Укус ёжика

      Лукас не приехал на следующий день. А Линч не написал и коротенького сообщения, как-то очертившего бы между ними линию: прозрачную и тоненькую или же толстую и непробиваемую бетонную. Гордость внутри парня дралась с желанием довести дело, касающееся портала и возможности вернуть Джона, до конца. Однако затея постепенно казалась все безумнее, наравне с тем фактом, что Егор нераздельно связан с этим всем. Со смертью Джона, с которым, быть может, все было хорошо, если б журналист много лет назад не выцепил его из небольшой деревушки с вампирами. С абсурдными и непримиримыми чувствами, едва не вылезающими из протекающей черепной коробки. И Лукас уже готов был проклясть тот мрачный осенний день, когда он перелезал через забор и порвал джинсы. И дело было совсем не в джинсах.       Он злился на дядю, прекрасно зная, что в глубине души испытывает ничем не обоснованную, едкую, мерзкую обиду, мешающую нормально спать по ночам и смотреть в глаза людям днем. И около полуночи пересматривая видео со своей старой камеры, отданной Егором, парень все поглядывал на телефон в тщетной попытке увидеть вспыхнувший от уведомления экран, что так и не загорелся. Сосед по комнате предупредительно шикнул на него, чтобы тот сделал звук потише. И он все-таки выполнил просьбу, вид Линча, мелькающего в кадре, оставлял простор для патологической фантазии. Мысль, посещавшая его уже не раз, вдруг зажглась в голове настолько отчетливо, что кровь начала приливать к низу — Лукас негромко окликнул соседа по комнате и, не получив ответа, запустил руку под белье, нащупав теплый, начинающий твердеть член, но не убрал от себя камеру с лицом дяди, поставленным на паузу. Щеки окрасились в горячий пунцовый — все это было так неправильно и грязно. И каждое возвратно-поступающее движение кисти по стволу, каждый рваный вздох, приглушаемый сжимающимися губами так, что не хватало воздуха, были пропитаны ненавистью к себе и бунтующим желанием посмотреть, дотронуться, стиснуть Егора в объятьях, чтобы в этом приятно пахнущем хрупком мирке не чувствовать себя одиноким. — Ты в порядке? Ты точно в порядке?              Обеспокоенный голос дяди запечатлелся на подкорке. И даже старая чужая рубашка в красную клетку, небрежно висевшая на нем, не могла погасить спасительный ореол, кажется, видимый только мальчиком и жгущий пространство вокруг Линча отчаянной решительностью журналиста. Ствол в руке и горящие безрассудной смелостью глаза — видимое будоражило, а Лукасу чудилось, что это все происходило не с ним, не в этой жизни. Иначе почему он сейчас занимался тем, что Линчу даже в страшном сне не должно было присниться. И чертовски стыдно думать том, что стало бы, если б Егор узнал об этом.       Парень зажмурился в надежде просто сосредоточиться на каком-то физическом удовольствии, даже если где-то в душе было искренне плохо и противно от этих мыслей. — …Ну ты крутой, дядя Линч. Ну ты крутой!              Лукас усмехнулся про себя. Да, он определенно был таким. Сколько раз Линч спасал людей, рискуя своей жизнью, и порой совсем в одиночку? Сколько раз заходил в тупик, откуда практически невозможно было бы выбраться? И всё равно возвращался живым. Многие из тех, кто смотрят его, мечтали бы встретиться с ним, это точно. Егор популярный, такой храбрый, такой… заботливый и красивый. Как же Лукасу, наверное, повезло с таким дядей.       Семя излилось на неизбежно мокнущую простыню, разом сдернув с разума туманную пелену — сейчас нет настроения идти за салфетками. Лукас лежал так пять, десять, пятнадцать минут, а потом заплакал. Слезы не облегчили душу, парень уткнулся в подушку, откидывая очки в сторону, стараясь не шмыгать носом и вытирая новые порции влаги, скапливающиеся в уголках уставших глаз. «За что мне это?» — ураганом кружилось в голове, хотелось запихать все, что творилось внутри, в крепкий сейф, который никто никогда не откроет. Он напрасно чутко наблюдал за телефоном. Линч так и не написал. День прошёл зря. И Лукас был уверен, что завтрашний будет точно таким же.              

***

                    Пустота. Мертвенная, утягивающая за собой, в непроглядную тьму, пустота. Она накрыла журналиста под вечер, когда мысли неподконтрольным роем начали строить соты в мозгу, выедая для себя домики в ветвистых извилинах. Она искажала стены и пол, превращая собственный дом в аттракцион страха и паники. Она кусала ноги и руки, точно постельные блохи, сосущие кровь и оставляющие на теле невидимые мелкие кровоподтеки. Может, покажись прямо сейчас из-за угла темная макушка, ему бы стало лучше. Может, будь его совесть чиста, он был бы искренне рад видеть Лукаса и сегодня. Может, он написал бы ему сообщение и поинтересовался, как дела, однако… Линч этого не сделал, все больше вкапывая себя в рыхлую землю лжи. Но врал ли он только племяннику, оставаясь честным с самим собой?       Ведь Егор не хотел запускать портал, знал, что это слишком опасно. И если подвергать опасности Джона Линчу с каждым разом становилось все тяжелее, то Лукас категорически не должен был влезать в это болото. Непредсказуемость материи, перемещающей во времени, научила журналиста осторожности. Но зачем же было врать племяннику, давать фальшивую надежду? Ему явно сложно признаться, что присутствие Лукаса рядом, в его доме, стало понемногу замещать тот эффект от успокаивающих таблеток, без которых тело не ладило с головой. Егору страшно было называть это ломкой.              

***

                    Черный внедорожник осмотрительно останавливается возле инженерного колледжа. Студенты выходят лишь через полчаса, среди них — Лукас, о чем-то оживленно разговаривающий с рыжеволосой подругой. Хорошее настроение парня быстро сходит с лица, как только в его поле зрения оказывается дядин автомобиль. Ему на секунду кажется, что это лишь видение, нелепая галлюцинация, которую он словил после тяжкой ночной бессонницы. Очки щекочут переносицу, наконец заставляя поверить в реальность увиденного. Ноги сами несут его на парковку, тогда сомнения сразу рассеиваются.               — Что ты тут делаешь? — как только Лукас подходит, окно перед ним опускается: слишком стремительно, чтобы его пульс поспевал за сердцебиениями.               — Эй, полегче, — Егор выглядит слегка бледным, взволнованным, вцепившись в руль, как в спасательный круг. — Решил съездить в город за продуктами и за одно вспомнил про тебя, — взгляд Линча становится настороженнее, когда к машине подходит и Дана, одаривающая мужчину очаровательной улыбкой. Пальцы юноши скользят по полуоткрытому стеклу, нервно стирают невидимую пыль, пока девушка своим присутствием будто нарушает что-то очень хрупкое, важное. Лукас смотрит на дядю, косится на Дану, будто она здесь явно третья лишняя, однако он ничего не может с этим сделать. Появление журналиста слишком неожиданно и словно бы далеко не случайное.               — Мы… тоже собирались зайти в магазин, — какое необычное совпадение, думает парень.               — Я мог бы вас подвезти как раз, — Лукас поджимает губы и с немым вопросом оборачивается к подруге.               — Хорошо, это… очень мило с твоей стороны, — он тут же одергивает себя и заливается краской от той девчачьей глупости, что только что сморозил.                     Линч с натяжкой улыбается ему:        — Ладно, садитесь уже в машину.                     Лукас нервно отклоняется от окна, даже не заметив, как слегка прижимался к нему всё это время. Он поворачивается к Дане и кивает ей, открывая заднюю дверцу машины, и после того, как та садится, закрывает за ней дверцу, а сам устраивается спереди.       Линч чудится таким нереальным, как и вся эта ситуация. Не верится, что он мог просто так поехать именно в этот супермаркет у колледжа Лукаса, хотя неподалеку от его дома продукты можно было купить ровно с тем же успехом. Однако в эту минуту дядя целенаправленно ведет машину, за эти пять минут бросая несколько задумчивых взглядов на переднее сиденье рядом. От них становится не по себе — Лукас все же был очень рад его видеть.                    

***

                          Большие автоматические двери открывают после себя ещё больший вид на весь супермаркет, но теперь изнутри. Ещё немного и у Лукаса под руками уже хрипло наскрипывает по полу тележка. Линч высматривает себе что-то, и в то же время Дана закидывает парочку шоколадок сбоку от парня. Её рука внезапно ложится Лукасу на предплечье, что заставляет того отвлечься и взглянуть на толику прищуренные глаза.                     — Лукас у тебя… — её взор на мгновение смягчается, однако всего лишь на мгновение, а затем это сменяется что-то… странным, — всё в порядке? Ты до сих пор ничего не взял для себя.       «Да, точно», — и с этими словами парень направляется в другой отдел. И в другой. А затем снова в другой. Пока с полными руками вновь не натыкается на их пустующую тележку. И дядю Линча, с особым вниманием окучивающий прилавок с сухими кашами быстрого приготовления: жизнь холостяка сподвигла и не на такое.               — Овсянка с ананасом? — парень сбрасывает с себя груз шоколадок и полуфабрикатов в тележку, пристально рассматривая журналиста, не понимающего, чем племяннику не угодила его овсянка. — Ее же есть невозможно.               — Мне… нравится, — стушевался Егор, снова уткнулся в пестреющие небольшими пакетиками полки. Он явно был не в настроении.               — Хм, — Лукас аккуратно отодвигает железную перевозку, стоящую между ним и дядей, тоже начинает высматривать и набирает несколько овсянок с разными вкусами. — Тогда я попробую.               Кривоватая глупая ухмылка таранит рот парня, пальцы перебирают шелестящие упаковки, пока их плечи едва соприкасаются, и даже в таком положении словно бьют друг друга фантомным физически необъяснимым током. Вязкая, болотная тина в глазах Егора чуть просветляется, Лукас замечает, как по мужскому лицу напротив терпко катаются напряженные желваки, но одновременно с тем тот не отстраняется, не разрывает это их странное соприкосновение, незаметное для людей вокруг, но такое необычное для их взаимоотношений, границы которых то и дело колеблются — от абсолютного штиля до урагана, вбирающего в себя все вокруг.       Рука Линча тянется к трем выставленным перед ним пакетикам, останавливается, он наконец поднимает взор на Лукаса — открыто, решительно. Несколько тягучих секунд нужно, чтобы Егор все-таки продолжил спонтанное действие, размытым бликом отразившееся в очках племянника.               — Вот эту — точно есть невозможно, — его обжигающая серьезность чуть поубавилась, журналист выуживает из рук юноши кашу с изюмом и орехами, кладет на место, все еще оставаясь на месте, точно присверленный к земле здесь, рядом с Лукасом.                     Они стоят так, давая друг другу право отойти первым, однако никто этого почему-то не делает, не берет на себя такую ответственность. Кажется, Лукас еще никогда не был так близко к дяде, стоя с приоткрытым в наивном изумлении ртом. Эта колючая щетина, придающая ему иллюзорной строгости, эти зеленые глаза, неприкрыто смотрящие на парня как-то по-новому, по-особенному, слишком смело, с вызовом, зудящим под ложечкой. И эти сухие искусанные губы, плотно сжатые, словно ждущие опасности, угрозы, пугающими призрачными феромонами исходящей от племянника. Лукас — точно не по своей воле — все же решается сделать первый шаг, отойти, чтобы сложить взятое в тележку. Они идут к кассе в тишине, чудящейся Лукасу еще более неловкой из-за ноющего чувства чуть ниже пояса. Парень не смотрит на Линча, его черты раскачиваются где-то на грани между мертвенной бледностью и горячим, жгущим уши румянцем. Разве ты любишь кашу? — спрашивает Дана уже на кассе, когда они пробивают продукты.               — Очень люблю, — зрачки будто в больном нистагме пару раз прыгают от продвигающейся ленты к Линчу, который это, несомненно, замечает, цепко смотря в ответ, пока по его рту проходится немая незаметная судорога. Он знал, что Лукас никогда не любил есть кашу.                           И переднее кресло такое неудобное, твердое, сдавливающее, что парень поначалу думал сесть назад. И печка словно парит как не из себя, хотя отметку в двадцать два градуса он будто и не замечает. И мимолетные взгляды дяди саднят щеки, точно получившие крепкие щедрые пощечины. Стыд съедает мысли, хочется поскорее выбраться отсюда, не прощаясь и не смотря в глаза журналисту.               — Лукас, — слишком мягко звучит на фоне хлопка задней двери, выпроваживающей Дану. Обладатель этого имени трижды клянет вселенную, желая, чтоб звали не его, только не сейчас.                     Руки дяди осторожно вытаскивают из-за пазухи шоколадку, нагретую теплотой его тела, но еще не начавшую таять. Протягивают без права на отказ. Проходит целая вечность перед тем, как сладость наконец забирают — казалось, куда более неловко? Но их пальцы соприкасаются на доли секунды, чтобы потом быть взбудораженно убранными подальше, в карман.       Лукас выходит из машины, отстраненно смотрит на шоколадку. С карамелью. Его любимая. До сих пор стоящий член тянет, скулит с новой силой, умоляя об освобождении.