Символы и знаки

— Оми-чан, а сколько у тебя татушек? — Такахиро озорно сверкал глазами над бокалом пива. Десятым уже? Они торчали в баре часа два, пока Оми выплескивал на Такахиро концепты нового тура, и переживания по поводу, и навязчивую мысль, что выше он уже не прыгнет. Такахиро кивал, тянул пиво, а потом обронил: «И чего ты сам себе ограничения ставишь? Решишь, что круче не сможешь, так и будет. А если, напротив, поверишь в свою мощь, обязательно заберешься на куда более высокую гору». Это было просто. Максимально. Но Оми как перетряхнуло. Озарило. Страх ещё оставался, только теперь он указывал путь, а не ограничивал. Идеи попёрли стремительным потоком, доходя порой до абсурдных, и Такахиро лишь подогревал, подсказывая детали безумства. Оми смеялся почти без остановки, отмахивался от Такахиро, который доверительно склонился над столиком, втиснутым между столбами, и чувствовал, как пылает лицо. В баре к вечеру прибавилось народа — и стало ощутимей душно. Посередине очередной тирады Оми скинул с себя куртку и присосался к свежепринесённому бокалу. Тогда-то Такахиро и задал вопрос. — Не считал, — Оми хмыкнул и повертел свободной от бокала рукой, по которой татуировки струились мелкой вязью. — Разве каждая не особенная для тебя? — Такахиро наклонил голову и улыбнулся. — Я про каждый элемент своих могу тебе рассказать. В этом Оми не сомневался. И татуировки Такахиро представлял хорошо даже в сумраке бара и под одеждой. Муза, любовь, личность, семья — вот и все важные символы в жизни Такахиро. Вот и весь Такахиро по факту. — Ну не прикола же для набивал. — Да кто тебя знает, может, по пьяни. — Ни один уважающий себя тату-мастер не возьмёт клиента в состоянии алкогольного опьянения. — Вот не умничай, а, Оми-чан, — Такахиро сморщил нос и улыбнулся чарующе. — Расскажешь в приватной обстановке? Оми непроизвольно выпрямился, передернул плечами и махом допил пиво. Слизнул пену с губ. Такахиро внимательно за ним наблюдал и по-прежнему улыбался. Всё это было предсказуемо-ожидаемо. И не то чтобы Оми противился. Просто... Впрочем, неважно. — Я не прибирался, — Оми, запирая дверь, дернул головой в сторону гостиной. — Мне не привыкать, — Такахиро скинул ботинки, а кожанку пристроил на сгибе локтя. И с любопытством огляделся, будто в первый раз оказался в гостях. Хотя в этой квартире и правда —первый. Оми частенько переезжал, не давая себе осесть и застояться. Два года на одном месте — максимум. И всё же квартиры не слишком отличались друг от друга. Просторные, современные, с оборудованными кухнями. Что ещё нужно для счастья? — О, картина! — Местная. Но мне зашло, — Оми застыл рядом, ощущая тепло и одеколон Такахиро: что-то травянистое с резкой нотой апельсина. На картине в доспехах застыла дева, а за спиной ее ухмылялась Луна. — И почему я не удивлен? — Такахиро неуловимо приблизился вплотную, потерся носом о плечо. — Похожа на твою музу. — Думаешь? — Оми вытянул и вывернул левую руку, где выше локтя стилизованный месяц вспарывал кожу. — Артемида мне больше по вкусу. — Вот как, — Такахиро задрал голову и качнулся с пятки на носок, будто что-то прикидывая. А потом перехватил руку Оми, губами прикоснулся к татуировке и обвел языком. Нежно, остро. Стрельнул в Оми взглядом, в котором вспыхивал темный огонь. — Ты ведь знаешь, что пленяющий тебя свет Луны всего лишь отражение лучей солнца? Оми не успел ответить, да и не был уверен, что вопрос задавался вслух: Такахиро сместился на надпись чуть сбоку, чиркая по ней зубами и хмыкая, как если бы сумел прочитать. «Я дал обещание любить тебя вечно», — слишком двусмысленно, слишком о многом. Фраза, достойная адепта. А Такахиро изучал уже росчерк на сгибе. Поцелуй его жалил и щекотал. Только происходящее было совсем не смешным. Татуировки Такахиро легко расшифровывались и четко различались, а вот Оми специально выбирал без размаха и преимущественно надписи, чтобы это оставалось личным. Чтобы и самые ушлые внимательные фанаты не могли прочитать. Оми набивал их для себя, а не для публики. И сейчас словно стал опороченным. Горько отзывалось в сознании, что Такахиро делал всё не со зла. Из любопытства, из шалости — заглядывал в бездну, балансировал на краю. И утягивал следом. Мгновение спустя Такахиро перехватил правую руку, испещренную куда более сильно, и Оми захотел выдрать её — не получилось, только браслеты звякнули друг о друга. Пальцы Такахиро держали цепко, но не настолько сильно, чтобы ожидать потом синяков. — Ты такой самовлюбленный, Оми-чан, — Такахиро провел подушечкой пальца по автографу, впаенному в кожу. Фыркнул, прежде чем припасть: — Мне нравится. Ещё бы ему не... Оми цыкнул и высвистел воздух, когда Такахиро пустил в ход язык, проходясь по каждой закорючке, по каждой фразе. Пафосным, громким, идеально Оми отражающим. Носом потерся о дату — день, когда Оми решил, что хочет дебютировать сольно, когда решил голосом своим прославлять Луну. А потом Такахиро стал задирать рукав футболки, подбираясь к сокровенному и отмечая путь скольжением губ. Он прикасался долго, степенно, невыносимо. Казалось, запечатлевает слова, осмысливает строчки. Очень важные для Оми: «Помнить о том, что смерть близка, — лучший из известных мне способов не забывать: терять нечего». — Прекрати, — Оми потянул руку вверх, вывернулся, оказываясь в кольце рук Такахиро, прижимаясь спиной к его груди, мерно вздымающейся. На миг Оми почувствовал себя в безопасности. — О, и здесь татушка, — Такахиро выдохнул в загривок и прихватил кожу зубами. Отпустил, целуя, и снова цапнул. Толпы мурашек засуетились вдоль позвоночника. Господи, как можно было забыть... Оми закусил губу, задышал носом глубже. Такахиро прижал Оми к себе плотнее — запах апельсина стал резче — и положил голову на плечо. Довольно мурлыкнул в ухо: «Помнишь». И мучительно вычертил носом кривую линию по шее. Повторил языком. Его ладони плавно скользили по рукам Оми, по торсу вверх-вниз, а потом закономерно легли на пах. — Ты прекрасен, лунный жрец. Я поделюсь с тобой энергией. — Не пошли... — Оми запнулся на середине фразы и сглотнул вязкую слюну: Такахиро потерся о его задницу безыскусно и недвусмысленно. — Лучше топай в спальню... Такахиро мотнул головой и потянул на диван. — Светлое на темном, темное на светлом... Люблю контрасты, — он шепнул, будто делился великой тайной. Он был очень близко, горячий и твердый. Полетела футболка прочь, подпуская к торчащим соскам наглые пальцы. Джинсы с трусами отправились следом. Обнаженный и стискивающий кулаки, Оми топтался на месте. Хотел ли он продолжения? Хотел ли, чтобы Такахиро ушёл? — Обернись ко мне. Оми ощутил волну возмущения, тронувшую лицо: вот ещё! И вывернул шею лениво, постольку-поскольку бросая взгляд назад. И уткнулся в бицуху, украшенную татуировками: знак солнца, которое обрамляли перья, а в центре горел знак Такахиро. Энергия, сила, свобода, удача — Такахиро не боялся всё это олицетворять. И внизу кричащий, царапающий сердце девиз: «Я продолжу петь вечно о счастье». Всё это Оми давным-давно изучил. Но сейчас будто заново соприкоснулся. А потом Такахиро включил стерео — и на Оми обрушились звуки собственных песен. Под которые Такахиро с удовольствием разложил его на диване. Кожаном, мягком, слишком узком для увесистых тушек. Втиснулся между ног, тронул член, проводя по нему несколько раз, пока тот не окреп, и пальцами ощупал мошонку. Отозвалось жаром, волнующей волной внизу живота. К месту песня спустилась на тональность ниже, окутала тревожностью. А Такахиро щупал уже задницу, водил ребром ладони между ягодиц — жестко, сухо. — Где у тебя смазка, Оми-чан? — А то ты не знаешь, — Оми шипел и скрипел, так расходясь с глубоким высоким голосом из колонок. Такахиро лишь хмыкнул и потянулся, ныряя в стык между подушками и спинкой. Ожерелье с пером колыхнулось, тенью ложась на лицо Оми. Похожее ожерелье, Такахиро же и подаренное, Оми считал одним из своих сокровищ. И потому очень редко носил. Было бы ради чего... Пачку презервативов Такахиро вертел с таким удивлением, словно первый раз видел. Ну конечно, первый... Он любил говорить, что секс с ним — незабываем. Издевался, зараза. И нисколько не врал. Член Такахиро вводил мучительно, задрав ноги Оми к плечам. Давненько они не... Оми хмурил брови и ощущал бездну внутри. Темноту, с каждым мгновением наполняющуюся жаром. — Вот так, окей, комфортно? — Такахиро пыхтел, нависнув. — Да двигайся уже! — Оми зыркнул зло, и с губ посыпались стоны: Такахиро не нужно было упрашивать. Размеренность сменялась резкостью в такт песням, а может, наоборот, им в противовес. Толчками он, казалось, погружался всё глубже и глубже, порой чуть не складывая Оми пополам. Напрягался пресс, остро торчали коленки, а Такахиро не знал жалости и пощады. В откуп член его дарил чувство наполненности, головка задевала простату вскользь, но часто. Ладони скользили по груди и плечам, выступам локтей и соскам. Прятали татуировки. А ногти вычерчивали каждую из них вновь. И тело отзывалось дрожью. В мозгу вспыхивали искры. Мало с кем ещё так накрывало. Мало с кем так — уносило. И это особенно злило. — Оми-чан, а набьешь татушку, связанную со мной? Оми захотелось лающе рассмеяться. Они смотрели лайв третий час подряд, и после стеба над всеми и восклицаний «Крутота!», после ностальгических воспоминаний наперебой и досаждающих пометок «Здесь не дотянул, а здесь не туда повернулся!», после обуревающего шторма эмоций — тянуло спать. Оми и дремал, свернувшись клубком и положив голову на колени Такахиро. Отмечались на периферии звуки анкора, выхода «на бис», мощного, энергичного, а завершающегося всегда спокойной и вместе с тем вдохновляющей песней. Каждый раз они будто обещали, что это не последний, что ещё обязательно встретятся и громыхнут лучше прежнего, но сейчас пора расходиться по домам. И бывало, конечно, по всякому по ощущениям — и вдохновленно, и приятно устало, и задолбано, и растерянно. Однако никогда не хотелось удавиться и покончить со всем. Сцена пленила... И в вялотекущие размышления вопрос Такахиро врезался как камень в стекло. — Обойдёшься. — Ну, Оми-чан! Вот ты бука. Давай я тоже набью, связанную с тобой. Оми скептически на него покосился — будто Такахиро мог отказаться от жены и дочки, будто чернила, введенные под кожу, что-то гарантируют, — и снова разлегся на коленях. Проще было не циклиться на подобном, не увлекаться слишком сильно, но забирать сполна наедине. Такахиро недовольно сверху сопел. И пусть, отойдёт. Оми не собирался признаваться, что татуировка на шее уже ему посвящена.