Выпускникам Гластонского приюта будет разрешено поступить в Королевскую военную академию в Сандхёрсте и стать пилотами найтмеров не будучи рыцарями. Полагаю, у коменданта академии генерала Марстона не возникнет возражений, когда он получит моё обращение – тем более, если за новых курсантов поручится родственник. - Благодарю вас, Выше Высочество! - Полно, Дарлтон. Тем более, что для начала я установлю вам своего рода испытательный срок. Один год. Если по его итогам группа гластонцев продемонстрирует хорошие результаты, зарекомендует себя с лучшей стороны перед преподавателями, принятое сегодня решение станет окончательным. В первом потоке, благо сейчас уже последний месяц лета и официальный приём в академию окончен, а все вакантные места – заняты, курсантами Сандхёрста станут только несколько человек из числа старшеклассников приюта. На большем я не возьмусь настаивать. Точную цифру мне пока назвать сложно, но исходите из того, что она будет существенно меньше десятка. Вы сами произведёте отбор достойных кандидатов. Думаю, лучше вас с этой задачей не справится никто. Уверена, вам найдётся что обсудить… Да и о другом: от ордена вы отказались, причём публично, так что его у вас не будет… - Разумеется, Ваше Высочество. - А потому за смелость и рвение я произвожу вас в полковники, Эндрю Дарлтон. Минуя звание. Со временем вы сделаетесь командиром нового полка Королевского бронекорпуса, бойцами которого станут бывшие учащиеся Гластонского приюта. А до этих пор – поступаете в моё распоряжение! - Так точно, Ваше Высочество! - Вы свободны, Дарлтон. Через месяц жду от вас отчёт о том, как ваши сыновья освоились в новой роли – и их первых успехах… Так сказала тогда Эндрю Британская Львица. И они пришли – эти успехи. Гластонцы не подвели отца… Эндрю Дарлтон вернулся из воспоминаний в действительность. Спокойным. Отец не имеет права нервничать при сыновьях. А они вот, здесь – он оглянулся и увидел своих ребят на найтмерах: строго держат дистанцию, всё как надо. Все войска стоят идеально ровно. Суеты пропал и след. …А вот и она - на галерее, вот идёт, вот садится на белую кобылицу, подведённую Гилфордом. Статная, величественная. Его принцесса, его Командир, которая поверила ему тогда, два года назад, и с тех пор он не имеет права её подвести. Взмах руки Корнелии – и громыхает, заставляя воздух дрожать, холостой залп орудий с кораблей в бухте. Сразу же следом загремели барабаны: Марш британских гренадёров. Всё приходит в движение: шеренги пехоты, найтмеры, тягачи с артиллерией. Генерал Дарлтон выхватывает из ножен шпагу и, направляя её вперёд и чуть вниз, начинает чеканить шаг по Флит стрит. Следом маршируют три знаменосца со штандартами дивизий и один - со знаменем 16-го маневренного полка Королевского бронекорпуса. Полка Гластонских рыцарей. Его дети здесь, в одном строю с ним. Смотри на них, Одиннадцатая зона! Ну! Смотри!!! Раскрывай пошире свои узкие глазки! Где ещё есть такие парни, как мои мальчики!? Чувство гордости, до мурашек пробирающее, позволяющее не идти – землю крутить под собою ногами, овладело Эндрю. Идёт, идёт по Новому Токио парадным строем, отдавая честь Британской Львице, возглавляемая бригадным генералом Дарлтоном колонна…