клубничная жвачка

-рада приветствовать вас всех на нашем очередном собрании. — весело объявила гермиона. — ну что, есть желающие читать следующую главу? — полумна подумала, что иногда от гермионы исходит слишком слепящий и шумный блеск, от которого потом болит голова. насколько же нужно пытаться себя спрятать? -я бы хотела. — подала голос лавгуд. –если все согласны, конечно. — возражений не поступило, и полумна, скинув мешающие ботинки, залезла на парту с ногами. так дышалось свободней. -франческа. — произнесла заглавие полумна, смакуя произнесение такого чудного имени, которое, казалось, пахло солнцем. читалось спокойно. мысли женщины были выражены просто, по-своему они вихрились, напоминая волны незыблемого океана, и полумне хотелось ее обнять — она всегда любила пожилых людей. в них заключалась жизнь, ведь они никогда не пытались быть идеальными, опыт говорил старикам — лишние маски делают вас хуже, чем вы есть. любовь они тоже чувствовали по-другому, выражая ее куда честнее и куда проникновеннее. самые очевидные вещи, если произнести их вслух, оказываются самыми откровенными мыслями, в которых мы теряемся. «она присела в кресло у окна, не отводя взгляда от обоих адресов, и углубилась в воспоминания, ибо за этими строчками на конверте было движение его рук, а она хотела ощутить их прикосновение так, как она ощущала это двадцать лет назад.» прикосновения полумна считала чем-то несравненно особенным. они приносили иногда ужасно яркие и неприятные эмоции, а иногда — теплые и мягкие. полумна любила просыпаться и чувствовать на щеке щекочущие рыжие кудряшки, занявшие всю подушку, чувствовать теплый солнечный луч, незаконно пролезший в окно, обнимать отца и чувствовать его жилистые руки, прячущие дочь от всего, чувствовать любовь посредством прикосновений. полумна не любила пожимать руки при знакомстве, не любила чувствовать удерживающую хватку на хрупком запястье, чувствовала отвращение к холоду и холодным людям. друзьям полумна, напротив, пожимать руки любила, любила засыпать на коленях близких — чаще всего это случалось с отцом или джинни, любила свитера с приятными колючими ощущениями. получать письма или писать их полумна любила тоже. -джин, прочитаешь письмо роберта? раз уж я читаю от лица франчески. — -конечно. — джинни забралась к ней на парту, придвинулась ближе, улыбнулась светло — так, что до ямочек, и полумна будто согрелась. «дорогая франческа!» все же, даже то, с чего начинаются письма, уже делает их особенными — подумалось полумне, — быть дорогим для кого-то, разве это не означает значимость жизни? «сейчас мне совершенно ясно, что я уже давно шел к тебе, а ты ко мне, хотя мы и не подозревали о существовании друг друга. какая-то безумная уверенность, скрытая глубоко под нашим неведением, и привела нас друг к другу. как две одинокие птицы, мы парили над великой равниной, подчиняясь некоему небесному расчету, и все годы, прожитые нами, нужны были для того, чтобы мы наконец встретились.» первая встреча с джинни произвела на полумну неизгладимое впечатление. пожалуй, она навсегда запомнила их первый разговор, ожививший безразличную после смерти матери девчушку.   *** -думаешь, я странная? — наклонив голову в сторону, спросила маленькая девочка с бантиками в косичках. ее чуть блеклые голубые глаза не выражали интереса, лишь равнодушие. джинни испуганно подумала, что, должно быть, у незнакомки нет старших братьев, а не только мамы. это была непривычная мысль, означавшая, что у этой чудной девчушки не было никого, кто мог бы рассказать ей об искрах в глазах, и тем более зажечь их. в мире джинни отсутствие старших братьев — непреодолимой стены от внешней среды  — означало, что вдруг нагрянула пустота, будто вакуум в космосе, и это было ее самым страшным кошмаром. в глазах же незнакомки отражалась эта далекая пустота, непривычная для джинни, которая заставляла маленькую уизли вспоминать все существующие страхи. семья дарила ей все, необходимое ребенку, — страшилки на ночь, поучительные нотации, вечные шутливые дразнилки. если она ломала лодыжку в процессе игры в квиддич, ее несли на руках, или же целовали в расшибленную коленку после падения. семья была для нее всем, а у девочки, стоящей напротив, ее теперь не было — так сказала мама. какого ее потерять, уизли боялась представить. -нет. — наконец выпалила джинни. — я думаю, что хочу, чтобы ты стала моей тайной подругой, ведь ты — идеальная кандидатура. как раз из-за того, что ты странная. — девочка чуть нахмурилась. -ты имеешь в виду, тебе нравится все странное? — -ну да, что-то вроде того. — беспечно пожала плечами джинни. –когда меня дразнили за веснушки, мои братья сказали мне, что они — часть меня, а значит, прекрасны. думаю, со странностями тоже самое. — -но я не понимаю. — лоб блондинки сильно сморщился. –мне никогда не говорили такого. — -разве это важно? не все тебе могут сказать другие, до чего-то нужно додуматься самой. — -хорошо, я согласна быть твоей лучшей подругой. — серьезно произнесла незнакомка. –ты мне нравишься. ты тоже странная. — -возможно. тогда из нас получится самая странная парочка. разве не круто? — *** «оглядываясь назад, я понимаю, что произошло неизбежное, я называю это высочайшей вероятностью невероятного, а если попросту, иначе и быть не могло.» «из нас двоих мы сотворили третью личность, и теперь она повсюду следует за мной.» «люблю тебя. роберт.» джинни дочитала и захлопнула свой экземпляр книги. -продолжай, милая. — улыбнулась она и оперлась острым подбородком на плечо полумны. на душе сразу стало приятно, будто недостающий кусочек паззла встал на место. пришло удовлетворение. «он не был красив в общепринятом смысле этого слова, но и простоватым она бы тоже не назвала его. ни то, ни другое определение не подходило ему. в нем таилось что-то такое, чему нет названия, нечто очень древнее, на чем годы оставили свой след, — не во внешности, конечно, а в глазах.» если бы полумну спросили, в чем заключается красота, то, пожалуй, это определение подошло бы как нельзя лучше. стандартно красивые, идеальные люди не привлекали ее, а притягивали к себе совершенно другие, с отпечатком природы внутри — незыблемым и пробуждающем что-то невообразимое. такой была джинни — ее веснушки, рассыпанные созвездиями на бледных ключицах, искрились любовью и непривычным ведьмовством, будто уизли была самой настоящей ведьмой, происходящей от самых корней магии. в ней всегда горело странное, до жути обжигающее солнце — и так близко, что казалось — подойдешь ближе — вплавишься так, что уже не станешь отдельной частью, лишь жалким подобием. «интеллект и страсть как проявление жизненного опыта, способность воспринимать тончайшие движения ума и духа и побуждать к этому другого — вот что имело для него значение.» «старые тропы восставали против всего, что считается общепринятым, — против понятий о приличиях, вбитых в головы людей столетиями культурного существования, против жестких правил поведения культурного человека.» джинни уизли всегда казалась полумне живым олицетворением бунта. даже ее до чертиков хитрые глаза всем своим видом показывали — я не планирую отступать. она никогда и не отступала. от нее, полумны, — никогда. если полумну оставляли под домашним арестом, джинни залетала в окно на метле и со смехом спрыгивала на подоконник. если полумна уезжала на время отпуска отца, джинни писала ей огромные письма, которые напоминали полотнища, своим корявым почерком. если полумна плакала после чужих дразнилок, джинни обнималась и целовала ее в щеки. а когда выросла — в губы. у уизли они всегда были обветренными и сухими, она презирала гигиенички, но целоваться все равно было приятно. и плакать уже не хотелось. -конец главы. — пропела полумна, заканчивая перебирать воспоминания, словно колдографии в альбоме.