Покой он лишь с тобой

Кажется, что в солнечном Боклере совсем не бывает тёмных дней. Он яркий и блестящий, напитавшийся силой южного солнца в самой прекрасной его ипостаси. Не сжигает, не иссушивает, а лишь благодатно орошает землю своими лучами, словно бы те заменяют собой даже воду. Подобным нельзя не восхищаться. Только вот Геральт знает, что не всё здесь так прекрасно. Столица сейчас не в лучшем состоянии после творившегося там не так давно хаоса. Часть зданий, коих можно без зазрения совести именовать настоящими шедеврами архитектуры, разрушена, хотя большинство фасадов пострадало не так сильно. Лишь почернели от возникших в городе пожаров. Внутри же… ведьмак помнит, как вампиры заполнили город. Сотни упырей убивали каждого, до кого могли дотянуться, и даже мощные дубовые двери особняков не были для них преградами. Не мало тогда людей погибло, и оставить в прошлом их не получится. Смерти вгрызаются в память, порождая в разумах тьму. И то, что виновник трагедии погиб, не исправит произошедшего. Утром ведьмак не застал Региса, с которым выпивал ночью после награждения почётной медалью. Ох уж этот скромный вампир, решивший попрощаться одной лишь запиской с обещанием сюрприза, ожидающего в Корво-Бьянко. Путь как раз лежит через столицу, всё ещё зализывающую свои раны. Инженеры, плотники и архитекторы выверяют каждый камушек и кирпичик, чтобы тот занял нужное ему место. Жизнь кипит, стараясь обрести потерянное. На устах появляется незаметная улыбка, когда в нижнем городе он проезжает мимо стайки детей, играющих в классики, нарисованные палкой по сухой земле. Кто-то из них обращает внимание на Геральта, глядя во все глаза на мужчину в необычном для здешнего края доспехе. Некоторые из мальчишек кричат вслед: «Странствующий рыцарь! Эй!», пока дотошные до мелочей девочки шепчутся между собой: «А ты видела? У него глаза, как у кота.» Странный край — Туссент. Люди не воротят нос от ведьмака, обвиняя во всех проблемах, будь то выкидыш у коровы, пожар недельной давности или гули в округе, как обычно то бывает. Не заставляют свалить куда подальше, угрожая вилами и топорами. Да, плюются порой из-за того, что он нордлинг, или, как некоторые недалёкие солдатики говорят: «любимец достопочтенной княжны», но разве это вообще достойно внимания? Люди здесь приветливы, не без причины спасения столицы конечно, погода прекрасна, вино потрясающее и даже девушки в борделях симпатичные. Кроме того, ему принадлежит целое поместье, находящееся на обеспечении княжеской казной. О подобном любой мечтать будет. Однако, Геральт вот не мечтал. Не смел надеяться, что перестанет быть бродягой, а вместе с тем… не представлял, что будет делать, окажись один на один с собственной жизнью. Странствия во многом походили на бег от одиночества. Пока едешь на Плотве, спеша найти приют до наступления грозы, борясь с монстрами, способными убить в момент промедления, помогая незнакомцам, видя их в первый и последний раз, он спасался от собственных мыслей. Ведь на самом деле, быть одному чертовски больно, хотя он никому об этом не признается. Потому не стал останавливать Йеннифер, когда та сняла с них заклятье джина. Он был упрямцем, надеявшимся, что всё между ними было настоящим эти годы. Хотя чувствовал в сердце, что лжёт самому себе, но как только иллюзия рассеялась, врать в глаза чародейке стало невыносимо. Он её не любил. Всё, то что было между ними оказалось прекрасной подделкой, шитой серебряными нитями паутины у него в сердце. Геральт не смог ответить ей взаимностью, вновь оставшись один. Поместье Корво-Бьянко встречает его как всегда радушно: крестьяне в будущих виноградниках, не обращающие внимания на ведьмака, шипящие кошки, словно специально ждущие того момента, когда седой проедет мимо, чтобы во всю выразить своё негодование по поводу существования столь непритязательного объекта на их территории. Любой другой господин бы уже извёлся от негодования, но не Геральт. Его всё устраивало, всё же поместье для него не казалось чем-то особенным. Скорее местом, которое однажды он будет вынужден покинуть, а значит, и привязываться к нему ни к чему. Только он оставил Плотвичку немолодому конюху, в чьи обязанности входил уход только за одной лошадью, потому справлялся он с нею на отлично, и отправился к дверям своего жилища, как появилось странное чувство. Словно бы пространство вокруг заполнилось невидимыми, но ужасно объемными вещами. В поместье определённо появилось что-то новенькое, да только не понятно было что, пока на встречу не вышел Варнава-Базиль, весьма встрепышенный и обеспокоенный. — Ваша милость! К нам в дом вломилась какая-то личность. Я пробовал задержать, но меня и слушать не пожелали! — Явно возмущённый бестактностью неизвестной персоны, сообщил дворецкий. — Кто там ещё? — Задался вопросом ведьмак, он точно никого не ждал. — Боюсь, ваша милость, даже представиться не соизволили! «Ну конечно.» — Мысленно вздохнул Геральт. — «Наёмники? Хитровыебнутые шпионы, решившие проявить деликатность? Бред какой-то.» Осторожно отворив дверь и бесшумно пройдя внутрь, ступая по ковру, хозяина дома встретили вещи, точно ему не принадлежащие. Пара дорожных сундуков, один из которых оказался наполовину открытым. Из него торчали тряпки, именуемые не иначе как парадными камзолами, а пахло от них до боли знакомо. В столовой комнате послышались шорохи и задумчивое хмыканье, на которое ведьмак сию же секунду пошел, не опасаясь уже ничего. — А ведь неплохо… При виде незваного гостя сразу же стало понятно, почему Базиль не смог того остановить. Столько удивительной наглости и упорности, которые можно обратить в слова и словно болтами обстреливать ими оппонента, мало у кого найдётся. — Лютик. — Геральт! Прямо перед ведьмаком стоял бард. Слегка помятый с дороги, не успевший привести себя в порядок, но с интересом рассматривавший купленную однажды на аукционе по дешевке картину. — Вот так приехал без предупреждения? — спросил ведьмак, изображая недовольство. Всё же пугать дворецкого своей непомерной активностью и настойчивостью не стоило, однако он искренне рад был видеть давнего друга. — Чего ты ещё ожидал, когда отправил своё письмо, в котором было только «Лютик, Аннариетта подарила мне поместье Корво-Бьянко», что я просто останусь в Новиграде как ни в чём ни бывало?! Боги, Геральт, да я первый кто должен узнать всё в подробностях! — И не боишься гнева княжны? — напомнил ведьмак о причине, почему бард годами не наведывался в свой любимый край вина и солнца. На секунду Лютик замялся, почувствовав, словно бы за ним могут следить, а после доложить о его присутствии здесь, которое было крайне нежелательным и непременно привело бы к очень неприятным последствиям. Можно сказать, даже смертельным. — Ты же понимаешь, что я здесь инкогнито? Тише воды, ниже травы и всё такое прочее, — прошептал Лютик, изображая из себя самое незаметное существо на свете. — Ага, конечно. «Ты же так умеешь скрываться. Особенно когда в округе куча хороших кабаков и трактиров. — Подумал Геральт, складывая руки на груди. — Однако Анне-Генриетте и впрямь не стоит о нём знать. Что она там последний раз говорила? Яйца открутить, да на кол посадить? Что-то около того.» Из недр дома они вышли во двор, где в первую очередь Геральта встретил вопросительный взгляд через тёмные очки, принадлежавший дворецкому. Как образцовый представитель своей профессии, Базиль не желал прерывать беседу господина с незнакомцем, однако понимание того, как относиться к мужчине, было ему необходимо. — Базиль, это Лютик, он погостит у нас. Думаю, его вещи следует занести наверх в гостевую комнату? До сих пор Геральт не привык, что у него есть собственные работники, которые помогают по хозяйству и поддерживают усадьбу в порядке. Потому предложение звучало похожим на вопрос, на который конечно же последовало согласие дворецкого. Во время разговора сам Лютик выглядел удивлённым, но не шокированным. Словно человек, добившийся желаемого, но никак того не ожидавший. — О, Геральт. Гостевая комната? Как мило с твоей стороны. Скажи честно, ты кого-то ждал, кто бы нагрянул в твоё новоиспечённое гнёздышко? — с долей издёвки произнёс бард, мельтеша вокруг и с неприкрытым интересом рассматривая всё, что попадало в его поле зрения. Нагрянувший как снег на голову Лютик вписывался в обстановку как никто другой. Одно его присутствие наполняло разворачивающиеся вокруг яркие пейзажи настоящей жизнью. Они переставали быть простой картинкой, на которую можно взглянуть, а позже оценить, как красивую или нет. Мир не стал красочней, однако, он словно бы становился настоящим. Они общались о прошедших месяцах, за которые произошло так много событий, что они бы уместились лишь в толстый фолиант. Однако, Лютик запомнит всё и выдаст потом в стихах. Чудная у него память: в голове сотни историй, если не больше, а забыть, где оставил собственные вещи мог на раз. Сидя вечером за столом, Геральт осознал, что делает это первый раз в этом доме. Да и вообще никогда ведьмак не рассчитывал здесь ни с кем отужинать. Корво-Бьянко ведь казалось лишь перевалочным пунктом, который однажды останется позади. Не положено ведьмакам уходить на покой. Если только на вечный… Однако, сейчас в голове проскальзывают наивные мысли. Что если попробовать остаться здесь? Просто оставить всё и перестать странствовать по миру лишь бы развеять одиночество, убежать от дурных чувств, что не вытравили из него ещё в юношестве? — Серьёзно, в честь тебя назвали вино? Поверить не могу, теперь в мире появился благородный белый полусладкий Волк, да ещё и игристый. В жизни не подумал бы, что подобным образом назовут, что-либо кроме какого-нибудь самогона. «Что, если попросить Лютика остаться навсегда?» — Рождается искра. Она не первая, все прошлые он тушил годами, как только улыбки барда высекали их в сердце. Пожара нельзя допустить. Из-за своего лучшего друга, столько лет ходившего от юбки к юбке и распевавшего песенки то о трепетной груди крестьянской дочери, то об узкой талии и пышных бёдрах очередной дворянки. Сам Геральт охотно подливал масло в огонь, когда дело касалось чародеек. Эти женщины, озабоченные тайнами хаоса, плетущие паутины интриг, умели зажечь в нем интерес. Зачастую мгновенный, бушующий ярким пламенем, лишь потому что он хотел, чтобы горело именно оно, а не те самые искры, которым он не собирался давать волю. И страшно было осознавать, как далеко он зашел, боясь собственных чувств, когда загадал одно глупое, но судьбоносное желание, сшившее две линии жизни воедино: его собственную и только что встреченной чародейки, спасшей то немногое дорогое, что было в жизни ведьмака — его барда. — Кстати, я должен сказать, — вдруг Лютик отставил бокал в сторону и стал куда более серьёзным, чем в любой другой момент прошедшего дня. — Присцилла, можно сказать, пришла в себя. «Нет.» — А как насчёт голоса? — поинтересовался ведьмак состоянием девушки. Когда они виделись последний раз, та и пошевелиться самостоятельно не могла. — С ним… Как и предрекал врач, она не может петь. Я надеюсь, что лишь пока, однако… Это огромная потеря. — Бард смотрел в сторону, будто бы пытаясь сбежать от неприятного факта, жрущего его подсознание день ото дня. «У Лютика теперь тоже есть собственная жизнь. «Хамелеон», Присцилла. Я… не могу просить всё это бросить лишь ради своей эгоистичной прихоти.» Но Геральту правда хотелось это сделать, до этого самого момента. Пока он не вспомнил слова барда о том, что с ней он чувствовал себя совсем иначе, не как со всеми другими своими пассиями. Бывший «Шалфей и розмарин» ведь тоже был переделан во многом для неё. Видя всё это, ведьмак не мог не ревновать, буквально первый раз в жизни так сильно, что внутри бушевали эмоции, которым положено замереть. — Когда собираешься к ней вернуться? — хриплым голосом спросил Геральт, не сводя взгляда с барда. Тот же наконец поднял глаза, и читалось в них нечто неясное. Нерешительность, капля стыда и горькая усмешка, от которой в груди сердце ёкнуло, в смятении пытаясь понять, что не так. — Не уверен, когда. Не раньше, чем наберу достаточно материала для сборника баллад! Да к тому же, за «Хамелеоном» присмотрят Золтан и Присцилла, волноваться не о чем. — Я бы не был так уверен. В Золтане конечно есть предпринимательская жилка, да только по венам протекает азарт. Сколько времени пройдет перед тем, как он проиграется в карты по-крупному и вернувшись, ты обнаружишь, что документов на здание у вас и в помине нет? — О, вот тут ты забываешь, что моя дорогая при желании сможет не просто Золтана образумить парой слов, но и сама справится с управлением заведением лучше меня самого. — В рот барда полетела крупная виноградина, но лицо спустя мгновение скуксилось как от уксуса. Видимо, попал зубом на косточку, а может быть тому послужил вопрос, вертящийся на языке. — Когда я направлялся сюда, то не рассчитывал застать тебя одного. — И с кем же я тут мог быть? На секунду могло показаться, что барду стало неприятно. Нервно повёл плечами, оглядел комнату, словно бы вместе с ними правда мог оказаться ещё один человек, и сразу же после беззаботно продолжил. — Ну не знаю даже. Может быть Йеннифер? Сколько ты искал её после возвращения памяти, наплевав на всё остальное? Я, правда, так и не понял, почему она не стала тебя искать сама. Ваши отношения такие сложные. То ссоритесь, то неделями не выходите из спальни. Жертвуете собой ради любви, а потом на всё забиваете, словно ничего нет! — возмущался бард, словно бы никогда не писал песен об этой паре. — А ничего и нет, — с удивительной для себя самого лёгкостью произнёс Геральт. — Что?! Барда словно молнией ударило. Послышался звук падающей на пол вилки, до того лежавшей на краю стола, но задетой локтем вскочившего на ноги Лютика. Слегка покрасневшие от алкоголя щёки заалели, а голубые глаза вытаращились с нескрываемым удивлением и даже непониманием ситуации. — Да быть того не может! — не веря услышанному воскликнул бард. — У вас же была любовь до гроба. Я ведь даже не преувеличиваю! Ты уверен, что вы не просто поссорились, а при следующей встрече вас ждёт бурное примирение?! — Йеннифер сняла заклятье джина. То самое. Остолбеневший Лютик наконец опустился обратно на стул, правда грация его оставляла желать лучшего. Словно бы мышцы перестали слушаться, а суставы сгибаться. Даже из привычно болтливого рта практически не вылетало звуков. — Нет, да ты верно шутишь. Так ведь нельзя. Так… Я думал, что эмоции не подвластны магии… — разочаровался бард. — Любовь не подвластна магии только в сказках. Сама по себе она является химическим явлением. И раз глупые поделки деревенских травниц имеют порой некоторые успехи, джину, созданному из концентрированной магии, не имеющей даже формы, изменить природу подобных вещей не составит труда. Геральту оставалось в это верить, больше не во что. Ведь в тот момент, когда заклятье исчезло, в нем что-то лопнуло. Как тонкий волос, перерезанный ножницами или перетёртый канат, державшийся на одной нитке. Стало пусто, однако не наступило никакого внезапного осознания. Казалось, что его чувства к Йеннифер всегда были не так сильны и остры, как ему хотелось бы верить. Вера — вот на чём держится множество проклятий. Заклинание джина стало прекрасным катализатором к тому, чтобы Геральт думал, что был готов ради неё на всё. — И всё же, ты любил её, — заявил Лютик, залпом выпив половину бокала вина. Ведьмаку осталось лишь выразительно выгнуть бровь, тем самым спрашивая: «С чего бы это?» — Не смотри на меня так, Геральт. Я прекрасно знаю, о чём говорю. У любви множество вкусов, просто не каждый может их все различить. Она как вино — глубока и многогранна. И да, я попробовал множество сортов того и того, — произнёс бард, задумчиво рассматривая этикетку «Белого Волка», от которого уже ничего не осталось. — Иногда люди не могут отличить мимолётное увлечение от «той самой», называемой людьми «истинной любви». Да только вот, какая она на самом деле? Должно ли каждый раз перед ней переворачиваться всё нутро, в животе летать бабочки, а ноги подкашиваться? А может быть она будет зиждиться не на том? Может вы должны быть вместе несмотря ни на что, потому что только рядом друг с другом обретёте покой? Где бы вы ни были, вместе будете чувствовать себя дома… Слова Лютика напомнили ведьмаку его собственные мысли о том, что рядом с бардом блёклый мир обретает жизнь. Да только больно думать, что где-то там в Новиграде есть девушка, на которой тот готов жениться. «Возможно нужно было раньше думать об этом. Сказать ему еще десятки лет назад. Может быть, всё получилось бы…» — Хмурился своим мыслям ведьмак. — «Но все те шансы я упустил.» — Лютик… — Сам не знал, что хотел сказать. — Ой, я тут похоже пьяный бред несу. С чего бы с половины бутылки так вынесло, хах. Пойду прогуляюсь и спать. — Произнеся это, бард твёрдой походкой вышел из-за стола, направившись на улицу. В царство безмятежности под миллионами блестящих взоров. В здании стало совсем тихо. Только лишь стрекот сверчков доносился с улицы. Сам ведьмак не пошел за бардом. Тот явно хотел побыть один, но почему? Что пропустил Геральт, раз перестал читать барда, как открытую книгу? Хотя, признаться честно, Лютик всегда был сложен для понимания. Все скажут, что нет человека проще него. Что в голове, то и на языке, как говорится. Такое бывало не раз, да только внутри барда так много всего, что разгрести эту кучу и увидеть всю картину мог далеко не каждый. Даже для Йеннифер Лютик мог доставить проблемы при чтении мыслей, ведь иметь так много шума в голове просто невозможно. А Геральт в своё время научился. Стал понимать без слов, хотя несносный бард не любил обходиться без них. Так, когда всё изменилось? Может быть после его возвращения из яблоневого сада? Их воссоединения, после расставания под Вергеном или, когда их компания спасла Лютика во время перевозки того в Оксенфурт? А потом Геральт понимает. «Прошло столько времени.» За последние несколько лет они виделись не так часто, да что там, практически не видели друг друга, а до того ведьмак и вовсе считался мертвым. «Он не мог не измениться,» — грустно подумал Геральт, вставая из-за стола. — «Да и я тоже.» Лютик обнаружился не так далеко — стоял на веранде, облокотившись о перила. Ночью его силуэт казался ещё более изящным, чем обычно. Любимые бардом пышные рукава таяли во тьме, однако тонкая талия и узкие бёдра сразу же привлекали к себе взгляд кошачьих глаз. И, словно бы почувствовав на себе невесомое прикосновение, Лютик встрепенулся и, обернувшись, заметил ведьмака, чьи седые волосы практически светились в темноте, отражая свет звёзд. Почти как луна. — А, Геральт. Тоже вышел проветрить голову? — Вроде того. — Подошел мужчина ближе и облокотился о заграждение. Они молчали непривычно долго. В первый раз за весь день дав передышку друг другу. Даже у любопытного барда есть свои пределы, не говоря о ведьмаке, предпочитавшем зачастую оставаться наедине с самим собой. Однако, вот так стоять вместе с Лютиком и просто смотреть сквозь окрестности Корво-Бьянко, где уже затушили все огни, на луну и небо было уютно. Приятное чувство, пришедшее из прошлого, накрыло Геральта, заставляя нарушить сверчковый оркестр своим голосом. — Я рад, что ты приехал, Лютик. Отвлекшись от созерцания пейзажей и повернувшись в сторону барда, ведьмак заметил улыбку на чужом лице. И не то, чтобы бард не улыбался. Просто видеть её было правильно. Тянущиеся наверх уголки губ стряхивали с Геральта любые неприятные думы. Пусть будет, что будет, но сейчас Геральт чувствует покой. «Это так глупо.» — Вертятся в голове назойливые мысли, но ведьмак лишь отмахивается от них. Глупо думать о том, что у тебя никого нет, когда рядом есть друг. Они расстанутся и сойдутся вновь, пока однажды не наступит конец. Но до него далеко. А пока долгий танец разлук и встреч будет повторяться вновь и вновь. Такова жизнь. То, что Лютик будет счастлив в Новиграде вместе с любимой женщиной конечно грустно, черт, признаться честно — душераздирающе! Но вот они сейчас здесь, и между ними нет ни ссор, ни обид. — Я тоже.

***

Геральт лежал в постели, практически провалившись в сон. За последние пару дней произошло немало событий, прошлую ночь он так вообще провёл в потрясающе неудобной позе, заснув сидя после, а может и во время, распития мандрагоровой настойки с Регисом. Так что кровать, всё еще непривычно мягкая, после неисчислимых клоповников и сараев с подстилкой в лучшем случае из сена, словно бы утягивала в себя. А может быть то влияние алкоголя. Однако… — Сиськи Мелитэле! Сон как рукой сняло, когда наверху послышался возглас, прокатившийся по всему дому и возможно даже окрестностям Корво-Бьянко. «Лютик!» Мгновенно вскочив с кровати, Геральт выбежал из комнаты, схватив один из мечей, висевших на стене. В отличии от многих дворян, у ведьмака выставлены не игрушки, а настоящие клинки, видавшие на себе кровь, но не пригодные для охот на чудовищ. Взлетев по лестнице в гостевую комнату, готовый разить опасность, ведьмак не обнаруживает там ни монстров, ни разбойников. Только Лютика в ночной рубахе, смотревшего на стену возле кровати и гаденько хихикающего себе в руку. Кажется, еще немного и он взорвётся, вот по крайней мере покраснел не хуже помидора. — Блять. Геральт понял, над чем ржёт бард. Винить его в этом нельзя было. Только самого себя, что не сжег сей «шедевр» сразу после покупки. Но вспоминая целый день проведённый впустую, а позже потраченную баснословную сумму, лишь бы никто не увидел этот срам, рука и сейчас не поднимается. — Боги, Геральт, что это?! — Наконец сорвался бард на откровенный хохот, как только открыл рот для вопроса. — Непредвиденные последствия одного заказа. — Ответил ведьмак, наконец-то отставив саблю в сторону, не зная, что ещё сказать. — Вот это кто-то конечно о тебе нафантазировал. Хотя признаюсь, техника автора не так плоха, с учётом того, что модель явно голой не стояла. — Всё ещё забавляясь произнёс бард. — Но рисовать так вычурно конечно моветон. Тебе и голый ведьмак развалился, и грифон примостился. А ты говоришь это я выдумываю небылицы! — Да, Лютик, я понял, что тебе не нравится. — Потянулся Геральт за картиной, лишь бы убрать её куда подальше. Раньше этим местом считалась гостевая, но кто бы знал, что в ней правда кто-то будет жить. «По хорошему её бы в подвал закинуть, да Базиль снова заведёт шарманку, что там неподходящая температура и влажность. Может и впрямь выкинуть к херам собачьим…» — А ты пошли её Йеннифер. Только подумай, как она обрадуется такому подарку, одинокая женщина в конце концов! — Всё не успокаивался бард. — Лютик! — Рукам, державшим раму, отчаянно хотелось дать подзатыльник шутнику. — Всё-всё, молчу и сплю! — Крикнул бард, запрыгивая в кровать и туша свечу на прикроватной тумбе. — Давай-давай, уноси эту неудачную поделку, чтобы никто её не увидел. — Кто-то обещал молчать и спать! — Да-да-да.

***

Обычно Лютик предпочитал спать до обеда. Так, чтобы вся утренняя людская суета рассеялась, а его лёгший под утро из-за гулянок или работы организм вновь набрался сил. Однако не в этот раз. Только взошло солнце, как он уже был готов к приключениям. Их конечно не предвиделось, но сам факт того, где он находился слегка будоражил. Раньше бы Туссент не вызвал столько эмоций. Да, это прекрасный богатый край, но бард не раз бывал здесь, видел и прекрасное звёздное небо, и бескрайние виноградники, даже сам боклерский дворец, притом изнутри. Правда сейчас о нем не хотелось вспоминать. Аннариетта может и помиловала, но терпение княжны своим появлением испытывать не хотелось. Тем более, Лютик прекрасно осознавал — сам виноват. Сейчас он рад быть здесь, именно в Корво-Бьянко, старой винокурне, нынче принадлежащей Геральту. Именно ради ведьмака бард бросил новообретённое гнёздышко в Новиграде. Скорее даже позорно сбежал. «Удивительно, но похоже он ещё спит.» — Осознает Лютик, спускаясь на первый этаж, где оказалось пусто. Даже вечно дежуривший в уголке дворецкий ещё не заступил в свою смену. Лютик решил, что это прекрасная возможность облазить всё в округе самому. Всё же за вчерашний день они больше болтали. За последний год произошло так много всего, что потребовалось немало времени, чтобы освоить в голове каждое событие. Но главное — хотя история местами могла выжать из слушателей слёзы, всё кончилось хорошо. Не без потерь, но конец можно назвать счастливым. Перейдя мостик, переброшенный через крохотный ручеёк, на глаза попался садик. Небольшой, но явно ухоженный. Все растения в нем свежи, некоторые цветут яркими красками, окучены и свободны от каких-либо сорняков. Да только сразу понятно, что растут они не для красоты — выдают ровные рядочки без оригинальности и композиции. Присев на корточки рядом с одним из кустиков с желтыми бутончиками, Лютику сразу стало понятно откуда все здешние растения. «Ласточкина трава.» — Пальцы непроизвольно прошлись по крохотным нежным лепесточкам. — «Волкобой. Вербена. Аренария. Ведьмачьи травы.» На мгновение Лютик задумался, а будь его воля, что бы он сюда посадил? Да только в голову ничего не шло. Только всё те же лечебные травы, полевые цветы и магические корешки, снаружи смотрящиеся очень недурно. Бард конечно любил пышные розы и пионы, элегантные лилии и гортензии, да только к чему они здесь? Чей взор бы они услаждали? Кому бы пригодились? Вот тот же двоегрот выглядит симпатично и нужен ведьмаку для эликсиров. Единственное, что бы он поменял, так вместо строгих рядов внёс бы творческий хаос. Рассадил бы всё по клумбам. «Завязывай об этом думать.» — Приказал себе бард, выйдя из садика, зашагав вниз по ручью. — «Однажды уехать отсюда всё же придется.» Хотя и не хочется. На самом деле Лютик хотел бы остаться здесь больше всего на свете. Желал, чтобы Геральт обрёл наконец покой, о котором даже не мечтал. В памяти до сих пор всплывает тот случай из далёкого прошлого. Вечер перед пиром у королевы Каланте. Вероятно, ведьмак запомнил тот день, как судьбоносный, приведший в его жизнь Цири. Только это, навряд ли что-то ещё. К примеру барда, приводящего его в порядок и несущего пургу. А ведь тогда Лютик говорил от чистого сердца. Спрашивал о любви, о покое. И отчаянно намекал, что ведьмак сможет найти их рядом с Лютиком. Однако, не было ответа. Только лишь разговоры о ненужности и смерти. Бард давно полюбил ведьмака. Не помнит, когда и почему. Просто чувство, появившееся в груди однажды стало аксиомой, неотъемлемой частью, от которой не хотелось избавляться, какую бы боль оно иногда не приносило. Вот только говорить в открытую бард не мог. Слишком боялся потерять дорогого друга. Да, Геральт был и другом, и возлюбленным. Так бывает, когда в человеке слишком много всего, что можно любить, уважать и восхищаться, при том чувствуя рядом с ним себя свободно, но вместе с тем как дома. Подобных чувств он больше ни с кем не испытывал, а ведь Лютик перепробовал множество сортов любви. За долгие годы бард любил множество девушек. Кого-то лишь мгновение за красивое тело, других восхищением за их нелёгкий, но потрясающий нрав, третьих в ответ на их чувства. Лютик правда любил множество женщин по-настоящему, без притворства, да только чувства уходили слишком быстро. Быть связанным с кем-то только одной тоненькой ниточкой, зацепившейся за одно лишь качество совсем не то же самое, что чувства к Геральту, в котором не было ни единого лишнего штриха. Лютик любил каждый шрам на теле ведьмака, его глаза, порой бушующие волнами северных морей, порой спокойные словно озёрная гладь, кошачьи, но вместе с тем очень человеческие. Любил его голос, манеру речи, острый ум, сердце, пережившее столько страданий, душу, о которой замалчивает. Стоило за несколько лет изучить каждую мелочь в ведьмаке, чтобы провалиться в безответную бездну чувств на оставшиеся десятилетия. На улице всё еще отдавало прохладой ночи, а на листьях проступила роса, но Лютик всё равно решил сесть на землю, любуясь на разворачивающийся пейзаж долины. Однако, ни голубое небо с пушистыми облаками, ни солнце, смывающее с небосклона остаток чудной луны, ни яркие зелёные леса и луговые травы не могли вытеснить мысли о прошлом. Интересном, удивительном и порой пугающем. Худшим кошмаром барда навсегда останется одна картина, которую хотелось бы забыть. Стереть из памяти, чтобы та никогда не возвращалась во снах, заставляя чувствовать ужас снова и снова. Пронзённое тело Геральта, бездвижно лежащее на земле. В тот момент ни толпа, ни трясущаяся рядом Йеннифер не имели значения. Только ведьмак, такой сильный и могучий, прошедший через бесчисленное количество битв со всевозможными монстрами, но бездыханный, имел значение. Тогда Геральт умер. И Йеннифер тоже. Жизнь в момент стала другой. Случившееся казалось не одной лишь чёрной полосой, а целым безграничным морем, за которым не было ничего. Не тьма, не болото, только пустота, в которой не за что схватиться, не на что опереться. Лишь витать в прострации, не понимая, что же делать дальше. Оставалось идти по инерции, незнамо куда. Говорят, порой люди не понимают, что испытывают жажду, вместо того начиная есть, чтобы избавиться от неприятного чувства. Так и Лютик долгие годы спал со множеством девушек, даже любил их, но не могли они утолить жажду по ведьмаку. Не в них годами нуждался бард. Да только признаться объекту своих воздыханий не было сил. Если бы из-за непринятых чувств их дружба распалась, то Лютик не знал бы, как теперь жить. Но лежащее на дороге тело претворило в жизнь одновременно каждый кошмар, с которым бард не желал встречаться лицом к лицу. Он эгоистично думал, что умрёт раньше Геральта, что никогда ему не придётся пройти через потерю, уносящую его собственную жизнь в небытие, оставляющую его лишь существовать. Лютик чувствовал, как сердце пронзают тысячи иголок, и невозможно было их оттуда вытащить. Лишь топить его в единственных проверенных обезболивающих для души — похоти и вине. Не чувствуя при этом ничего настоящего. Раньше в нем часто играла лёгкая влюблённость, песчинки, отколовшиеся от чувств к ведьмаку. После — лишь глухое удовольствие тела, да туман в голове. Все горевали по Геральту, по Йеннифер, но только Лютик словно бы потерял себя. Его голос и песни всё так же были прекрасны. Да только любой знающий поэта человек или нелюдь мог с горечью сказать, что тот потерялся. И вытащить того в мир полный красок и жизни никто не мог… …Пока Геральт, словно призрак прошлого, не объявился сам. Без памяти, не знающий Лютика, но всё такой же. Из плоти и крови, настоящий, и точно не хладный труп-проделка некроманта. Он смотрел на барда, как на незнакомца, но от того не было больно. Застрявшие в сердце иглы исчезли, оставляя за собой раны, что зарубцевались и стали шрамами. Лютик знал, что шрамы вовсе не так кошмарны, как о них говорят. Каждый из них это ещё одно подтверждение, что ты жив, преодолел ужасы прошлого и идёшь дальше. Конечно было обидно, что на пустую память ведьмака слетелись все те женщины, положившие на него давно глаз, но бард мог с тем смириться. Всегда так было. Хотя, честно сказать, проигрывать Йеннифер было не так обидно. Её гордый стан, фиалковые глаза, волосы цвета воронова крыла — все было настолько идеальным, что Лютик давно знал, что не сможет выиграть у неё эту партию длинною в собственную жизнь. Может ведьмака с чародейкой и связала магия, да только их чувства Лютик всегда считал настоящими. И даже вчера, когда Геральт заявил, что не любит Йеннифер, бард знал одну правду. Несмотря на то, что сейчас отношения этих двоих разорваны, прошлые десятилетия он любил её и это правда. В конце концов, любовь бывает разная на вкус. Умудрившись не запачкать штаны зеленью, бард решает вернуться в поместье. Солнце поднялось достаточно высоко, начиная слепить глаза. Вероятно, на часах уже стукнуло девять, а значит пора бы и позавтракать. Тем более, блюда на вчерашнем ужине были отменными. Проходя по мостику Лютику встречается чёрно-белая кошка. Может быть её здесь подкармливают местные крестьяне, но стоило протянуть к ней руку, как пушистое создание выгнулось дугой и зашипело, показывая свою неприязнь. «Как всегда.» — Про себя вздохнул бард. Кошки ему очень даже нравились. Красивые, но элегантные создания, до жути высокомерные и предпочитающие покой. Лютик для них был слишком активным, будучи одним из тех людей, кто бы предпочёл затискать животинку. Потому собаки подходили ему гораздо больше. Те любили, когда на них обращают внимание, гладят, чешут, кидают ветку, ходят на охоту. Но к ним поэт относился спокойно. Иногда, вспоминая яркие глаза Геральта, Лютик задумывался, можно ли назвать ведьмака котом? Внешность и повадки подходили. Осторожность, тихие шаги, подпускает к себе далеко не каждого, да только он не высокомерен до чёртиков и нет в нем величия. На ум приходит та самая глупая картина, увиденная вчера вечером. Автор изобразил ведьмака именно что величественным, от того она совершенно не походила на правду. Геральт стойкий, умный, смелый, несгибаемый, но в нем нет того, что присуще королям и знатным особам. Всем тем, кто правит, твёрдой рукой направляя жизни сотен и тысяч людей. Он огонёк костра тёмной ночью, студёной зимой. Для вечного бродяги Лютика, странствующего от одного города к другому, побывавшего при бесчисленном множестве дворов, где девушки соблазнялись его красотой и талантом, только вместе с Геральтом он находил покой. Все спросят: «Да разве Лютику нужен покой? А как же приключения, которые тот так любит находить на свою великолепную задницу?!» Однако бард был бы непреклонен, заявляя, что нет разницы между долгим путешествием и сидением на месте. Главное, чтобы Геральт был рядом. Не всегда может быть, но, чтобы к нему в любой момент можно было вернуться. В конюшне фыркает Плотва. Приятно видеть, что та же самая, на которой Геральт прискакал в последний раз в Новиград. О девочке заботится конюх, поя водой, подсыпая овёс в кормушку, вычищая стойло. Лютик улыбается, проходя мимо. Потому что спутница Геральта тоже заслужила иметь свой собственный дом. В голове вспыхивает любопытство, когда бард проходит мимо спуска, ведущего под фундамент здания. «Интересно, что сейчас там? Винокурня пока не вернула своё предназначение, а значит вина там храниться не должно. Хотя… Может пара бутылочек или бочек всё же имеется.» Однако, вспоминая тот факт, что он устроился в доме ведьмака, не решается туда зайти. Вдруг Геральт там синтезирует ингредиенты для своих эликсиров? Не хотелось бы во второй день пребывания в Корво-Бьянко натворить дел. Для подобного нужно подождать хотя бы недельку. Без стеснения проходя за порог, Лютик не обнаруживает дворецкого, вероятно тот занимается управленческими делами в другой части поместья. В конце концов, в этом деле от самого ведьмака толку мало, так что не удивительно, что Базиль занят с утра до ночи. Поразительно вообще то, что он находит время дежурить на первом этаже, ожидая возможных вопросов и предложений нынешнего владельца усадьбы. За дверью по правую руку слышен тихий стук, шорохи, треск огня. Но самое главное, что выдает за скрывающимся помещением кухню, так это божественный аромат выпечки, заставляющий чуть ли не пускать слюни. В конце концов, Лютик, отказавшийся спускаться в подвал, не может устоять перед желанием посмотреть, кто там что готовит, и по возможности умыкнуть себе первый завтрак. Второй бы он с радостью провёл в компании ведьмака. Может по фигуре и не скажешь, но Лютик большой любитель побаловать себя вкусностями и алкоголем несколько раз на дню. Стоило приоткрыть дверь, как перед бардом открылось скромное убранство пристройки, служившей кухней. Ничего особенного, травы и специи стояли на полках, овощи в ящиках на полу, а в котле варилось что-то мясное, предназначенное явно на обед. Как известно, на большинство по-настоящему изысканных блюд требуется немало времени и, конечно же, хороший повар или кухарка. Женщина в коричневом платье с засученными рукавами вероятно что-то нарезала, стоя у разделочной доски. По седым, но совсем не как у Геральта, волосам, стремительно терявшим свою былую густоту и по явным пигментным пятнам, проступавшим на оголённым предплечьям, можно было сказать, что она не молода. Да только странно было смотреть на осанку. Словно бы годами в её голову вкладывали типичную для дворян идею — гордый стан для девушки превыше всего! — Эм, извините. — Произнёс бард, обращая на себя внимание. Вполне возможно, что из-за возраста женщина могла быть глуховата и не заметила бы гостя, о появлении которого предупредил лишь мимолётный скрип петель. Отложив в сторону нож, кухарка в то же мгновение обернулась, явив барду удивительное зрелище. — Ох, извините, неловко вышло, что я Вас не заметила. Вы же гость господина Геральта? Женщина перед ним была старой, куда старше, чем он ожидал, глядя со спины. Лицо и тело покрывало бесчисленное количество пигментных пятен и морщин. Сама же она оказалась не просто худой, скорее даже тощей, будто бы годами не ела. А волосы не просто поредели, спереди кажется, что потяни за них, и все немногочисленные пряди останутся в руке. Кухарка была стара, но назвать её старухой язык не поворачивался, а всё из-за невероятного света в серых глазах. Говорят, что глаза есть зеркала души. Лютик был согласен с этим утверждением. Ох, сколько глаз он описал в своих балладах, сколько раз именно к ним он обращался, вспоминая Геральта. В этот раз ему тоже есть, что сказать. Потому что серые глаза, смотревшие на него словно бы не должны принадлежать старому телу и хриплому, но скрипучему голосу. Бард множество раз видел стариков на подобие Иорвета, заключённых в молодых телах, мужчин как Геральт, повидавших многое, но существующих в гармонии со своей внешностью. Были и те, чей разум с годами становился всё мутнее, превращая их в детей. Да только представшая перед ним женщина с первого взгляда казалась молодой девушкой, у которой ещё вся жизнь впереди, но тело словно бы уже готово сойти в могилу. — Да, утро доброе! Я — Лютик, старый друг Геральта. Вот зашел чего перекусить, пока завтрак не начался, тем более с кухни столь прекрасно пахнет! — Улыбнулся он. — Ох, простите. Думала подавать завтрак, когда проснётся господин. Давно он не отдыхал так долго. Всё носился по княжеству, практически не возвращаясь в усадьбу, а как приезжал, надолго никогда не задерживался. Но что я всё болтаю, вот, не хотите сдобы? Только недавно из печи вынула. — Женщина подхватила стоящий на печи поднос, на котором красовались блестящие улитки с изюмом, парочку из которых бард с удовольствием принял. — Когда Геральт разрешил мне остаться здесь, я пообещала, что дома его всегда будет ждать тёплый и вкусный ужин. Жаль он так редко появляется. Но вот вчера, мне кажется, впервые я на что-то по-настоящему сгодилась. — Что Вы! Вы прекрасно готовите, право слово! — Воскликнул Лютик, уже проглотив в пару укусов первую булку. — Всегда бы с удовольствием ел вашу стряпню, можно сказать, Геральту невероятно повезло с кухаркой. — Ох, это мне повезло. — Меланхоличная улыбка скользнула по тонким бледным губам. Лишь забитый сдобой рот несколько мгновений останавливал барда от снедающих его вопросов. Сразу было понятно, что за плечами этой женщины скрывается история. У него всегда был на них нюх. Хорошая история, какой бы счастливой или мрачной она ни была, всегда таится в душах избранных людей, порой просачиваясь наружу то горечью утрат, то сладостью любви, то солёными слезами, чьи дорожки могут завести слушателя в глухие дебри человеческого сердца. — Так что же с Вами случилось? — «Вы же так молоды.» — Хотел бы добавить бард, да не хотел давить на чужие раны. На мгновение, нож, рубивший овощи замер, а рука дрогнула, но женщина не стала молчать, хотя лица её не было видно, она начала рассказ, пока продолжала заниматься своим делом. Лютик был поражен её историей, начавшейся с продавца зеркал, пришедшего к ней на порог, и чью просьбу пустить того за стол она не уважила, плюя на традиции. Проклятье, тёмное и гнусное пожирало её тело и разум, стремительно стирая из мира высокородную дворянку Марлену де Трестамара, превращая ту в отвратительное существо. Но и того было мало, ведь её мучала не одна лишь новая сущность вихта, но и неутолимый голод, а кроме них — полнейшее одиночество. Сбежавшие от дочери родители, стареющие и умирающие где-то далеко дети. Годы шли, мир вокруг опустел, и даже сама её личность пропала, оставив лишь крохотные искорки на краю сознания. Только после десятков лет заточения даже не в своем теле, от страданий женщину спас Геральт. «Как всегда. Если есть крохотный шанс спасти, ты не можешь не попытаться.» — Подумал бард, одновременно представляя себя на месте Марлены. — «Наверняка это ужасно — лишиться стольких лет, словно бы их вырезали из жизни, отобрали, а тебя самого посадили в тёмную комнату, где невозможно ничего сделать, даже по нормальному думать. До проклятья была богатой красавицей, а после осталась ни с чем.» — Наверное прозвучит глупо, но мне правда очень жаль, что с вами подобное случилось. — Честно сказал бард голосом, в котором чувствовались настоящие эмоции, не скрывшиеся от рассказчицы. — Спасибо. — Наконец повернулась Марлена, ответив тихим голосом. Она была печальна, но вовсе не так, чтобы расплакаться или бросив всё забиться в угол. Её лишь гложили воспоминания прошедших лет, но с ними она могла бороться доступным ей способом — жить. Теперь уже не вихтом, а человеком, может быть без семьи, но в месте, которое она могла назвать домом. Дверь сбоку от стула, на котором сидел уже доевший свои булки, и раздумывающий, не взять ли ещё, Лютик сначала лишь слегка приоткрылась, явив седую макушку, а после внутрь зашел и сам Геральт. — Можно было догадаться, что ты здесь. — Естественно! В конце концов завтрак — важнейший прием пищи, а проспи ты еще немного, то наступил бы и вовсе обед. И вот что бы я тогда делал? Потому нет ничего удивительного, что я пошел сам выискивать себе добычу в ближайших окрестностях. — Значит великому кухонному охотнику более не требуется завтрак? — Хмыкнул ведьмак, наблюдая за тем, как бард стряхивает со своего камзола несколько белых крошек. — Как ты наверняка слышал, Геральт, что бы ни писали трактаты по анатомии, для всего сладкого у людей существует дополнительный желудок. Вот он заполнен как минимум на половину, а основной всё еще требует яиц, бекона и чего-нибудь ещё!

***

Многие скажут, что Лютик проводит свою жизнь в праздном безделии. То правда лишь от части. Порой большей, порой меньшей. Сейчас верен первый вариант. Первую неделю бард старался не отходить далеко от поместья. То сунется в ближайшую деревню, намеренно оставив лютню в Корво-Бьянко, то побежит сломя голову по тропе, узнав от дворецкого, что ведьмак выехал совсем недавно выполнять заказ на чьей-нибудь винокурне. Лютик мог бы конечно сам поджидать его у выхода, да только просыпаться до рассвета было уж больно трудно. Почти каждый день заканчивался бутылкой хорошего вина, выпитого вместе с Геральтом под звёздным небом, о котором можно слагать баллады. Только вот барду требовался хороший полноценный сон, а не краткая медитация. — Геральт! — Оклик заставил всадника остановиться, но не обернуться. Далеко не в первый раз такое происходит. Запыхавшийся бард, не жалея подошв своих сапог, наконец нагоняет Ведьмака. Утро только наступало, даже солнце не успело подняться из-за гор, но теплый, даже сухой, ветер предвещал начало жаркого дня. — И стоило бежать эту милю? — Спросил ведьмак, глядя сверху вниз на недоразумение, старавшееся отдышаться. — Конечно же стоило! Что мне делать в поместье одному? Играть с Базилем в гвинт, да в сотый раз ловить одни и те же слухи, что ходят средь крестьян? Ты же сам знаешь, что мне путь в столицу заказан, значит нет мне иных развлечений, кроме как преследовать тебя, дорогой мой друг. — А смотреть на архиспоры в чёрт знает какой раз интересно? — В словах была явная усмешка. — В хорошей компании даже разбавленное вино покажется не таким плохим пойлом, как могло быть. Но строго говоря, я могу полюбоваться не только блюющими растениями-мутантами, но и близлежащими видами. Куда мы, кстати? — Тяжко выдохнул бард, произнеся всё на одном дыхании. Со стороны казалось, что он уже успел устать, а ведь не мудрено — бежать пришлось не мало. Смотря на раскрасневшееся лицо Лютика и слыша его частые дыхание и сердцебиение, Геральт не мог в глубине души не пристыдиться и не пожалеть спутника. — Полезай лучше ты в седло. — Внезапно потянул тот на себя повод, заставляя Плотву фыркнуть, но остановиться. — До княжеских садов ещё далеко идти. Глаза барда расширились так, словно бы тот смотрел на умалишённого, до того он был удивлён предложению. Нет, Лютик конечно занимал порой почётное место на спине Плотвы, да только редко без повода. В данной ситуации он не видел ни одного. — А я говорил, что столько времени проводя в седле, в итоге весь зад себе отобьёшь. Нет уж, я пока на своих двоих. Вот если правда понадобится, куплю себе коня. Красивого, чтобы весь в яблоко был. А ты пока езжай. — Слегка шлёпнув лошадь по крупу, так, что та этого наверняка и не заметила, Лютик пошел дальше по дороге. — Тебе сегодня ещё предстоит быть ведьмаком-садоводом. Несколько секунд Геральт смотрел на чехол от лютни, болтающийся за спиной барда, думая о своём. К какому бы выводу тот не пришёл, звякнули стремена, и кобыла двинулась дальше, совсем не спеша, чтобы идти вровень с бардом. — И всё же, зачем вставать так рано? Ну выполнишь заказ днём или вовсе ближе к вечеру, чего такого? — Припоминая очередную неприятную пробежку, спросил Лютик тем самым тоном, которым обычно жалуется на нелёгкие перипетии своей судьбы, которые легко можно обойти, если захотеть. Пару секунд ведьмак молчал. Только и был слышен стук подков, да щебечущие жаворонки и начавшие просыпаться сойки с соловьями. Любому стало бы понятно, видя слегка хмурый, но вовсе не тяжелый взгляд, что Геральт с ответом затрудняется. Словно хотел бы промолчать, но не может. — Не хочу ночевать, разбивая лагерь… когда ты меня ждёшь в поместье. И вновь удивление. Не такое явное, не ошеломляющие, ведь Лютик может приписать словам иной контекст, не тот, что он хотел бы сам. «Наверное, Геральт всего-то не хочет обременять меня… Хотя я сам к нему завалился.» — И всего-то? Я же тебе сказал, в хорошей компании куда веселее. Говоришь так, словно бы я не могу остаться с тобой ночевать в лесу, будто бы такого никогда не было. В следующий раз либо гони Плотву быстрее, если не хочешь идти со мной, либо дай мне проспаться и тогда выйдем вместе, а там как повезёт: вернёмся домой к вечеру или нет, не важно. Гляди Лютик на ведьмака, а не далеко вперёд, где простирается бесконечная дорога, утопающая в зелени леса, то заметил бы, как покрытые кожаными доспехами плечи слегка содрогнулись на одном единственном слове «домой». «Дом» было странным словом для того, кто его не имел. Геральт мог бы назвать им Каэр Морхен когда-то, но точно не сейчас, когда замок стал пустым и холодным, и более никто зимой не будет туда стремиться. Иного дома у него не было. Но Лютик произнёс фразу как само собой разумеющееся. Словно бы теперь ведьмаку всегда есть куда возвращаться, а главное с кем. И вновь мысли о том, что быть рядом с бардом одно из немногих его желаний, захлестнули голову. Именно они заставляли Плотву идти пешком, а не скакать рысью или галопом к заказчику. Каждый раз Геральт надеялся, что Лютик его нагонит, и что так неизменно будет всегда. В итоге в сады он отправился всё равно один, оставив Лютика у одной из живописных озёрных заводей. Бард сам решил, что так будет лучше. Ведь где-то там может быть Аннариетта, которой точно лучше не попадаться на глаза. Лютик решил остаться недалеко — у старого разрушенного пирса, выходившего в небольшую озёрную заводь. Как ни странно, место казалось заброшенным словно бы специально. Не могло быть так, чтобы рядом со дворцом, тем более садами, не стали реконструировать пирс, оставив старые сваи медленно гнить под воздействием влаги и времени. За спиною песчаный берег и окраина леса, по бокам заросли куги, скрывающие от посторонних глаз любых желающих полюбоваться видом на озеро с валяющихся по всюду валунов, наверняка бывших когда-то частями стен и фасадов древних эльфских построек. Место конечно романтичное, идеальное для влюблённых парочек, возжелавших уединиться во время одного из приёмов, но сидя на камне, барду кажется, что сейчас бы удочку в руки и он бы точно наловил знатных линей, похожих своими тупыми, в прямом смысле, мордами на плавучих свиней. Не то, чтобы Лютик любил рыбалку. Все эти приманки, наживки, что нужно нанизывать на крючки, даже сама рыба, склизкая и воняющая на сто вёрст, не вызывали ничего кроме отвращения. Грязные руки, одежда, всё это конечно же не отмывается, тем более в походных условиях — отвратительно! Однако, азарт мужчине был не чужд, потому уходящий под воду или ведущий в сторону поплавок заставляли Лютика порой заниматься сим бесполезным занятием. Вокруг довольно тихо, тот берег достаточно далеко, а за спиной лишь лес в близи княжеских садов. Днем в подобном месте мало кто окажется просто так, не считая самого барда. Ему не просто можно, даже нужно, по профессии, оказываться в самых неожиданных местах в непредвиденное время. Ведь именно так он ищет для себя вдохновенье! Чёрный шторм простирался над бездной морской, Оказался судна того решающий бой. Корабль попал меж утёсов скал, Не успел капитан направить штурвал! Нет спасенья от безумного моря, Прекрасного, жестокого моря! Вечным сном уснул капитан. Тело его нашли далеко у прибоя, Но душа на веки осталась там, Где в пучине глубокой и тёмной, Русалки с ним вьются пеной морской, Затевая игру без начала. Дух пиратский не жаждет земного причала! Всю жизнь капитан желал одного, Любить женщин, да лить дорогое вино. Сеял смерть, грабёж, разоренья. Никакой милости или прощенья! Бороздил он моря под чёрным флагом, По смерти ставшим погребальным саваном. Лютик всегда был далёк от моря, не смотря на своё пребывание то в Оксенфурте, то в Новиграде или вообще в какой-нибудь деревушке на побережье. Дело в том, что он не мореход, а бард уверен, у них сама душа устроена иначе. Точно в морских волках заложена особая искра, побуждающая тех путешествовать на кораблях, сражаться в бескрайнем море, таком загадочном и непонятном. Как много всего скрывает под собой водная гладь и девятый вал? Озеро перед ним спокойно. Идеальная зеркальная гладь лишь изредка идёт кругами: то водомерка решит сбежать от подплывающей рыбёшки, то мелкая веточка или зелёный лист упадут со стоящих у самого берега деревьев. В отличии от моря, вечно беспокойного, шепчущего прибоем у самых ног, Сид Ллигад словно бы замерло, не желая показаться хотя бы капельку непритязательным. Даже воды его настолько чисты и прозрачны, что отражают каждую мелочь подобно жидкому зеркалу. Посмотришь в него и увидишь чистейшее голубое небо, изумрудную от зелени кромку, своё отражение, выглядящее очень даже недурственно, несмотря на утреннюю пробежку и жаркую погоду, а также… «КАКОГО…?!» В воде рядом с Лютиком отражался кто-то ещё. Тот, чьего присутствия он не заметил. На мгновение сердце сковал ужас, от которого по всему телу проходят вовсе не мурашки, а спазмы, не позволяющие сдвинуться с места. Взгляд лишь мазнул по отражению в воде, не задерживаясь на нем, ловя подсознанием мысль «Нужно бежать!», однако бард только поворачивается в сторону валуна слева от себя и видит… …Девушку. Золотистые волосы сверкают на солнце, переливаясь и искрясь. Белое платье на розоватой коже и изящные ножки, уходящие по колено под воду. «Фух, с чего так перепугался вообще?» — Задаётся вопросом Лютик, рассматривая незнакомку. Она на самом деле красива: стройная фигура, которую невозможно до конца рассмотреть под платьем, похожим на сорочку. Струящиеся волосы лежат так, словно бы она только что проснулась, но успела привести их в порядок, и они же скрывают черты лица хозяйки, смотрящей куда-то вдаль. Лишь краешек острого носа, да пухлые розовые губы показываются из-за золотистых волн. Она сидит не шевелясь, а за неимением ветра даже волосы и одежда начинают походить на искусную работу мастера, создавшего удивительную статую. Однако, кажется она почувствовала, как за ней наблюдают. — Я тебе помешала? Наконец, странное наваждение развеивается, и девушка поворачивается в его сторону. Один глаз прикрыт прядью волос, но второй ясно виден барду. Взгляд, обращённый на Лютика словно бы отстранён от мира, наполнен меланхолией. Но вместе с ней в глубине болотных глаз есть что-то ещё, светлое и манящее. Наверное — нежность. — Нет. Просто не заметил, как ты подошла. — Я всегда здесь. — Неопределённо ответила девушка. — Вот как, живёшь где-то недалеко? По внешнему виду она на вряд ли пришла из города, всё же девичье платье на ней явно не то, что надели бы в дорогу, да только Лютик не может припомнить рядом ни хутора, ни деревни. — Меня всё друг ждёт. Никак не дождётся. — Проигнорировала златовласка Лютика. — А ты, ждёшь подругу? Теперь девушка полностью повернулась в его сторону и подтянула к себе худые ножки, вынув их из воды. Всё для того, чтобы обнять собственные колени. Она кажется хрупкой, но вместе с тем одинокой и тоскливой. Лютику таких людей всегда хотелось поддержать. — Я жду своего друга, думаю, он скоро вернётся. А пока, хочешь я тебе сыграю или спою? Только никому не рассказывай, но я Лютик — бард. Могу поклясться, никого, кто бы играл лучше меня, ты никогда не слышала и не услышишь. Может быть ты слышала обо мне? Проведя столько времени «инкогнито», Лютик просто не мог не покрасоваться перед девушкой, вероятнее всего не знающей ничего о нём. Всё же деревенские не часто путешествуют за границы княжества, а в самом Туссенте Лютик давненько не выступал. — Нет, но я о тебе никому не расскажу. — Улыбнулась девушка уголками розовых губ, от чего кажется, словно бы она стала куда более реальной, чем прежде. — Ты можешь спеть? Лютик и сам не мог сдержать улыбки, услышав просьбу. Ведь голос девушки, её просьба, ощущались такими лёгкими. Не в выполнении, а в том, что они были как пёрышко, чисты, как горный ручей. В них нет пошлости, лишь просьба скрасить одиночество. — О чём юная леди хотела бы послушать? — Проведя по струнам лютни, спросил бард. Ответ был все таким же невинным. — О тебе. Слова колют шипами роз. Мало кто просит послушать истории о Лютике. Он ведь бард, рассказчик историй, а не их герой. По крайней мере, так обычно думает публика, желающая увлекательных приключений, красивой любви или весёлой шутки, длящейся пару минут. Никто не просит рассказать о нем самом, кроме как… Геральт. Пальцы бегут по струнам, совсем иначе, чем обычно. Не те аккорды, не те стихи. Лютик не привык петь те самые песни, составленные для себя, не привык, чтобы кто-то их слушал. Но почему-то девушка его не стесняла, лишь смотрела большими зелёными глазами и внимала каждое слово, всё сильнее обнимая колени, скрывая своё лицо. Собственная музыка стала походить на волны. Каждая следующая — как новый вал, отделяющий тело от сознания. Руки играют сами, но голос идёт от души. Он поёт, а она слушает. Без танцев и слёз, без горестей и ликования. Это лишь история, в которой Лютик отринул страхи и ведает незнакомке о своей долгой дружбе и любви, прошедшей через множество испытаний, главным из которых стало время. Но оно лишь закаляло, сильнее привязывая барда к ведьмаку. На дворе день, сияющий и яркий, душный и знойный, а в душе почему-то наступают сумерки. Потому что Лютик перестает чувствовать своё тело, словно бы не он играет и не его собственный голос начинает петь старую песню, детскую сказку, которой пугают мальчишек. «Утопленница-дева под ивой сидит, В глазах озёрных огонёк горит. Ах, ждёт дева милого своего…» Девушка соскальзывает в воду, как если бы не сидела на острых старых камнях. Ей не больно, а её платье не рвётся. Изящной рыбкой погружается в воду. Золотые локоны извиваются, выводя чарующие узоры на поверхности. Бледные руки, манят барда к себе, зазывают в объятия нежно улыбающейся девы. «…Суженого-ряженого Уложит спать на илистое дно.» Руки сами откладывают лютню, а голос смолкает, но только не в голове. «Периной будут им песчинки, Вместо птиц над ними пляшут рыбки…» Ноги ступают по колючему дну, но боли нет. В голове только песня. Воды по пояс — становится трудно идти. Но он не спешит сорвать намокшую одежду. Есть только одно желание — попасть в нежные, практически материнские объятия девушки. Но сколько не иди, всё без толку. Воды уже по грудь, а та только отдаляется, хотя безмолвно зовёт к себе. «Водоросли укрыли пуховым одеялом. Милый спит давно мертвецким сном…» Воды по шею. Ещё пара шагов и он обязательно к ней доберётся, осталось совсем чуть-чуть, всего-то нужно переставлять ноги, одну за другой и тогда одиночество пройдёт, всё пройдёт. Не останется ни желаний, ни безответной любви. Только лишь объятия, вечная блажь, стоит только добраться… Шаг… Но дна больше нет. Сердце делает кульбит, заставляя очнуться, ведь вода, она везде — заливается в рот, устремляется в ноздри, затекает в уши, скрывает за собой взор. Лютик задыхается. Он тонет. «Помогите!» — Хочет он кричать в отчаянии, но не может. Открыть рот и прокричать, значит выдохнуть кислород, заменив его на воду. А это верная… «Смерть!» — Осознает бард, начиная барахтаться ещё сильнее. Он никудышный пловец, а одежда тянет на дно, с которого нет спасения. — «Тише, не бойся.» — слышится женский голос в голове. На груди появляются нежные руки, обнимающие со спины. Тёплые, успокаивающие, околдовывающие. — «Всё будет хорошо.» И вновь не хочется бороться, лишь поддаться странному уюту. Толще воды, обволакивающей пуховым одеялом, тонким рукам, в чьих объятиях он позабудет о своих долгих и мучительных чувствах. Легко и спокойно. Можно отпустить обжигающий лёгкие воздух и наполнить их водой. Опуститься на дно и отдохнуть. «И вновь дева ждёт, Суженого-ряженого, Своего несчастного, Когда же тот Дорогу к ней найдёт?» Когда хочется всё отпустить и забыться, тёплые руки, что утягивали на дно, растворяются, в считанные секунды становясь прохладным потоком, за которым приходит холод, отрезвляющий помутнённый разум. Не ясно, где поверхность, куда деваться, перед глазами лишь чёрные и алые пятна. Лёгкие горят огнём, но на краю сознания остается важная мысль «вдыхать ни в коем случае нельзя». Только она слышна в поглощённом паникой сознании. Стремительно угасающем с каждым мгновением. Лютик чувствует огонь внутри себя и холод снаружи. Могильный холод кладбища, на котором ему скоро лежать, если труп прибьёт к берегу, и его обнаружат. Кто это будет? Кто найдет распухшее тело? Рыбаки? Нет, он рядом с дворцовыми садами, нет здесь крестьян, что позволили бы себе такие вольности. Влюблённая парочка, что пришла бы сюда на закате? Вполне возможно. Ох и напугал бы он их своим позорным видом: посиневшими губами, стеклянными глазами, в измазанном илом промокшем камзоле. В таком случае, лучше бы его нашли незнакомцы, не ведающие того, что Лютик всегда должен сиять. Перед Геральтом он всегда должен быть живее всех живых… Сознание тает, растворяется пузырьками воздуха, стремящимися из лёгких, не способных более терпеть пожар и пламя. Его нужно потушить, сейчас же, пока мозг ещё может заставить их работать… Рывок. Шум воды, всплески, далёкий крик. Рывок. Его тянут к берегу. Перед глазами лишь чёрные и алые пятна переливаются, словно взбудораженное илистое дно. Не видно практически ничего, только силуэты. Но руки, те, что обхватили его, вытянули из-под толщи воды… их невозможно не узнать. В ушах стоит звон тысячи колоколов, заглушающий само сознание, но сквозь него слышен зов. Лютик бы с радостью пошел за ним, да только всё тело ломит, а лёгкие с жадностью глотают воздух, разъедающий горло. Бард чувствует, что он на земле, под ним трава, но развалиться и отдохнуть на ней не получается. Тело скручивает в спазмах, и тот стремится перевернуться на живот, невольно отталкивая в сторону нависающую над ним тень. Его рвёт озёрной водой. Наглотался, пока старался сдерживать порывы дышать. Пока извергал из себя мерзкую жижу, кажется, что он выпил всё озеро без остатка. Сид Ллигад больше не выглядит таким идеальным. Знакомые мозолистые руки придерживают его, оглаживают спину, от чего становится легче, как же хорошо, что он не увидел труп барда. — Тише, Лютик, тише. Голос пропитан паникой, но вместе с тем Геральт чувствует небывалое облегчение. Бард только лишь наглотался воды, даже не сделав ни единого вдоха. Вот на что способны натренированные лёгкие певца. — Ты молодец. — Произносит тот с нежностью. — Геральт… — Наконец произносит Лютик измученным голосом, стараясь рассмотреть ведьмака через застилающие взор дымку пятен. Всё можно было бы свалить на видение, ведь даже тело своё он чувствует не до конца, но Геральт кажется реальнее всего на свете. Грубые руки нежно сжимают его в объятиях, оплетая его спину и шею. Они не тянут на дно, не прячут реальность под толщей воды и морока. Они дарят тягу к жизни. В них беспокойство, облегчение и радость. — Ты жив. — Раздается хриплый голос над ухом барда. Лютик льнёт к груди Геральта. Вжимается в ложбинку между шеей и плечом, чувствует на щеке его промокшие волосы. «Я жив.» — Приходит осознание, как только паника стихает, а зрение приходит в норму. — «Геральт спас меня.» От осознания того, что несколько минут назад он находился на волоске от смерти, балансировал на хрупкой грани двух миров, становится страшно. Это совсем другой страх. Без примеси липкой паники, лишь спокойный прохладный ветерок, скользящий по сердцу. От того не хочется, чтобы руки Геральта отпускали его ни на миг. В его объятиях уютно и безопасно, хочется, чтобы так продолжалось как можно дольше. Потому бард цепляется за ведьмака в ответ своими трясущимися руками. Хочется приказать им успокоиться, но как, если сам Лютик не может, ему нужно время. И Геральт дает его. Не отпускает своего барда ни на секунду. Когда тот обнимает его за талию, ища поддержки, чтобы дрожь в теле прекратилась, сердце перестало биться так бешено, словно бы сейчас разорвётся, а подступающие слёзы предательски не покинули глазниц, ведьмак зарывается лицом в промокшую каштановую шевелюру. От барда пахнет тиной, совсем чуть-чуть на удивление стойкими духами и едким страхом. Он целует того в висок, в сердцах благодаря Судьбу, что успел прийти на помощь, что дел в садах было совсем не много, что та архиспора и так была полусдохшей и справиться с ней не составляло труда, что отказался от вежливого приглашения княжны на чай, что не стал заговариваться с Сианной. Он успел.

***

Они долго просидели в обнимку друг с другом, ничего не говоря. Под палящим солнцем даже одежда успела подсохнуть, став лишь слегка влажной. Тело затекло и тогда Лютик понял «пора», хотя отстраняться совсем не хотелось. Геральт почувствовал, как тот заёрзал в его объятиях, полагая, что доставляет барду дискомфорт, потому с неохотой отпустил его, вновь оглядывая уставшее лицо и растрёпанные волосы, которые, однако, не делали мужчину менее прекрасным. — Тебя нельзя оставить одного ни на секунду. — В очередной раз произносит ведьмак эту фразу, в которой, однако, нет ничего кроме облегчения. — Наверное, ты прав. — Впервые за долгие годы соглашается бард. Но у ведьмака нет сил удивляться. С ним лишь отчаянное желание не покидать своего барда как можно дольше.  — Так, что это было? Лютик измученный, но живой. Потому, в его сердце продолжает гореть огонёк интереса ко всему незнакомому и увлекательному. Даже если оно пыталось его убить. Сейчас на берегу никого нет кроме них двоих. Даже Плотва осталась где-то вне поля зрения. Может быть отошла пожевать травы, раз Геральт не привязал её ни к какому кусту или дереву. У него тогда не было ни секунды времени. Стоило приблизится к старому пирсу, сразу стало ясно, что что-то произошло. Лютня одиноко лежала там же, где и сейчас — на одном из валунов, нагромождённых в воде, а в паре десятков метров, под озёрной гладью виднелся силуэт. Не то, чтобы человеческий, просто колышущийся голубой блик, уходящий на дно. Такой же голубой, как камзол Лютика. — Как ты оказался в воде, что ты видел? — Решил для начала задать вопрос ведьмак. Ведь когда вытаскивал тонущего барда из лап смерти рядом никого не было, а медальон молчал. — Там была девушка. Взялась словно бы из ниоткуда, но я не обратил внимания. Ну мало ли, заигрался… — Но тут он вспомнил, прилив страха при взгляде на отражение в воде, тогда бард не обратил внимания, но сейчас… — Точно, её отражение в воде… Не знаю, какого чёрта мне не показалось тогда оно странным, но сейчас… В отражении у неё были огромные зелёные глаза, нечеловеческие, а волосы не золотые, а такие, знаешь, чёрно-зелёные. И кожа бледная… Её отражение было совсем другим. Не то, чтобы уродина, просто рядом со мной сидела совсем другая девушка. Лютик понимал, что оказался рядом с каким-то монстром. Может ведьмой или ещё чем. Он не мог сопротивляться чарам, но всё равно на краю сознания проснулся стыд. Столько всего за свою жизнь повидал, но вот, только что чуть не сгинул из-за какой-то, какой-то… — Тебя хотела утопить русалка. — Вынес вердикт Геральт. Да только взгляд ведьмака стал каким-то хмурым, словно бы тот не мог понять что-то до конца или же нашел нечто неприятное для себя. — Э? — Вскинув голову, удивился Лютик. — А разве русалки — это не те морские обитатели по типу сирен? Ну знаешь, с рыбьими хвостами, перепонками между пальцев и всяким таким? Клянусь подштанниками Мелитэле, у неё были ноги! Разговоры — стихия Лютика. Стоит ему на них отвлечься, как он преображается, какой бы непростой ситуация ни была до этого. Потому сейчас на Геральта смотрят два васильковых глаза, жаждущих объяснений, горящих искренним любопытством. — Русалки не водятся в море, Лютик. Те, что с рыбьими хвостами — это морские девы и тритоны. Интеллект у них на уровне трёхлетних детей — всё же развиваться под водой дело не из лёгких, тем более при отсутствии магии. Говорить потому не умеют, да и все рассказы об их песнях по большей части бред собачий: в отличии от тех же сирен, они не гнездятся на скалах. Мало кто может похвастаться, что видел их, всё же морские девы не особо агрессивны. Не уверен конечно, что они с такой уж охотой моряков и принцев с тонущих кораблей спасают, но и исключать таких случаев не могу. Правда, целоваться с ними мало кто захочет: внешность мягко говоря не очень. — Рассказывает Геральт увлечённо слушающему барду. — То, что ты повстречал в народе называется мавкой, по бестиариям — русалкой. Призрак девы-утопленницы. — То есть, она мертва? Как полуночница или полуденница, вроде того? Было грустно осознавать, что разговаривал с призраком. Она казалась доброй и очень одинокой. «Да, она конечно хотела меня убить, но, наверное, вечно ждать кого-то не слишком приятно. Так не далеко с ума сойти.» — Хотя девушка и не выглядела сумасшедшей. — В сути своей похожи, умершие девственницы, однако не сказал бы, что они одинаковы. Русалки убивают только наедине со своей единственной жертвой, это всегда… — На том Геральт запнулся, что странно. Лютик замечал такое только тогда, когда ведьмак хотел бы сокрыть информацию, но что такого ему сейчас умалчивать? Может просто забыл? Отвлёкся? Воздухом поперхнулся? — Так что не удивительно, что никто о ней не знает. — Не стал тот продолжать предыдущую идею, оставляя барда теряться в догадках. — Значит, меня спасло то, что ты появился. Поэтому она растворилась. — Кивнул себе Лютик, вспоминая тот самый момент, не без мурашек, пробегающим по рукам. — Будешь пытаться её убить? Они оба взглянули на озеро. Где-то там, под идеальной зеркальной гладью скрывается неупокоенный дух девушки, ждущей своего кавалера. Да, она хотела утопить барда. Но на самом деле, Лютику её жаль. Лучше бы ей покинуть этот мир и встретиться со своим другом на том свете, даже если его не существует. — Думаю, сообщу о ней, всё же, награда как ни как пригодится. А потом уже займусь русалкой. — Лютик не знает почему, но Геральт с грустью и тяжестью на сердце отворачивается от озера и смотрит на него, от чего в голове возникают шальные мысли, идеи, порой приходящие ему в мечтах. — Она придёт ко мне даже без обряда. — Лютик хотел бы верить, что в янтарных глазах сокрыто то же чувство, что и в его собственной душе. — Но это всё завтра. Пошли, найдем Плотву. Поедешь до поместья на ней.

***

Корво-Бьянко как всегда ожидало их с распростёртыми объятиями. Каждый чувствовал, что возвращаться сюда правильно. Да, Лютик не так долго пробыл здесь, да Геральт изначально не планировал становиться землевладельцем, однако, судьба витиевата, кружит змеей, оставляя след на песке, и вот он привел их сюда. Сегодня они решили выпить сангреаль, столь любезно предоставленный княгиней. И не то, чтобы они оба были любителями именно этого вина. Геральт, попробовав его в первый раз, так и не понял, что же в нем такого особенного, что лишь на княжеский двор его поставляют. Да, прекрасное вино, такое же, как многие другие в Туссенте. Геральт уже привык сидеть на веранде рядом с Лютиком, ужиная под звёздами. Ему даже кажется, будто бы он обманывает барда. Ведь в каждый из таких вечеров он старается поймать тонкую ниточку романтики, пронизывающую их разговоры под звёздами. Словно бы он устраивает свидание, о котором не подозревает бард. В этот раз, они не так веселы. Разговор не идёт. Они оба в собственных мыслях, раздумывают о прошлом, настоящем и будущем. Лютик отпивает вино из бокала и после долго смотрит на колышущуюся жидкость. Она не напоминает кровь — лишь напиток, приятный и пьянящий, но раскрывающий горечь внутри него самого. — Как ты думаешь, Геральт. Если Аннариетта узнает обо мне, — «скорее даже когда, » — я смогу остаться в Туссенте? Может быть, её гнев успел поугаснуть. — Я бы на то не надеялся. — Один глоток — и в руках у Геральта пустой стакан. Это вино в нем не вызывает никаких чувств, в отличии от сидящего рядом Лютика. — Я бы на твоем месте сразу уехал обратно в Новиград. Наверняка там тебя все уже заждались. Геральту больно об этом говорить. Не хочется даже представлять то, что бард уедет. Ведьмак конечно мог бы последовать за ним, бросив всё. Его жизнь всегда была таковой — бродяжничество, убийство чудовищ и нескончаемый Путь. Но там, в далёком Новиграде, он стал бы третьим лишним. — Пока не собираюсь. От разговоров про возвращение Лютик выглядел грустным. Да, он улыбался, но те самые морщинки по бокам от глаз пропадали, а взгляд становился более тусклым. Хотя на губах продолжала играть улыбка. Бард может и не актёр, но прекрасно умеет притворяться и носить маски, когда на то есть веская причина. Ведьмак не понимает, какая именно заставляет прятать чувства от лучшего друга. Вполне возможно, что он бы не смог помочь. Не всё в мире завязано на чудовищах, интригах и политике. Но Геральт мог бы выслушать, попытаться сделать хоть что-то, даже если в результате Лютик уедет. Его не хочется отпускать, но ведьмак не имеет права держать барда на своей винокурне, когда у Лютика есть свой собственный дом «Хамелеон» и невеста, к которой он чёрт возьми ревновал. — Лютик. После сегодняшнего происшествия я всё же решусь спросить у тебя кое-что. — Попытавшись перед этим кашлем избавиться от противного кома в горле, решился задать вопрос ведьмак. — У вас с Присциллой что-то не так? Поссорились и потому ты решил приехать ко мне? — Ха, с чего ты взял, Геральт? Конечно всё замечательно, никаких проблем! Бард нервничает и пытается скрыть всё за вином, опустошая свой бокал и решая наполнить его снова. Но Геральт видит и знает, что-то здесь не так. — Русалки топят лишь несчастно влюблённых. Так что не ври мне. На мгновение Лютик застывает, прямо с бутылкой сангреаля в руке, что должен был устремиться в его бокал. Он не знает, что ответить, что следует сделать, каким будет правильный ответ. За алкоголем уже не спрячешься, потому благородный напиток отставлен в сторону. Туда, где на блюде нетронутыми лежат фрукты и сыры. Сегодня он только пил и то с неохотой. — Я… мы с Присциллой разошлись. «Я позорно сбежал.» Видно, как Геральт удивлён, даже бокал в его руке предательски дергается, как только тот услышал это. Он бы в жизни не подумал, что Лютик бросит поэтессу. О да, он уверен, что то была не её идея. Девушка так расхваливала барда, как никто другой. Ну кто бы ещё назвал Лютика «рациональным»? Она ценила мужчину, и в первую очередь даже не за его талант, а просто за то, какой он человек. А сам бард носился за ней, как ни за кем другим из его пассий до этого. Прямо как Геральт за Йеннифер. Хотя… ведьмак по итогу на самом деле её вовсе не любил, как женщину. — Почему? — Спросил Белый Волк, уже разливая им обоим вино. Лютик медлил с ответом. Ложь и правда — обе хотят вырваться из его рта, да только нужно выбрать лишь одну. — Я не люблю её так, как она того заслуживает. Присцилла удивительна и прекрасна, и Аннариетта тоже, и графиня де Стель. Я любил их, но не так…- «как я люблю тебя», – практически срываются с его губ слова, но бард успевает захлопнуть свой болтливый рот, выдающий чистую правду. В сердце Геральта бушует ранее неведомая смесь. Зелье из облегчения, ревности, надежды и осторожности, держащей их всех вместе. Таков рецепт его любви, который он держит в строжайшем секрете. — Лютик… — В горле застревает ком, мешающий говорить и дышать, не смотря на свежесть наступившей ночи. — Скажи… — Геральту кажется, что впервые за столько лет он столь бесстрашен, как сейчас. Ведь бесстрашие — это преодоление всего того, что пугает тебя, доводит разум до помешательства от настигающего ужаса. Он встает со стула, обходя краешек их небольшого столика, на котором только вино и закуски. Доски веранды скрипят под ногами, крича о каждом проделанном шаге, казалось бы, столь незначительном, но длина их словно бы бесконечна. Меж их лицами всего пара десятков сантиметров, но, чтобы стать еще ближе, Геральт становится на колени перед перепуганным Лютиком. Однако мужчина боится не ведьмака, а того, что всё окажется лишь выдумкой, ночным наваждением, или он понял что-то не так, и вовсе между ними не интимный момент. Шероховатая рука Геральта находит ладонь Лютика. На ней сияет перстень, руки красивы и изящны, но подушечки затвердели от мозолей, которым не один десяток лет. Ведьмак и до этого знал, каковы они на ощупь, да только всё иначе. Он осторожен, когда сжимает ладонь в своей собственной. Лютик вздрагивает на мгновение, потому что и сам чувствует сладкое покалывание в местах соприкосновения. Глубокий вдох. Он требуется им обоим. Барду, чтобы успокоиться, ведьмаку, чтобы закончить начатую фразу. — … Если бы я попросил остаться со мной навсегда, в этом поместье, ты бы согласился? Ведьмак смотрит с надеждой и преданностью, обращается к Лютику такими эмоциями, о которых тот боялся даже мечтать. Воображать себя любимым ведьмаком было больно, сколько бы десятилетий они не провели вместе обычными друзьями. Теперь же он чувствует, каково это. Лучше сладкого мёда, пряных южных специй, эст-эст и тем более сангреаля. Неописуемое чувство, не пьянящее и не отрезвляющее, такое, что не выдумаешь даже в самых прекрасных снах. — Я отдал документы на «Хамелеона» Присцилле, наверное, в качестве извинения. Я не могу без тебя, Геральт. Всю жизнь я хотел быть с тобой, без разницы где. И по доброй воле я бы тебя не оставил здесь одного. Потому что люблю, потому что моё место только рядом с тобой и ни с кем другим. Это тихая ночь. Лютик слышит только лишь стук своего обезумевшего сердца, чью пульсацию чувствует всем телом. Дыхание практически замерло, боясь разрушить момент, столь чарующий и прекрасный, что Лютик мог бы поспорить на все сокровища мира — ничего более завораживающего никто больше никогда не найдёт. Янтарные глаза, смотрящие на него с неверием и обожанием, становятся ещё более удивительными, ведь чёрные кошачьи зрачки в них округлились, став словно бы слегка пульсирующими обсидианами, укравшими в эту ночь всю прелесть мерцающих в небе звёзд. — Я могу тебя поцеловать? Голос Геральта хриплый, пропитанный желанием — вот, что пьянит этот вечер. Всего четыре слова, а Лютик уже не помнит ни о чём другом. — Всегда об этом мечтал. Бард тянется вперёд, навстречу Геральту. Их губы соприкасаются, в начале — с опаской, словно бы, не веря в происходящее. Но стоит почувствовать чужое мимолётное дыхание на собственной коже, как сразу становится понятно. Это не видение, это жизнь, в которой исполнилось давнее желание. Язык Лютика скользит по нижней губе ведьмака. Она сухая и тонкая, оттого хочется зализать её, искусать, пусть станет мягкой и припухлой. Он старается исполнить задуманное: с нежностью прикусывает её клыком, а после посасывает, снося тем самым голову ведьмаку. Мужские руки обхватывают его лицо, проводя по изгибам скул, лаская за ухом, проходя по шелковистым волосам. Он давно хотел это сделать. Почувствовать всё именно так, а не случайными касаниями или дружеской помощью в обработке ран. Сейчас ему разрешили вести себя, как любовнику. Потому что они не только друзья, они возлюбленные, наконец дорвавшиеся друг до друга. Руки Лютика обхватывают шею Геральта, ощущая под собой ткань рубахи и клочки оголённой кожи. Он чувствует, как губы ведьмака становятся настойчивее, в немой просьбе, которую бард лишь рад исполнить. Язык Геральта проникает ему в рот, осторожно обводя его дёсны, касаясь его собственного. По телу бегут мурашки, волнами захватывая каждый кусочек разгорячённого тела. От этих прикосновений хочется содрогаться вновь и вновь, наслаждаясь без конца. «Это…слишком.» Лютик отстраняется, рвано выдыхая. Не потому что кончился кислород, а лишь потому, что ему в скором времени потребуется нечто куда большее, и он бы предпочёл сделать это в постели. — Всё хорошо? — обеспокоенно спрашивает ведьмак. Он боится, что перешел границы, что возможно делает нечто непоправимое, неправильно, что Лютик имел в виду лишь дружбу и он только что всё испортил. — Прекрасно. — Искренне улыбается бард, успокаивая тем самым своего ведьмака. — Пошли в спальню.

***

В мире есть пророки и сновидцы. Те, кто видит послания предназначенной Судьбы. Если бы кто заглянул в будущее Геральта из Ривии и Юлиана Альфреда Панкраца, то обнаружил бы удивительную картину. И вся её прелесть была бы не в приключениях, чудовищах и, упаси святая Мелитэле, какой-то там славе. Нет. Лишь винокурня Корво-Бьянко, на которой вновь выращивают виноград и делают изысканное вино. Палисадник с лечебными травами, растущими в разнобой, но зато было видно, что за ними ухаживают с обожанием, хотя и не самым большим умением. Поместье отремонтировано, от него исходит дух нынешних хозяев. Ведьмака, ушедшего на покой, но не на вечный. И барда, которого помиловали. Всё же Геральт спас княжество, спас Сианну. Анна-Генриетта ему должна по гроб жизни. И что есть прощение барда, нашедшего покой с героем Туссента, по сравнению с живой сестрой, в которой она души не чает? Ведьмак охотится на чудовищ, бард играет и поёт. Много лет назад, в купальне, между ними состоялся диалог. Геральт тогда ничего не понял — Может кто-нибудь тебя захочет. — Мне никто не нужен. И я не хочу быть нужным кому-то. — Однако… Мы вместе. Теперь же, он понял всё.