Белый Морфо

      Первый мотылёк бьётся в грудную клетку болезненной щекоткой, разливаясь горьковатой пыльцой по гортани до тошноты, когда Никкаль запирается в своей комнате — её плечи мелко вздрагивают от обжигающего внутреннего жара — (появившегося случайно и ничего не имеющего общего с магическим огнем) — и внезапного волнения, когда привычный взгляд вновь окутал тёмной лентой вокруг девичьих запястий за обеденным столом.       Подчёркнуто отстранённая Никкаль ныряет глубоко в собственные воспоминания о таких же совместных завтраках и ужинах до того, как всё стало слишком сильно напоминать что-то неправильное: в них Ниалл улыбается мягко в хрупкий фарфор, лукавым весельем пачкая тонкие губы, пока рыжеволосая девочка, осмелев, жарко подбрасывает слова к потолку, захлестывая рассказом о невероятном цветке в оранжереи, который ей показал сам Ниалл.       Тогда у Никкаль на лице ещё полыхал отпечаток детского дома.       Теперь же она ловит ресницами образ ректора, запирает в груди неожиданно трепетно, и голос его разносится рокочущим шорохом, скользящим теплой дрожью вниз по ребрам, пока Никкаль цепляет взглядом золотистую нить шва на чужом вороте и взволнованно сжимает холодное серебро приборов.       Столовую накрывает пологом тишины, а, судорожно вздрогнувшая от опрокинутого на скатерть апельсинового сока, девчонка, не может понять, что именно с ней происходит.       На прохладе её кожи чётким контрастом ощущается жар мужской руки, когда Ниалл тянется к ней, взволнованной от терзающей близости, и касается хрустальных граней упавшего стакана, вскользь стирая янтарные капли белоснежной салфеткой.       Никкаль не может игнорировать восковые очертания его длинной ладони, неосознанно протягивая свою собственную в ответ, чувствуя кончиками пальцев чужое сердцебиение.       — Ты в порядке? — спрашивает Ниалл и смотрит удивлённо, и хоть во взгляде его мелькают отголоски долгих ночей с книгой легенд и сказок, когда маленькая Ника — ты можешь звать меня так, тебе я разрешаю, — засыпает у него на руках, завернутая в дорожную мантию, убаюканная теплом и размеренным биением сильного сердца — Никкаль находит в нём достаточно других эмоций, столь яростно необходимых её взволнованному сознанию.       И, поспешно извинившись, она прячется в тенях жилого крыла академии.       Мотылёк оседает узорчатым падением в распахнутую ладонь вместе с сухим кашлем, почти полностью закрывая собой дрожащие пальцы, а Никкаль смотрит на него долго, до острых всполохов под веками, пока белоснежные крылья не начинают расплываться перед глазами.       Подобных ему она видела в библиотеке, где на сухих листах фолиантов чернильными росчерками отпечатался старый рисунок.       Morpho Polyphemus.       Белый Морфо.       У Никкаль на запястье панически пляшет пламя — сонное и слишком слабое, чтобы сжечь светлый узор до мельчайшего пепла, растворить неуместную сладость ласковых прикосновений — от них слишком сильно веет самим Ниаллом, строгим и мягким одновременно, балансирующем на самой грани дозволенности, когда прощается и разрешается многое — но ещё больше остаётся за запертой дверью.       Прогулять лекции и вместо них спрятаться от всего мира в кабинете ректора, уговаривая его на дополнительные занятия — Ниалл тогда мрачно вздыхает, бросает тяжёлый взгляд, но кивает одобрительно, а Никкаль цепляется за его ладонь, позабыв об осторожности, и руками и магией — такой же острой и серьезной, как и он сам, — и едва не задыхается, потрясенная и восхищенная, когда их общее колдовство пронизывает пространство.       На её пальцах вспыхивает огненный бутон — воздушные потоки очерчивают границы слабого пламени, распаляя жар, подбрасывая искры до самого потолка, позволяя Никкаль наконец-то ощутить силу собственных способностей.       Ниалл не даёт рыжим лепесткам погаснуть, но полыхает цветок благодаря девчонке — их личный фокус, где магия связывается тугими узлами.       Это — можно.       Нельзя отыскать преподавателя в оранжереи поздно ночью, опутать крепкую шею жестом нежным и жадным, утопая в бесконечном омуте взрослой страсти, и захлебнуться стоном, когда сильные мужские ладони легко коснутся горячей щеки.       Никкаль испуганно вздрагивает, скидывая с макушки узорчатую пелену желаний — они горячим откликом скользят от судорожно вздымающейся груди к низу живота, разливаясь почти болезненным напряжением.       И рывком распахивает узкое окно, с треском ударяя хлипкой рамой о бетонную стену академии, позволяя белоснежному мотыльку в сгустившихся сумерках упорхнуть куда-то вверх.       Становится только хуже.       Сломанных крыльев всё больше, измазанных бурыми разводами, что кажутся в вечернем полумраке почти чернильными всполохами, а острый привкус ржавого металла окутывает и перекрывает собой все остальное, наполняя каждый вдох горечью.       Никкаль заглушает его ледяной водой, горячим чаем, ромашковым отваром, носит с собой бесконечные прямоугольники носовых платков, чьи яркие уголки выглядывают из карманов мантий       и продолжает жить на крохотных остатках столь необходимого внимания, рисуя улыбку поверх губ, и запечатывая веки глухой, жёстко ударяющей по рёбрам безысходностью.       Никкаль пропадает в оранжереи: ловит солнечные лучи зажмуренными глазами и косыми водными потоками из горлышка лейки, а сочные листья обнимают её в ответ — в них достаточно много Ниалла, его заботы и чистой любви, что крылья в лёгких перестают шелестеть, и Никкаль благодарно зарывается пальцами в податливую землю, разбивая мелкие комья, ласково укрывает паутинку корней бархатной подушкой       и продолжает ждать.       Вдумчивый прищур ясных глаз, ласковую улыбку гордых губ — Ниалл должен появиться совсем скоро.       Никкаль некрасиво краснеет — на её шее пятнами расцветают маки, спрятанные под высоким воротником, когда она сидит рядом с ним на диване до поздней ночи, как раньше.       Ниалл привычный, тёплый, спокойный, укутывает своим присутствием, сшивает отголоски детства и юности, вкус молока и мёда, цветочной пыльцы на кончике носа и кружевных манжет.       Никкаль зевает, разглядывая его пальцы, когда он касается обломанного уголка страницы, зачитывая вслух описания какого-то редкого растения — Ниалл уйдет искать его в полнолуние следующего месяца, куда-то на северо-восток леса, и рыжеволосая девчонка точно знает, что он возьмёт её с собой.       Сейчас же ректор захлопывает старый фолиант и мягко говорит, что ей пора к себе, а Никкаль цепляется за него жестом почти отчаянным, касаясь сухими губами его гладко выбритой щеки, оттягивая короткое расставание.       Они увидятся утром, в главном зале, затем на лекциях и вечером в оранжереи, но даже длинных предрассветных часов достаточно для одиночества       и окровавленных мотыльков, что раздирают короткими лапками нежную мякоть гортани, их приходится откашливать на ладонь с обломанными крыльями.       Никкаль нарушает правила: сбегает с занятий в деревню, уходит глубоко в лес, читает книги из запрещённой секции, бродит холодными коридорами после отбоя, и узкий язычок огня на её пальцах гаснет от сырых сквозняков.       Тогда взгляд напротив темнеет, становится острым и колючим, и Ниалл, почти нехотя, бросает в лицо Никкаль напряжённый шёпот — я надеялся, что могу доверять тебе, — впивается холодной ладонью в её предплечье, не сдержав вспышки гнева.       А девчонка вскидывает голову, сверкает влажными глазами, и вдыхает наконец-то свободно и глубоко — мотыльки под сердцем затихают, вглядываясь в причину собственного появления.       Мягкая кожа, утонченные изгибы бархата, напряжённая сталь тела — Никкаль жаждет смять подобную роскошь пальцами, обвить жёсткие плечи дикой лозой, оставить алый след поцелуя под мужской челюстью.       Ей почти хватает того, что есть: в тихой спальне боязливо спрятана его старая мантия, а ежедневных встреч даже больше необходимого — крылья в лёгких позволяют жить, доверительно-особенные отношения ректора и студентки сначала обрастают сплетнями — (лживыми, хотя Никкаль хочется хотя бы малой части того, что звучит отголоском шёпота среди одногруппников) — а затем перестают кого-либо удивлять.       Никкаль привыкает к подобному, считая самообман достаточным, довольствуясь малым       только вот под потолком в покоях Ниалла мелькают огненно-рыжие бабочки.