Kleine

Гилберт выглядит злобно и по комнате он ходит крайне недовольный. Настолько, что Людвиг обнимает игрушку и незаметно прячется под стул, слушая внимательно и с интересом. Родерих заболел. Новость крайне неприятная, но не удивительная, судя по словам Гила. Работа с больными людьми означает появление любой болезни, которая передаётся при общении, и вот — Родерих лежит на кровати, закутанный во всё, что можно, и едва ли подаёт признаки жизни. Из них всех его жизнь выдаёт только хриплое, с присвистом, дыхание и дрожь всего тела от холода. Гилберт надеется, что это простуда. Родерих отвечает, что это грипп. Людвиг не понимает, о чём они. Не так давно Гилберт рассказывал, что так как они Страны, то и болеют редко или, если заболели, то быстро проходят этот этап страданий и продолжают работать, но так как Людвиг маленький, то ему нужно быть осторожным, ведь у него нет тех сил, которые позволяют его братьям чуть ли не целовать больных самыми страшными заразами. Поэтому у Людвига всегда должно быть тёплое питьё, шапка на уши, едва на улице станет холодновато, и теплая одежда. И Гил за этим следит как самый настоящий дракон, переживая за младшего даже больше, чем за самого себя. Сам Людвиг против такого — он хочет делать то, что хочет, включая поедания сосулек и прыжки по лужам. — Ты чего прячешься? — интересуется Гил, заглядывая под стул и доставая оттуда клюющего носом Людвига. — Устал? — Родя? — ребёнок указывает пальчиком в сторону хаотичного одеяльного клубка. — Родя болеет, мы будем его лечить, — он произносит это таким тоном, что Людвиг хмурится. Это больше напоминает плохое слово, которое в их доме нельзя упоминать. И всё же он топает за братом на кухню, внимательно наблюдая, как он роется на полках в поисках лекарств, которые в их доме не меньшая редкость, чем животные, которых притаскивает ребёнок. Животные — это мило, они тычутся мокрыми носами ему в ладони и показывают ему всю свою любовь. Правда всё это милое резко исчезает, едва Гилберт понимает, что к его младшему брату лезут те животные, которые людей избегают из принципа. И если собаки и кошки ещё приемлемы, то пришедший однажды бурый медведь, который перепугал своим появлением всех, включая самого Байльшмидта, не был нормой от слова совсем. Особенно когда огромная махина подошла тискаться к крошечному на его фоне мальчику. Какое благо, что среди белых волос седины не видно, иначе бы Гил действительно поседел до неприличной степени. Гилберт мешает какие-то порошки с водой, постоянно приглядываясь к цвету смеси, хмурится, но всё же пытается сделать всё правильно. Он не врач, он лишь наблюдатель, но вытаскивать Родериха из кровати ради того, чтобы он сам себе сделал лекарства — крайняя подлость. Поэтому он делает всё сам, под внимательным и беззвучным руководством Людвига. — Посидишь здесь пару минут? — просит Гил, трепля брата по волосам и уходя наверх, чтобы отдать Эдельштайну получившуюся кислую бурду белёсого цвета. Людвиг за пару минут успевает залезть на стул и постучать деревянной лошадкой по столу, ожидая каких-либо событий. Вместо появления настоящего коня он слышит шорох с обратной стороны второй двери, который привлекает внимание, заставляя слезть и подойти. — Кто там? — спрашивает Людвиг, шатаясь с пятки на носок. Скрежет-шорох чего-то по дереву двери прекращается. — Пусти меня, — глухо и рычаще раздаётся из-за двери, на что Людвиг качает головой. — Брат сказал не открывать, — точнее, он наказал это не делать, переживая, что младший брат из-за своего любопытства откроет дверь не самым приятным личностям или потеряется. Ни то, ни другое не прельщало Гилберта, даже наоборот, оно пугало. А Людвигу не нравится пугать своих братьев, он должен быть хорошим ребёнком. — А если я помогу одному из них? — Нет. — Даже если я предложу тебе милого котёнка не откроешь? Людвиг задумывается. Котёнок... — Нет, — уверенно качает головой он. Котёнок это хорошо, но Гил будет злиться и переживать. — Открой дверь, маленький паршивец! — по двери раздаётся громкий удар, который пугает ребёнка, отчего он начинает плакать. На плач прилетает Гилберт, быстро оглядывающий и ощупывающий брата на предмет повреждений, а после спрашивающий в чём дело. Людвиг трёт глаза кулачком и свободной рукой указывает на дверь. Байльшмидт открывает её, оглядывая пространство за дверью, но не находит никого и ничего, кроме длинных царапин на стене и дереве. Вместо разбирательств Гил берёт брата на руки, укачивая и обнимая. — Не бойся, я рядом, всё хорошо, — Людвиг обнимает его за шею и медленно затихает, беспокойно поглядывая на дверь. Он очень хороший мальчик, а за дверью был кто-то плохой. Это успокаивает. — Хочешь к Родериху? — Угу, — кивает младший. Он не хочет оставаться один. Каждый раз, когда он остаётся один, что-то происходит. Очень часто это что-то страшное и плохое, после чего он тем более не хочет один оставаться. С братьями безопасно, когда они рядом никто не думает его трогать, но когда Людвиг один, то он просто маленький мальчик, который не может дать никакого отпора, кроме как кричать и плакать. Спальня встречает его сидящим на кровати Родерихом, который нахмурившись пьёт выданное ему Гилбертом лекарство, и беззвучно ругается, едва Людвиг выпутывается из чужих рук и убегает к нему на кровать, из-за чего часть лекарства проливается на одеяло. На объятия Эдельштайн реагирует закатившимися глазами и лёгкими ответными объятиями, стараясь не дышать в сторону младшего, чтобы не заразить. Хотя, он и так скорее всего его заразит, с такой-то контактностью ребёнка. — Что случилось? — спрашивает Родерих. — Очередная хероборина напугала Лютца, — Людвиг кивает, соглашаясь с этим, и пытаясь свернуться в клубок под боком у брата. Родерих ничего против почти не имеет, пусть лежит. — Он может с тобой посидеть, пока я готовлю суп? — Да, — Гилберт кивает, треплет Людвига перед уходом из комнаты по волосам, а затем уходит обратно на кухню. Людвиг засыпает рядом с тёплым Эдельштайном спустя несколько минут, не замечая, как его укрывают одеялом и ложатся спиной к спине. Проснутся приходится спустя время от вкусного запаха, который будит аппетит, вынуждая открыть глаза и сесть, зевнув. Горячий суп ему не предлагают — Гил знает, что он не любит есть горячий суп, — но кусочек вареной курицы отдают без каких-либо проблем и упреков, хотя Родерих и сопровождает это своим обычным взглядом «перекусы плохо влияют на желудочно-кишечный тракт», который разбавляет громкий кашель в ладони, но все это стараются игнорировать, в том числе Людвиг, которого кусочек мяса волнует несколько больше, чем попытка понять, что это были за слова. К концу дня Родериху становится гораздо лучше — иммунитет Страны подавляет болезнь с максимальным напором, — Гилберт выглядит крайне уставшим, а Людвиг достаёт из подкроватного небытия очередную игрушку, которую отдаёт брату, чтобы тот её помыл. И с новой-старой помытой игрушкой он ложится спать, под тихую сказку на ночь и предсонные объятия, которые заканчивает подтыкание краёв одеяла, чтобы было теплее. Для Людвига это норма, но для других людей это маленький нонсенс — Гил не выглядит как заботливый родитель. Вот совсем. Но для Людвига он самый лучший родитель, пусть и брат. С этими мыслями он засыпает, уложив игрушку рядом с собой на кровати и покрутившись в постели пару минут. Родерих в соседней комнате, а Гилберт внизу. Так что он не один дома. Это успокаивает и позволяет уснуть, несмотря на то, что не так давно ему сказали, что пора учиться спать одному. Людвиг учится, пусть ему и бывает страшно. Если ему станет очень страшно, то он может прибежать спать к братьям, потому что его нужно учить, а не пытать сном в одиночестве. Полчаса ворочаний не приводят к тому, что он засыпает. Сна ни в одном глазу, поэтому он решает тихо поиграть, а потом уже заснёт. Даже после игры спать ему не хочется, и Людвиг вылезает из-под одеяла, тихо шагая на кухню, ожидая, что Гил будет там, но по пути на кухню его останавливает шорох из комнаты Родериха. Любопытство берёт над ребёнком верх, и он осторожно приоткрывает дверь, прокрадываясь в получившуюся щель. Ожидание того, что Родерих не спит и сейчас можно будет с ним вместе полежать, разбивается, когда Людвиг видит странную тётю на краю кровати, которая на его присутствие улыбается и тихо хлопает рядом с собой, приглашая сесть. — Не бойся, — говорит она таким тоном, что Людвиг действительно перестаёт бояться, но вместо того, чтобы сесть рядом попросту залезает к тёте на колени. — Тоже не спится? — Угу, — кивает ребёнок, смотря на то, как неизвестная мягко оглаживает ладонь Родериха, отчего у него на лице разглаживаются морщины дискомфорта. — Ты фея? — Нет, малыш, я лучше, — тётя треплет его по волосам, не показывая никаких плохих вещей или намёков на то, что хочет навредить кому-то. А если даже попробует, то Людвиг её укусит, да! — Твой братец помог мне, а я помогу ему. — Получается ты хорошая? — спрашивает Людвиг, шмыгая носом. — Очень, — тётя несильно его обнимает. — Пойдём я почитаю тебе сказку и ты поспишь. А завтра никому не скажешь, что я приходила, хорошо? Ребёнок кивает и уходит на руках незнакомки, не обращая внимания на то, что стоящая на тумбе возле кровати свеча показывает только его тень. Он ещё мал, чтобы понимать, что это не норма. Тётя читает ему его любимую сказку, поёт тихую и знакомую до дрожи колыбельную, а после целует в лоб и растворяется в комнате, едва он прикрывает глаза и засыпает, чтобы утром никому не говорить о странной женщине в комнате Родериха. С таким же стойким молчанием он шмыгает заложенным носом и кашляет в кулачок, слушая, как Родерих ругает Гила на чём свет стоит из-за открытого окна в спальне их младшего брата. Людвиг не говорит и о том, что Гилберт окно не открывал.