Тень, отбрасываемая солнцем, длинна

Септа в Солнечном Копье сильно отличается от Великой септы Бейлора. Как и все септы, она семигранная, и изображения Семерых стоят у каждой стены. И, как и Великая септа, она была залита солнечным светом, проникающим через огромные окна. Но на этом сходство заканчивается. Там, где в Септе Бейлора стоят огромные каменные статуи Семерых, застывшие в суровом величии, огромные и мрачно возвышающиеся над крошечными людьми у их ног, дорнийцы оживили своих богов. Семеро здесь вырезаны из дерева и достаточно малы, чтобы Роанна могла видеть их лица, избегая необходимости болезненно вытягивать шею. Они застыли с раскрытыми ладонями и теплыми глазами, которые давали ей какое-то неясное утешение. Ее мать выросла, молясь этим богам с их добрыми глазами, и ей кажется, что они каким-то образом узнают ее. Ее любимая часть, без сомнения, это их лица. В своем привычном дорнийским стиле древние ройнары, впервые принявшие новую веру, дали Семерым лица их старых богов, и традиция продолжалась на протяжении веков. Матерь-Ройна стоит на месте Матери, мягкие резные складки ее одежды окрашены в голубой цвет, как воды Ройны под солнцем в далеком разрушенном Ни Саре. Мудрое лицо Отца покрыто морщинами и окрашенно в слегка зеленоватый оттенок, а спина сгорблена и округлена, как панцирь гигантских черепах, о которых говорят, что они супруги Матери-Ройны. Доспехи Воина вырезаны, как кольчуга, а под мышкой он держит шлем в форме рычащего угря с разинутой пастью. Каждому из Семерых были даны атрибуты одного или нескольких старых ройнских богов народа ее матери, даже Невыразимцу. Она размышляет над водорослями, искусно вырезанными на посохе Старицы, когда септон внезапно заканчивает свое долгое монотонное чтение "Семиконечной звезды". Внезапная тишина пугает ее, и она с трудом открывает полуприкрытые глаза, испуская тихий вздох облегчения. Потом она начинает злиться на себя. Мама никогда не позволяла ничего подобного, когда им приходилось терпеть подобные вещи в Королевской Гавани, а Верховный септон гораздо более многословен, чем человек, который держит септу в Солнечном Копье. Она позорит имя своей матери в том самом месте, о котором с любовью говорила Элия Мартелл — в доме богов своей матери. Висенья выпрямляется и щипает себя. Сейчас не время. Стараясь оставаться незаметной, она украдкой бросает взгляд на своего младшего дядю. Он не заметил, что она отвлеклась, и она быстро переключила свое внимание на пространство между Матерью и Отцом, прежде чем он успел повернуть голову. У Оберина Мартелла есть сверхъестественная способность чувствовать, когда за ним наблюдают. Двери открываются, и она поворачивается, как и все остальные, чтобы посмотреть, как входит Аллирия. Ее рука в руке Дорана, ее старшего и в настоящее время самого близкого родственника мужского пола. Лорд Дейн все еще в Звездопаде, так как не смог успеть на свадьбу в Солнечное Копье. У Роанны в животе остается тихая виноватая пустота оттого, что Аллирия, которая так много оставила ради них — свой дом, свою семью, свой народ — не может даже выйти замуж, пока за ней наблюдает ее собственный брат. Она опускает глаза, чувствуя внезапное желание извиниться, но затем темный, раздражающий шепот прокрадывается в ее сознание. По крайней мере, у Аллирии есть брат. По крайней мере, она не видела, как умирает ее семья. По крайней мере, ей не нужно скрывать свое собственное имя. По крайней мере, ей нет нужды прятать свое собственное лицо. По крайней мере, она может оплакать тех, кого потеряла. К тому времени, как девочке удается вытряхнуть из своей головы подобные мысли, которые с каждым днем становятся все мрачнее, ее дядя и будущая мачеха уже подошли к Джейме, и Доран вложил руку Аллирии в руку золотого рыцаря. Он молча отходит от пары и занимает место рядом с женой. Мелларио улыбается, но Висенья видит фальшь этой улыбки. Все, что Мелларио делает сейчас, это притворяется, и это снова пронзает ее болью. О, как она скучает по своей милой, доброй тетушке, которая так свободно смеялась и улыбалась. Она заставляет себя снова сосредоточиться на церемонии, прежде чем один из ее дядей или, что еще хуже, один из людей ее "дедушки" увидит, что она снова отвлеклась. Септон делает знак семиконечной звезды между Джейме и Аллирией, а затем поворачивается к Джейме. — Теперь вы можете укрыть невесту и взять ее под свою защиту. Роанна думает, что в этом утверждении есть глубокая ирония. В конце концов, красно-золотой лев редко давал какую-либо защиту женщинам своей семьи. Джейме осторожно снимает с плеч невесты девичий плащ дома Дейн, и Роанна впервые осознает, насколько он прекрасен. Сшитый из легкого шелка бледно-фиолетового цвета Дейнов, он струится и колышется, как вода, при малейшем дуновении ветерка. Она одета на ройнарский манер — накинута на плечи и лениво колышется в мягко шевелящемся воздухе. Под плащом платье Аллирии прекрасно, но не идет ни в какое сравнение с шедевром, что представляет из себя вековой плащ. Это было простое платье из белого шелка с едва заметным голубым отливом, чтобы оно сияло на солнце, и узором из бледно-лиловых звезд на крошечных стежках по подолу. Красивое платье, но не свадебное. Прежде чем Роанна успевает подумать о чем-то еще, Джейме набрасывает на плечи своей невесты свой собственный плащ Ланнистеров. Золотая нить блестит по всей дорогой малиновой ткани, а глаза льва на спине сверкают маленькими рубинами, но в них есть что-то такое, что не соответствует изящной элегантности девичьего плаща Аллирии. И все же это не имеет значения. У них есть плащи, и у них есть септон. Аллирия и Джейме станут мужем и женой всего через несколько мгновений, и тогда ничто из того, что может сделать Тайвин Ланнистер, не сможет помешать этому браку — не с таким богатым и сильным домом, как Дейны. Он может устроить вторую, экстравагантную церемонию и празднование в Утесе Кастерли, если захочет иллюзию контроля, но Джейме и Аллирия будут мужем и женой, и когда брак будет консумирован, что ж... Все, что им нужно — это чтобы церемония совершилась, и они станут одной плотью, и все будет хорошо. Джейме заканчивает накидывать плащ на плечи Аллирии, и септон плавно движется дальше. — Милорды, миледи, мы стоим здесь перед богами и людьми, чтобы засвидетельствовать союз мужа и жены. Одна плоть, одно сердце, одна душа, отныне и навеки. Пара держится за руки, стоя напротив друг с друга, и септон обматывает их соединенные руки малиновой лентой. — Да будет известно, что Аллирия из дома Дейнов и Джейме из дома Ланнистеров — одно сердце, одна плоть, одна душа. Будь проклят тот, кто попытается разорвать их на части. Он в последний раз оборачивает ленту вокруг их рук и объявляет: — В глазах Семерых я соединяю эти две души, связывая их воедино навечно. Затем он распутывает его и побуждает их произнести свои клятвы. — Отец, Воин, Кузнец. Мать, Дева, Старица. Неведомый, — Джейме улыбается, выглядя по-юношески беззаботным, когда говорит эти слова своей невесте и слышит их от нее. — Я принадлежу ей, а она — мне, с этого дня и до конца моих дней. Они делают паузу, а затем он уверенным голосом объявляет заключительную часть церемонии. — Этим поцелуем я клянусь в своей любви. Он целует Аллирию в губы, нежно и целомудренно. И теперь у Роанны Ланнистер есть мачеха Аллирия Ланнистер. Она хлопает в ладоши вместе с остальными людьми в септе и ловит на себе облегченные взгляды дядюшек. Аллирия и Джейме женаты. Ей не придется бояться какой-то женщины, отец или брат которой воевал против ее семьи. Может быть, даже убил ее дядю Левина. Молодожены с улыбками поворачиваются к остальным собравшимся в септе. Их немного — ее дяди и тетя Мелларио, кузен Манфри и его жена Тиа, а также несколько главных слуг и других дальних родственников со стороны невесты, которые пребывали не так далеко от Солнечного Копья. Со стороны жениха — Роанна и подхалимы Ланнистеров, посланные шпионить за ее настоящей семьей. Никакой грандиозной церемонии, на планирование и подготовку которой ушли бы месяцы, но это произошло, и это все, что имеет значение. Первый шаг сделан, и только пять человек в мире знают мотив, стоящий за этим. Все остальные все еще отстают на несколько шагов и останутся таковыми. В кои-то веки они впереди.

***

На следующее утро она просыпается рано, в неподвижной серости, как раз перед тем, как солнце поднимается над горизонтом. На мгновение она замирает, лежа в полудреме, а ее разум постепенно приходит в полное просветление. Затем, почти до того, как она осознает почему, она вылезает из постели и надевает одно из платьев, которые ей дали за время пребывания здесь. Никто еще не проснулся, или почти никто. Это прекрасная возможность. Как они и планировали. Доран не поедет с ними в Утес Кастерли, в отличии от Оберина, и она не сможет попрощаться с дядей должным образом на глазах у всех. Но он встает рано, а Мелларио — поздно. И она провела последние пять лет, учась незаметно двигаться по Красному замку. По сравнению с ним, в Солнечном Копье намного проще ориентироваться. Словно призрак, она скользит в тенях дворца, избегая стражников, которые совершают рассветную смену караула с легкостью, которую она раньше ассоциировала только с Мантией Виктории. Эта мысль пронзает ее болью, даже спустя столько лет, когда она задается вопросом, сделала ли она правильный выбор на той странной белой станции... Но нет. Она сделала правильный выбор. Она должна была сделать правильный выбор. И даже если это был неправильный выбор, она больше не думает, что ее это волнует. Не тогда, когда это означало, что она стала дочерью Элии Мартелл. Ей потребовалось немного больше времени, чем обычно, чтобы добраться до кабинета дяди, но она должна была быть осторожной, ведь нет причин для ее визита в такую рань. В другое время это легко было объяснить детским любопытством, но в серые минуты перед рассветом это вызывает не что иное, как подозрение. Она легонько стучит в дверь, и та открывается почти бесшумно. Не успела она проскользнуть внутрь, как Арео Хотах закрыл за ней дверь так же тихо, как открыл, и снова встал перед ней. Но Роанна не обращает на него внимания. Она здесь по одной-единственной причине. В момент безрассудного горя и дурных предчувствий она позволяет лицу бастарда Ланнистеров растаять с восходом солнца. Это последний раз, когда она сможет быть Висеньей, дочерью Элии Мартелл, возможно, когда-либо. Первые лучи солнца касаются ее серебристо-золотых волос и превращают их в чистый свет, как будто она существо из другого мира. Но это не так. Она всего лишь одинокая, испуганная маленькая девочка. Какое-то мгновение она стоит, подавляя желание разрыдаться. Она не хочет покидать Солнечное Копье, дом своей матери. Она не хочет расставаться с дядей, братом матери, с теми, кто так болезненно сильно напоминает ей любимую мать. Она не хочет. Это будет все равно что вырвать часть ее души. Маленькая девочка бросается к дяде, и Доран ловит ее, прижимая к себе, как будто она рассыплется, если он ее отпустит. Она начинает плакать. — Я не хочу уезжать. Я не хочу покидать вас. Что, если он тоже умрет, пока ее не будет рядом? Что, если она снова опоздает? Что, если она потеряет еще одного человека, близкого ее сердцу? Что, если у нее снова отнимут весь мир? Доран целует ее в макушку и нежно укачивает, как делал много раз с Арианной. — Это ненадолго, малышка. Потерпи всего несколько лет, а потом ты сможешь вернуться домой и будешь здесь столько, сколько пожелаешь. Остаться в Дорне, на родине своей матери, где каждое дыхание пахнет солнцем, песком и специями — вот все, чего она хочет в этот момент. Не месть. Не Железный трон. Даже не смерть Роберта Баратеона. Только время, чтобы остаться в этой залитой солнцем стране, где любили ее мать и где любят ее. Где живёт ее семья. Она не хочет снова покидать их. Ее слезы текут все сильнее. Из всех ее дядей Доран больше всего похож на мать — те же выражения лица, осанка и манера речи. И это больно, о, как же это больно, но она цепляется за боль, которая напоминает ей о пустой дыре, которую когда-то заполняла ее мать. Без напоминаний... исчезнет ли память о ее матери? Станет ли Элия Мартелл не более чем несколькими полузабытыми словами, как это сделала Лили Поттер? Потеряет ли она мать окончательно и бесповоротно? Она долго прижимается к нему и горько плачет. Она не хочет уходить. Что, если он умрет? Что, если они все умрут? Что, если она снова опоздает? Что, если она снова не сможет попрощаться? А что, если все повторится снова и снова? Доран просто нежно укачивает ее в своих руках, шепча ей на ухо всякие утешающие слова. Совсем как ее мать. Эта мысль пронзает ее новой болью, и ей требуется много времени, чтобы перестать плакать. Когда она это делает, то чувствует себя несчастной. У нее болит голова, щиплет глаза, а разбитое сердце чувствует себя так, словно кто-то наступил на его хрупкие кусочки. — Погоди, — дядя тянется через ее голову к книге, лежащей на столе. Отвлекающий маневр для них обоих, предположила она. Он открывает книгу, обнажая пустоту внутри обложки, с вырезанными страницами, образующими почти незаметную пустоту, из которой он достает что-то блестящее и сияющее в лучах восходящего солнца. — Я заказал его на именины твоей матери, но кузнецы не смогли закончить его вовремя. Я бы отправил его позже, но к тому времени... — он замолкает, и она видит, как его плечи слегка сгибаются. — К тому времени Элия уже не нуждалась в подарках. Висенья сглатывает, вспоминая разрушенный солярий. Это была гордость Элии Мартелл, прекрасный и яркий, маленький кусочек жизни в умирающем городе, и Клиган запятнал его кровью Элии и ее детей. Он осквернил его кровью, насилием и жестокостью. Кровь и мозги Эйгона были размазаны по прекрасным гобеленам, изображавших разгром валирийских колонистов Гарином Великим. Его крошечное тело лежало грудой мяса на мягком коврике, который Элия специально постелила, чтобы ее дети не поранились, когда будут учиться ходить. Клиган жестоко обошелся с ее матерью. Он превратил ее в разбитую вдребезги оболочку себя прежней, одним жестоким ударом отнял у нее жизнь и душу, и превратил ее глаза в стекляшки еще до того, как они погасли из-за смерти. Нет, Элия Мартелл больше не нуждается в подарках. Дядя вздыхает, погруженный в воспоминания, и снова поворачивается к ней. — Элия никогда его не видела, но, тем не менее, он принадлежал ей, и теперь он твой по праву ее старшего ребенка. Он раскрывает ладонь, показывая золотой медальон с тонкими линиями, вычерчивающими замысловатый узор, который выглядит почти как извивающийся змеиный клубок. Он прекрасен, держится на золотой цепочке, такой тонкой, что кажется, будто она была соткана из света самого солнца. Она берет его в руки, зрение слегка затуманивается, и надевает через голову. Он был создан для того, чтобы уютно устроиться во впадинке горла взрослой женщины, но она — ребенок, еще даже не подросток. Он повис на середине ее живота, прямо под сердцем. Он плоский, и она понимает, что его будет легко спрятать под тяжелыми платьями, которые носят в Западных землях. Частичка ее семьи, которую она будет держать рядом с собой в логове льва — заказанная ее дядей для ее матери, символ любви от начала и до конца. — Он прекрасен, дядя, — шепчет она. — Спасибо. Он улыбается, но глаза его смотрят куда-то вдаль. — Открой его. Внутри только одна картина, без красок и почти без деталей. Никаких лиц с носом Мартелл или скулами Таргариенов. Никаких проклятых оттенков фиолетового или серебра. Невозможно опознать людей на миниатюре, не зная наверняка. Ничего, что связывает ее с семьей, о которой она ничего не должна знать, если об украшении узнают. Трех девочек на миниатюре можно принять за кого-угодно. У одной из них темные волосы, но кроме этого между ней и Висеньей мало отличий. Они улыбаются, все трое — одна смелая, вторая невинная, третья яркая. И за каждой девочкой стоит взрослый. Двое мужчин и женщина, положившие руки на плечи девочек. Больше ничего. Невозможно сказать, кем являются эти шестеро. Это безопасно. Его невозможно опознать. Но, о, это так драгоценно. Она смаргивает слезы, которые угрожают затуманить ее зрение. Ее дяди. Ее самые дорогие и близкие кузины. Семья ее матери. Ее семья. — Я заменил оригинальную миниатюру, как только решил отдать его тебе, — голос ее дяди очень мягкий, и она жмурится. — Если хочешь, я оставлю ее у себя, а когда ты вернешься, то сможешь их поменять. Ей удается выдавить слова сквозь растущий комок в горле: — Это очень любезно с твоей стороны, дядя. Спасибо. Он улыбается и осторожно поправляет ее. — Это должно быть достаточно безопасно, чтобы ты могла носить его в Утесе Кастерли. Но когда ты вернешься, миниатюра будет ждать тебя. Он протягивает миниатюру ей, и она берет ее, внимательно разглядывая. Две семьи смотрят на нее, совершенные в своих мельчайших деталях. Во-первых, она узнает всех очень легко. Ее мать и дяди стоят рядом друг с другом, рядом с ними — их дети. Это уменьшенная версия портрета, висящего где-то в коридорах Солнечного Копья, сделанного во время их прошлого визита, еще до рождения Эйгона. Другая сделана раньше, но она все еще узнает свою мать и дядей. Мужчина и женщина с ними, должно быть, ее бабушка и дедушка, которые умерли еще до того, как она приехала в Дорн. Она понимает, что ее мать сейчас с ними, и эта мысль выбивает воздух из ее лёгких, как удар молота. Ее мать ушла, далеко-далеко, где она никогда больше ее не увидит. Она потеряла ее навсегда. Ее глаза щиплет, и она прерывисто вздыхает, когда слезы снова начинают появляться на глазах. — Мне очень жаль. — Не стоит. Ты очень любила Элию, и нет ничего плохого в том, что ты оплакиваешь ее, — Доран забирает у нее миниатюру и кладет ее обратно в книгу. — Я сохраню ее до твоего возвращения, но до тех пор она будет в безопасности, обещаю. Она сжимает медальон в ладонях так осторожно, словно он сделан из стекла. — Спасибо, дядя. Доран собирается что-то сказать, но останавливается. — Этот день настал, Висенья. Пришло время. Действительно, прошло уже много времени с тех пор, как она должна была уйти. Солнце уже достаточно высоко в небе, и ветерок, шевелящий воздух, больше не прохладен. Под Солнечным Копьем просыпается город теней. Она слышит вдалеке крики людей и животных, и понимает, что это заняло больше времени, чем планировалось. Собравшись с духом, она вытирает глаза и неуверенно улыбается дяде. — Я вернусь. Он целует ее в макушку, и она сжимает зубы, сдерживая слезы, которые грозят пролиться снова. — Я верю в это. Просто потерпи немного, а потом ты вернешься домой. Она сглатывает и в последний раз обнимает дядю. — Я буду скучать по тебе. Я буду скучать по всем вам. — А мы по тебе, маленький солнечный дракон. Прежде чем он успевает ответить, прежде чем она теряет самообладание, Висенья отходит и в последний раз закрывает свои фиалковые глаза. Ее кожу покалывает. Ее глаза пекут. Когда она снова открывает глаза, принц печально смотрит на нее. — До встречи, Висенья. Роанна невинно улыбается ему, ее зеленые глаза сияют. — До свидания, ваша светлость, — она делает реверанс, немного неуверенно, немного неуклюже, но очень серьезно. — Спасибо за вашу доброту во время нашего разговора. Принц Дорна кивает. — Было очень приятно, дитя мое. Улыбка Роанны не дрогнула, когда она выскочила за дверь, напевая себе под нос мелодичную, бессловесную песню, и похоронила Висенью Таргариен так же, как это сделал весь остальной мир. Висенья Таргариен мертва. Вот и все, что нужно знать.