Чёрные кружева

Женя, конечно, мальчик интересный. Дима замечает это ещё на первой совместной читке, да и кто не заметит такого. Женя явно прячет неуверенность за острыми шутками и эпатажем, Женя готовится к каждой сцене с рвением человека с синдромом отличника, Женя пытается вписаться изо всех сил, а Дима — смотрит на него с почти что отцовским умилением, когда дубль удаётся. И это лучшее, что он может сделать. Ему уже давно не двадцать пять, хватит с него рыжих и безумных. У него есть тактика, и он её придерживается. Лёгкое дружелюбие и железные границы, не позволяющие Диме задумываться о том, какие у Жени веснушки на скулах и какие у Жени мягкие кудри до того, как их не зальют гелем. Женя прекрасно считывает всё это (то есть — ничего); возможно, загоняется и ищет проблему в себе, но выставленную дистанцию послушно держит. Диму это вполне устраивает. До того момента, пока Женя не выходит на съёмочную площадку в чёрных кружевах, уверенно отстукивая каблучками по паркету ритм Диминого грехопадения. Он меняется так, что Диме правда начинает казаться, что это другой человек. Женя и раньше меняется, когда он — Юсупов, но сейчас это какой-то совершенно новый уровень. В нём нет ни капли притворства или глумления, он будто рождён для того, чтобы с идеально прямой спиной опускаться в антикварные кресла и игриво улыбаться. Даже в промежутках между дублями Женя не выходит из образа, не теряет этой неожиданной грациозности и изящества. Сцена сейчас не Димина, но он всё равно не может заставить себя уйти — так и зависает рядом с краем площадки, нервно сжимая в кармане сигареты. Доза никотина кажется жизненно необходимой, но когда объявляют получасовой перерыв, вместо того, чтобы ломануться в курилку вместе со всеми, он как на поводке следует за тонкой фигурой в чёрном. Женя исчезает за дверью гримёрки, и Дима замирает на пороге ровно на две секунды, давая себе осознать, что делает полнейшую глупость. А потом стучится и едва дождавшись «Да?» заходит внутрь, зачем-то поворачивая замок на двери. Он ловит взгляд Жени в зеркале. Женя совершенно не кажется удивлённым, только улыбается уголками губ и указывает молнию на своей спине: — Поможешь расстегнуть? Я подумал, что курить в этом — не самая лучшая идея, а костюмеры все ушли. У Димы почему-то резко пересыхает во рту, выдавить из себя что-то содержательное совершенно не получается. Получается только сделать пару шагов вперёд и снова застыть в нерешительности. Женя усмехается ему в зеркале: — Я не рассыплюсь. Зато Диме кажется, что рассыпется он. Сгорит заживо, воспламенится прямо вот на этом месте и рассыпется серым прахом от прикосновения к такому совершенству. Женя удушающе пахнет пудрой, каким-то химозным средством для волос и чем-то неожиданно пряным и горьким. Глубокий вдох Диме ничуть не помогает, и когда он всё же решается потянуть за слайдер вниз, руки у него дрожат, как у неопытного подростка. Ему даже не хочется отругать себя за эту внезапную робость, за то, что щекам становится так жарко: Женя настолько красив, что достоин куда большего восхищения. Дима неохотно убирает руку и просто смотрит, как Женя медленно опускает платье. Узкие плечи, украшенные россыпью веснушек, которые невыносимо хочется собрать языком, тонкая талия, затянутая в плотный атласный корсет… Одного этого кажется достаточно, чтобы окончательно свести его с ума, но кроме того на Жене оказывается пояс, тонкие чёрные чулки и кружевные стринги, явно слишком сильно прижимающие его член. — А это всё зачем? Для вхождения в образ? — голос у Димы хриплый, зрачки такие, что радужки совсем не видно, но протянуть руку всё равно ужасно страшно. Женя оборачивается к нему и, упираясь бёдрами в туалетный столик, поясняет с понимающей улыбкой: — Нет, мне просто захотелось. Иронии, даже если она и есть, Дима не улавливает, потому что ему вот тоже очень… Захотелось. — Так что, подашь мне пальто или есть варианты поинтереснее? — мысль о том, что Женя собрался идти на улицу в таком виде и пальто, оказывается последней каплей. Дима планирует сохранить этот образ в памяти и рассмотреть ещё не раз, но уже в одиночестве. А сейчас он подаётся ближе, упираясь ладонями в столик по обе стороны от Жениных бёдер. Между ними буквально миллиметр, но это очень длинный миллиметр, за который Дима успевает шепнуть «Надеюсь, помаду они тебе оставили» и положить ладонь на его затылок. Волосы у него правда очень мягкие, а у помады не особо приятный привкус, но Дима всего этого не замечает, потому что Женя целует его так, что у него подгибаются колени. Ему казалось, что будет нежно, трепетно и медленно, а выходит так жарко, что Дима со стоном подаётся вперёд, вжимаясь в него пахом. Хочется трогать Женю сразу везде, сенсорность сходит с ума от обилия ощущений. Пальцы распутывают тонкие, пушистые волосы, скользят ниже по восхитительно горячей коже, жёсткому атласу корсета. Вторая рука Димы поднимается вверх, добираясь до края чулка, гладит большим пальцем обнажённую полоску кожи на внутренней стороне бедра, чувствуя, как от этого Женя вздрагивает всем телом. Значит, ещё и чувствительный. Дима слегка прикусывает его нижнюю губу. Когда от недостатка кислорода всё вокруг начинает кружиться, Дима рывком отстраняется и замирает, жадно скользя взглядом по лицу напротив. Он одновременно хочет и изрисовать его белоснежную шею яркими следами засосов, и снять с него этот тугой корсет, и поцеловать каждую отметину на теле, а ещё лучше уложить животом на этот самый стол и… Женя прерывает его мысли, кончиками пальцев проводя по горящему лицу. — Кто мог знать, что путь к Чеботарёву лежал через корсет и пару чулок. — Да я и сам не знал, — честно признаётся Дима, улыбаясь. Эта секундная передышка даёт ему возможность вспомнить, что им ещё работать вообще-то, так что засосы и все остальные гениальные идеи лучше оставить на потом. — Впрочем, возможно, дело не чулках. А в тебе, — Дима усмехается и подаётся к нему снова, кончиком носа проводя по длинной шее, когда Женя откидывает голову. — Рассмотрел, наконец. — Думал, никогда не дождусь, — Женины руки обжигают его спину даже через футболку. До скрипа зубов хочется раздеться и раздеть его, изучить это тело до последней веснушки, но сейчас Диме нужно держать себя в руках. — Зато теперь не отвяжешься, — обещает он, целуя в ямку чуть ниже уха. — У меня, кажется, большие планы. — Можешь меньше болтать и побольше показывать, — Дима отлично слышит, как Женин голос срывается, когда Дима проходится губами по соскам. Они мгновенно напрягаются под его языком, и тут уже сам Женя не может больше говорить, только прерывисто выдыхает. Дима целует, лижет и нежно покусывает открытую для него кожу, опускается медленно на колени и проводит языком там, где до этого были пальцы, наслаждаясь Жениной реакцией. Громкие реакции, конечно, тут невозможны, но эта сладкая дрожь и едва слышные стоны оставляют Диму весьма довольным произведённым эффектом. Бедные стринги едва не лопаются от Жениной эрекции. Дима целует его сначала через ткань, чувствуя, как напрягаются пальцы в волосах, а потом пытается их стянуть прямо зубами. Выходит только сдвинуть в сторону, но так отчего-то выходит ещё горячее. Дима замирает на секунду, поднимая на него взгляд, и ловит точно такой же — абсолютно сумасшедший, тёмный от возбуждения. От одного этого взгляда у него внутри всё скручивается тугим клубком. Он обхватывает абсолютно твёрдый член у основания, помогая себе, и сразу же насаживается ртом — на долгие ласки сейчас, к сожалению, нет времени. Дима совершенно улетает от терпкого привкуса на языке и наклоняется ещё сильнее, сжимая его губами. Он быстро двигает головой, пускает его глубже, в горло, повинуясь толчкам бедёр, и ласкает языком, едва успевая глотать слюну. Женя шепчет что-то нецензурное, крепче сжимает его волосы, не давая отстраниться — будто Дима мог допустить подобную мысль. Женю выгибает безумно красиво, он крупно вздрагивает, кривит яркие губы и жмурится, заставляя Диму и самого дрожать. Горячие капли летят прямо в горло, он прикрывает глаза и мягко водит кончиком языка по уздечке, судорожно глотая. Когда Женя, наконец, затихает, Дима поднимается с затёкших колен — ему всё ещё давно не двадцать пять для таких подвигов — и аккуратно возвращает бельё на место. Женя тут же притягивает его к себе снова, устраивая между своих бёдер, и втягивает в медленный и глубокий поцелуй, сцеловывая собственный вкус с Диминых губ. — Поможешь мне? — Дима шепчет ему в губы, почти не отрываясь, и Женя тут же опускает ладонь на его ширинку. Ему хватает буквально пары движений тонких пальцев — слишком уж сильное напряжение — и белые мутные капли оседают на Жениной ладони, будто ещё одно невиданное украшение из жемчуга. Дима утыкается головой ему в плечо, давая им обоим передохнуть, а себе — ещё и вдоволь надышаться ароматом его кожи. Прежде чем их потянет на второй круг, Дима вытаскивает из ящика стола пачку салфеток и помогает Жене привести себя в порядок. С ним самим проще — только оттереть помаду с щёк и подбородка, да пригладить взлохмаченные волосы. Он снова берётся за застёжку платья и на сей раз тянет наверх, не отказывая себе в удовольствии отвести ниспадающие кудри и поцеловать в шею. Галантно усаживает Женю на столик, старательно припудривая заалевшее лицо и подкрашивая тонкие губы. — Знаешь, я ведь чулки из дома принёс, — как бы между прочим сообщает Женя, когда за дверью раздаются голоса вернувшейся с перерыва команды. Дима понятливо улыбается: кажется, ему теперь просто необходимо узнать, что ещё Женя Шварц прячет у себя дома.