останешься ли ты в Аду?

      Со временем привыкаешь к тьме, во всех ее, мать твою, смыслах. Кожа настолько пропитывается этим явлением, что не находишь ничего лучше, чем принять участь без какого-либо остатка. Ты становишься чем-то бесформенным; просто существуешь с мыслями, с чувствами, которые не можешь больше выразить. Ты как бы есть, но тебя, по существу, нет. Нечто, что находится везде и всюду.       Так примерно ощущает себя Чон Ву в последнее время. Однако стоило ему заметить, что мысли у него стали очищаться до едкого белого. Будто по ним прошлись отбеливателем. Они стали совсем прозрачными, едва заметными. Пустыми. Ему кажется иногда, что перестал думать о чем-либо. Знает лишь то, что находится здесь достаточно долго, чтобы прекрасно понять одну вещь: рано или поздно это должно было случиться. Судьба подкидывает немало говна, и многие твердят о том, что с этими препятствиями ты как раз-таки и становишься человеком. Но какое дело до этого суждения, когда ты морально мертв? Какая к черту разница, какие там планы у судьбы на тебя, если из раза в раз ты сдыхаешь на привязанном металлическом стуле? Разве имеет сейчас это какой-то смысл? Ты — ничто. Ты — просто обтянутый кожей мешок с костями с какими-то химическими реакциями, которые смело называют «чувства».       Он точно не знает который час, какой день недели. Не было смысла в этом, если каждый день у один и тот же. Перед ним красовалась привычный старый ряд красочных объявлений на каменной стене. А потом перевел взгляд на лампы, излучающие бледно-желтый свет. Какое-то время у Ву в ушах трещал раздражительный бит, из-за которого начинали пульсировать раздражённо виски. Будто в голове кто-то бил по барабану. Эту мелодию включали ему до тех пор, пока у него кишки сами не скрутятся. Для тошноты. Звучание напоминает синтезаторные мелодии из 80-х, но с современным звучанием и более глубокой обработкой. Темп быстрый, и он заставляет вытаращить Чона свои опухшие глаза как можно сильнее, будто его сдавливал кто-то так сильно, что глазные яблоки готовы вывалиться из впадин. Мотив мелодии передавал до боли знакомый, столь же агрессивный, как и сам Ву, тон. И все это время на него смотрели кого-то из отморозков этого «жирдяя». Им нравилось видеть иссхошее лицо мужчины, который склонил голову вперед и молча наслаждался тишиной. Кратковременной тишиной. Он был рад простому затишью.       Человек, который издалека всегда смотрел на него, с маниакальной улыбкой восхищался, когда Чон выгибался в спине и начинал орать от звона в наушника. Ву был подобен угрю, которого кинули на раскаленную сковороду и наживую жарят. В какой-то момент он застывает в окаменевшей позе. И это продолжается ровно несколько секунд, после чего его начинает дергать всего. Ноги бились лихорадочно об кафель и складывалось ощущение, что он пятками скоро раздробит пол в крошки. Ногти впивались отчаянно в подлокотники металлического стула и единственное, что могло ему помогать в этот момент — это крик. Безудержный. Свирепый. Как у зверя.       Мучительное покалывание бегало по его коже, а в голове начинал усиливаться однотипных писк, увеличивающий свой напор в мгновение ока.       Как же он ненавидел это место. Этих людей. Но больше всего ненавидел то, что остался жив.       Мир вокруг начал искажаться, словно он оказался в туманном видении. Звуки, которые он слышал раньше, превратились в неразборчивый шум, а на смену им пришли непонятные вибрации, которые проникали в самую глубину его существа. Накатывает колющая мигрень и чувство, что на него выливают дочерта азотной кислоты. Частоты, которые ожесточенно мучали Чона, были высокими для человеческого восприятия. Они вибрировали не только в ушах, но и во всем его теле, заставляя органы дрожать и, чуть ли, не разрываться. — Прекрати…—вырвалось у Ву, плечами дернувшись вперед, — Прекрати… ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ! ДОНСОК!       Он точно знал, что он смотрит на него. Мучал, даже не притронувшись. Человек слабо приподнял уголок губ, когда полицейских начал с такой силой раскачиваться, что упал со стулом на бок и начал биться в конвульсиях. Ву становилось тошно, его тянуло открыть рот и выблевать остатки пищи, которую давали эти изверги. Чон начал моргать учащенно, но перед ним не исчезали яркие, мерцающие пятна, что образовывались в незамысловатые узоры. В груди жгло, как раскалённым металлом.       И в тот же миг звуки внезапно прекратились. Наушники свалились с его головы, а он оказался на холодном полу, охваченный нестерпимой болью. Разгоряченная щека прилипла к ледяном кафелю и единственной мыслью было то, что настала тишина. По подбородку стекали слезы, смешиваясь со слюнями, которые извергались из уголков рта у Ву.       Он не мог видеть человека, который приближался к нему из-за размытого от слез взгляда. Слезы гнева — вещь ужасная. Ву содрал в едва пульсирующее мясо свои губы, когда почувствовал, как над ним нависло тело. Огромное, мать твою, тело. Чон готов поспорить, что тот улыбался, словно только что показал ему величайшее чудо. Но как же он ошибся. Ошибся в Донсоке. Недооценил его. В глазах того был не восторг, а холодный расчет.       В воздухе пряно благоухало сырой землёй. От этого невероятного аромата, от которого хотелось блевать, нещадно щекотало в ноздрях, и слезились по-новой глаза. — Как тебе, парень? Мне показалось, ты испытал незабываемое удовольствие, —проронил это мужчина и не спеша снял с переносицы очки, чтобы протереть их уголком пиджака от следов пальцев.       Язык не поворачивался даже слово проронить. Он и так исчерпал лимит слов, когда кричал, нет, умолял того остановиться. Ву смотрел на темный коридор остекленевшими глазами и слышал лишь остаточные звуки того режущего писка. Невыносимо.       Любой бы на месте Чона мог давно уже умереть, но Ву пока ограничивался лишь рвотой и потерей сознания. Он сам удивлялся тому, как еще не умер, хотя неизвестно, что лучше для него было. Чон чувствовал, как холодный бетон проникает в его оголенные ступни. — Ну что, мистер полицейский, поболтаем или ты сегодня «вне зоны доступа»? — произнес мужчина с злобной ухмылкой.       Полицейский лишь сжал челюсти, его глаза метали лишь слабые искры ненависти, но выходило так никудышно и нелепо, что от этого только хохотать можно. Вот только шутки давно кончились и нет ничего смешного в том, как Донсок внимательно разглядывал измученное лицо смуглого мужчины. Свирепая пуля, которую Чон никак не ждал, вылетела из ствола пистолета очкастого боксера и со стуком ударилась в куртку офицера. В ту же секунду выбросилась стремглав кровь. Пуля пробила ногу, оставив за собой только боль и глухое мычание, вырвавшееся из груди молодого мужчины. У него не оставалось сил кричать, потому все стоны болезненный и крики он испустил ранее, но других извращенный пытках.       Сколько пуль прошлись по тому месту подсчитать было действительно трудно. Следующий выстрел пришелся беспощадно в другую ногу. Ву почувствовал, как огонь пронизывает его тело и кидает невольно в озноб. Он не мог позволить себе упасть в бессознательное состояние, потому что думал, что так проиграет самому себе. Проиграет и позволит этому человеку дальше подчиняться Ли Джинхо. А если позволит, то это значит, что другие ребята в опасности. В опасности Данби и ее дружки, в опасности может быть Пак Су и другие. В какой гребаный момент он стал перебирать лихорадочно все воспоминания, начиная с знакомства с беловолосым коллегой и заканчивая со знакомством тогда лиловласой девушки с глазами оттенка спелого янтаря? Казалось, что это было так недавно, но после этого столько произошло, что мужчина не уверен, сколько с этими людьми знаком по-настоящему.       Донсок не чувствовал себя виноватым, когда выстрелил в Чона Ву. Он думает, что этот ублюдок заслужил. Когда мужчина внимательно следил за мучениями крупного парня, то смотрел на его тело, думал лишь об этом: чтоб полицейский ощутил весь спектр боли, чтобы почувствовал, как его морально пожирает темнота и беспощадность. Чтобы он, сука, прочувствовал то, что заслужил поистине. — Даже не думай падать в обморок, Чон, —по слышимым шлепки похлопал Донсок того по щеке, приводя его в сознание не хуже дефибриллятора.       Под ногами расплывалась лужа крови, и если бы у Ву была такая возможность, то упал на колени. Хотел бы наклониться, прижав руки к своей кучерявой голове, как будто это действие смогло бы снять головную боль. Раздробленный на миллион кусочков разум разрывался между воспроизведением глупых воспоминаний о том и мыслями о том, что находится сейчас в безвыходном положении. И в этот миг, он понял, что силы покидают его. В этот момент прекрасно понял одну неприятную вещь: он будут продолжать до тех пор, пока не получит от него нужную реакцию. Чтобы умолял прекратить это, чтобы плакал и кричал как последняя продажная тварь, что поддалась влиянию боли. Но Чон не такой, нет, он вовсе не такой. Он не даст Донсоку то, чего так жаждет. Не собирается до последнего давать ему эту никчемную победу.       На счету последнего выстрела Ву почувствовал, как что-то внутри него сломалось. Боль стала невыносимой, и он наконец не смог сдержаться — сознание померкло, а тело обмякло огромным ненужным мешком с мясом и костями. Слабое мычание вырвалось из уст, как последний протест, который никому здесь не был нужен.       В голове размыто мелькали мысли о том, что его выкинут сейчас, когда он только отключится. Чон охотно сопротивлялся, но организм говорил об обратном. Он больше не мог выдерживать это. Все потемнело. В сознании вспыхнули багровые мазки от человеческой крови, среди которых смог разглядеть знакомых его людей. Знакомых до боли в груди. Ему кажется, что на лице появились горячие, почти разъедающие кожу лица, слезы. Их было много. Чон так хотел почувствовать себя снова человеком. Но он не мог головой принять это. Эти люди, этот человек с хищным оскалом, отняли у него человечность. Они сами во всем виноваты. Чон завопил в своей голове. Он в отчаянии хотел биться об стенки своей черепной коробки. Вокруг больше никого бы было. Никто не скажет ему, где находится. Никто не укажет направление выхода из этого Ада.       Невозможно остаться в этом Аду. — Быстро он сдался, —с пренебрежением проговорил человек, поднимаясь на ноги с едва слышимым хрустом в коленных чашечка, — Избавьтесь от тела, закопайте где-нибудь этого ублюдка.       Донсоку не было интересно играться с поломанной игрушкой. В этом не было никакого азарта, особенно, если «игрушка» уже особо не дышит. Если бы только этот человек знал, как Ву отчаянно боролся за свои смерть сейчас. Даже тогда, когда его отяжелевшее тело за шкирку тащили, как грузный мешок. Он думал. Ву так постоянно думает, что не может отречься от этой проклятой привычки даже при потере сознания. Кусочки его памяти медленно возвращался, но все еще не знал, кто он поистине такой. Ему кажется, что лихорадочно пролистывает страницы своей никудышный памяти с рвением узнать истину. Какую только? Ву пролистал страницы, надеясь открыть больше того, кем был, но ничего не всплыло в подсознании. Ничего. А существовал ли он в действительности? Или это просто игра? Жив ли вообще был он после смерти своей семьи?       В приступе агональной ярости Ву мысленно швырнул папку через всю темную комнату. Страницы вылетели и разлетелись по полу. Это было бесполезно. Снова захотелось заорать, но сдержался. Чон был так зол, но не знал, на кого направить свой гнев. На себя? А что, если по итогу во всем этом виноват только он? Что, если он поистине заслужил это? Мужчина хотел бы усмехнуться отчаянно, но не может. Хочется подавить тошнотворное чувство еще раз, но тщетно. Бестолковая затея — искать виновного. Он мысленно опустился на колени. Полицейский не был уверен, что делать. Он впервые чувствует себя потерянным. Наверное, именно так себя ощущает периодически Данби, когда сталкивается с чем-то серьезным. И снова она лезет ему в голову. Сколько Чон не видел Хео? Месяц? Два? А, может быть, он лишь тогда мельком ее увидел и голова сама разработала какой-то правдоподобный сюжет, что написан был бы не хуже любой литературы. Кажется, голова пошла кругом от полученной информации и отказа от нее. Снова хочется искренне плакать. Зарыться в чей-то изгиб шеи, опалить кого-то разгоряченным дыханием и зарыдать так громко, чтобы слух у собеседника потерялся. Чтобы он понял, как ему хреново. Ему сейчас так не хватало брата, не хватало теплых касаний сестры и хриплого хохота отца. А смеялся ли он вообще когда-то или это снова больное его воображение? Отец был строгим человеком, но Ву все равно уважал и гордился им. И думал о том, что отец годился им в ответ. По крайней мере, в данный момент, хочется в это больше всего верить.       Ему кажется, что он застрял в цикличном кошмарном сне. Это было раз за разом, не переставая. Он возвращался снова и снова к этому кошмару. Возвращался к этим стенам, что были пропитаны кровью и потом. На столе, покрытом мелкими царапинами и пятнами ржавчины, стоял старый монитор. Его экран мерцал, вынуждая Чона напрячь зрение. На стуле с привязанными руками сидел он и смотрел на устройство с непониманием и с какой-то долей равнодушия. Кто-то в тени наблюдал за ним, и Ву ощущал, как тот с ухмылкой следил за своим пленником. Его темные волосы были до раздражения зачесаны назад, а на губах играла эта привычный животный оскал. Он подошёл к пленному, его шаги звучали как глухие удары сердца в тишине. — Как настроение, дружище? —произнёс он с лёгким налётом сарказма, обводя взглядом комнату, — Еще держишься?       Ву не ответил. Первое правило, которое усвоил Чон: «Старайся не вестись на слова этой гниды, потому что он на своей территории». Он лишь стиснул зубы и попытался отвести взгляд от Дон Сока, но тот уже включил монитор. На экране появилось множество ярких оттенков, смешивающихся и переливающихся, словно подводный мир, полный таинственных существ. Это было что-то новенькое. Хотелось бы удивиться этому, но что-то подсказывало, что сейчас начнется какая-то, как выражался отец Ву, «хероборина». И тут только слепой, глухой, тупой не поймет этого. — Ближе к делу, дорогой мой друг. Правило простое, —продолжал боксер, его голос становился все ниже и ниже, уходя в тональность куда-то под пол, — Ты должен найти оттенок цвета, который отличается от остальных. Если угадаешь…       И на этой паузе мужчина кладет с металлической тяжестью на стол перед Ву интересный пистолет. Чон готов по старой памяти поспорить с кем-нибудь, что это был точно Colt Python пятьдесят пятого года. Не ошибся. Снова. И Дон Сок видит по этим безжизненным глазам, что тот знает, что это за «красавица». Именно поэтому он решил напомнить товарищу полицейскому небольшие характеристики знаменитого оружия в большинства фильмах. Эта «красавица» — ничто иное как шестизарядный револьвер калибра .357 Magnum. Любопытное воплощение американской инженерной мысли и символ эпохи Дикого Запада. Его изящные линии и утончённые формы вызывают восхищение у любителей исторического оружия и коллекционеров. Помнится, отец как-то говорил в далеком детстве ему и брату, что самый лучший пистолет в мире — это как раз револьвер. Зачем он сейчас это вспомнил? Кто знает? Мысли сейчас плывут сами по себе, не особо слушая хозяина. Хромированная поверхность, словно отражение безмятежного неба, придаёт револьверу изысканный вид. Каждый изгиб, каждая линия созданы с приторной точностью. Рукоятка, обтянутая ореховым деревом, приятно наверное ложится в ладонь. Интересно, каково это — держать такую легенду в руках? Каждый мальчишка в детстве хотел бы иметь такой. Её текстура и цвет создают контраст с блестящим металлом, придавая кольту тёплый, почти живой вид. — Если угадаешь, то стреляешь ты. Если нет — стреляю я, —спустя пару мгновений вдруг дополнил Дон Сок. — У меня руки связаны. — Точно. Виноват. Ну, что-нибудь придумаем. Тогда сохранишь и оттянешь свою жизнь, —как ни в чем не бывало мужчина пожимает плечами, говоря об этом как о неком пустяке. — Ты прикалываешься? —голубые глаза метались по экрану, пытаясь сосредоточиться на мельчайших деталях. Цвета плыли перед ним, словно призраки, и с каждым мгновением всё больше сбивали с толку. Ему непривычно, нужно сосредоточиться. — Никаких шуток, Ву. Чего ж ты? Мы же взрослые люди, —подстегнул его Дон, наклоняясь ближе. Его дыхание было горячим и неприятным, — У тебя есть всего несколько секунд.       Время тянулось бесконечно. Пленник почувствовал, как его сердце колотится в груди. Спокойно! Возьми себя в руки и сделай то, что приказывает этот кусок говна. Хочет играть? К черту, он сыграет.       На экране засверкали яркие цвета, словно радуга, разлетающаяся по небу после дождя. В потемках смотреть на яркий экран и на такие же цвета — могила для глаз. Парень с осторожностью читал название цвета, которое сначала было продемонстрировано соответствующим оттенком. Написано «синий» синими буквами. Логично. Ву называл все четко, по инструкции и мужчина нажимал на клавишу, листая дальше. Первые секунды всё шло как по маслу: он с лёгкостью угадывал каждый оттенок, словно знал их наизусть. Только Чон знал: это все ложь. Сейчас вот-вот начнется да что-нибудь, о чем так сильно пожалеет. Не может этот человек просто предложить это. В это поверит только ребенок. Именно поэтому с каждым уровнем игра становилась всё сложнее. Теперь необходимый цвет был написан совершенно другим оттенком и время, как назло, сокращалось. И все бы ничего, но перед началом игры Дон Сок надел на голову Чону эдакое устройство, которое обволокло весь затылок и прикрепилось своими подушечками к вискам полицейского. Кажется, он догадывается, для чего это все.       Цвета менялись быстрее, их становилось всё больше, и мужчина начал ощущать, как напряжение нарастает. В голове закрались первые признаки тревоги — «Да что, мать твою, я делаю?» — думал он, стараясь не поддаваться панике. Ему не нравилось присутствие проводов, что касались его затылка, которые казались до определенного момента безобидным. Однако внезапно устройство это начало излучать пульсирующие импульсы, как только перепутал ответ. С каждым новым уровнем, когда он ошибался, устройство посылал ему короткие электрические разряды, пробегавшие по мозгу, как молнии в грозу. Сначала это были лёгкие покалывания, но вскоре они превратились в резкие вспышки боли.       Однако теперь все сменилось так резко, что Чон даже опомниться не успел. Раздался выстрел. Он закричал от боли в плече, когда до мозга дошло осознание того, что в него выстрелили. — Правило было таким простым, верно, Чон Ву? —непринужденный тон Дон Сока проник в само сознание пленного, пропитываясь, врастаясь как паразит.       Смуглый мужчина сжимал зубы, стараясь сосредоточиться на цветах, а не на боли в висках и плече. Уровень за уровнем. Каждый уровень становился всё более абсурдным. Что за чертовщина?! Яркие оттенки смешивались в хаосе, и его зрение расплывалось. Он чувствовал, как голова начинает кружиться, а в ушах зазвучал гул. Мысли путались, и Чон уже не мог вспомнить даже самые простые комбинации. — Прекрати, Дон Сок.       Свет на экране стал слепящим, а цвета — кричащими и неестественными. Темноволосый пытался бороться с нарастающим чувством тошноты, но каждая ошибка лишь усиливала давление внутри черепа. Внутри него росло отчаяние: «Почему я не могу справиться? Что сложного в этом? Ты так глуп и слеп? С этим справятся даже дети!». Это ложь. В конце концов, экран начал пульсировать в унисон с его сердцем. Все это безумие. Безумие! — В чем дело, парень? Тяжело отличить уже цвета? Ты б у окулиста проверился, дальтоник что-ли? —Дон наклонился к полицейскому и рассмотрел измученное выражение лица. Взгляд того потускнел, лицо становилось светлее. — Я не буду продолжать это делать. Тут…нет того цвета на экране. — И снова наверно, Ву.       В этот момент раздался снова звук выстрела. Боль пронзила Чона Ву в ногу. Он вскрикнул и попытался отстраниться от стола. Глаза его закатились от агонии, но ему пришлось заставить себя не дать этому очкарику все самое интересное. Ву был уверен — на экране не было того цвета, что запрашивал монитор. И это было сделано специально для того, чтобы у Дон Сока была возможность просто выстрелить, так сказать пропускная карта для своего хода. Этот человек меняет правила игры на ходу, каков тогда смысл изначально было простраивать эти глупые правила?       Чон закрыл глаза на мгновение, собирая последние силы. Он знал: этот выбор может стать решающим. Но даже если он угадает, что будет дальше? И всё же он не мог позволить себе сдаться. Собравшись с духом, он снова открыл глаза и уставился на экран, готовый к последнему броску судьбы. Да только не было смысла в этом — экран потух и его развернули на стуле к себе. — Какая жалость, ты меня сегодня разочаровываешь. Становишься…бракованным, —человек нажимает вновь на спусковой крючок незамедлительно. Пуля, выпущенная с холодным рассудком, попала снова ногу полицейского.       И снова боль. Боль, что пронзила его ногу, словно раскалённый нож вонзающийся в плоть. Она расползалась по всему телу, вызывая судороги и дрожь. Чувствовал, как мурашки пробежали по коже, а дыхание перехватило — он не мог поверить, что это происходит на самом деле. Хотя нет, мог. И очень даже. Кровь текла ручьями, её темный цвет контрастировал с серым кафелем. Каждый новый пульс сердца выталкивал из раны всё больше жизни, и Чон осознал, что теряет её с каждой секундой. Ощущение становилось невыносимым. В прорези между соединения кафеля заливалась темно-багровая жидкость, наполняя до краев. Оно заполоняло собой и трещины. Лицо голубоглазого покрылось холодным потом, а в ушах так и не прекращал гудеть белый шум.       Он попытался сосредоточиться на чём-нибудь, но все выходило через задницу. — Гори…в Аду, —в последний миг прошептал губами Ву и заметил, как комната темнеет. Он теряет сознание снова, опуская голову так словно склоняет ее перед Дон Соком. Дыхание слабое, едва слышимое. Мужчина какое-то время смотрит на жалкое тело сотрудника полиции, затем поворачивается к столу и нажимает на кнопку, говоря: — Пакуйте его. Мне он больше не нужен. Прикопайте где-нибудь в глуши.       Тишина бывает лелеющей, такой забвенной и долгожданной, о которой всю жизнь мечтал. Но порой бывает так, что эта «мечта» обрастает шипами и начинает гнить изнутри, и, спуская неприятные миазмы, обнажает бледно-желтовый гной из уязвимых отверстий сомнений. Она пропитывает своими мерзкими соками, которые трудно смыть даже самым дорогим пятновыводителем. Тишина эта становится уже не забвенной мечтой, а концентрированным, пугающим проклятием, от которого должно было бы Ву воротить уже, но пошевелиться казалось уже за пределом семи чудес.       Ночь голодающе окутала лес густым, непроглядным мраком, этаким графитным покрывалом, нависшее над кронами. Ветви деревьев, скрученные и изломанные, напоминали те самые банальные, искривленные руки из классических ужастиков, которые показывают в телевизоре. Они иссохше, на последнем издыхании тянулись к небу, где лишь изредка пробивались тусклые звёзды, напоминая о своем присутствии так сомнительно. Луна бросала омертвляющий, ледяной свет, который лишь подчеркивал очертания стволов и кустарников.       Каждый тяжелый шаг по лесной подстилке, усыпанной опавшими листьями и влажным мхом, издавал истошный треск, будто сама земля протестовала, не подпускала ближе ни на шаг к чему-то. Запах гнили и разлагающихся растений витал в воздухе, смешиваясь с едким ароматом смолы. Тишина она была обманчива — в ней слышались еле уловимые шорохи, тихие шепоты ветра, которые казались мистическими голосами. Густые тени прятались в каждом углу, и казалось, что они живут своей жизнью. Лишь изредка раздавался звук — трелевка совы или глухой вой волка вдалеке. Такое место очень атмосферное, в особенности, если нужно спрятать чье-то тело.       Один из мужчин открыл багажник машины и молча вынул оттуда лопату, пока второй докуривал сигарету. Они не разговаривали друг с другом, потому что в этом не было необходимости. Какое-то время эта рабочая тишина была приемлемой, пока один из них не нарушил ее: — Пошли. Времени мало. — Ага, —лаконично пробормотал второй мужчина, отправив окурок сигареты куда-то в сторону кустарников раздраженным полетом.       Двое взрослых людей двинулись вглубь. Растянутое раздражением перемещение зигзагами от дерева к дереву удлиняло путь достаточно. Удовольствия мало. Они шли около семи минут, но за это время второй уже успел напричитаться вдоль и поперёк, удивляясь тому, почему босс не приказал расчленить полицейского по конечностям и скормить голодным псам. Ему непонятно было поведение главного, а потому и задавал свои глупые вопросы тому, кто идет впереди него. Первый ничего на это размышление не ответил. Если босс приказал — значит нужно делать. К тому же, не так уж и долго шли, а потому бестолковое нытье этого «барана» начало немного подбешивать, воспламеняя не самые приятные мысли. — Слышь, а ты что думаешь? —интересуется второй, помогая напарнику своему тащить тяжелое тело жертвы, или, если быть точнее, «назойливой заноза в заднице», — Блять, ну и здоровяк этот коп конечно! Гребанный шкаф внатуре.       Но первый угрюмо молчал. Ему было неинтересно слушать о том, каких размеров был Чон Ву и то, каким был тяжелым. Он всегда придерживался правила: «чем больше шкаф, тем громче падает». И в данном случае, этот смуглый придурок, что сувал свой нос куда не нужно, очень даже звонко грохнулся тогда, на пол. Сам лично не застал всю красоту естества мучения Ву, однако мог красочно представить, как тот извивался в полыхающей агонии из параллизующей боли. От одной мысли, что этого ублюдка больше нет, ему под диафрагмой расплылось довольное чувство.       Когда они остановились, пропитываясь аурой лесной чащи, мужчина выпрямил свои широкие плечи и, спокойно крутя в руке нож, думал лишь над тем, как ему хочется поскорее выполнить приказ и свалить отсюда. Никогда не нравились такие гиблое места, потому что как раз через такие территории приходилось сваливать из другой, не менее причиной территории, обмотаной огромными стенами с проволокой. — Ты типо игнорить меня решил или чё? — окрикнул второй мужчина того, что обернулся к нему спиной, но лицом в глубь леса. — Ты сегодня рот закроешь свой или тебя вместе с ним прикопать? —огрызнулся тот, кивая головой в сторону лежачего тела, — Замолчи. Займись делом, начинай копать. — А ты типо будешь балду пинать? Не, давай-ка тоже помогай. Быстрее управимся. Босс сказал по-быстрому сбагрить этого…       Их лица скрылись под замызганнами капюшонами, а руки, закутанные в грубую ткань перчаток, взялись за дело. Лопаты ожесточенно вгрызались в землю, выбрасывая комья грязи в сторону. Первый, тот что был высоким и худощавым, с измученным от жизни лицом, молча смотрел на свои руки, иногда кидая взгляд на землю. Его руки, ранее обветренные холодом работали с выученной точностью, как будто делал это из раза в раз. Впрочем, от истины далеко не ушел. Он ни один раз вспоминал, как его жизнь пошла под откос, и теперь, когда снова оказался с этим «оружием» в руках, начал понимать то, как же его достал этот сплошной адский цикл. Цикл, который невозможно остановить.       Второй все продолжал негромко рассуждать с самим собой. Он показался более низким, с короткой стрижкой и более тучным телосложением. Его болтовня была скорее фоновым звуком, который помогал ему всего-навсего заглушить отвратительную тишину в таком Богом забытом месте. Леса им обоим не нравились, но каждый из них думал, что ощущал отвращение сильнее другого.       Они работали молча, их дыхание смешивалось с холодным воздухом, а звуки лопат, ударяющихся о землю, напоминали удары сердца. Раз. Два. Три… Яма становилась всё глубже, и с каждым движением второй человек чувствовал, как же все это его тоже достало и он просто хочет вернуться домой, плюхнуться на свой дырявый диван и включить телевизор, пропитываясь запахом дома, сотканный из сырости и чего-то протухшего в холодильнике.       Когда яма достигла нужной глубины, они остановились, переводя свое дыхание. Собравшись с новыми силами, мужчины покосились друг на друга, подошли к обездвиженному телу, прижатому к земле будто мешком. Один из них присел на корточки, прошелся мозолистой ладонью по земле интуитивно. Что-то горячее вдруг врезалось в пальцы второму мужчине, сидевший на корточках перед полицейским, и когда он поднял руку, повернул к себе ладонь, то обнаружил темную кровь. Она вытекала меж его пальцев, окропляя траву. — Чего штаны просиживаешь? Сейчас «голубкá» своего простудишь. Шустрее, —время не ждало, и, выпустив сквозь зубы недовольные слова, первый мужчина выпрямился в плечах и зарядил пинок под зад второму. Простудиться ночью на ветру, в короткой осенней куртке, второй не боялся, бывали времена и хуже. Организм, закаленный годами в таких морозных местах, работал безупречно. Вот только нервишки сдают знатно.       Когда тело копа коснулось земли, второй почувствовал, как холод пробежал по его спине. Он вспомнил, как такие гадкие полицейские когда-то ловили его за кражу, как один из таких «легавых» смеялся над ним лично, заявляя о том, насколько же он жалок. Жалок от своей слабости. Первый, заметив, что тот замер, резко толкнул его в плечо и грубо рыкнул: — Ты чего, мать твою?! Я за тебя работу выполнять один не буду. Вообще бабла тогда не получишь. — Да понял-понял! Ты чего нервный такой?! Иди еще покури, придурок, —вздрогнул и, словно очнувшись, начал засыпать неохотно яму землёй. Каждый комок, падающий на тело, казался ему тяжёлым, навеивывая впечатление о том, что это будто его прикапывают, а не этого Чон Ву, по которому уже давно кладбище плакало, скучало так драматично. Ему не хотелось вспоминать этого человека, который кажется не дышал, и на этом слава богу; валялся с окровавленной одеждой и простреленной ногой. Глаза были закрыты, и это радовало мужика больше всего. Не любил, когда у мертвых открыты глаза и они блеклыми очами смотрели в самую душу, вынимая из груди нечто склизкое, терзающее и неприятное.       Прикапывать оказалось занятием быстрым. Как только комья земли были сброшены на тело, первый, прихватив лежащий в кармане спичечный коробок, потому что зажигалка уже подводила, он отвернулся и с удовольствием закурил. Неосознанная вредная привычка сейчас спасала как никогда. Оперешись на ствол дерева, смотрел, как второй выпрямился и начал озираться по сторонам. На момент курящему померещилось, что тот напрягаться начал, и оказался чертовски прав. Как бы этот «мелкий» не выпендривался перед боссом и не орудовал славно финским ножом, нервишки сдавали у этого «перекошенного» прекрасно. Откуда неприятное напряжение исходило, понять не мог, но в силу того, что привычка чувствовать беду за версту до ее появления никогда не подводила. Растоптав окурок, он хотел что-то сказать низкорослому, как откуда-то из чащи раздался взрывным хлопком каким-то выстрел. — Не понял, что это? —сказал низкий, прислушиваясь. — Действительно. Что же это? Сова, наверное, твою мать! —метнул гневно взгляд на идиот ского напарника, глянул наспех на прикрытое землей тело и махнул рукой поспешно, — Да похер, что, выстрелов испугался?       Внезапно раздались еще резкий, оглушающий выстрел с ружья. Он пронзил ночной лес, как зарожившаяся в небе молния, которая разорвала своей цепкой пастью небосвод. И снова тишина. Вокруг царило такое молчание, что даже шорохи листвы казались невероятно оглушительными, а все вокруг застыло, словно ожидая, что произойдет дальше. Но тут же лай собак, далекий и такой настойчивый, наполнил благоухающе воздух тревожной симфонией. — Ну пиздец. Псин спустили, поехали уже отсюда, —скомандовал первый.       Собравшись с силами, они бросились в темноту, стараясь не издавать ни звука. Каждый шаг был осторожным, и отработано быстрым. Ноги скользили по траве, ветви жестоко хлестали их по лицам. Нужно было добраться до тачки, и прямо сейчас. Они торопливо возвращались к автомобилю, не оглядываясь. Невольно адреналин напомнил о своем существовании, наполняя их тела и заставляя двигаться активнее, чем когда-либо.       Вдалеке снова раздался омерзительный лай дворняг, но теперь всяко ближе, как им показалось, и это стало последней каплей. Они, собравшись с силами, рванули вперед и запрыгнули в салон своей тачки, только лишь для того, чтобы негодующие завести ее, наплевав на включенные фары и рвануть отсюда. Им едва удалось объехать оградку кладбища, которое здесь было как некой достопримечательностью. Пусть и не самой приятной для глаз жителей. Как только им удалось это совершить — решили вдавить газ в пол да свалить отсюда как можно дальше. — Они уехали? —раздается кое-как, совсем приглушенно, девичьий голос, который перекрывает назойливое шуршание листьев кустарника. — Да уехали, не ссы, —из-за тех же кустов слышится более грубый, местами ломаный из-за хрипа, мальчишеский голос, — Я думал, это сторожи кладбища, черт возьми.       Из-за колючих веток вылезает с охотной спешкой девчонка, отряхиваясь от грязи и паутины, которая ухватилась за ее тонкую кофту нежно-пудрового оттенка, что стала не первой свежести и отличалась от товарного вида. Ее светлые волосы, заплетенные в строгую кому, спутались от постоянного ёрзанья в мелких деревьицах, чтобы воссоздать полнейшую тишину и не попасться нежелательным глазам. У самых корней кустарников выполз парень на локтях, совсем не заботясь о том, что его джинсы и локти лонгслива теперь были не просто мандариного цвета, но и с примесью землистости, мелких крупиц веток, которым удалось все же не отпустить приятную ткань. — Вы долго там шушукаться будете? —где-то поодаль доносятся уже другие мальчишеские возгласы и блондинка готова была сжаться вся в плечах, когда еще двое парней так внезапно и громко начали говорить. Она прекрасно знала, что соглашаться на их авантюру с «зарытием» капсулы времени была глупой затеей. Какой в здравом уме человек пойдет с этой троицей мальчишек посреди ночи, так еще и в лес, в котором есть кладбище? Уже мысленно рассчитывает на то, как всю последующую неделю будет торчать в своей комнате, в качестве наказания от матери из-за того, что улизнула через окно. — Все слышали этот лай? —поинтересовался один из вышедших близнецов, — Это сто процентов сторожи, я вам отвечаю. — Да не неси бред, —раздраженно прыскает другой близнец, плечом подталкивая первого, как будто это было для него нормальной привычкой, на которую тот отреагировал более чем сдержанно. Он не смотрел на своего брата, потому что от того дождаться хорошего слова было подобно выпавшему снегу в мае, — Зачем сторожам пускать собак по лесу, так еще и выстреливать? У нас тут что, трупы из-под земли начали вылезать? В нашей-то дыре? — Да замолвите вы двое, —фыркнул парень в оранжевом лонгсливе, пытаясь перевести все внимание на себя одним низким, командным тоном. Близнецы покосились на него и подавили смешки невольно, когда заприметили то, как этот юноша запустил пальцы в свои темные волосы, зализывая их назад. — Выпендрежник, —прошептал один близнец. — Сто процентов, —закивал усиленно второй, — Он точно бы первый помер в зомби-апокалипсисе. — Может, хватит про зомби? Давайте просто уже закопаем капсулу, и пойдем по домам? —блондинка поглядела на троих мальчишек и прошлась рукою по своим дрожащим плечам, — Меня и так ждет уже наказание и трех часовая лекция, а вы тут про апокалипсис разглагольствуете. Пожалуйста. — Так в чем веселье? —поднял брови как можно выше один из близнецов, да так, что у него складки на лбу собрались в причудливую гармошку, — Мы тоже сбежали и ничего. Не паникуй, твоя мама поворчит недельку и снова с нами гулять будешь. Никто не отменял, что мы в окно залезем к тебе. — Папа будет в ярости, если вы опять подоконник сломаете и запачкаете ботинками, —дрожащим тоном отвечает она. Девчонка могла отличать близнецов с легкостью: например этот, что спросил, был чуть выше другого, и у него под нижней губой красовалась микроскопическая родинка забавной формы. Стоит приглядеться — как она тут же преображается в облачко. У второго близнеца такого не имелось, зато он отличался тем, что у него подобная красота была на бритом затылке россыпью.       Парни посмотрели друг на друга, подавили свой смех и лишь лениво обошли девчонку, поглядывая иногда на их местного «выпендежника», который решил, что будет хорошей идеей пойти сюда в новой своей оранжевой кофте. Им показалось, что это было крайне неуместно, но останавливать не стали, потому что парень вроде не глупый, имеет свою голову на плечах, и сам в состоянии решить, что ему лучше. Близнецы подхватили с обеих сторон девчонку, за шкирку потащили и этого мальчишку вперед со словами: «Пошлите, а то вылезет отсюда еще что-нибудь, а у нас из защиты — так это тупой юмор Минджуна». — Эй! —цыкнул неохотно юноша, — Нормальные у меня шутки. — Ага, —синхронно брякнули близнецы.       Прогулка по лесу не было одной из приятных вещей, как думала девочка, однако ее товарищи были другого мнения, как минимум по близнецам уж точно было видно то, как они рвались вперед и искали подходящее место для того, чтобы выкопать яму и зарыть там целый склад своих для своих будущих «я». Не то чтобы это было какой-то новизной, однако предложил это как раз сделать Минджун. Как поняла блондинка, он увидел на просторах интернета несколько коротких видеороликов, где ребята делали капсулу времени, а потом ее вскрыли через длительное время.       Тем временем неподалёку близнецы, бродившие по лесу, заметили что-то. Один из них ловко перепрыгнул поваленный ствол дерева, едва ли не упав лицом в грязь, как на это другой лишь издал смешок, но больше ничего не добавил. Близнецы, переминаясь с ноги на соседнюю ногу, толкали друг друга вперед, так и предлагая таким жестом шагнуть вперед. Девочка первые секунды не могла понять, зачем те двое пихаются, пока напрямую не спросила: — Что случилось? — Да вот, походу реально не сторожи те были, —заметив свежевскопанную землю, ответил первый из близнецов. Он остановился и указал на неё своим друзьям. — А если там…труп? —подлил охотно масла в огонь нарастающей паники и огромного списка вопросов в головах детей. И стоило им услышать вариант второго парня, как те сразу же недовольно покосились на него и прыснули хором «замолчи», на что тот театрально схватился за сердце и добавил жалобно: — О! А прикиньте он встанет! Или мы найдем тело какого-то важного человека? Вы вообще документалки смотрите? Ну, про копов всяких и бандитов. Скучные вы. — Зато тебе как весело, —ворчливо буркнул Минджун в адрес второго близнеца, — С чего ты взял, что там труп? — Да ты вообще что-ли не соображаешь? Машина черная, ночь, лес, свежевскопанная яма, рядом кладбище. Вообще никак шарики с роликами в твоей пустой голове соединиться не могут? Ну ты и баклан. Там стопудово труп! — Аж засиял от радости. — А что, мне бежать сломя голову, как это хочешь сделать ты? Не, у меня лопата, значит я главный, —вздернул кончик своего курносого носа мальчишка и шагнул первый сам. Другие начали обсуждать: что же могло произойти здесь? В голову приходили самые разные мысли — от шалости до чего-то более зловещего. Наконец, когда близнец с лопатой присел на корточки, предложил: — Ну не стойте над душой, посветите хотя бы. Янг-Чул, доставай свою тарахтелку. — Это ты так телефон мой оскорбил, Ян-Джин? Я твоей матери нажалуюсь. — У нас одна мать, идиот. Кому ты жаловаться собрался? Все, давай, не медли. Может быть, мы найдём что-то реально интересное.       Минджуну не нравилось то, как бездумно Ян-Джин лез на рожон. Его сердце заколотилось от страха, когда он думал о том, что они могут обнаружить. В глазах друзей блеск уверенности, а в его — тень сомнения. Он чувствовал, как склизкое чувство тревоги сжимает его грудь. Ян-Джин принялся копать. Этот звук был чуждым для леса, и его сердце забилось быстрее. Он осторожно выглянул из-за плеча блондинки и смотрел, как браслет одного из близнецов болтался при каждом поднятии и опускании руки. — Такое чувство, что ты часто это делал, —прошептала девчонка, прищурившись. — Я? Да не, —улыбнулся Ян-Джин, — Мамке только помогал сажать цветы, пока Янг-Чул халтурил. — Я? —вспыхнул первый близнец, — Ну ты подстава, Ян-Джин, я вообще-то тебе помогал проект делать, потому что ты, идиот, слишком ленивый, чтобы делать хоть что-то по школе. — Не ленивый, а правильно распределяю энергию и нервные клетки. Я лучше с матерью цветы пойду сажать, в земле копаться, чем возиться с компьютером.       В этот момент яма начала вспахиваться, разлетаясь в разные стороны. Но все бы ничего, если б это делала лопата, а не что-то изнутри. Будто в саму глубь засунули ковш строительный и он выгребал-выгребал усердно. И как только в поле зрения детей просочились первые смуглые пальцы, рассмотреть их толком не получилось, потому что детский крик заполонил лес. Ян-Джин замахнулся ребром черенка лопаты, как Янг-Чул не оттянул насильно брата за шкирку и не заорал: — Кто там про мертвецов сегодня трещал?! Ты кретин, Ян-Джин! Валим! — Да я же прикалывался! Дайте мне его лопатой прикончить, пока оно не вылезло полностью! —завопил тот, раскрывая свои глаза как можно больше, с размера по столовую ложку. — Ты совсем головой тронулся?! Нужно к сторожевым бежать, они же взрослые! Мы так орали, что там снова лаять собаки начали. Сейчас они придут, а у тебя лопата в крови. Ты дебил? —выпалил лихорадочно Минджун.       Вылезла рука — грязная, покрытая волосами, и тут девочка закричала от ужаса. Крик разнесся сильнее по лесу, что аж птицы разлетелись в разные стороны. Чем дольше дети тут стояли, тем сильнее эта сцена напоминала самые реалистичные моменты из ужастиков. Из земли медленно стал вылезать…человек. Неизвестно, что было на самом деле лучше увидеть: настоящего зомби, или живого человека, который внешне не уступал первому варианту. Его движения были крайне неуверенны, словно тело только что вспомнило, как двигаться. Это похоже было на то, как ребенок начинал ходить на двух ногах: глупо и также неумело.       Грязь, смешанная с тонким слоем почвы, облипла его кожу, превратив в пугающую скульптуру, вылезшую из недр земли. Он поднялся и, покачиваясь, тут же рухнул перед подростками на колени. Волосы встормошены в разные стороны, перепачканы чем только угодно, что одноразовый поход в душ явно будет бессмысленным. Глаза его, казалось, начинали приобретать хоть какой-то намек на раздумия, потому что мутное изображение постепенно становилось более качественным в очертании.       Когда взгляд упал на группу подростков, стоявших неподвижно перед ним, он заметил, как один из них пригрозил ему лопатой и крикнул: — Не двигайся!       Нормальная реакция, пожалуй, у парня — подумал примерно об этом Ву, постепенно меняя свою позу на более сидячую, так как головная боль еще никуда не ушла. Мужчина уселся на землю, стряхивая с себя очень медленно ошметки неприятных комков грязи, пока ребенок держал его на прицеле своей лопаты. Его, казалось, не заботил тот факт, что на него смотрело много пар детских глаз, потому что сейчас не до этого как-то было. Было бы странно размышлять о том, как сейчас он выглядит в глазах детей, когда буквально при них вылез из земли. Ответ складывался сам по себе. — Что-то для зомби выглядит слишком…живым, —шепотом бормочет девочка, как можно сильнее сжимая ткань мальчишки, отдавая в этот жест все свое навалившее переживание, справиться с которым сейчас было труднее всего.       Ву отчего-то от этой фразы неосознанно выдавливает из себя смешок нехороший, размышляя о том, что это звучит как достойный для него комплимент. Чон зажмурился, издал мучительный стон, когда попытался открыть рот. Вот только мужчина тянется рукой к губам и, опуская нижнюю челюсть, выплевывает оттуда мелкие крупицы песка вместе с комками его тонких волос. Ему от этого становится дурно, потому что сейчас ощутил себя дворовым котом, что извергает комки шерсти. Когда в полости впервые за долгое время стало как-то пусто и немного комфортнее, он, вспомнивший как говорить, медленно проговорил: — Где я нахожусь? — Возле кладбища, —брякнул сразу же Минджун. — Символично…—кивнул Чон головой и лбом уткнулся о свои дрожащие колени, — Возле кладбища, значит. А населенный пункт рядом какой? — Д-деревня Хахве, с-сэр…—выглядывая из-за широкого плеча мальчишки, нежданно подала голос девочка. Ее ноги повели к незнакомцу, сама того не понимая, — Деревня ну…она расположена у подножия горы Хвасан, если вам это что-то даст. — Ты зачем все координаты разболтала ему? А если он бандит или еще кто? —сквозь зубы проворчал Минджун, пихая локтем девчонку в бок. — Я так на бандита похож? —тихо поинтересовался Чон, замечая за собой то, как у него это с грубым намеком вылетело, и оказалось достаточно, чтобы подростки ещё больше перепугались, отходя как можно дальше. Детей он не мог винить за такие слова и поток недоверия. Это казалось самым нормальным для их ситуации.       Мгновение тишины наполнило воздух, и чудилось, что время остановилось. Мужчина похлопал пальцами по своим карманам и рубашке в поисках чего-то, пока не закатил глаза. Конечно, его оставят с голой жопой те придурки, но вот только Чон был не пальцем желанный, а потому потянулся за обувью, вынимая из-под пятки что-то непонятное. Это было крайне подозрительным движением даже для подростков, и стало еще хуже, когда он зажал какую-то ткань между указательным и средним пальцем, протягивая девочке ее со словами: — Я не бандит.       Подростки обменялись взглядами, пытаясь понять, что происходит. Девочка быстро схватила из его рук плотную ткань, узнавая в ней небольшой шеврон с золотым орлом и названием «Korean National Police Agency». Она не могла держать эмоции при себе, а потому у нее сразу взлетели брови вверх, а изо рта само струёй потекли слова: — Боже, вы…вы полицейский? — Точное попадание, —кивнул он. Кто б мог подумать, что нелепое решение впопыхах сейчас ему очень пригодилось.       Внезапно они услышали звук приближающихся шагов и яростный лай собак. — Вы что тут опять забыли, малышня? Живо по домам разбежались! —следом за лаем животных разнесся по лесу громкий мужской бас, который вынимает детей из оцепенения так, будто за ухо оттащили в сторону.       Ву наклонил голову на бок и увидел старика, выходящего из кустарников вместе с собаками. Девушка тут же испуганно отошла назад при виде цепных псин. Чона это меньше всего удивило — пенсионер, одетый в старую камуфляжную форму, с ружьем на плече и с двумя услужливыми четвероногими, которым приказал сидеть смирно у дерева. Дети моментально окружили старика, начиная гудеть объяснениями, которые больше стали напоминать звуковой балаган. Прибывший мужчина заметно простонал раздраженно и одним своим взглядом послал подростков скинуться в сторону населённого пункта. А когда Минджун хотел возразить, тот покосился на собаку свою и, только назвав ее по имени, как след мальчугана простыл. Этот человек славился в деревне тем, что о нем никто и ничего не знает, а если кто и знал, так это покойная жена. Он не был любителем контактировать с народом и объяснять им, почему всегда ходит с ружьем за спиной, ибо в этом не было никакого смысла. Стоит только одно сказать — как польются еще больше вопросов. Живет сам по себе на окраине деревни, никого не трогает и уже хорошо.       Какое-то время старик стоял и открыто соверлил тому лоб, точно уже метил, куда направит дуло своего ружья. Чон проморгался еще раз, затем поднял перед ним ладони, как дед прокряхтел: — Что мне с тобой делать прикажешь? — Как минимум, не стрелять и не пускать на меня собак? Не слишком нагло? —Чон не был стопроцентно уверен в том, что после этого ему не всадят промеж глаз дробь. Глаза у старика были знакомыми, как померещилось Ву. Такой взгляд встречал у бойцов, либо у тех кто привык выживать и теперь не может привыкнуть к привычной, людской жизни, из-за чего иногда теряется функция «социализация». — Ишь ты, губу раскатал, —прыснул старик, по второму кругу осматривая смуглого мужчину. Тот был едва жив. Весь грязный как поросенок, с окровавленной, порванной одеждой.       Пенсионер хмыкнул, обходя того стороной, чтобы не замечать снова у незнакомка ссадины. Синяк на щеке Ву еще сиял, хотя по краям начали приобретать желтовато-зеленоватый оттенок. В голове никак не укладывалось, что здесь происходит. Ему бы по-хорошему пройти мимо и дальше идти своей дорогой. Зачем ему лишние хлопоты?       Сделав несколько шагов, заметил, как неосознанно остановился. В такие моменты назло перед глазами всплывают похожие моменты, как сам когда-то валялся в грязи, брошенный всеми. Когда он молился иконе ночью со словами о том, чтобы господь Бог прислал ему ангела, то не совсем имел ввиду этого бугая, у которого в голове шестеренки со скоростью света мчались. — Идти можешь? —стальной тон в словах мужчины с ружьем заставил Чона в непривычной манере вздрогнуть. Будто заново пришел на стажировку в участок, где ему учили всему и тыкали носом, как котенка в свои испражнения. — А-а-а…—хотел было Ву что-то то ли спросить, то ли сообщить, но сжатый кулак старика, поднятый к самому его носу, заставил полицейского замолчать.       Он поднял мужчину, приказал своим собакам следовать за ним и, наперекор своим ворчаниям, потащил к своей хижине. Дедушка, кажется, назвался Нгуеном, но об этом Ву не сразу вспомнил. Чон был слаб, едва держался на ногах, а потому весь его огромный вес обошелся пенсионеру большим испытанием, сравнимый с ношение мешков с кирпичами.       Кто бы что ни говорил о седовласом мужчине, а полицейский не имел к нему притензий почему-то с тех пор, как с ним познакомился. Он кормил его, поил, перевязывал раны. Это было почти мило, если бы тот не ронял вечную фразу: «Ну ты, шкет, как друшлак прям — такой же дырявый. И как не помер еще?». И по какой-то неизвестной причине Ву еде сдерживал улыбку и какие-то глупые отчетные фразыфразы, потому что пытался вспомнить о том, что же ему так напоминали эти слова.       Дни шли, и, как бы сюрреалистично ни звучало, полицейский крепчал. Ву какое-то время жил у Нгуена, особо с ним не беседуя о чем-либо. Они нашли во взаимной тишине что-то новое. Что-то, что старик давно забыл и не мог сразу распознать. Тишина, которая раньше была привычной, теперь казалась громче, а пустота — глубже. Дед сварливо бубнел себе под, да косился, когда тот слабо улыбался от того, что впервые смог сам встать с постели. «Спасибо, Нгуен»—губами только пошевелил, чтобы шепотом сказать об этом, когда ему подали миску горячего супа. «Ешь молча, ради бога»—резко ответил седовласый мужчина, когда сделал ровно несколько шагов назад и почесал задумчиво свою топорщуюся в разные стороны бороду.       Ему не нужен был этот мент, потому что от него было больше хлопот, нежели пользы. По крайне мере, так хотелось думать. Однако чем дольше Чон оставался у него, тем ярче понимал, что больше не хочет быть один. Об этом с кучерявым остолопом не желал говорить, потому что наверняка тот заулыбается этой мальчишеской улыбкой для него и пожмет плечами. Не хотелось думать об этом. Ни ему, ни Чону. Они боролись с собой так, будто это единственное, что у них осталось от живого человека.       В один из таких дней, Нгуен стоял на крыльце своего дома, обрамленного старыми яблонями, которые весной покрывались причудливым белоснежным цветом, и потягивал толстую сигарету. Такие в современном мире будто бы не повстречаешь на каждом углу, и можно было лишь увидеть в американских фильмах про ковбоев или боевиках. Он чувствовал, как холодок пробегает по спине, и с трудом сглотнул образовавшийся острый ком в горле, наблюдая за тем, как к дому кое-как подходит Ву, опираясь на импровизированную трось, вырезанную из плотной ветки. Теперь напоминал точно скитающегося отшельника, что вернулся обратно домой. Дед прищурился, да так, что его седые брови из-за густоты скрыли от глаз часть изображения, и проследил за тем, как этот бедолага дойдет до лестницы. «Ну ты долго еще ковылять там будешь? Бабка с соседней улицы тебя обгонит и то быстрее»—гаркнул привычным командным тоном старик. Другой бы человек наверняка рассердился на такую грубость и прямой намек на травму, а Чону как-то стало привычно такое отношение. Может быть, по этой причине продолжал идти, но уже с ленивой улыбкой, обрамляющая смуглое лицо. «Главное Хельгу и Берту не спусти на меня»—в конце добавил полицейский, когда коснулся рукой деревянного перила, чтобы попробовать постоять без трости. Ву позабавился мысленно от своих рассуждений язвительных о двух собак породистых, которые наверняка сорвутся с места, если Нгуену что-то не понравится. Старик капризный, это было еще с первой встречи понятно.       Но тот не спускает на него своих псин немецких, которые рядом с ним находились с того самого дня, как покойная жена ушла на тот свет. Привычка командовать с его профессии вылилась на собак, а потому они были дрессированы так, что Чон мог лишь позавидовать навыкам дрессировки.       Мужчина смотрит на старика, затем осторожно опирается на свою трость и пытается взобраться на лестницу. Нгуен не спешит подрываться к тому да руку помощи протягивать — заместо этого внимательно смотрит на попытки человека, который сильнее напоминал ребенка. Он не спускает из виду того, как кучерявый «шкет» встает рядом с ним и накрывает своим широким плечом худое, старческое плечо. Еще б немного, Чон своим бы весом точно повалил бедного деда.       Какое-то время они стоят в мягкой тишине. Она не давила на них, не выдавливала барабанные перепонки и не сводила с ума рассудок. Приятная, спокойная. Седой человек стоял и выпускал изо рта густой табачный дым. Его фигура была обрамлена мягким светом заката, нежно окутывающий все вокруг. Знойный ветер шевелил локоны, придавая им вид легкой небрежности. Он смотрел вдаль, на бескрайние домики деревни, на возвышающиеся горы, которые скрывают, казалось бы, их от всего мира. Крыльцо, на котором они стояли, было изношено и покосилось, как и сам хозяин дома. Доски скрипели под их ногами, словно протестуя против неизбежного. Везде витал запах свежей травы и прошедшего дождя, но даже эта свежесть не могла развеять тягостное чувство, которое окутывало их обоих. Каждый из них понимал, что этот приятный вечер для них будет последним днем, который совместно провели. «Это, Нгуен…»—пробормотал Ву, потирая свой отросший затылок из темных волос. «Давай без этих соплей, лады? Мы не в бабской мелодраме. Рано или поздно этот день настал бы. Иначе я б начал деньги за жилье с тебя брать»—прокряхтел сварливо мужчина, косо зыркнув на того. В одном старик был прав — слезы здесь не нужны, ведь нет смысла горевать по тому, что никогда не являлось для тебя родным, верно? По крайней мере, Ву очень хотел бы так думать, но, к сожалению, раздробленная душа отчего-то тоскливо воет, подобно волку на Луну.       Чон хотел только что-то сказать, то, что формулировал всю дорогу, когда шел обратно к хижине, но когда Нгуен протягивает ему в ладони свой никудышный шеврон с работы, то все слетает к черту. Слетает с настроенных петель и теперь слова снова встали острием ножа в горле, не давая ему высказаться. «На днях, пока ты дрых на кровати так, что из жопы пар виден был, девчонка забегала. Ну, она еще тогда с пацанёнками была у кладбища. Вернула со словами, что это штучка «дяди полицейского». Видимо, надеялась лично отдать тебе в руки, глазёнки так горели, будто куклу сейчас ей купят»—пояснил довольно во время для мужчины Нгуен, туша окурок своей табачной бандурины о пепельницу. «Спасибо»—говорит Чон, —«За шеврон. Да и вообще за все что-ли. Я не забуду тебя, правда» «Ты мне тут не угрожай, ясно?»—фыркнул Нгуен, —«Не забудет он меня, ну-ну, ишь чего надумал. Ты это…не дури. Вообще дорогу сюда забудь, и своих друзей не приводи. Если они будут такими же двуметроновыми кабанами как ты, то вообще даже не смотрите в сторону моего дома. И не дышите рядом» «Да не ворчи, старый, чего начинаешь-то?»—сказал мужчина и тут же от неожиданности вскрикнул, когда его голова полетела вперед от хлесткого подзатылка. «Я не старый тебе, а…антикварный! Усек, шкет?!»—охрипшим голосом затрещал Нгуен, неосознанно морщась в переносице от такого нелепого обращения. Он откровенно пытался скрыть свои эмоции, которые не нравились ему ни под каким предлогом, но внутри все саднило, раздирало от ненасытного противоречия. Дед знал, что это правильный шаг — вернуть Чона к жизни, к его работе, к людям, которые его ждут, —«Слушай, тебе ж дорога долгая предстоит. Наверняка тебя там все заждались, близкий человек ждет и все такое. Ты только…»       Он хотел искренне сказать о том, чтобы приехал сюда как-нибудь еще раз, но язык сплел совсем иное: «…не приезжай сюда». «Этого обещать не буду»—ответил бодро Чон, протягивая ему свою огромную ладонь. Нгуен обнаружил, как его сердце сжалось ещё сильнее. Подлые, человеческие эмоции.       Дед подошёл ближе и, протягивая свою, накрывает ею для беглого рукопожатия. Чтобы излишне не отдать ему свое тепло, которое, на самом деле, не прочь отдать для этого бедолаги. Того, что смотрит на него щенком опечаленым, которого нельзя домой забрать.       Когда полицейский, сделав шаг назад, развернулся и направился к лестнице, чтобы спуститься, старик остался стоять на месте, глядя ему в спину. Ветер подул сильнее, и он вдруг ощутил в легких яростный холод. «Ву!»—крикнул Нгуен, и тот остановился, обернувшись. «Да, Нгуен?» «Береги себя, боец»—произнёс старик, и, разворачиваясь, уходит поспешно в свой дом, так и не проводив Чона до ворот, как на самом деле хотел.       Мужчина кивнул, и, сделав ещё один шаг, исчез за поворотом дороги. Как только его силуэт простыл, пенсионер закрыл шторкой окно и уселся громко за стол, переплетая свои дряблые пальцы между собой. Неожиданное осознание того, что теперь его дом будет не таким, как прежде, накатила с силой, будто ему молотом ударили по макушке. В душе возникло ощущение пустоты, как будто в ней образовалась глубокая яма. Помотав сиюминутно головой, Нгуен приказал себе не пускать нюни, а только вздохнул и, наполняя кружку чаем, сел на старое кресло у камина. Он надеялся, что Ву не пойдет на поводу эмоций и не зарыдает где-нибудь в подворотне.       Но Чон не зарыдал. Хотелось, но не стал. Здешние место популярно своими частыми дождями, а потому не удивился, что начал он покрапывать снова. Ву привык. Сквозь завесу дождя, затянувшую небо, он медленно двигался по улицам деревни в сторону автобусной остановки. Ехать придется долго, но это меньшее, что ждет.       Прошло много времени. Время, которое он провел вдали от родных и близких, теперь трудно было стереть или замазать как-либо. В голове звучала одна и та же упрямая пластика, состоящая из фразы старика: «Наверняка тебя там все заждались, близкий человек ждет и все такое». Эти слова не покидали его, как будто были заклятием, заставляющим возвращаться к этому раз за раз. Его ждали? Его правда ждали? Кто? И кто же тот близкий человек? Ему начало казаться, что начал забывать лица всех, кого только знал — были каким-то размазанным пятном. Он копался в мыслях и пытался очертить силуэты людей, делая их более детальными. И чем сильнее старался это делать, тем сильнее в голову залезла чей-то образ. Того, кто казался сейчас ближе всех, но одновременно так далеко от него. Далеко от вытянутой руки, которой бы хотел провести по светлым волосам и ощутить их мягкость.       Ву остановился на автобусной остановке, опустив голову вниз, чтобы прокручивать имя этого человека. Имя, которое даже спустя долгое время, будет крутится особым винтиком в черепной коробке.       Пак, мать твою, Су.       Невероятно просто. Первым человеком, которого он вспомнил после вопросов о близком человеке, оказался его коллега по работе. Но Чон помотал своей кудрявой от дождя головой и подумал — да какой он нахрен ему коллега? Он давно ему не коллега. Ближе. Всяко ближе. Настолько, что думает о нем после того, как вылез из Ада и теперь, прихрамывая, хочет вернуться и понадеяться на то, что его узнают. Его признают и хотя бы просто обнимут.       Полицейский знал, что возвращаться первым делом в свою квартиру не просто не хочет, а пока не видит в этом смысла. Там наверняка все заброшено, а окна затянуты пылью. Не было сейчас сил ехать туда, где на хлынет противное напоминание о том, как давно не был в доме. Может быть, это стало одной из его причин поехать сразу к Су, а не к себе. А может быть ему просто хотелось увидеть этого засранца, к которому рвался сюда, как мотылек, отчаянно летевший прямо в пламя костра. Если это пламя и вправду сожжет его дотла, то он не будет сопротивляться этому потоку неконтролируемой природы. Потому что ему не будет уже так больно, напротив, он ощутит сейчас чуточку спокойнее. Потому что он вернулся туда, где его ждут.       Отчего-то Чону было на душе совсем неспокойно. Нечто инородное в груди терзало ее тело, скручивало органы как мокрую половую тряпку, пропитывая едким чувством тревоги. Истерзаннон сердце неистово колотилось в груди, словно пойманная птица в ледяную клетку, которую не выпустят в ближайшее время. Ему неизвестно, откуда и зачем объявилось это лихорадочное чувство, вызывающее поддрагивание мозолистых подушечек пальцев. Он не видел Су уже так долго, что воспоминания, не первый раз подмечая, о нем стали похожи на выцветшие фотографии. Мысль о том, что с Паком могло случиться что-то за это время ледяным комом застыла в желудке. По правильному, мужчине сейчас стоило собрать свои панические мысли в один комок и расфасовать из по частям, приводя к каждому кусочку достойный, логический аргумент. Долгие месяцы «восстановления», если это так можно было назвать, прошли для него непросто. И все это время неведомая тень сожаления висела над ним, темное пятно в сознании, которое не зальешь белизной.       Чем ближе становилась квартира беловолосого коллеги, тем ярче мужчина оценивал то, как дрожат руки. Расслабился слишком, надо не распускать нюни — думает так капитан. Но, не замечая вокруг ни одной живой души, все-таки поддается соблазну и прокручивает в себе все возможные варианты того, почему неспокойно на душе. Как бы ни пытался всеми фибрами своего крепкого тела отрицать и строить из себя непоколебимую глыбу из логики и здравого смысла, в данный момент Ву, как маленький мальчик, боялся увидеть в глазах «шкета» не шок, смешанный с радостью и неверием, а хтонический ужас. Не облегчение, а укор. Злость, может быть. На самом деле, гадать о том, какие испытает человек при виде его за длительный промежуток времени отсутствие — чреватый процесс и крайне неоднозначный. Это напоминает русскую рулетку, в котором у него шанс ощутить на себе выстрел из отторжения Пака был высок. И если этот «выстрел» впрямь произойдет, то хотел бы сказать перед этой «смертью» кое-что. Нечто важное. Настолько важное, что если бы брат был жив, то и ему не доверил эту информацию.       На самом деле Чон просто хотел сказать о том, что гордится Пак Су. Гордится, что всегда был рядом и освещал будничные коротания в участке, пропитывая их странными и непринужденными разговорами о чем угодно, лишь бы не о раскрытии дела. Возможно, добавил ко всей этой тираде то, как действительно восхищается младшим и тем, что он смог пережить и понять за свои годы. Су невозможно было не восхищаться — это было за гранью понимания Ву. Может быть, никто бы напрямую об этом не сказал, но сейчас это сомнение стирается в порошок и развивается ха спиной капитана.       Он боится, но не посмеет остановиться. Полицейский поднял руку, чтобы постучать, но весь настрой моментально исчез, от того и замер. Внутри все сжалось от страха. Что, если все это зря? Что, если ему не стоило приходить сюда ни с того, ни с сего? И снова это сомнение. Человеческий мозг работает предательски: в один момент предоставляет огромных масштабов уверенность, искрящаяся со всех уголков, а затем перекрывает эту возможность, как доступ к кислороду, оставляя ни с чем. В такие моменты хочется просто развернуться на пятках своих ботинок, шлепнуть себе по лицу так, чтобы вся улица услышала, и уйти прочь. Но Чон уже пришел. Проделал такой путь и для того, чтобы в пылу своих колебаний развернуться и не появляться в жизни Су? Как бы это эгоистично ни звучало, но Паку такого не видать.       И прежде чем мозг начал бы снова мусорить сознание капитана, мужчина сделал глубокий вдох, пытаясь унять дрожь, и глухо постучал согнутым флангом указательного пальца. Сначала это было неумелый, скромный, почти девственный, стук о дверь. Он должен был это сделать. Должен был встретиться лицом к лицу со своим прошлым; со своим, черт возьми, товарищем, которого так безжалостно оставил в этом мире. Голубоглазый медленно постучал еще раз в дверь, и этот стук показался ему самым громким звуком в жизни. Громче, чем трепыхается в грудной клетке сердце.       Честно говоря, ему не довелось расслышать каких-либо чужих шагов по ту сторону двери, а потому это стало еще одним звоночком для размышления — «Может, он спит? Точно, время-то позднее» или «Может, вообще не дома?». Эти мысли терзают и терзают с ужасом его, пока не доносится где-то из глубины квартиры: «Открыто»       К какому же пришел мужчина удивлению, когда дверь под его весом ненавязчивым скрипнула, будто жалуясь на тяжесть. Пыль, клоками осевшая на мебели густым слоем как пепел с сигареты, попалось сразу на глаза. Прихрамывая, он медленно шагал по извилистому коридору, который, казалось, тянулся бесконечно, словно змея, свернувшаяся в ожидании. Квартира выглядела так, будто время остановилось, оставив в плену гниющего забвения. На стенах коридора висели старые часы, стрелки которых давно остановились, застыв в каком-то неопределенном моменте. В воздухе витал запах затхлости и, кажется, алкоголем, смешанный с едва уловимым ароматом старых книг. Он слышал какие-то звуки, что раздавались на кухне, а потому, недолго думая, последовал туда. При всем желании хотел бы сорваться и наконец сократить расстояние между собой и кухней, но возможность не позволяет, а потому приходится поддерживать правила этой игры, которая называется «жизнь».       Каждая секунда ожидания казалась вечностью. Это было невыносимо. Ему хочется назло себе усмехнуться и спросить «Ты как школьница себя ведешь, что происходит?». Но все сжалось от боли при виде сгорбленной спины белокурого. Он был бледен, как будто вся жизнь покинула его, оставив лишь тень от прежнего Су. Блёклая радужка глаз теперь казалась неживой, неестественно неправильной. Широкие плечи опусились, обнажая непривычный образ хрупкого ребенка, напоминающий стеклянную новогоднюю игрушку. Как будто одно неосторожное движение могло добить его и расчленить на куски. Неизвестно, что хуже видеть: такого же себя или того, кем дорожишь.       Но в тот момент, когда взор Ву упал на пол, у него будто показ видеоизображения был поставлен на «паузу». При тщательном обзоре зип-пакетика, к горлу начала поступать необъятная, жгучая агрессия, которая направлена в себя. Глаза стекленеют, и по логике вещей, Чон видит такое не в первый раз. Но одно дело на работе, а другое — когда твой напарник имеет это у себя дома. Мужчина моргает несколько раз, затем с силой жмурится до такой степени, что после раскрытия век до сих пор мелькали звездочки и темные ляпы. Он сжимает и разжимает кулаки, чтобы обуздать бурлящий кипяток под ребрами. Если сейчас раскроет рот и не будет контролировать, то все будет только хуже. Чон переводит внимание на белоснежную макушку и зависает на пару мгновений, чтобы окликнуть непривычным грубым тоном, сорванным в обсохшего горла. Реакция у Пака интересная, и только богу известно от чего такие «подобочные эффекты», если он вырвал с своего языка: «Съебись в ужасе»       Глаза расширились от неверия, и на мгновение показалось, что уронит трость и упадет. Капитан мотает головой, наперекор своему тайфуну вышагивает вперед. К черту. Он пойдет в ва-банк и рискнет всем, что осталось. Ву был здесь, с ним, и это было единственное, что имело значение. В какой-то момент все пошло не по плану, который выстраивал капитан. Здешняя аура давила на рассудок, не давая полностью контролировать самого себя, и это чертовски бесило. Чону плевать на то, в каком сейчас сам состоянии. Ему НЕ плевать на то, как Су медленно поворачивает, и в его взгляде что-то дрогнуло. Словно луч света пробился сквозь толщу грязного стекла.       Никогда бы он не подумал о том, что они с Паком так похожи сейчас. Младший пытался вырваться, но сил не хватало даже на это. Ву понимает. Очень сильно понимает. Настолько хорошо, что становится неприятно смешно от того, что сам недавно был в таком же состоянии. Но он смог. Смог подняться, пусть даже с увечьями. И если у него есть возможность протянуть руку этому молодому мужчине — сделает непременно. Неважно, сколько времени понадобится, сколько понадобится нервных клеток или терпения. Сделает, не думая.       Чон старался вести себя достойно для Пака, собирая заново самого себя по кусочкам, чтобы продемонстрировать то, что все решаемо. Что есть выход. Разве что нет выхода из-под крышки гроба, но тут уже Ву с сомнением может задуматься. В какой-то момент они оба падают на пол и тогда все встает неприлично на свои места. Он прекрасно понимал, как ощущал себя Су, когда галлюцинация перед ним не прошла, так еще активно с ним взаимодействовала. Чувствовал себя злым, измученным, брошенным. Но эти вспышки были кратковременными, быстро сменяясь волной облегчения необъяснимого. Эмоции двоих мужчин вливаются в один поток, где гнев постепенно отступает, оставляя после себя лишь легкую нить чего-то, что им двоим сейчас не хотелось распутывать. Чон пропускает мимо себя миллисекундную мысль о том, что они валяются на холодном полу и так комфортно подходят телами. Словно недостающие пазлы, которые так отчаянно долго были в поисках необходимого «компаньона», чтобы воссоздать хоть какое-то подобие целостности.       Ведь когда потерянные кусочки пазла собираются воедино, то получается невероятно красивая иллюстрация.       Когда Ву об этом рассказывал, то он все это время внимательно следил за тем, как на него смотрит белобрысый. В какой-то момент Чон даже вспомнил о том, что начинал забывать о том, как выглядит Пак, как он выпячивает губу нижнюю губу и хмурится когда задумчив. Но выглядит так, будто ребенку не купили самую дорогую и нужную для него игрушку. Мужчина не сводит своих глаз с сотрудника полиции и готов поспорить о том, что в голове у паренька сейчас на полной громкости несется белый шум, вынуждающий проникнуть в самый эпицентр головного мозга, парализуя тело. Каждое пророненное слово, каждая заминка, каждый тяжелый вздох со стороны Чона Ву было самой ужасной пыткой для Су, о чем не представляет возможно этот «огромный шкаф».       Ву сначала смотрел на него исподлобья и по выработанной привычке изучал, нет, сверлил взглядом. Только постепенно усмирял это, начинал успокаиваться и напоминать себе о том, что все кончилось. Все кончилось. Сука. Слишком много времени прошло, он даже не знает, как долго отсутствовал, но если покопается и очень сильно постарается, то может быть и узнает, как долго отсутствовал. От пересказа Чона самого воротило и он бы по правде блеванул куда-нибудь подальше, но нечем. Его голубые глаза бегло осмотрели личико своего напарника и внезапно спросил себя: «почему я прибежал при первой возможности к нему?». Этот вопрос крутился в разные стороны, изгибался под различными теориями и ни одна ему не нравилась никак. Не нравилась настолько, что становилось снова тошно.              Слух разрезала тишина, перебоями заменяясь на шум еле работающего холодильника вдали, который вечно плохо отдавал холод для продуктов, от чего те быстро портились, сколько юноша себя помнит. Хотя казалось сейчас там и нечесу стоять, а выражение «мышь повесилась» — как никогда подходит.       Складывается ощущение, что от Чона всё ещё пахнет рыхлой землёй, из которой тот против закона высшего выбрался и он мешается с горькой вонью спиртного алкоголя от Пака, которой тот уже не чувствовал сам подсознательно, свыкшись как животное с загоном. Оба мужчин сейчас не предоставляли собой какой бы то ни было идеал с глянцевых обложек мужского одеколона и прочей рекламной ерунды, однако сидел с опущенной головой именно Су, ощущая проницательный взор голубых глаз на своей сальной макушке волос.       Как только голос кудрявого мужчины перестал литься рассказом того, что было необходимо объяснить со своей стороны за то прошедшее и потерянное время, то и тишина начала слишком неприятно окутывать в свои тиски. Белобрысый хотел её нарушить, хотел задать не один вопрос, временами было желание перебить Ву ещё на момент повествования, вот только ни духу, ни сил не хватало, а серая радужка позволяла себе только и улавливать в поле зрения покоцанный костыль на полу. — Ты хотел остаться в той… ну, яме или что это было? —наконец спрашивает молодой офицер, не смея произносить вопрос иначе и более доступным слогом «ты хотел бы умереть там?», с Пака хватало и смертей и данной темы на ближайшее время. Он поднимает отяжелевшую голову и фокусирует с небольшим трудом внимание на очертаниях мужчины напротив. на смуглой коже подбородка замечалась характерная отросшая щетина, хотя Чон всегда брился и имел кажись неприязнь даже к этой лишней «шерсти» на лице, но в той деревушке имел что имел. Губы имели неестественную бледноту и немного синеву, пусть младший и помнил их уточнённое выделение розоватое, которое всегда в глаза бросалось при не верном взгляде. Что же до густых кудрей, которые вновь отросли в приличный маллет, очерчивая широкую шею позади, то это ненароком напомнило о былых годах, когда Су впервые и увидел этого своенравного и чёрствого копа в отделении. — Если бы оно мне было надо, то там и остался бы. К чему это сейчас было? —голос капитана звучит бесстрастно и хрипота могла бы вынудить прочистить горло кашлем намеренным, но тот этого не делает, а ответа от притупившего юноши словно и не ждёт. — Тем не менее хуже из нас выглядишь именно ты, —он прямо говорит без манер, до коих дела и не было, а Пака это не задевает вовсе, лишь правду чувствует и знает ей причину, знает что почти перешёл грань дозволенного. Ву имел право окунуть молодого человека в осуждение за наркотические вещества, от которых раньше документов было гора с тележкой, вынуждая белобрысого изнывать от макулатуры и ровно настолько же сам офицер имел право осуждать мужчину. Вот только казалось бы за что? Тяжкий мыслительный процесс прерывается, когда половицы скрипят и тяжёлая ладонь укладывается на согнутое плечо, от чего ткань сильнее липнет к грязной коже. — Вставай, если сил хватит.       В речь просочились еле ощутимые ноты сарказма, в то время как сам капитан стоял только благодаря опоре из-за повреждённой ноги, вот только беловласому смешно не было и картину данную видеть не желал, пробирая в черепной коробке суммы на возможное лечение. Оплатил бы сколь угодно, бровью не повёл, однако произносить что либо не стал на этот счёт пока, а под напором без выбора остался, кроме как подняться с попыткой избежать головокружения после похмелья.       Чон несколько шагов сделал в неизвестном направлении, но когда заприметил что младший на месте стоит, то вздох испустил и Су почувствовал как грубая ладонь обвивается вокруг его запястья, утягивая молодого человека за собой. Вырываться не стал и не собирался, чувствуя всеми нервными окончаниями настоящую, живую и крепкую хватку на своей плоти, чего и во снах до этого получить не мог, не имея никакого физического контакта с собственным жалким воображением.       Краткий щелчок и промигав раздражительно, желтоватый свет загорается, а наконечник костыля опускается теперь на кафель старый. Молодой офицер не следит за происходящим, заместо этого снова витает в своих настырных мыслях, пока на фоне слышится включение напора воды и капитан регулирует температуру без спешки, прежде чем слышится начало речи. — Твоя квартира вынесена и насколько знаю, сдаётся давно. Может уже нет. Но… некоторые вещи я взял тогда, —Пак невольно дотрагивается до наручных часов на своём запястье и почувствовал что не стоило их доставать, однако кучерявый кажется не обращал на это должного внимания до этого. — Отлично, заберу потом. Квартиру проверю, в ином случае буду снимать новую. — Можешь жить у меня, —сразу и бездумно отвечает юноша, на что старший оборачивается в кой-то веки, вынуждая ком в глотке сглотнуть шумно. — Имею в виду временно, до того как найдёшь новое что-то. Я сейчас в любом случае один живу, отца…—договаривать не стал, прервался, а мужчина лишь кивнул в ответ, опуская душ с настроенной водой в ржавую от времени ванную. Офицер не возвращался после инцидента и кремации домой, даже за банальными вещами, заместо этого метнувшись в старую купленную по молодости квартиру, в которой когда-то от родителя скрывался, потому что духу только на это хватало. Су знал, что одиночество сожрёт в родном доме с потрохами хуже чем здесь, а скрываться от этого на работе не выйдет, отстранили ведь. И только услышав короткое и чёткое согласие Чон Ву, выходит сам себе выбора не оставил, но возможно одиночество можно было бы теперь вычеркнуть из причин не возвращаться в стены дома, вот только запоздало дошло на что подписался. — Душ прими.       Единственное, что всё-таки произносит Ву, получая реакцию с выгнутой бровью и немой вопрос на лице младшего и тем не менее он так же идентично кивает, начиная копошиться с застёжкой наручных разбитых давно часов, не предпринимая более этого дальнейшех действия. Стоит и ожидает чёрт знает чего. — Ну и? Одежду снимай. Или прямо так собираешься? —Чон пилит белобрысого взглядом неотрывно, прежде чем облокачиваясь сильнее на костыль, выпрямляется в спине с характерным хрустом и возможно в другой ситуации Пак хотел бы пошутить, но не здесь и не сейчас, когда даже дискомфортный зрительный контакт разорвать духу не хватает. Кудрявый наконец опускает взгляд на часы в его руках, которые повисли между пальцев так, словно шевельнись и они развалятся в одну пыль, но Ву уже перестал верить в иллюзии бесполезные и идти у них на поводу, потому тянется и забирает из чужих ладоней вещь, некогда принадлежавшую человеку, о котором вспоминать желания не было. Нет, мужчина не питает негатива к погибшему брату, никогда искренне не питал даже при ссорах, даже при той последней их перепалке, однако сейчас любые воспоминания являются последним, чем хотелось забивать свою бредовую голову. Слишком много этих воспоминаний мелькало при пытках, насколько много, что перенасытился ими уже по горло, до самой тошноты. Настоящее время было в приоритете и если на то уж пошло, то прошлое остаётся всё ещё прошлым.       Разглядывая треснутое стекло на часах и раздумывая о возможности в кой-то веки попробовать отдать их в ремонт, до Ву не сразу донёсся шорох одежды, да и не спешил он снова видеть одни серые глаза перед собой. А всегда ли у Су были серые глаза или некогда голубые, зелёный, да какие угодно цвета чужой радужки, стали для Чона так же бесцветны, как и большая часть всего вокруг? Нет, у шкета серые глаза. Должы быть серыми, ведь так? — Ву? Всё в порядке?       Ничего не в порядке и никогда в этом порядке не было, если он и существовал когда-то в этой жизни, потому как даже вещи в доме никогда не имели своего порядкового места, вечно передвигаясь с одного место на другое. Капитан часы перестаёт сжимать в крепкой хватке и как можно быстрее откладывая их в сторону, поднимает взор на младшего, очередной раз упираясь только в очи напротив, никак не обращая внимания на остальное теперь обнажённое юное тело. — У тебя серые глаза, верно? —теперь вопрос старшего застал Пака врасплох, вынуждая замешкаться перед ответом, пока тишину молчания нарушал шум всё ещё включённой воды. — Ну да, они всегда были серыми. Ты же сам видишь.       Ву лишь кивает в ответ и отворачиваясь, ещё раз пооверяет температуру воды из душа, оставляя с Паком только новые вопросы без ответов и склизкое неловкое ощущение то ли из-за действительно отвратительного состояния грязного тела собственного, то ли из-за обнажённости этой самой грязи перед старшим. оставалось лишь ладонями прикрыть нижнюю интимную зону, от чего ощущал себя ещё хуже, пока не дёрнулся ненароком от голоса мужского. — Долго тебя ещё ждать? Залезай, тебе голову для начала промыть тщательно надо.       Белобрысый колеблется, однако выбора не остаётся, кроме как подойти ближе и перебраться в ванную ржавую, затылком чувствую чужой взгляд и табун мурашек от этого, но ничего хорошего в этом нет. Юноша опускается вниз и поджимая холодные колени к груди, кожа к коже, облокачивается спиной о бортик ванной, а глазами только и может наблюдаться как шевелится нависающая широкая тень от жёлтого света лампочки, не смея оборачиваться на её источник позади себя. Вода почти сразу окутывает тело теплом и ледяную кожу слегка покалывает приятно, когда смуглая рука поднимает уже давно включённый душ, проходясь сначала лишь вокруг сжавшегося парня, заставляя расслабить мышцы тела, прежде чем направить поток воды на липкие сальные волосы. Су на автомате закрывает глаза, дабы вода мыльная в дальнейшем не попала в них, однако почти сразу на лоб слабым нажимом умещается другая свободная ладонь Чона, вынуждая запрокинуть слегка голову так, что взгляд вновь открытых серых глаз устремлялся теперь в потолок с трещинами, а вся вода стекала по сторонам, не попадая на лицо.       Волосы не целиком намокли, потому та же ладонь капитана зарылась в обвисшие локоны, тщательно промакивая, пока младший не почувствовал привычную прохладу квартиры, когда душ был отложен на дно ванной. Вот только ещё холоднее была густая жидкость шампуня, коснувшаяся не только волос, но и кожи головы сквозь них. Контрастно тёплыми были мужские руки, умещённые почти сразу на макушку офицера, распределяя шампунь по каждым прядям массирующими движения и зарываясь пальцыми глубже, пропуская сквозь них мыльные скользящие локоны. Пена хрустит на слуху, а голова и плечи совсем расслабляются от массажа, однако удовольствие не длится так уж долго и в конце концов Ву собирает с бледного лба молодого человека скопившуюся пену, направляя поток воды обратно на волосы. Кожа уже согрелась от чужих рук и потом на тепло воды больше не реагировала так остро, как раньше. И всё же вопреки ожиданиям, рука старшего возвращается на голову и вымывая шампунь, прожолжает массировать более чистую белобрысую макушку, а Пак ловит себя на мысли что не против совершенно повтора этих махинаций, когда слышит приглушённый бубнёж капитана о необходимости ещё парочки раз помыть слишком грязные волосы. — Я такими темпами здесь усну, ты издеваешься? —голос Су просачивается хрипотцой, а глаза уже давно были прикрыты веками, лишь ресницы густые подрагивали, когда мужчина третий и последний раз вымывал наконец совсем чистые и мягкие локоны от пены. На самом деле шампунь этот был дешёвым и плохо подходил волосам Пака, он сам это знал, однако парень не в том положении чтобы противиться этому из-за мягких движений чужих рук, просто не мог. — Не возникай и поднимайся в таком случае, —отвечает басом Чон и юноша даже сквозь веки видит как потемнело, из-за чего распахивает очи, моментально встречаясь с кристально голубой радужкой над собой, заместо знакомого потолка. Мужчина может и не выдаёт этого, но по некоторым чертам чёрствого лица младший видит трещены усталости, от чего губы свои поджимает в тонкую линию и неуклюже, впридачу ещё и резко хватаясь за бортики ванной, собирается подняться, однако за запястье в ту же секунду хватают, помогая удержать какое-никакое равновесие. — Ещё свалить здесь, второй инвалид будет. вперёд и с песней, —белобрысый не стал на это отвечать и всё же мысленно задался вопросом как у этого человека выходит удерживать на одной ноге с костылём не только себя, но и ещё самого Су впридачу. — Я дальше сам, спасибо, —выдавливает из себя офицер, собираясь потянуться за вехоткой, однако той не оказывается на её месте и юноша замечает потерю в смуглых руках, пропуская в голове кажется около сотни раз повтор одного слова «нет, нет, нет…». — Сам ты еле стоишь, уже достаточно хоть этого. Так что не мешай мне, Су, —на слова капитана у Пака не находится ответа, однако и поворачиваться к тому лицом не собирается, продолжая стоять спиной к нему, на что никто возражений не имеет.       Пар окутывал небольшую ванную комнату, смягчая очертания предметов и делая воздух густым и влажным. Су продолжал стоять и дальше, опустив голову, позволяя струям горячей воды стекать по широкой спине. Ему хочется спросить, откуда Ву нашел все же вехотку, но во рту все пересохло и язык будто онемел. Между ними повисла непонятная для Пака тишина, в которой он себя ощущал противоречиво все сильнее и сильнее. Хочется поинтересоваться, почему вообще продолжает это делать, но ему кажется, что он так все сильнее усложнит. Может быть поэтому осторожно прикрыл своими дрожащими ресницами глаза и слушал, как тот намыливал мочалку, а затем осторожно принялся массировать и без того напряженные мышцы своего коллеги.       Круговые движения рук Чона были сначала уверенными, непреклонными. Как будто не было ничего такого в том, что он намывал спину своего товарища, к которому примчался при первой же возможности. Капитан старался не размышлять о всей ситуации между ними, потому что от этого становится душно и хреново. Возможно, виной всему была температура в этой комнате. Тишину нарушал лишь шум воды и тихое поскрипывание вехотки.       Внезапно пальцы Ву наткнулись на что-то необычное. Он прервал свои действия и, разведя пар рукой, всмотрелся в бледную кожу спины Пака. Под слоем мыльной пены проступали местами бледные, неровные шрамы. Они переплетались между собой, образуя жутковатый узор, похожий на ветви обгоревшего дерева. Шрамы покрывали значительную часть кожи Су, начинаясь чуть ниже лопаток и спускаясь почти до поясницы. Они не были однородными: в основном это были широкие, неровные до раздражения полосы бледно-розового цвета, словно кто-то провел по коже раскаленным крюком. Беловолосый мужчина всеми фибрами души надеялся на то, что тот не задаст типичную, размытую фразу «откуда они?», потому что отвечать на это — означает выпотрошить грубым жестом прошлое, о котором вспоминать еще больнее. Больнее и труднее. — Ты мне напоминаешь из-за «них» одну картину одного не особо популярного художника. «Падение»¹ — называется.

¹—данная картина выполнена Романом Верещагиным в различных оттенках красного и черного. Вдохновлена чувством безысходности, потерей контроля над своими чувствами и эмоциями; ощущением того, когда ты падаешь в пропасть и не можешь никак этого остановить.

      Су приоткрывает глаза и, поднимая голову, собирается с мыслями своими сообщить Чону о том, что не совсем понимает посыл этих слов. Молчание неприлично глупо затягивается, образуя между ними никудышную недосказанность. Ву морщит нос от своих же рассуждений и уточняет более охрипшим голосом: — Одна из красивых картин. — Мои шрамы от ожогов тебе напомнили одну из твоих красивых картин? Отец бы с тобой не согласился на этот счёт, —горестно усмехается Пак, проклиная яростно в своей голове о том, что не умеет держать язык за зубами и все равно раскрыл свою пасть, рассказывая об этом. Темноволосый мужчина промолчал. Широкие плечи, напряженные мышцы — все в его позе говорило о том, что ему не стоило говорить такое. Не стоило обнажать то, о чем светловолосый не горел желанием говорить. Он молчал угрюмо, и это молчание было тяжелее любых слов.       Чон отложил вехотку в сторону и принялся вслушиваться в журчание воды и хриплое дыхание напарника. Его глаза задумчиво исследовали спину, замечая, что ближе к пояснице виднелись несколько округлых шрамов, размером с крупную монету. Приподняв руку, мужчина осторожно коснулся на ощупь одной из такой «произведений искусств» своим мозолистым большим пальцем. Ему померещилось возможно, но этот участок казался более плотной и менее эластичной, подобно пергаменту. — Не планировал как-либо задеть тебя, —приглушенно отметил Чон, подбирая вехотку обратно, чтобы продолжить свои движения, стараясь не задевать шрамы, — Хочешь поговорить об этом? — Я…—Су запнулся в своих собственных словах, когда старался сделать так, чтобы его голос звучал ровно, — Это было давно. Отец очень разозлился тогда, а ты знаешь его натуру. Мама хотела защитить, но по итогу… — Я понял. Можешь не продолжать, если не можешь, —хрипло прошептал Ву, пытаясь от злости необъятной не надавить на кожу напарника очень сильно. Ему не хотелось представлять себе молодого паренька, который со слезами на глазах умолял отца остановиться и прекратить вести себя как смертоносный палач. Возможно, Чон драматизирует, но внезапное осознание того, что ему хочется уткнуться лбом о мокрую спину Су, вывело из спокойствия. О чем он, черт возьми, только думает? Это неправильно. — Нет, я…хочу. Хочу рассказать об этом, —слова у белокурого расплываются, как попавшие капли на сероватый ковер. Горло обвивает невидимое тело змеи, которая наматывает на него свои «живые» кольца, стягивающие постепенно кожу и сосуды внутри. Нечто гнетущее не дает мужчине даже издать какого-либо звука, но в последнюю секунду вылезает из этого состояния и начинает прикрывать глаза.       Воспоминания нахлынули с такой силой, что тот невольно вздрогнул. Дыхание сбилось, стало частым и поверхностным, словно он только что бежал еженедельный марафон. В висках застучал пульс, отдавался тяжелым гулом в ушах. Пальцы теперь нервно стучали по своим мокрым коленям, судорожно сжимая их чуть погодя. Перед ним, как на пожелтевшей фотографии из семейного альбома, возникла та сцена, которая вылетела из уст уже неосознанно.       Он не помнит, сколько тогда ему было точно лет, но отчетливо запомнил душный летний вечер. Воздух был густой, пропитанный приятным запахом цветущей липы. Комната, залитая холодным светом экрана телевизора, казалась для парня ледяной клеткой, к которой никак не может привыкнуть. Ему снова приходится прокручивать то, как он жмется к матери, пытаясь спрятаться от разъяренного отца.       В тот день папа вернулся с работы в ярости из-за какой-то неудачи. Су вряд ли сейчас выкопает из своих чертогов причину такой злости родителя. Отец много работал в участке, могло всякое случится. Хотя «всякое» случается настолько часто, что парень уже не знал, чего можно ожидать. Но в такие моменты нужно было придерживаться правила в доме — «Не попадайся на глаза». На словах звучало проще, чем казалось на самом деле. Юноша, пройдясь на цыпочках по коридору, украдкой поглядывал в каждый уголок, чтобы спокойно добраться до кухни, взять оттуда с вазы пару конфет и уйти. Чем ближе становилась кухня, тем ярче вспыхивало осознание того, что там есть кто-то. Двое, судя по голосам. Особых вариантов не было, кто это мог быть — мама и папа. И как только кончики пальцев ног Су коснулись пола, из комнаты донесся громом приказный тон отца в адрес женщины. Его голос, искаженный криком, отскакивал от стен и наполнял воздух необъятной, колючей тревогой. Парень слышал четко дрожащий голос матери, и то как он колебался, запинался.       Прижимаясь лопатками к стене, младший Пак начал слышать свое учащенное сердцебиение и то, как его колени начали подгибаться. Это было так несправедливо. Мама не должна была нести эту ношу одна. Может быть, по этой причине парень и высунул голову осторожно из-за дверного проема. Она стояла перед широкоплечным мужчиной, сжав руки в кулаки, пытаясь сохранить хрупкое подобие спокойствия. На его фоне мама выглядела такой ничтожно маленькой, точно столкнулась не с человеком, а с медведем. Су представлял, как её сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из небольшой груди. Каждый раз, когда её муж поднимал голос, в ней разгоралось ощущение, что она должна что-то сделать, чтобы этого не слышал ребенок, но крики разрывают в агонии пространство и стают невыносимыми как и для неё, так и сейчас для сына.       Страх, холодный и липкий, сковал его тело. Мальчик хотел убежать, спрятаться, но ноги словно приросли к полу. Всего один неправильный шаг, и он…

Поздно. Слишком поздно.

      Все роли известны стали заранее. Все сценарии расписаны вдоль и поперек. Су выучил эти сюжеты так давно, что забыла, что бывает что-то кроме. Папа, заметив присутствие мальчика, резко поднял голову и склонил ее на бок, чтобы повнимательнее рассмотреть его через плечо своей жены. «А ты здесь что подслушиваешь?!» «Я просто хотел на кухню ненадолго зайти» —брыкается от слов едких пацан. Младший Пак морщится, услышав свой до нелепости писклявый голосок. Напряжение нависает на ним мрачной тенью. «Милый, успокойся. Су здесь непричем»—проговорила ускоренно женщина, быстро обернувшись к сыну. Она инстинктивно сделала несколько шагов назад, делая из себя не самое надежное «ограждение», которое не даст человеку так быстро сократить дистанцию между ним и ребенком, —«Солнышко, иди в комнату, хорошо?» «Чего ты вечно его ограждаешь, Нэнси? Он из-за тебя вырастит хлюпиком, за которым ты до конца своей жизни будешь сопли подтирать»—стоило тому сделать шаг вперед, как буквально одним движением вцепляется в хлипкую застежку на рубашке жены. Су уже не думает бежать, только растерянно пялится на взрослых, наверняка прикидывая, как сильно, должен быть, зол папа. «Перестань так говорить о своем сыне. Что ты себе позволяешь?» — ее голос содрогается, точно под внезапным порывом ветра. «Мам, не надо…»—руки мальчишки неуверенно тянутся к спине женщины, как его током тут же окатывает от того, как сверкнул взглядом отец. «Что ты мамкаешь все время? Мама, да мама. Мама. Мама. Мама, черт возьми. Ты хоть что-нибудь без своей драгоценной мамы хоть можешь сделать?»—рычит тот в побледневшее лицо сына. В нем будто столько презрения, что хватило бы на весь огромный дом. Хватило бы на долгие годы. Но даже несмотря на эти проклятые годы, из-за таких людей, как папа, Су вновь и вновь оказывается жалким. «Прекрати»—это стало последней каплей. Когда юноша проговаривает, то уже начинает глотать сопли. Призрачная удавка на тонкой шее не дает пацану вырваться из своих суетливых мыслей, но он больше и не пытается. Только с ужасом глядит на человека, впитывает нутром весь этот ужас, каждую драгоценную секунду осознания собственной слабости и беспомощности.       Он не замечает, как тот хватает его за шкирку, тянет грубым хватом к себе, отчего сын едва не теряет равновесие. Стоило помыть себе язык мылом. Стоило просто пройти мимо, или того еще лучше — не выходить из своей чертовой комнаты. Но видя лицо мамы, что-то под ребрами сжимается у парня так болезненно, завывает мольбой. Ему так хочется многое сказать, но язык будто скатился по горлу и оказался проглочен.       Су сжался, пытаясь стать временно невидимым, исчезнуть из поля зрения отца. Он не понимал, за что жизнь его так наказала, но инстинктивно чувствовал из последних сил, что уходили со стекающими слезами, что должен защитить. Не себя — маму. «Что ты там сказал?! Повтори-ка» «ПРЕКРАТИ! ХВАТИТ КРИЧАТЬ НА МАМУ, НА МЕНЯ. ХВАТИТ ВЫМЕЩАТЬ ЗЛОСТЬ НА НАС! ЧТО МЫ ТЕБЕ СДЕЛАЛИ? ЗА ЧТО ТЫ ТАК С НАМИ?»—не осознавая, как быстро это произошло, вдруг закричал по желчной команде папаши. Внезапно раздражение и бессмысленность происходящего одолевают Су, поджигают все изнутри, разгораясь синим пламенем. И он так не хочет обжечь маму, потому что она единственная, кто не заслужил этой боли. Кто должен вырваться из этого порочного круга и никогда больше не ступать в него. Кто заслуживает жить своей жизнью, мечтать о небе, а не грохаться на землю каждый раз, когда наивно полагаешь, что можешь встать. Потому что тебя непременно утянут вниз. «Су, милый, уходи сейчас же!»—донесся где-то сбоку нервный крик мамы.       Но эти слова только разожгли гнев человека напротив. Младший Пак почувствовал, как мощный поток эмоций обрушивается на него, когда отец, отвлекшись от дитя, повернул на нее предупреждающий взгляд. Все произошло так быстро — Су не успел даже понять, что сейчас все перемкнет, как в электрощитке. Пощечина обрушилась хлесткой атакой. Немедленно, от резкого удара, вновь сжался, заставляя себя инстинктивно укрыться, как в те моменты, когда он прятался под кроватью во время приток с мамой. Только тогда он веселился, ожидая того момента как родные глаза его обнаружат, а сейчас искренне молился, чтобы эти же глаза не смотрели на него так испуганно. Потому что процесс запущен.       Одной из глупых ошибок было не только сюда придти, но и припереться с голым торсом. Обычно Су так ходил по дому, пока не приходил после работы этот человек. Но сегодня день исключений и, очевидно, тупых ошибок.       Он подставил свою спину — старался таким образом уберечь как-нибудь себя от предстоящих ударов, и принялся жмурить глаза, желая исчезнуть в огромный, прочный пузырь, где не достанет прижигающая ладонь папы. Плечи сжались по заданной природной команде, всячески группируясь.       Но в тот момент, когда напряжение в кухне достигло своего палящего пика, папа словно потерял последнюю каплю хоть какого-либо разума. Его ярость переполняла до краев — эдакое багровое, шкварчащее море, готовое обрушиться на берега и затопить все вокруг. И это море все-таки окатило. Окатило с адской болью по всему телу. Глаза мужчины устремились на раскалённую сковороду, лежащую на плите. Понадобилась всего секунда, чтобы она оказалась в его рука с такой предательской легкостью. Он схватил сковороду за длинную ручку, сжимая ее до побеления костяшек.       Слова не выходили из горла. Заточенный, первобытный страх все-таки с головой овладел Су. Он попытался отскочить вбок, но не успел осознать всё, что уже произошло. Раскаленная и тяжёлая сковорода фурией неслась к нему с неконтролируемой точностью. Когда посуда врезалась в его, черт бы его побрал, оголенную спину, дикий жар пронзил тело, оставляя за собой мальчишеский вопль. Боль закипела промеж лопаток и еще где-то. «Нет!»—заверещала мама и двинулась на автомате к сыну, ладонями прикрывая его плечи. Лишь раз она болезненно стиснула зубы — когда ей пришлось коснуться голой спины мальчика, замечая отвратительно малиновые следы. Но не прошло и минуты, как сковорода с глухим стуком отразила её новый крик, и Нэнси уловила лишь на миг горячий воздух, пронзенный болью. Пламенная поверхность оставила на её предплечье, которое успела выставить с грандиозной ловкостью, покраснение и нарастающую пульсацию очерняющей боли. Отчаяние захлестнуло новой волной. Она попыталась себя образумить, призвав на помощь всех Богов, которым иногда женщина молилась. А помогут ли они сейчас? Видят ли это все?       Бросаясь на колени и охватывая сына руками, мама стараясь убрать с него с линии огня. Су зарыдал громче, уже не имея никаких сил держать это гнетущий поток в глазах. Младший Пак не слышал охрипших криков матери — они будто перекрылись чем-то плотным, напоминающие толстую мембрану. Он зажмурился и все цвета потухли, обращая в темный орнамент. Что-то в сердце его окончательно погасло, обнажив полыхающий ореол вокруг незнакомого чёрного круга. Страх достиг апофеоза. Время остановилось. На какое-то мелкие звездочки перед глазами — как и звуки — размазались, превращаясь в тошнотворную кашу.

Разве он заслужил это?

Разве заслужила этого мама?

Почему?

Почему все это происходит с ними?

      Он чувствовал, как жжение распространяется по коже; как триллион игл впивались в него. Казалось, что каждый нерв в его теле вопил от агонии, и не мог сдержать ничего теперь в себе, все из него вырвалось безостановочным нравом. Этот огонь теперь будто всюду: на теле, в голове, в сердце. Он полыхает и намерен сжечь все.       И он сжег. Заставил Су ощутить, будто кровь потекла отовсюду с его тела. Он прижал ладонь к своей груди и позволил этой теплой крови стекать по спине. Тогда впервые ощутил, что хотел бы пропустить эту чертову жизнь и перерезать любую возможность этой боли продолжать его провоцировать на незатыкающийся ор, саднящий голосовые связи и разрывая их наверняка в щепки.       Если б у боли были глаза, то они бы имели глаза его отца.       Пак никогда этого не забудет. Не забудет, как тело напряглось, пытаясь избежать этой невыносимого чувства, но это только усиливало её. Как кожа на спине пузырилась и обжигалась, и каждый вздох причинял более яркую вспышку стона. Разве о таком вообще можно забыть? Просто взять и стереть из своей памяти? Он бы хотел. Хотел иметь эту возможность. Только это жалкое желание вмиг обращается против самого Су — еще не успокоившееся сердце вновь берет разгон, теперь отбивая тревожный ритм.       Такое невозможно стереть из жизни. Это несчастное, раскаленной пятно, что разбежалось теперь на его спине и напоминает о себе уродливыми, криво заросшими следами.       Капли воды, словно россыпь бриллиантов, дрожали на кончиках светлых волос, обрамляющих лицо Пака. Подмечая эту незначительную картину, взгляд смуглого капитана обратился из обычно холодного в какой-то рассеянный, неуверенный. Его пальцы задержались на мгновение, боясь надумать лишнего. — Ты чувствуешь вину, что мама получила ни за что, верно? —аккуратно спросил Чон, закрывая глаза, чтобы не ощущать во всех красках легкую дрожь, пробежавшая по его телу. — Она не заслужила этого.       Разговор не клеился, так думал Ву, но он не догадывался о том, что леденящий взгляд Су, нацеленный на кафельную плитку в ванной, начинал постепенно приобретать отдаленные краски теплоты. Пак чувствовал на себе взгляд этого человека, осознавал всем естеством его как физическое прикосновение, так и душевное. Он прикоснулся к тому, чего сам боялся как огня. Боялся до тряски пальцев. Но когда поддался вперед и обнажил перед капитаном это, то удивился, насколько странно получать спокойствие, подобное морскому бризу. Ему не было видно, как тот протянул в очередной раз руку, желая коснуться плеча, но в последний момент замер. Пальцы сжались предательски в кулак.       Су резко повернул к нему голову. На мгновение им показалось, что они касаются друг друга, хотя между ними все еще оставалось расстояние ввиде края ванны. Это какое-то незнакомое, чужеземное прикосновение взглядов, прикосновение к чему-то хрупкому. И это оказалась гораздо более интимное, чем любое физическое прикосновение. Пак сглотнул, болезненно слюна сползла по пересохшему горлу. Мужчина напротив же не отводил от него своего задумчивого взгляда, анализируя напарника. Пальцы слегка коснулись лба светловолосого полицейского, чтобы убрать прилипшую прядь, которая мешала рассматривать озадаченое выражение человека.       Сердце замирает у младшего, когда тот убирал свои пальцы и случайно коснулся носовой перегородки. Его кожа будто загорелась от этого нежного прикосновения, и он невольно прикрыл глаза, наслаждаясь этим ощущением. Измученное тело напряглось, пропуская через себя то, как каждый мускул замирал в ожидании. Он боялся пошевелиться, боялся спугнуть этот момент, боялся, что все это окажется лишь игрой его воображения. Галлюцинацией. Когда наконец открыл глаза, то заметил, как Чон уже стоял у стирательной машины и просматривал программы для стирки вещей. Пак думает о том, что он то ли дурак, то ли крышей окончательно двинулся, раз начал подумывать о том, что может…       Не сейчас. Не к месту. Надо думать головой и желательно с надеждой на то, что она не даст ему сбой. Может быть поэтому Су не заметил даже, как вылез с переменным успехом из ванны, обматываясь полотенцем так, что стоял снова спиной к капитану, чтобы сохранить хоть какую-то норму проклятого приличия, которое уже планировали ретироваться отсюда к чертям собачьим. Что, мать твою, происходит? Он проследил за тем, как Ву вышел из комнату и позволил беловолосу откинуть голову назад и пропустить через свои губы, накрытыми руками, раздраженно-отчаянный вздох. Проморгавшись пару раз для того, чтобы восстановить призрачное подобие самообладания, мужчина коснулся одежды, что висела на сушилке.       Натянув на себя чуть более чистую и всё же такой уж не первой свежести одежду на своё всё ещё слегка влажное тело, Су чувствовал как ткань липнет к коже, однако не чувствовал от этого чего-то неприятного, потому что в этот раз липкость была не от грязи. Юноша почувствовал куда большее облегчение, чем мог подумать первоначально, ощущая себя в кой-то веки чистым хотя бы наружной оболочкой, а грязь продолжала разъедать только изнутри, прогрызая как личинки гнилую плоть к самому эпицентру.       Руки уместились на края ржавой раковины в ванной, позволяя облокотиться и упереть взгляд в зеркало с кучей расходящихся трещин в разные стороны, которые всё ещё поражали белобрысого тем, как это стекло до сих пор не развалилось от них, с дребезгом рассыпаясь на плитке пола под босыми ногами. А оно держалось, держалось на последних силах и жалких надеждах, как и сам Пак Су, полностью подражая хозяину.       Тем не менее это было единственное зеркало в этой квартирке, потому Пак старался даже на него не смотреть эти дни, когда заходил в ванную комнату, а если взор и падал случайно на него, то мимолётно сквозь трещены мало можно было разобрать из собственного отражения. Потому к счастью или сожалению, белобрысый не видел самого себя всё это время и того, как сам себя запустил. Сейчас же серые глаза намеренно складывали своё отражение, склоняя голову на бок, пока одну рука зарывалась в лохматую и всё ещё влажную чёлку, заглаживая её назад. Синяки под глазами, лохматые ломкие волосы, впавшие скулы, помятое и посеревшее лицо, красные полосы от лопнувших капилляров в белках глаз — всё это выглядело неопрятно и простым словом херово. Парень привык быть собранным как по иголочке, в частности из-за жизни с отцом и не менее опрятной матерью, из-за высокого уровня статуса и прививания быть тем идеалом хотя бы внешне. Ведь если люди видят красивую картину в музее — то мало кого интересует то, какими именно красками она намазюкана или чьей кровью вырисовывались плоды спелых алых яблок, таких аппетитных для чужого внимания. И ему было отвратительно от самого себя сейчас, от этой противоположности. — Понимаю что тебе нужно полюбоваться самим собой, Пак, и неопрятность придаёт тебе приятный шарм. Но чёрт тебя дери, отлипни наконец от раковины и собирайся, —Су вновь вздрогнул от хорошо знакомого баритона со стороны дверного проёма, который раз за день так и не привыкнув слышать этот голос вживую из раза в раз, успокаивая им собственную душу.       Серые глаза метнулись взглядом в угол зеркала, где силуэт Ву расположился ровно в одном из целых осколков и никак не деформировался в глазах младшего. Пора прекратить думать о глюках. — Да, конечно. Секунду, —Пак слышит как после этих слов капитан вздыхает и разворачиваясь, исчезает за пределами ванной комнаты, где-то в глубине остальной квартиры, оставляя младшего наедине со своими мыслями на ту самую «секунду». Оба понимают, что никакая это не секунда и может даже не минута, а прежде чем ладонь юноши тянется к крану, дабы в последний раз ополоснуть лицо, то так и замирает на полпути. «Понимаю что тебе нужно полюбоваться самим собой, Пак, и неопрятность придаёт тебе приятный шарм…»—предложение с уст Чона повторяется в черепной коробке и прокручивается несколько раз, пока повторяться не начинают лишь два последних слова «приятный шарм», въедаясь как кислота в мозг, вынуждая опустить руку, так и не коснувшись металла.       Серебрянные очи снова уставились на треснутое отражение, на то, как полосы расходились от кончика носа и до самого виска, не останавливаясь и уходя в самый угол стекла, как и множество остальных, резавших его черты черты лица, стены и дверь позади. Но Су складывал отражение воедино, собирал и игнорировал как мог эти сквозные щели, вглядывался в белоснежные волосы, в собственные глаза, которые смотрели так хмуро в ответ. — Это был комплимент или мне послышалось?..

***

      Размеренные широкие шаги, в сопровождении гулкого шума улиц Сеула. Сигаретный густой дым тянулся от стика в длинных пальцах, разбиваясь об спокойное лицо мраморного тона кожи и рассеиваясь позади молодого человека, в толпу спешащих кто-куда людей. Всё вокруг напоминало муравьиное проживание с бегством по своим важнейшим, не требующим отлагательств, делам. Куда казалось пробирались какие-то букашки, выделяясь иногда своим нестандартным видом и вызывая косые взгляды муравьёв со своими головными загонами, без чувства какого либо уважения. На Сона в основном не смотрел никто. Рыжие волосы уже не были таким чудом света для общества, в котором разве что серобуромалиновым не красили ещё свои бездарные головы, и то в этом появлялись сомнения на этот счёт.       Тем не менее, перед тем как остановить свой шаг перед покоцанной дверью, парень натягивает на себя капюшон толстовки мешковатой так, что лицо скрывала тень, а от волос были видны лишь кончики торчащей чёлки. Дёрнув дверную ручку, та оказалась не заперта. «Ничему их жизнь не учит, да?»—думает Сон, а вслух лишь фыркая, прежде чем войти в знакомое помещение. Аромат свежей еды, которую судя по всему только начали готовить и запах скопления людей, ударили в обоняние, вынуждая нахмуриться по инерции, пока начал сразу разуваться в пустующей на удивление прихожей. — Неужели даже продолжают адекватно уборкой заниматься? —уже вслух рассуждает тхэквондоист, осматривая более чем чистые полы и старенькую мебель, но долго не задерживается и непринужденно проходит дальше, откуда шум разговоров становится громче, а голоса начинают налезать друг на друга в единую кашу звуков. — Эй, куда ты лезешь?! Сгинь в туман! —ворчит один из молодых парней, лёжа на диване и пытаясь спихнуть ногами второго, который не то ли пытается подвинуть первого, не то прямо на него залезть сверху. — Я тебе ёж что ли? Двигайся, весь диван занял своей задницей, —за итогом бойни за диван, Тэхун следить дальше не стал, хотя судя по двойному грохоту, тот не достался никому из них, а судя по третьему — остался ещё и кто-то крайний в этом.       Рыжий переступил около пары рук на полу, кому-то кажется и наступил на ногу, не то что бы это было случайно и не то что бы он об этом каялся, потому проигнорировав чужой вскрик недовольный, приблизился к чему-то на подобии кухни или скорее открытого места для приготовления еды на всю ораву людей здесь. — Всё ещё следишь за этим детским садом, мама? —не без забавы с издёвкой спрашивает Сон, облокачиваясь плечом о холодильник, преграждая девушке с длинными смольными локонами доступ к продуктам, за которыми та собиралась подойти. Её брови угрожающе сводятся к переносице а глаза с узким разрезом и без того сужаются в попытке разглядеть чужака под капюшоном и кажется не сделай она этого, то сковорода в её руке свободно сошла бы за средство самообороны. Однако скоро выражение лица разглаживается и девушка успокаивается, но брови в лёгком удивлении всё-таки вскидывает, а следом и выгибает вопросительно. Глаза так и остаются не то слишком спокойно безразличными, не то лениво хладнокровными, на что тхэквондоист вечно ненароком внимание обращал. — Сон Тэхун? Какими судьбами?       Ли Су-Рён обвела молодого человека своим взглядом, как резко схватилась за ручку холодильника, на что тот только хмыкнул и всё же отошёл от него, позволяя открыть и взять какие-то овощи. — Никакими. Просто пришёл посмотреть не начали ли вы тут гнить и нашли ли нового папу, —проговаривает Тэхун и тянется за яблоком на столе, как по руке тут же ударяет полотенце, вынуждая одёрнуть руку. — Культяпки убери и аппетит не перебивай фруктами. — Я не собираюсь с вами ужинать. И ты не ответила на мои вопросы, —Сон скрещивает руки на груди, наблюдая как девушка продолжает мешать, прежде что отрваться от своего занятия и повернуться к юноше, предварительно обтерев руки тем же полотенцем. — Ты и не задавал вопросы. Но нет, отца до сих пор не нашли, а избирать кого-то из них…—Ли обвела детей взглядом или по крайней мере тех, кто оставался сейчас в её поле зрения, хоть и судя по всему дома уже собрались все прямиком к ужину. — Они будто не готовы ещё. Я не вижу в них кого-то выше роли старшего брата, и то не факт. Не знаю, —она губы свои бледные поджала в тонкую линию, будто что-то не договаривая, от чего рыжий уже начал ногой постукивать по полу, ожидая каких-то объяснений дальнейших. — Они даже не пытаются следить за ребёнком. да, стараются её веселить, но толку от этого никакого, когда она даже не может пить и есть. Хоть и от меня толка не больше в таком случае, —окончательно утеряв смысл разговора, тхэквондоист нахмурился сильнее, чего не было видно по капюшону, но в голос и без того просочилась грубость. — Ты о чём говоришь, чёрт побери? Какой ещё ребёнок?       Шум остальных людей начинал порядком раздражать парня, а недосказанность от матери лишь повышала раздражительность, на что та и бровью не вела. Её словно совершенно другое волновало, что снова заняло черепную коробку целиком и полностью, напоминая что мать из неё никудышная на самом-то деле. — Будто ты-то не понимаешь о ком речь, Сон Тэхун, —она оставляет полотенце на столе небрежным комком и не проронив больше ни слова, плетётся куда-то, а у Тэхуна выбора не остаётся кроме как уйти отсюда прочь или последовать за ней. В конце концов парень последний раз окидывает плиту с готовой не тронутой едой взглядом и идёт в направлении пропавшей Су-Рён, замечая ту теперь перед дверью небольшую в кладовую. Дверной проём примерно на голову ниже каштана, в то время как женщине был в самый раз по росту, однако та не спешила открывать старую дверь и заходить туда, оставив ладонь замереть над дверной ручкой. — Она с первого дня, как мы вернулись, забилась в углу кладовой и больше не выходила. Сидит в одном положении, воды в рот не берёт, еду и подавно. Иногда мне кажется что она вросла в гнилые доски там, —её голос тихий и хрипит, но достаточно слышимый, дабы Сон уловил каждое слово без единого пропуска. — Ты о той мелкой русой девчонке? —наконец воспоминания доходят до его разума с запозданием, хоть и те были относительно свежи, да вот только не столь важны для того, чтобы хорошо и отчётливо запомнить их.       Тогда, обнаружив пропавшую девушку, сестру того оболтуса брата, из-за чего вся эта ерунда с Качхуль-Фем началась, Сону пришлось высвобождать и остальных похищенных детей, которых было точно больше одного десятка. Все они были в районе 15 лет на вид, быть может немного старше или младше, совсем малых детей там не было как казалось парню и оно понятно почему. Вот только чутьё подвело. Маленький силуэт, одна кожа да кости с не здоровым внешним видом тела и личика, стоял на одном добром слове у дальней от выхода стены, будто и не собираясь хоть шаг сделать к своему спасению, а только сильнее прижимаясь к стене. Руки обвисали по бокам, русые грязные волосы коротко прилипали к худощавым скулам, а серые пустые глаза стеклянно смотрели прям в душу Сон Тэхуну, стоило ему только обратить внимание на последнего ребёнка, о чём почти сразу пожалел. Не было времени ни думать, ни разбираться с этим подобающе и каштан никудышный спасатель, он свои цели исключительно преследует и ему этого достаточно, этому принципу он и следовал.       Помнит лишь как метнулся со стиснутыми до скрипа зубами в помещение с вонью ржавчины и потянулся было за ручонкой девчушки, да вот ни за что так и не ухватился, но почувствовал как свеже царапнули чем-то по тыльной стороне ладони его, не хуже кошки. Серые глаза ребёнка угрожающе расширились и синие губы приоткрылись, пока одна её рука сжимала в кулак вторую, которой и успела поцарапать незнакомца, а сама даже не отпрянула прочь, словно ногами в бетоне прямо-таки застряла. Тэхуну не нравился этот взгляд от слова совсем, в желудке всё отвратительно переворачивалось наизнанку и девчонку хотелось уже оставить в покое, не его это было дело.       Однако он вечно сначала делает, а потом думает, потому не став тратить время зря, достал из кармана зажигалку и резко бросив ту в соседнюю стену с треском, заставил внимание странного ребёнка переключиться на неё, пока другой свободной рукой грубо успел обхватить маленькое тельце за подобие какой-то талии, чувствуя на самом деле и правда одни кости под пальцами.       Сон плохо помнит что происходило дальше, кажется поняв своё положение, девочка и секунды не продержалась на руках парня, как тут же впилась зубами в один из его пальцев. Каштан прошипел досадно, но палец вырывать не стал на удивление наблюдающего за этим Джошуа, напротив, оставил плоть в тисках детских зубов, которые всё сильнее сжимались, поражая тому, откуда в таком ослабшем тельце столько силы воли. Он не помнит точно кому из тех же похищенных более старших детей всунул брыкающуюся девочку, которая будто начала успокаиваться или так только чудилось Тэхуну.       Единственное что чётко отмечалось в последний момент, так это не мало алой крови, стекающей изо рта ребёнка и по безымянному пальцу парня, да всё те же пустые серые глаза, до последнего не отрывающие стеклянного взгляда от карих глаз тхэквондоиста.       Каштан неосознанно поёжился и приподнял верхнюю губу, заметив сейчас всё ещё не заживший след детских зубов на пальце и царапины на тыльной стороне ладони, которые Данби тогда сочла за следы от кошки или драки. Чхан решил тогда остроумно пошутить про то, насколько же там голодные дети, что умудрились ему палец оттяпать. — Ей нужно в больницу или в дет дом полноценный, а не к вам, —прямо заявляет Сон, не заботясь о том, как это звучит для Ли Су-Рён. — Знаю. Я знаю. Но к ней невозможно даже приблизиться.       Юноша усмехнулся на это замечание, зная по своему опыту правдивость этого факта, однако невозможно с тем же успехом бояться ребёнка больше чем двухметрового амбала. Но Ли боялась не её, она боялась за неё. — Забери её, ради бога.       Дверь наконец со скрипом открывается, однако Су-Рён в сторону отходит, пропуская молодого человека вперёд и судя по всему не собиралась даже следом заходить после него. — Бога нет, —сказал ли он это себе или девушке, не так важно, когда половицы скрипят под ногами и опилки остаются на белоснежных носках вмести с пылью, а темнота в маленьком помещении мешает сосредоточиться на сгорбленной фигуре в углу. Тэхун оставляет дверь открытой, дабы хоть такой источник света присутствовал, иначе оставалось бы включать фонарик на телефоне, что переходило грань абсурда в присутствии с недоверчивым и пугливым ребёнком. Вот только не волновали девочку ни свет из открытой двери, ни шум шагов, ни чужое присутствие, ни что либо ещё кроме собственных коленных чашечек, в которые та уткнулась лбом, не поднимая головы и каштан не мог уловить её банального дыхания.       Как можно тише присев на корточки перед комком, отдалённо напоминавшим ребёнка, до слуха Сона всё же донеслось хриплое и размеренное дыхание, которое давалось лёгким и глотке детского организма с трудом, что стало понятно по одному звуку. — Хэй, —позвал её юноша, склонив голову на бок и сам не знал какого ответа ожидал, коего и не последовало в целом. — Ты живая вообще, мелочь? —попытался слабо ткнуть ту пальцем, однако передумав, уложил ладонь на собственное колено и со вздохом сел идентично ребёнку, поджав колени к груди и уместил на них подбородок так, чтобы не терять девочку из вида. Вряд ли та дала бы дёру, если верит Ли Су-Рён, однако и ожидать можно было чего угодно. Настолько малые дети не были теми же подростками или взрослыми, Сон не мог использовать те же метода принуждения что и на двух последних возрастных типов групп и это ставило его в некий ступор. Что тогда делать? Ждать? Но чего?       Ответ не заставил себя долго ждать, как русые грязные волосы шелохнулись и маленькая голова приподнялась, позволяя тем же серым глазам выглянуть из-за коленок на парня в капюшоне.       Щёки на детском личике совсем стали впалыми и бледными, без здорового румянца, а синяки под глазами ещё больше украшали картину, очерчивая усталось серых туманных глаз. Эти глаза были намного взрослен их обладателя, Тэхуну это не нравилось. Волосы как оказалось немного отрасли с их последней встречи, однако это не отменяло их безобразного вида, где какие-то пряди едва дотягивались до мочек ушей, а какие-то оставались обвисать до плеч, колтуны с проплешинами и подавно не были скрыты от чужих глаз. Сероватую кожу на голых девичьих ногах, украшали следы синяков и царапин почти по всему периметру, не оставляя толком живого места, а в одном месте взгляд Тэхуна зацепился за осколок стекла под тонким слоем кожи. Извлечь его сейчас казалось неподходящим моментом и каштану пришлось временно смириться с этим, лишь запомнив об этой детале. — Встать можешь сама или помочь? —без лишней болтовни спрашивает Сон, вновь склоняя голову на бок в ответ на реакцию девчонки, когда та оттолкнувшись ногами от грязного пола, отодвинулась ещё дальше в угол, не отрывая при этом глаз от чужака. Юноша с очередным вздохом стянул с головы капюшон и взлохматив рыжие локоны, прикрыл на несколько секунд глаза, перед тем как засунуть руку в карман и покопавшись в нём, выудить привычную монету 500 вон. — Смотри.       Убедившись, что девочка смотрит на его руку с монетой в руках, он подкинул ту как можно выше и словил после этого в кулак, следом высунув её между указательным и средним пальцем, чуть раслабив сжатие руки так, чтобы провернуть махинацию с «путешестивием» монеты по пальцам и сквозь них, от указательного и до мизинца, от мизинца и до указательного. По началу детские глаза действительно следили за металлом, однако спустя несколько секунд остановили своё внимание на одном единственном пальце, безымянном. — Своим творением любуешься? До сих пор не зажило, —хмыкнул тхэквондоист, перебросив уже не такую интересную монету в другую руку и вытял ладонь с укусом и царапинами вперёд, открывая ту лучшему обзору для неё. Однако когда повернул ладонь внутренней стороной вверх, спустя мгновение почувствовал как чужая маленькая ладошка уместилась сверху, от чего холод её кожи почувствовал невесомый. Тэхун на дух не выносил детей, но ещё больше он не выносил свою слабость к ним. — Пошли уже из этой каморки.