Электрохимия этого не планировал

— Значит, ещё и это. Голос Кима звучит ровно, лицо непроницаемо. И это очень плохой знак. Из Гарри эмоции рвутся смерчем; Ким их заглушает. Но Гарри научился разбираться в оттенках равнодушия Кима, и сейчас солиец чертовски зол. «Мне жаль» — голос Силы Воли звучит тихо. «Мне действительно жаль». — Да, — отвечает Гарри, не поднимая головы. Под «этим» Ким имеет в виду шрамы. На запястьях, около сгибов локтей, у рёбер, на груди, бёдрах, икрах… Это НЕ боевые шрамы. И не следы неудачных падений. Это шрамы, которые человек нанёс себе сам. — И как давно? Гарри пожимает плечами. Ким задаёт очень личные вопросы. Ни у кого из двадцати четырёх субличностей претензий к этому нет. Какие между ними отношения, детективы сами не могут сказать. Любовники? Вряд ли. Друзья? Своеобразные. Коллеги? Однозначно нет — отношения между ними теснее и ближе. Но они доверяют друг другу безоговорочно. Ким сам рассказал, что его интересуют мужчины. Гарри сам рассказал про голоса в голове. — Почему ты молчал? «А что ты мог сказать?» — резко возражает Авторитет. — А что я мог сказать? — Гарри говорит мягко, словно извиняется. Ким вздыхает. Он не любит извинения. — Это Электрохимия предложил? «Что?! Нет!» — Нет. Это я сам. «Тебе нельзя действовать самостоятельно», — зло урчит Грубая Сила. За окном — май 52 года. Тёплый ветерок струится через приоткрытое окно в просторную квартиру. Она куплена у правительства, ещё два года — и Гарри выплатит долг полностью. А он выплатит, потому что работает сверхурочно. В его жизни нет ничего, кроме работы. И спецотдела 41 участка. И Кима. Лейтенант берет скрипучий стул, садится напротив и берет его руки в свои. — Это из-за Доры? Неопределённое движение плечами. — Из-за неё. Из-за меня. Я ничего не помню. Но у меня есть следы от старых, — Дюбуа задирает майку и тычет пальцем под ребро. — Наверное, это началось тогда же, когда я начал пить. «Ох блять, братан», вздыхает Электрохимия. Гарри прячет руки за спину, чтобы Ким не прикоснулся к ним снова. Обычно прикосновения прохладных рук с сухой кожей успокаивает, но сейчас — не обычно. — Алкоголизм, наркомания, самоповреждения. Давай сразу: что ещё? Гарри задумывается. Голоса тоже. «Драки и крушения мебели?» — вспоминает Сумрак. «Уже обсуждали» — откликается Восприятие. Какое-то время в голове тихо. — Ничего. Больше никто ничего не вспомнил. — Хорошо. Не хочешь обратиться ко врачу? — Нет. Когда Жан узнает, такой пиздец начнётся. А он начнётся. Ким кивает. После того, как Жюдит ранили, Викмар очень серьёзно относится к здоровью коллег. — Слушай, — Гарри вздыхает. — Да, я резанул себя по руке. Но это было один раз. Один. Я даже не помнил, что резал себя. Ты посмотри, что на мне вообще творится! Он раскрывает руки. В мягком свете солнца видно его грузное тело. Царапины, синяки, порезы, растяжки, покраснения — живого места не найти. И это нормально. Дюбуа целые дни проводит на ногах, залезая в такие уголки Джемрока, о которых не все бродяги знают, а оставшиеся свободные часы он проводит в спортзале, понукаемый Грубой Силой. В телесном витраже следы от селфхарма потерялись, и никто не вспомнил бы о них, если бы Ким не застукал друга с ножом в руке, липким от крови. — Я ведь даже не пью. Даже вина, Ким. — Это точно не Электрохимия? — спрашивает лейтенант после молчания. «Да блять! — взрывается голос. — Скажи ему, братан! Он что, думает, что ты настолько конченный?» «Основания для этого есть» — усмехается Сумрак. — Он крайне возмущен, — отвечает Гарри и улыбается. — Я рад, что это не он. «Даже, блять, не планировал, дружище». — Но расстроен, что это ты, — продолжает Ким. — Этого не повторится. Клянусь всеми светочами. Они смотрят друг на друга. В светлых глазах Дюбуа отражается люстра и кажется — лишь на секунду — что в зрачках мелькают цветные тени. Ким смягчается. — Я верю тебе. А теперь идём. Думаю, нас уже заждались в участке.