Маяк

«Во тьме среди звёзд в неоновом свете

Тонет и тает Земля.

Маленький Принц на далёкой планете

Всё ждёт своего Короля.»

      Поначалу ещё даже можно было как-то жить. Получалось начальствовать по графику, ненадолго занимать прежде принадлежавшее ему кресло и почти не выдавать того, как опасно все внутри переворачивалось от необходимости это делать, получалось скрывать облегчение, когда приходила смена, получалось ободряюще улыбаться друг другу и хлопать по плечу, взглядом напоминая о том, что он вернётся. Непременно вернётся. Немного потерпеть нужно, только и всего. Сообща тоже неплохо получается.       И все же никакие улыбки, взгляды и похлопывания по плечу никого не могли обмануть: можно продержаться полгода, год, но никак не больше, организация не может оставаться без начальства. Кто-то должен был представлять Тайный Сыск при дворе, являясь с ежегодными отчётами к королю, кто-то должен был встречаться с иноземными гостями, кто-то должен был отдавать приказы. Кто-то должен был принимать решения, действительно важные решения, которые просто так не свалишь на плечи того, на чье дежурство, так уж вышло, пришлось очередное происшествие. Не рядовая проблема, не развлечение, тщательно замаскированное под службу — хотелось надеяться, конечно, что таких и дальше будет абсолютное большинство, но на самом деле все уже начинало медленно выходить из-под контроля. Сложно было этого не замечать.       Нужен был кто-то, кто вернёт этот контроль. Нужен был кто-то, кто возьмёт ответственность на себя. Это не могло продолжаться долго.

***

      — Ты ведь мог бы попытаться отыскать его? Тёмная Сторона к каждому твоему слову прислушивается, да и Хумгат для тебя все равно что дом родной. Где-то он есть, и мы оба это чувствуем... — Шурф, похоже, даже не знает, чем закончить внезапно начатую фразу — событие исчезающе редкое и оттого выбивающее из колеи даже сильнее, чем хотелось бы, но Макс все же уговаривает себя не вздрогнуть, будто от внезапного удара.       — Мог бы.       — Так почему ещё не?...       В этот раз Макс сам не дает ему договорить. Перебивает, глядя куда-то в пол, с силой стискивая кружку с камрой в руках так, что по блестящей поверхности ползут едва заметные трещинки:       — Потому что я знаю, что он этого не хочет. Я не стану ничего делать против его воли.       Макс действительно хотел бы вернуть Джуффина домой. Отыскать и привести назад, где бы он сейчас ни находился. Он даже почти уверен в том, что смог бы, если бы взялся за это дело, но — нет, не взялся. И не возьмётся, что бы о нем при этом ни думали.       Шурф медлит с ответом, но осуждать не спешит. Смотрит понимающе и очень, очень тяжело, но тяжесть эта продиктована исключительно внутренними процессами, она вовсе не нацелена придавить Макса, словно бетонной плитой. Хотя в каком-то смысле все же идёт против желаний хозяина, конечно.       — Думаешь, он просто ушёл по своим делам, никого не предупредив и не оставив нам никаких указаний? — наконец с явным сомнением в голосе спрашивает он, как бы невзначай забирая из чужих рук уже основательно растрескавшуюся кружку, пока её содержимое не оказалось на чьих-нибудь коленях.       — Не знаю. Правда, Шурф, не знаю. Может быть, потерял счёт времени, может, занят чем-то неотложным, вопросом жизненной важности для всего Мира, может, правда в беду попал, но я уверен, что он не хочет, чтобы его спасали. Чтобы я его спасал. И вообще не хочет меня видеть. Не потому что смертельно обижен или что-то в таком роде, просто потому что моё появление пойдёт вразрез всем его планам. Я не знаю, как объяснить это ощущение, но я просто не должен ему мешать. Если ушёл, значит, так было нужно.       Шурф выслушивает эту тираду внимательно, ни слова не упуская, и на ходу анализирует все, от интонаций до тяжести окружающего их воздуха, это даже распалившему собственной речью Максу совершенно очевидно, и он невероятно за это благодарен, на самом-то деле — и медленно кивает, сделав окончательный вывод даже раньше, чем было произнесено последнее слово. Очень важно кивает, церемонно, хотя и явно нехотя:       — Если чувствуешь, что так надо, значит, так надо. Своим ощущениям нужно уметь доверять. Будем ждать. И как-нибудь справляться своими силами, что здесь сделаешь.

***

      Нельзя было долго игнорировать тот факт, то Тайный Сыск просто-напросто осиротел. И в один из дней, когда Макса пора было бы сменить по прошествии его полудюжины дней, этого просто не произошло. Никто не стал даже говорить об этом вслух, достаточно стало только переглянуться с коллегами, вздохнуть — и снова занять свое место. Свое, да. Теперь — свое.       Макс не заметил толком даже, когда все начало меняться. Просто делал, что должен был, просто играл в начальство, раздавал указания, прикидывал, как будет лучше, просто решал, кто чем займётся на этот раз — и постепенно перестал замечать, что все меньше обсуждает свои решения с остальными. Не потому что обнаружил в себе склонность к диктатуре даже, хотелось бы, пожалуй, но нет. Диктаторов по крайней мере рано или поздно свергают, ему же с какого-то момента уже просто никто слова поперёк не говорил — попробуй тут не отвыкни советоваться. Макс до одури ненавидел командовать, ненавидел с того самого грешного дня, когда он впервые на практике применил свой Смертный шар. Только то и спасало, что коллеги, исполняя волю нового начальства, вовсе не выглядели бессмысленными куклами, напротив, вполне искренне радовались — порой даже вслух — тому, что Макс постепенно вживается в роль, а значит, у них есть все шансы продержаться до возвращения Джуффина. На таких условиях с этим ещё удавалось как-то мириться. Не хотелось до тошноты, до дрожи, но приходилось, и могло быть и хуже, это тоже нужно было признавать. В конце концов, если от его умения переступать через себя зависит благополучие всего того, что — и кого — он любит, это все еще хоть сколько-то вяжется с его природой, а значит, все не так уж плачевно.       Поначалу было действительно тяжело. Но знал об этом разве что сам Макс — и Куруш, время от времени застававший упоительное зрелище свернувшегося клубком в хозяйском кресле усталого до отвращения к себе мальчишку, сбивчивым шёпотом уговаривающего себя потерпеть ещё совсем немного. Остальные уже ведь давно уверены в том, что у него получается, и получается отлично. Незачем их разочаровывать. Пусть и дальше думают, что прижился, притерпелся, учится потихоньку держать всё под контролем — ему не жалко. Актёрское мастерство тоже штука полезная, давно пора было бы освоить, ну вот, пожалуйста, отличная возможность появилась. Но Куруш деликатно молчал, сохраняя эту неказистую правду под грифом "совершенно секретно", а значит, этого как бы и не было вовсе. Все в порядке. Он справляется.       Макс не заметил, когда отражение в зеркале перестало быть похожим на него. Дело было не в выправившейся осанке и даже не в прилично собранных волосах: разумеется, он ведь лицо организации, он не имеет права больше с таким простодушием относиться к впечатлению, которое он создаёт на окружающих, теперь это уже далеко не только его личное дело. Проблема была даже не в постепенно тяжелеющем взгляде. Она заключалась во всем этом — сразу.

***

      Первым не выдерживает Нумминорих.       Для начала — просто робко стучит вместо того, чтобы ворваться в кабинет, как это принято у них. Макс даже искренне удивляется такой деликатности, но все же запоздало откликается непривычным "входи", прозвучавшим таким чужим, странным голосом, что мурашки бегут по коже. И Нумминорих входит — тихо, почти крадучись, совсем сникает под пристальным вопросительным взглядом, собирается и наконец подает голос:       — Вы отправляли меня искать хозяина рукописи прошлым вечером. Я нашёл его, покажу дорогу, как только будете готовы.       Максу приходится почти целую минуту убить на то, чтобы понять, о какой грешной рукописи речь, а, поняв, забыть напрочь: пустяковое, в сущности, дело, куда интересней сейчас было бы узнать, какая вожжа попала под хвост его сотруднику.       — Нумминорих, ты чего? Что с тобой? Какое "вы"? — нервный смешок хоть и вероломно подавлен, но во взгляде, похоже, отражается сполна, так, что нюхач даже становится бледнее на полтона, стушевавшись окончательно.       — Простите, — с трудом откликается он и переходит на такой сиплый шёпот, что приходится вслушиваться в каждое его слово: — Никак не выходит теперь иначе. Просто, ну, наверное, так надо, и всё.       ...И на следующий день Макс не раз еще вздрагивает, услышав это осторожное "вы" — от Меламори, от Мелифаро и даже от вершины благоразумия, леди Кекки, что, казалось, было совсем уж ни в какие ворота. Хочется засмеяться, принюхаться показательно, хоть все и в курсе того, что он не способен чувствовать запах безумия — не выходит. Короткая заминка, кивок — и вопрос закрыт. Как будто так и должно быть. "Просто изменились правила игры. Просто они теперь играют по этим новым правилам, вот и все. И ты, сэр Макс, от этого тоже никуда не денешься," — говорит он себе.       Правда, стоит прийти очереди сэра Кофы, и он все же несколько смущается, не выдерживает:       — Ну вы-то зачем?.. Неужели это теперь так необходимо? Разве настолько все изменилось?       Макс отдает себе отчёт в том, насколько несчастным он звучит и выглядит при этом. Не положено, да. Но некуда уже деваться от этих грешных новых правил, жизненно необходимо хоть от кого-нибудь услышать разумные объяснения.       — Ну а чего вы хотели, господин Почтеннейший Начальник? Субординация есть субординация, — Макс действительно старается услышать иронию в этом тоне, однако не преуспевает. И взгляд у сэра Кофы при этом вполне соответствующий — не смотрят так люди на тех, кого ещё недавно называли "мальчик".       Волосы на затылке дыбом встают от этого взгляда и от этого тона, и в зеркало хочется глянуть на всякий случай: а не Джуффин ли там часом? Но нет, не Джуффин, и не Макс даже — нечто среднее. Обычное, впрочем, зрелище с некоторых пор. В конце концов, это было просто неизбежно, кто-то должен был занять это место, кто-то должен был не дать Тайному Сыску развалиться, и кто, если не он?

***

      Макс не привык носить маски. Считал их прерогативой Джуффина, а себя еще слишком легкомысленным для подобных игр, и вообще, зачем бы ему? Но с некоторых пор и ему пришлось обзавестись одной такой. Прежний старый-добрый сэр Макс попросту не подходил на роль замены шефа, стало быть, надо выкручиваться — единственным возможным способом. Тем же, которым сам Джуффин был вынужден пользоваться все это время. Что ж, если он смог терпеть это на протяжении более чем сотни лет, Макс тоже как-нибудь справится. Это ведь ненадолго. Джуффин вернётся рано или поздно, никуда он не денется. А пока лучше уж пусть будет так.       Мохнатый Дом с тех пор быстро опустел. Привычным стало возвращаться — и натыкаться на пустую полутемную гостиную. Ни единой забытой чашки из-под камры на столе, никаких следов пребывания живых людей. Не положено. Коллеги, безусловно, продолжали закатывать регулярные вечеринки и наслаждаться компанией друг друга даже в нерабочее время, просто теперь — где-то в другом месте. И без его участия, очевидно. Это тоже было ожидаемо, в общем-то говоря: разве Джуффин хоть раз на подобных мероприятиях присутствовал? Ну разве что изредка, чтобы в отдалении от остальных с Максом в крак перекинуться — тогда их обоих там вовсе как бы и не было. Людям неловко веселиться в присутствии начальства. Это нормально. Субординация, чтоб её.       Последней крышкой в гроб его прежней социальной жизни стал визит леди Меламори в его кабинет. Она выглядела так, будто сгорит вот-вот на месте от неловкости, когда заходила к нему — примостилась на краешке кресла напротив его стола, как набедокурившая школьница перед директором, и скороговоркой выпалила свою просьбу. Слышать от неё это треклятое "вы" было как-то особенно неправильно, впрочем, теперь она действительно была только одной из его подчиненных. Ничего более. А как иначе?       Разумеется, Макс отпустил её в Арварох. Нехорошо прерывать учёбу на долгое время. Велел даже передать буривухам его искренние извинения за вынужденную отлучку их ученицы, чего совершенно не ожидал бы от себя прежнего и что было более чем в порядке вещей для него нынешнего, каковым прикидываться приходилось даже наедине с собой, пожелал удачи, заговорщически улыбнулся, когда дело дошло до требования регулярных отчётов, искусно завуалированного под просьбу время от времени рассказывать, как там дела. Джуффин так поступать, пожалуй, не стал бы, но если бы у него была хотя бы смутная причина беспокоиться о своей сотруднице, он сделал бы это именно так — а она была, конечно, хотя бы просто с непривычки. Но Макс уже просто поступал так, как считал нужным, только и всего, не особенно задумываясь о необходимости ориентироваться на какой бы то ни было пример. И с некоторых пор это стало работать.       Макс становился старше. Сильнее. Макс бегал за советами к старшим товарищам, доставшимся ему от Джуффина практически по наследству, порой — даже через Мост Времени, к Древним, когда иных вариантов уже не оставалось, и постепенно это перестало казаться таким уж пугающим. Просто ещё один источник невероятно ценной информации. Жизнь нещадно сбивала с него спесь, которой, казалось, изначально и не было вовсе: валившиеся на него проблемы словно бы считали своим священным долгом показать ему, насколько нелепо он смотрится на своей вынужденной роли, насколько не подходит ей — и как он на самом деле быстро способен учиться тому, чего вообще нет в его природе. Потому в действительности все — в его природе, все и сразу, он способен на что угодно, если припечет, под любые обстоятельства может подстроиться, и стоило бы об этом помнить. Мир не был к нему жесток. Мир просто прекрасно понимал, что Макс должен взрослеть прямо сейчас, слишком быстро, слишком резко, но иначе ему было нельзя.       Макс чувствовал себя ребёнком, который вынужден учиться драться: хочешь-не хочешь — все равно за волосы оттащат в ближайшую подворотню, выбьют пару зубов и вытрясут все карманы, и хорошо если потом выйдет встать, чтобы добраться домой. И не у кого больше просить защиты, нет того, к кому можно прийти, поплакаться и точно знать, что от обидчиков мокрого места не останется, а его самого научат очередному полезному приёму на подобный случай. Некому слушать его скулеж. Нужно учиться бить самому, и делать это настолько эффектно, чтобы у остальных потенциальных нападающих всякая охота нарываться отпала. Так что Макс каждый раз с завидным упорством вставал, утирал кровь и учился махать кулаками и работать головой: у него не было выхода, кроме как заставить всех в этих чёртовых подворотнях считать, будто самое опасное существо здесь — он сам.       И Макс вынужден был учиться у Шурфа всему тому, до чего руки не доходили прежде: Очевидной магии высоких ступеней в целом и боевой магии в частности. Пожалуй, только это и спасло их взаимоотношения — слышать греющее душу дружеское "ты" хоть от кого-то было неимоверно приятно, а приспускать время от времени новую маску, пусть и не до конца, и того лучше. Колоссальное облегчение, которое эти уроки приносили, шло учёбе только на пользу — тем лучше.       Ему понадобилось всего три с лишним года, чтобы внять просьбам Его Величества и леди Сотофы и отпустить наконец Шурфа в Иафах, примерять мантию Великого Магистра. Что ж, все знали, что до этого рано или поздно дойдёт, даже слишком долго уговаривать — и то не пришлось.       Макс остался совершенно, беспросветно, безнадежно один, но и это уже не казалось трагедией. Он практически привык. Взял себя в руки, по первому, можно сказать, требованию не в меру холодного рассудка, и приступил наконец к тому, чем нужно было, по уму, заняться многим раньше. Стоило появиться лишнему времени и острой необходимости себя занять — и эта мысль пришла в голову сама собой, будто только того и дожидалась. До чего докатился: даже мысли дисциплинированные стали, а это уже совсем ни в какие ворота.       Он вытряс из этих великих и ужасных колдунов все. Сам не понял, как умудрился, но — действительно все, до последней крупинки информации. Даже леди Сотофа не стала слишком упрямиться. Разумеется, они знали, куда Джуффин мог подеваться: и она, и сэр Маба Калох, и старый шериф Кеттари Махи Аинти, и другие, чьих имён он никогда не слышал прежде. Знали, что должно было вот-вот произойти, знали, знамением чего было возвращение Мёнина, знали, куда ушел Джуффин и кто должен был изначально отправиться туда вместо него. Знали, что именно это и было причиной, по которой этот кто-то появился на свет. Знали, как это произошло, пусть и не во всех подробностях, конечно.       Макс даже бровью не повёл, слушая эти откровения. Принимал к сведению, почти не обращая внимания на бьющегося в истерике несчастного маленького паренька на окраинах сознания, бывшего некогда им самим. Все, что нужно было узнать, он узнал, и это оставалось правдой, нравилось ему это или нет. Какой смысл устраивать сцены перед теми, кто уж точно не был в этом виноват? Они нашли единственную возможность уберечь самый прекрасный из возможных Миров, а Джуффин сам стал тем, кто вызвался этой возможностью воспользоваться. И воспользовался, пусть и не так, как рассчитывал. Но Джуффин не был Вершителем, и он не мог продержаться долго, и раз уж Макс не там, на положенном ему изначально месте, а здесь, в Ехо, на свободе, он обязан найти решение, иначе и быть не может, это было совершенно очевидно для него в тот момент, об ином не могло идти и речи. Он просто должен был, и все.       Макс практически возненавидел себя за то, что все сложилось именно таким образом. За то, что он не был там сейчас. Возненавидел вполне целенаправленно, ровно настолько, чтобы конвертировать ненависть и злость в ту самую силу, которая всегда безотказно помогала ему решать самые невыполнимые задачи, самые безнадежные проблемы. Лойсо был в чем-то определённо прав. Гнев — он всегда сильнее страха. А гнев, замешанный на личном могуществе — это уже и вовсе практически всесилие. Нужно только уметь направить его в нужное русло. Раньше он, пожалуй, не смог бы, или был бы вынужден положиться на удачу, но то раньше, а сейчас — это сейчас. Все уже совсем иначе.       Решение пришло к нему, как нечто само собой разумеющееся. Кто-то должен держать Мир, чтобы он не рухнул? Хорошо. Этот кто-то — Вершитель? Замечательно. Вершитель, а лучше дюжина, или сотня, или, скажем, целый другой, отдельный Мир, чтобы уж наверняка, почему нет. Имеется ведь и такая роскошь в его распоряжении. Осталось только дать им задание, убедиться в том, что эти чужие Вершители с радостью выполнят его, и проблема решена. Все предельно просто и кристально ясно. Нужно лишь немного времени на претворение плана в жизнь.       Как по заказу, привычная для пары дюжин дней службы доза происшествий растянулась на несколько долгих лет — то ли удача сыграла на руку, то ли просто по случайному стечению обстоятельств эти годы выдалось на редкость спокойными, а ему только того и было нужно. Удобно иногда оказывается быть Вершителем, кто бы спорил. Погибающие от скуки сотрудники практически на постоянную основу сбежали работать к полицейским, к бесконечной радости последних — и овеществившаяся история заняла свое место в бесконечно могущественном и, как выяснилось, совершенно чужом ему Мире. Дело оставалось за малым — не известись окончательно ожиданием.

***

      Потрескивание охранных заклинаний ощущается, как пущенный по коже электрический ток — по-хорошему, это должно бы немедленно его убить, и все же оно только милосердно отрезвляет, лёгкой болью выгоняя из головы ненужные мысли, роящиеся там и жалящие, как разъяренные осы. Макс давно пристрастился сидеть на подоконнике в своём кабинете именно из-за этого, к священному ужасу коллег: всем известно, что бывает с теми, кто пытается сунуться в это грешное окно. На него-то, конечно, никогда не действовали смертельно опасные защитные чары, но одно дело время от времени выскакивать из него на улицу и совсем другое — подолгу сидеть, свесив наружу ноги, будто испытывая на прочность собственную удачу. Но сказал ли ему кто-то хоть слово об этом? Разумеется, нет. Ему ведь виднее, с некоторых пор.       Макс собирается с силами. Макс должен в очередной раз показать себя с той стороны, что нравится ему меньше всего на свете, и никуда от этого не деться. Иного нарушителя всеобщего мира и порядка достаточно слегка припугнуть, иного — взять за шиворот и приволочь в Холоми, но иногда приходится пускать в ход силу. Новая эпидемия Анавуайны или нечто в таком роде совершенно не укладывается в его понимание допустимого, а обостренная интуиция, к которой он за последние годы окончательно привык прислушиваться, именно такого масштаба беду предсказывает прямо сейчас.       Но Мелифаро уже отыскал логово нарушителя, а Нумминорих уже взял след — ещё немного, и с этим будет покончено. Худшим из возможных методов.       "Он буквально в дюжине шагов от нас и совершенно ничего, кажется, не подозревает. Ваш выход", — голос Мелифаро возникает в мыслях, звучит слишком отчетливо посреди блаженной пустоты, и Макс, коротко мотнув головой, прогоняя полудрему, исчезает, не вставая с места, чтобы появиться среди живописных развалин бывшей резиденции ордена Дырявой Чаши.       Коротко кивает коллегам, криво усмехается, с обреченной готовностью приговоренного к смертной казни выступает вперёд, лёгким шагом выходя навстречу колдуну, подобравшемуся, как кот перед прыжком. Не ожидал засады в целом и ещё больше — встречи с ним, разумеется. Сейчас в Ехо нет никого опаснее Исполняющего Обязанности Почтеннейшего Начальника Малого Тайного Сыскного Войска. Даже вернувшиеся в столицу дюжину дней назад мятежные Магистры в курсе этого обстоятельства. Тяжело не заскрипеть зубами при такой встрече.       Небрежным жестом поправив сложную косу — кто бы мог подумать, на шимарский манер, — Макс привычно вскидывает подбородок, насмешливо щурит глаза, закладывает руки за спину, заставляя свою добычу напрячься сильнее: любой колдун старой школы чувствует себя по меньшей мере неуютно, когда собеседник прячет руки, и несколько лет назад он ни сном ни духом был о таких тонкостях, конечно, но сейчас-то совсем другое дело. Сейчас у него есть вполне конкретная цель и всё, что нужно для её достижения. Иначе быть уже больше не может.       Макс ненавидит эту свою маску. Но иногда и её приходится пускать в ход.       Кривая улыбка становится шире, гротескнее, опаснее, азартный огонёк охотника в глазах сверкает почти что искренне — в жизни не поймёшь, если не знаешь, какой ценой даётся выучиться изображать подобное. Макс медленно обходит Магистра по дуге, как изготовившийся к атаке хищный зверь, желающий немного поиграть со своей добычей. Ему нужно только выиграть время. Щиты такого рода, как те, что он видит сейчас, исключительно надёжны, но никогда не держатся долго. Всего пара минут, и он сможет испепелить свою жертву одним коротким быстрым заклятием, но пока...       Пока он ухмыляется так, словно вовсе не расчёт, а чистый охотничий азарт не даёт ему прикончить свою цель без промедления. Удачный образ, прекрасно ему даётся. Даже леди Сотофа — и та почти что поверила в свое время, а это очень хороший знак.       Макс резко взмахивает кистью, и вокруг них загорается яркая живая стена ядовито-зеленого пламени, отрезая обоих от внешнего мира. Макс честно исполняет свою роль, самую малость даже косит под Лойсо — народ это, кажется, особенно ценит, а ему не жалко, и такой трюк может устроить.       Макс искренне ненавидит это. Макс действует предельно осторожно — не придраться, но он все ещё ненавидит, практически до дрожи, терпеть не может быть таким. Это против его природы, против всего, что он знает о себе. Но это действенный метод, и иногда без него не обойтись.       Макс знает, что весь Ехо давно уже считает его кем-то вроде второго Кеттарийца. Всем известно, чей он ученик, всем известно, чье место ему сейчас приходится занимать. Такую репутацию приходится поддерживать соответствующими действиями, хотя бы изредка, хочешь ты того или нет. Макс знает, что за ним наблюдают — постоянно, даже сейчас, просто потому что интерес к нему за последние годы возрос до небывалых высот, и это хорошо для дела, конечно, кто бы спорил, но отвратительно ему до глубины души. И все же Макс играет по этим правилам, потому что терпеть и ждать — все, что он может делать в нынешних обстоятельствах.       Макс говорит заготовленными фразами, уныло стекающими с языка практически без участия своего хозяина, а его визави ощутимо прошибает холодным потом от этих на скорую руку сочиненных когда-то эффектных банальностей. Макс реагирует на выпады быстрыми, отточенными за годы тренировок движениями, так, будто это ничего ему не стоит — просто научиться держать в бою скучающую мину он вынужден был даже раньше, чем по-настоящему хорошо драться, и это, на удивление, работает. Бьёт чётко и точно, все ещё пропускает удары, сражаясь с заведомо более опытным магом, но пугающе равнодушно относиться к собственным повреждениям, и это на мгновение выбивает противника из колеи. А он, в сущности, только того и добивался.       ...Макс выходит из круга зелёного пламени навстречу побелевшим как мел коллегам, не глядя гасит его таким же эффектным жестом, отработанным до автоматизма, молча берет их за запястья и уводит прочь, Тёмным Путем, в тихий, тёплый, светлый зал общей работы, успокаивать и отпаивать Осским Ашем. Зелёный огонь никому на пользу не идёт, он давно уже это уяснил и тысячу раз предупреждал — не приближаться, не смотреть, не поддаваться, но такой силе сопротивляться слишком тяжело. Макс отлично понимает, почему свой Серебряный огонь Джуффин использовал настолько редко. Применение оружия такого уровня всегда влечёт за собой определённые последствия. В первую очередь — для окружающих.       Макс кому угодно способен устроить весёлую жизнь. Но он предпочел бы никогда больше не пользоваться этой способностью. Испуганные взгляды коллег постепенно сменяются восхищенными, но он даже не может решить для себя, какие ему не нравятся в большей степени — пожалуй, что все-таки поровну.

***

      ...Иногда Макс чувствовал, что уже не выдерживает, и тогда ему снилось, как он лежит, пристроив голову на коленях у Джуффина. Он молчал, ни слова не говорил о том, где он и когда вернётся, даже просто о том, как у него дела — только гладил по голове, медленно перебирал волосы и совершенно умиротворяюще дышал, и Макс всем телом ощущал это дыхание, невольно сам начинал дышать ему в такт, точно так же, размеренно и спокойно, и это лучше всяких упражнений помогало разуму проясниться. Макс знать не знал, являлись эти сны только порождением его измотанного разума, или все-таки чем-то большим. Мог бы узнать — сосредоточиться и запросто определить, ему и раньше не составляло особого труда отличить одно от другого, но сейчас ему просто совершенно не хотелось знать правду.       Он использовал эту прекрасную, необременительную ясность ума для того, чтобы обдумать все, до чего прежде руки — мысли — не доходили: что с ним происходит? Почему он так старательно играет в эту игру, будто это вопрос жизни и смерти, почему не позволяет себе не то что оступиться, а даже просто сделать крохотный перерыв? Почему это кажется ему чем-то настолько важным?       Один из ответов Макс отлично знал и наяву: это отвлекало его от лютой тоски, чтобы на стенку лишний раз не хотелось лезть. Бесконечно затянутая, муторная, изматывающая игра, в которой он самозабвенно искал возможности ненадолго забыть о том, что Джуффина рядом нет. Он уже был сам себе немножечко Джуффин, и это ощущалось как чрезвычайно неприятная подмена, попытка заменить нечто жизненно необходимое тем, что первым под руку подвернулось, но больше ему нечего было себе предложить. Другой вопрос, о том, почему тоска эта оказалась настолько нестерпимой, что хоть вой, наяву ему в голову обычно не приходил — и хорошо.       Но сейчас, положа руку на сердце, он прекрасно понимал, что у вопроса "зачем" имелся и второй ответ: просто он очень ревностно берёг Мир именно таким, каким Джуффин его оставил. Больше всего на свете хотел, чтобы, когда он вернётся, здесь все было именно так, как раньше. И ничего не изменилось бы, даже атмосфера в Тайном Сыске осталась бы прежней, чтобы никто как будто и не заметил его отсутствия и, не приведи Магистры, не привык к какой-нибудь другой вариации на тему обыденной жизни. И маска прицепилась к нему, почти что сама собой, именно с этой потаенной целью: сохранить всё таким, будто он по-прежнему здесь. А что сам Макс при этом как-то потерялся, и потеря его неизбежно меняла все сама по себе — об этом он уже предпочитал не задумываться. Его разум уже расставил приоритеты в этом вопросе, куда ему с ним тягаться.       Отсутствие Джуффина было мучительным для Макса. Остальные умудрились ещё кое-как свыкнуться, но не он. Сама мысль о том, чтобы окончательно привыкнуть, не укладывалась в его голове, и он уже потихоньку начинал осознавать этому причину, осознавать происходящее в разуме и в сердце в те моменты, когда он все-таки отвлекался от своей утомительной игры и вспоминал её причину. Начинал принимать то, что заставляло его так невыносимо тосковать по одному-единственному человеку, который, конечно, был для него практически всем Миром, но "практически" ведь и значит, что не всем, так?       Да ничерта это не значит. Слишком большая часть досталась ему одному. Макс знал, почему так бывает, Макс догадывался о том, как называется это чувство. Макс не хотел произносить это слово вслух и ещё больше не хотел заводить разговоров на эту тему — на будущее, даже когда Джуффин уже вернётся домой. Нет уж, он не станет ломать того, что уже есть. Ему вполне хватит просто быть где-то неподалёку, лишь бы только была у него такая возможность, а остальное — мелочи, незначительные детали.       Макс действительно хотел бы быть рядом с Джуффином прямо сейчас. Составить ему компанию, не тащить домой, не торопить, не пытаться помочь, когда не просят, только ходить молча хвостиком и быть под рукой — это уже было бы замечательно. Но Макс уже не мог.       Наверное, это нормально — любить своего создателя. И считать его единственной во всей вселенной по-настоящему родной душой — тоже. В конце концов, кто может быть роднее, чем тот, кто тебя же и сотворил? И уж тем более нормально не понимать этого, пока создатель — вот он, здесь, и сам ты всегда ошиваешься где-нибудь неподалёку. Но теперь его нет, а Макс — пожалуйста, остался, и все вокруг тоже осталось, как было, только одной-единственной детальки в этой прекрасной картине мира не хватало, и лишь теперь стало отчетливо видно то, насколько значимой эта деталька все это время была. Пожалуй, в иных обстоятельствах он и не понял бы этого, но сейчас это казалось совершенно естественным. Даже удивляться тут было особенно нечему. Разве могло быть иначе?       Иногда Максу казалось, будто его ожидание — крик в пустоту, но он гнал от себя эти мысли как мог. Макс ждал, безнадежно преданно ждал, все силы на это бросал, будто это ожидание было жизненно необходимо Джуффину, чтобы вернуться, будто он мог заблудиться в Хумгате, и теперь ему нужен был ярко сияющий маяк посреди пустоты, и сиять он мог только на топливе Максовой тоски. Иначе — никак. Поэтому он просто обязан был ждать, надеяться и верить. Поэтому он должен был очень чётко осознавать, что на самом деле чувствует: ему было уже совершенно все равно, может ли это быть встречено чем-то ответным, и как посмотрят на него, когда это станет явным, и попытаются ли помочь — избавить от этого чувства просто из жалости и сострадания, чтобы не мучился несбыточным. Все это будет потом, когда Джуффин вернётся домой. А пока он просто должен. Тосковать по тому, кого любишь, всегда удается куда эффективнее, чем по тому, кого считаешь только другом и даже наставником. А когда все это идёт вместе, одним набором, и вовсе замечательно: лучше маяка и не придумаешь.       Макс не проверял, несут ли в себе смысл эти сны. Макс просто знал: Джуффин мог почуять эту тоску, слишком уж ярко сиял его персональный маяк, и иногда, не сдержавшись, он все-таки тянулся к его свету, и они оба получали короткую передышку от невыносимого одиночества. Никаких слов, никаких объяснений, только голова и колени, только ладони и волосы — и этого почти достаточно было для того, чтобы проснуться наутро, взять себя в руки, взглянуть на себя в зеркало и увидеть в собственных глазах проблеск чужой, но невероятно родной, весёлой, ясной стали, выпрямить спину, расправить плечи и продолжить ждать, светить и беречь Мир для того, кто наверняка уже вот-вот должен в него вернуться.       Но это никогда не продолжалось долго.       Постепенно время, на которое хватало этих приступов воодушевления, стало исчисляться уже не днями даже — часами. И этого стоило ожидать.       В конце концов, Макс заранее знал, что его не хватит надолго. Был готов бороться столько, сколько сможет, но у всего есть свой предел.       ...Постепенно ему пришлось уяснить одну простую вещь: никто не вернётся. Никто не придёт, чтобы за шиворот выдернуть его из сложившихся обстоятельств, никто не избавит его от ненавистного бремени, с которым он уже успел свыкнуться и которое, тем не менее, никогда не становилось от этого менее тяжким. Максу мучительно хотелось увидеть его снова, выдохнуть и понять, что все закончилось, что сейчас все снова станет хорошо, но постепенно он начинал осознавать, что этого, пожалуй, не случится. Что Джуффин остался там, откуда не возвращаются, а если и возвращаются, то лишь тысячелетия спустя.       Макс не выдержал однажды — попытался взять Тихий Город штурмом. Легко нашел дорогу, лишь переступив порог тёмной спальни: он уже успел выстроить слишком прочную связь с этим местом, хотел он того или нет. Но Тихий Город оставался неприступной крепостью для него, даже на порог не пустил — и Максу выть хотелось от отчаяния. Он вынужден был вернуться ни с чем, и с удвоенным остервенением принялся выкашивать ряды тех, кто хоть как-то мог навредить Ехо. Макс пробовал раз за разом, и он успел уже до самых отдалённых провинций добраться, оставляя без работы местные отделения Тайного Сыска в попытках заглушить боль и разочарование после очередного провала, от его имени даже мирные люди стали вздрагивать, словно вернулись времена Кеттарийского Охотника, но это не помогало.       Максу чертовски нужна была помощь. И он знал, что ему неоткуда больше её получить. Джуффин не вернётся. Теперь то, что легло на плечи Макса, останется с ним навсегда. Некому помочь ему. И он больше не мог позволять себе слабости ждать и надеяться. Впервые Максу действительно удалось осознать всю опасность этого глупого чувства, и, пожалуй, вовремя: тем легче было эту надежду терять. Слишком тяжело стало за неё держаться.       Макс всем своим существом сопротивлялся этому осознанию. Но выбросить из головы, поверить снова — не мог. Никто не придёт. Никто не поможет. Бесполезно ждать дальше. Нужно как-то справляться самому. Не просто жить, как жил последние годы, это ещё куда ни шло. Жить в ожидании жизни вполне возможно, хуже, когда и ждать становится нечего. Макс чувствовал себя брошенным на крошечном плоту посреди открытого океана: до сих пор он по крайней мере видел на горизонте призрачную полоску берега, к которой всеми силами стремился, но теперь она окончательно скрылась из виду, и уже неясно, в какой стороне земля, куда ему грести и главное — зачем? Разве имеет теперь смысл плыть хоть куда-то? Вернётся ли он однажды домой? Есть ли у него шансы возвратить все на круги своя? Или и так все не так уж и плохо? Может быть, просто оставить все как есть? Есть ли у него на самом деле вообще хоть какой-то выбор?       Макс был почти уверен в том, что все-таки нет. Но где-то глубоко внутри он продолжал цепляться за это "почти" и как-то жить, не впадая в отчаяние.       ...В конце концов, время от времени он позволял себе остановиться, отдышаться, оглянуться назад: какой прогресс за такое короткое, в сущности, для мага время, и столько хорошо проделанной работы, завершенных миссий, у которых изначально практически не было шанса на успех, и столькому он смог научиться, и столько ожиданий оправдать. Столько пользы принести Миру, который он так безотчетно любил.       Он уже практически научился с этим жить. И, наверное, ещё чуть-чуть, и он окончательно сможет примириться с тем, что помощи неоткуда ждать. Может быть, она и не нужна ему уже, эта помощь. Может быть, он действительно повзрослел, может быть, теперь он справится и сам.       Справится, конечно. И все-таки чего-то все еще мучительно не хватало в его картине мира. Не хватало настолько, что хоть на стенку лезь — уже не большую часть времени, конечно, лишь изредка, когда накатывала слабость. Но само ощущение спало внутри всегда, и никуда от него было не деться. Чего-то не хватало, и это что-то мучительно хотелось вернуть. А когда Вершителю чего-то хочется, оно просто не имеет права не произойти, даже если является практически невозможным. Рано или поздно, так или иначе.

***

      Макс слышит стук в дверь и с заметным усилием поднимает взгляд от груды самопишущих табличек на своём столе: конец года ещё далеко, но груды бессмысленной документации порой сваливаются на него как снег на голову, и ничего с этим не поделать. Он позволяет себе промедление, сонно моргает несколько раз, пытаясь собраться с силами, но стук становится только более настойчивым.       — Войдите, — его голос, пожалуй, более хриплый и тихий, чем хотелось бы, но человек снаружи прекрасно его слышит.       Дверь отворяется слишком медленно, достаточно медленно, чтобы успеть сфокусировать взгляд — и заметить раскосые серые глаза, и хитрую улыбку на непривычно молодом лице, и небрежно собранные серебристые волосы. Даже маскировку накидывать не стал, прежде чем прийти.       Человек облокачивается на дверной косяк и молча усмехается, глядя на него, а Макс мучительно пытается и все никак не может понять, мерещится ему или все-таки нет. Он, пожалуй, уже практически уверяется в том, что слишком устал или все-таки тронулся умом за все это время, когда человек все же подает голос, и у Макса мурашки бегут от него по коже:       — Похоже, теперь у Тайного Сыска два начальника. Любопытно. Как территорию-то делить будем?       Макс не замечает, как отлетает в сторону кресло, стоит ему вскочить, с каким душераздирающим звуком трескается стена, столкнувшись с ним. Не замечает перепуганный крик разбуженного буривуха и дребезжащее от напряжения оконное стекло, и даже то, как густеет в кабинете воздух, потрескивающий из-за разлившейся в нем магии, словно от электричества. Человек перед ним напрягается, хмурится на мгновение, как почуявший опасность зверь, но быстро расслабляется, понимает, что происходит.       А потом молча даёт себя обнять — и долго, очень долго не двигается с места, пока уткнувшийся в его грудь Макс не может найти ни слов, ни слез, и только дышать с горем пополам умудряется, не на счёт даже, а просто хоть как-нибудь.       Джуффин с некоторым неодобрением отмечает ядовито-зеленые искорки, мерцающие вокруг, но отмахивается от них, как от назойливых мушек, и это неожиданно заставляет Макса очнуться, отступить на полшага, посмотреть в чужие глаза почти что осмысленно.       — Вырос, а держать себя в руках так и не научился. Ну вот и как на тебя что-то оставить?       — Лучше уж вообще не оставлять, одних бед натворю, — в тон ему отвечает Макс и неожиданно совершенно душераздирающе всхлипывает.       Он, пожалуй, даже чересчур долго держался. Джуффин очень хорошо понимает это, слишком хорошо, чтобы смотреть спокойно. Но все, что он может сделать, это приобнять за плечи, старательно игнорируя дрожь неожиданно маленького, хрупкого тела в своих руках, молча сесть в ближайшее кресло и устроить его у себя на коленях, просто чтобы не вздумал решить, будто все это ему только мерещится — и усилием воли заставить время в отдельно взятом кабинете затормозить. Это считается практически невозможным, но его мальчик и так совершил уже слишком много невозможного, так что у Джуффина нет иных вариантов, кроме как постараться ради него как следует.       И даже так им понадобится ещё очень много времени, чтобы наверстать упущенное, и ещё больше — чтобы дать друг другу то, по чему они так истосковались за годы разлуки. Мучительное одиночество оставило свои следы, но Джуффину, пожалуй, не привыкать к подобному. Он опасался лишь за исход своей миссии и немножко — за то, что оставил позади, однако это оказалось зря. Макс сделал ради него куда больше, чем Джуффин смел надеяться, и позволить ему немного побыть прежним собой — мелочь, недостойная и упоминания, по сравнению с этим.       Так что пусть он плачет, — решает Джуффин. Даже Вершителю некуда деться от собственных слабостей, и он слишком долго прятал их в себе, слишком долго мучил себя, не давая им выхода. Им ещё только предстоит научиться сосуществовать на новых условиях, и так, как прежде, никогда уже не будет. Но как прежде и не нужно. Теперь будет, пожалуй, даже интереснее.       Теперь все у них впереди. И никто больше не отберёт у них того, что принадлежит им по праву.