poignée

      Честно говоря, не ебёт Миша, зачем Пятигорск сейчас в очередной раз рассказывает анекдот про записку. Но Московский вполне успешно ебёт Сашин рот. Вернее, искренне пытается этого не делать, ведь слово «ебать» относится скорее к полной отдаче чувствам и телу, а ни то, ни другое он делать не может. Потому, ебёт скорее Саша, смакуя чужой член во рту, вовсе не вслушиваясь в разговоры о том, что же было написано на несчастном клочке бумаги.       Миша старается также держать лицо, но, увы, изысканный язык Питера, так нежно проводящий по уздечке, заставляет табун мурашек в очередной раз пробежаться по спине, и Москву, наверное, только святой дух сдерживает, чтобы не застонать во весь голос. Вообще, он готов и дальше стискивать зубы, по-странному громко угукая на каждый сюжетный поворот бесконечного анекдота, но из периферии эмоций его вырывает собственное имя.       — Ну, Михаил Юрьевич. — Начинает Екатеринбург, перебивая Бештау. — Мы явно собрались здесь не за тем, чтобы слушать эту болтовню. Может, к делу сразу? Где Александр Петрович?       «Бес сущий, » — проносится в голове у Московского, и не понятно, про кого именно. Про Сашу ли, который на своё имя даже внимания не обращает, а только вбирает Мишин член глубже, смачно посасывая, или про Уральскую столицу, без зазрения совести выдернувшего всех из собственных мыслей. Самому скучно, так другим бы не мешал, хотя бы…       — Александр Петрович, — говорят: Бога нет, но кто тогда помогает Мише сейчас выстраивать какие-то связные предложения? Словосочетания хотя бы. В любом случае, Бог помогал недолго, ибо Москва всё-таки срывается на шумный вздох прямо посреди мысли. — Приболел. Чувствует себя плохо, его сегодня не будет.       Питер принимает член на всю длину, по самые гланды. Миша снова вздыхает.       В самом деле, не мог же Александр Петрович пригубить с утра пораньше (не важно, по каким причинам. не брал его никто на «слабо», ясно?) и теперь, поддавшись опьянению, отсасывать у Миши под столом?       Не мог, конечно, поэтому приболел.       Екатеринбург подозрительно сверкнул глазками, но, из вежливости, видимо, сделал вид, что поверил. Он пошелестел листками из папки с отчётами, приглушая до ужаса пошлые причмокивания Саши. Хоть какая-то польза от Кости бывает — сквозь дымку кажется Мише.       — Если никто не против, я и начну. У меня в округе сильные ухудшения экологической обстановки. — Костя на мгновение переводит взгляд с Москвы на свои бумаги, а потом снова возвращает внимание Мише.       — Мгм, хорошо… — на автомате выдаёт Московский, безучастно пялясь куда-то в центр стола. Костя удивленно вскидывает брови.       Миша пускает руку под стол, зарываясь пальцами в волнистые волосы Саши. Чуть сжимает их, оттягивает, заставляя Питер хотя бы на мгновение отстраниться.       — Нехорошо. — Быстро исправляется Миша. — Что у тебя там конкретно?       Саша осторожно дует на чувствительную головку — Москву током прошибает. Он чуть ёрзает на стуле, пытаясь найти положение, в котором горячее дыхание Питера меньше всего обжигает эрегированную плоть. Выходит, правда, не очень, а потому остаётся только прикусить нижнюю губу, чтобы хоть как-то переключить ощущения. А Романов не унимается: проводит анемично-холодными пальцами по Мишиному стояку, давая тому во всех красках прочувствовать контрасты температур.       — Уровень загрязнения воздуха, в среднем, поднялся на шесть процентов. — Костя чуть сверяется с текстом, но основное внимание всё равно направлено на Московского. — Воды и того хуже: по десять и двенадцать процентов на реки Урал и Миасс соответственно.       Знал бы Костя, насколько всем похуй на его проценты… Знает, в целом, его и слушает-то один Нижний (хотя и в нём он уже не уверен).       Миша надеется, что он выглядит так, будто просто очень заебался работать, а не так, будто вот-вот кончит. Правда, на самом деле, каждое слово Екатеринбурга отгоняет эту недалёкую перспективу.       У Саши немного ноет челюсть, но для него это проблемой никогда не было. Он скользит влажными от слюны пальцами по стояку Миши, обводит языком венки и снова накрывает губами головку.       — Да… — Москва бездумно кивает. — Надо…       — Что «Надо»?       Как же Екатеринбург уже заебал Московского со своими вопросами. Сидит тут, работать пытается. Разве не видно, что у Миши сейчас по расписанию внеплановый секс?       — Храм поставить надо, — Миша выдает первое, что генерирует его воспаленный возбуждением разум: Екатеринбург, храмы — очевидная логическая цепочка. — Без него ви-идишь, как плохо.       Костя вздыхает, закатывая глаза.       — Михаил Юрьевич, я всё понимаю, конечно. — Нет, Константин, нихуя ты не понимаешь, если доёбываешься с экологией во время минета. — Но вам... кхм, извините, нам и без храмов прекрасно.       Миша чуть прыскает с оговорки (оговорки ли?) Уралова. Да, ему и правда прекрасно. Особенно, когда Сашенька вновь принимает на всю длину, не давая Москве произнести ответ. Стонать Косте Миша не хочет (не для Уралова Саша старается), поэтому покрепче сдавливает зубы.       Убедившись в том, что его ответ был услышан, Екатеринбург едва заметно ухмыляется и переворачивает листок. Московский готов возмутиться, но вот незадача: Питер как-то слишком резко засасывает головку, отчего Миша ещё сильнее напрягается, пытаясь не откинуться на спинку кресла. Он сжимает ткань брюк ладонью, чтобы Саша заметил: он вот-вот.       — Что-то ещё? — цедит Москва слишком хриплым басом, а в душе надеется: хоть бы нет.       Саша обхватывает член Миши у основания, пережимая, не давая кончить. Москва уже почти не различает, крыл ли он благим матом Сашу вслух или всё-таки мысленно. Питер там, под столом, хитро улыбается и ласково трётся щекой о бедро Московского.       Невозможный.       — Нет, ничего. — Костя недолго наблюдал за терзаниями Москвы, отразившимися на его лице лихорадочным румянцем.       Миша готов выдохнуть от отрицательного ответа. Но по ушам отдаёт странный звук, а после — в голову приходит осознание, убирающее из мозга все мысли и о том, что Саша под алкоголем уж слишком распоясался, и обвинения Екатеринбурга во всех смертных грехах.       — Ой, ручку уронил. — Лепечет Костя, наклоняясь под стол.