Когда солнце встанет на западе

Ласковое солнце нежно целует лицо, птицы поют свои лучшие песни и общее настроение в Небесной столице прочно держится на отметке со знаком плюса. Но всё это Фэн Синь воспринимает словно через проклятое зеркало — искажённым и раздражающим нервы: солнечный свет неприятно режет глаза и заставляет сильнее хмуриться, от птичьего крика разыгрывается мигрень, а от чужих улыбок и возвышенных речей хочется сбежать куда подальше. Весь мир кажется неприятной подделкой с тех пор, как любая коммуникация с Му Цином сошла на нет после памятного поцелуя у озера. Он и сам намеревался отдалиться, а своим поступком лишь сделал это решение обоюдным — с того самого вечера Му Цин почти профессионально игнорирует его существование, словно Фэн Синь мгновенно и навсегда для него стал незнакомцем, не стоящим даже косого взгляда. Это далеко не первый раз, когда они не общаются: не дерутся, не спорят, не соревнуются и не переговариваются по духовной сети. Раньше Фэн Синь довольно часто подолгу пропадал в мире людей, и тогда он почти не ощущал отсутствие Му Цина в своей жизни. Но это определённо первый раз, когда он явственно ощутил, будто все краски мира померкли. А разница лишь в том, что раньше Фэн Синь знал, что, даже не видя друг друга месяцами, не обмениваясь ни одним словом неделями, Му Цин всё равно оставался в его жизни. Но теперь, даже находясь с ним в одном помещении, Му Цина у него больше нет. Фэн Синь и не думал, что уже давно стал жертвой помутнения рассудка — ведь как иначе назвать то, что он скучает по высокомерным фразам, сказанным надменным голосом, по неприлично закатанным глазам и по собственному ускоренному сердцебиению, словно у него приступы неизвестной доселе болезни? Но, когда он лишился всего этого, исцеления не произошло. Напротив, наступила новая фаза, главным симптомом которой оказалась тоска. Единственное, что приносит постыдное облегчение, так это предположение, надежда, что Му Цину без него тоже… неправильно. Взглядом вылавливая юго-западного бога войны, Фэн Синь замечает и его задумчивость, и ещё большую незаинтересованность в окружающих, и даже некую отстранённость от его нового друга. Фэн Синю кажется — очень хочется думать, — что именно он виной такому поведению Му Цина. Что он ошибся и оказался для него хоть немного значимым. Самоустраниться и выстроить дистанцию между собой и жизнью Му Цина оказалось довольно легко. По крайней мере, создать видимость этого было довольно легко. Фэн Синь искренне считает, что достаточно просто избегать прямого общения. То, что он не способен каждый день не искать его взглядом, не может не думать о нём, не анализировать выражение его лица, не подмечать изменения в одежде… И много, много другого — так это проблема только самого Фэн Синя, которая никоим образом не делает его вовлечённым участником жизни Му Цина. И то, что он не способен косвенно не вмешиваться в его дела… Ну, что же, это всего лишь детали. Поэтому он и не видит проблемы в том, как реагирует на неприятную картину возле дворца Линвэнь, где в любой день всегда собирается большее число небожителей, чем где-либо ещё. То, что он сам оказался там лишь потому, что желал издалека понаблюдать за Му Цином, Фэн Синь предпочитает долго не обдумывать. — Ну конечно, это самый простой способ подняться на более высокий уровень! — слышится громкий шёпот одного из троицы любителей поговорить о делах других. — За счёт другого, более известного бога! Чистое паразитирование! — Да-да, это не ново! Но я никак не пойму, неужели Сюаньчжэнь ничего не заподозрил? Или он и правда… нуждается в помощи стихийного бога? — А может, всё дело в том, что его силы уменьшились и теперь без помощи для Генерала выловить пару демонов — непосильная задача? — Разве такое возможно? — Ну конечно! Когда нарушаешь путь самосовершенствования, — с явной ухмылкой в голосе подтверждает самый неприятный, по мнению Фэн Синя, небожитель. Такие откровенные намёки оставить без внимания невозможно, особенно для Му Цина, для которого оскорбления и предназначались. Он, разумеется, хоть и отошёл довольно далеко, но всё слышал. Для чего кому-то понадобилось говорить гадости: повысить собственную важность за счёт другого ли, от глупости ли, или просто от скуки — причина Му Цина, очевидно, не волнует. Его спина моментально напрягается и выпрямляется, и Фэн Синю не нужно видеть его лицо, чтобы знать, каким праведным негодованием и отвращением оно искажено. «Давай, покажи им, что с твоей силой всё в порядке! — сжимая кулаки, мысленно, но от этого не менее воинственно молит Фэн Синь, почему-то воспринимая оскорбления в сторону Му Цина как личные. — Ты и без духовных сил размажешь этих зазнавшихся придурков в два счёта!» Времена, когда Му Цин не мог и не смел постоять за себя, давно канули в лету вместе с бытностью человеком. Даже не подозревая о мольбах Фэн Синя, Му Цин реагирует не совсем так, как ожидают от прославленного Бога, а так, как хочется Фэн Синю: он цепко обхватывает рукоять чжаньмадао и, сделав глубокие вдох и выдох, оголяет саблю. С каких пор в нём несдержанность, как если бы ему просто необходим был повод выплеснуть накопившееся раздражение, пересилила гордость — неизвестно. Фэн Синь никогда не говорил этого вслух, но он обожает такого Му Цина: яростного, готового любыми средствами отстоять свою правду и честь. Видеть, как его фигура танцует с оружием — одна из причин, почему Фэн Синь, когда имел на то право, спарринговался только с ним. При виде вооружённого Бога войны все присутствующие поблизости небожители порождают новую волну шума, наполненную предвкушением бесплатного развлекательного зрелища или хотя бы прямого вызова на поединок. Но не успевает Му Цин сделать и шага, как ему на плечо невесомо опускается рука. — Генерал, пожалуйста, — настолько тихо просит Тэнг Фэй, что его слова Фэн Синь может лишь читать по губам. — Вы же выше этого. Выше разборок с недостойными. Да и если развяжете драку, завистники лишь ещё дольше будут обсуждать подобную грязную клевету. Это звучит разумно, и Му Цин тоже это понимает. Поэтому он, быстро вернув себе самообладание, лишь сильнее поджимает губы и, круто развернувшись и махнув хвостом, уходит прочь от дворца Линвэнь. Самый грязноротый небожитель, выказавший наибольшее непочтение к Му Цину, имени которого Фэн Синь даже не знает, поняв, что останется безнаказанным, вновь перевоплощается в самоуверенного индюка, которым и был, пока Му Цин не обнажил саблю, почти заставив его обмочиться от страха, судя по тому, как бледно было его лицо. Поняв, что ничего не будет, разочарованные свидетели не случившейся стычки расходятся по своим делам, и на ступенях дворца остаётся лишь компания, что чудом избежала расправы, и сам Фэн Синь. Растерянность и печаль расцветают как в душе, так и на губах Фэн Синя, складывая их в тусклую усмешку. Всё верно. Именно поэтому он смотрит со стороны на Му Цина, а не кладёт руку на его плечо и не уходит с ним в одном направлении. Ведь Фэн Синю даже не пришло в голову, что правильнее остановить драку до её начала. Его единственным порывом было самому подправить ухмылку сквернослова, чтобы кровью смыть грязь, слетевшую с его рта. Развернувшись, Фэн Синь начинает удаляться прочь, но всё тот же возобновившийся приглушённый неприятный голос заставляет его прислушаться и замереть на месте. — Ну? Всё, как я и говорил, — язвительно тянет он. — Сюаньчжэня давно пора заменить. Он больше не может быть покровителем юго-западных земель. — Но он занял третье место в рейтинге богов на празднике середины осени… — Последователи — идиоты. Что может понимать стадо тупых овец в делах богов? — отмахивается он. — Деревня, мне поклоняющаяся, хоть и мала, но находится на юго-западе, а значит, я тоже могу претендовать на место… Высокопарную речь Фэн Синь дальше не слушает. Этот незнакомец — а его имя Фэн Синь теперь принципиально не собирается узнавать — позволяет себе слишком многое. Начиная тем, что фамильярно назвал Му Цина просто «Сюаньчжэнем» и заканчивая смешной мечтой занять его место, будто он и правда вправе просто думать о подобном. Будь он и впрямь достоин, не чесал бы языком по углам, как крыса, а в открытую заявил о намерениях. Но главное — этот недалёкий совершенно не умеет быть благодарным, не осознав, какую услугу ему оказали, когда не заострили внимание на прошлых изречениях. Как там Му Цину сказал Тэнг Фэй? «Вы выше этого. Выше разборок с недостойными»? Подобного Фэн Синю никто не говорил, и, к счастью, он и сам никогда не считал себя выше низких выяснений отношений с помощью кулаков. Бегло оглядевшись по сторонам и не увидев ненужных зрителей его несдержанности, которую он ни за что не проявил бы, если бы речь шла о нём самом, Фэн Синь взлетает по ступеням обратно к дворцу, лицом к лицу встречаясь с тремя небожителями, оскорбившими его и так довольно непритязательный слух. Гадать, кто именно почувствовал в себе смелость метить на место Му Цина, не приходится. Побледневшее лицо и широко распахнутые в страхе глаза выдают того с головой. — Генерал Наньян, — удивлённо и сдавленно лепечет небожитель, так до конца и не понимая причины, почему Фэн Синь к ним подлетел, будто услышал что-то о себе. — Вы что-то хот… Фэн Синь не даёт договорить вопрос: этого голоса ему и так хватило с лихвой, и он предпочёл бы больше его не слышать. Духовную силу в удар он почти не вкладывает — ударь Фэн Синь этого мелкого бога войны в полную силу, и от того не осталось бы и мокрого места, — но тот всё равно сгибается пополам, хрипло выдохнув весь воздух и схватившись за живот. Новая поза склонившегося болтуна оказывается такой же ошибкой, как и его речи. Фэн Синь для профилактики бьёт по незащищённому лицу и с некоторым удивлением слышит звук хруста, с каким обычно ломается нос. — Прежде чем говорить о силе, стоит вызвать Генерала Сюаньчжэня на поединок и честно сразиться за право быть хранителем одной из частей света, — глухо говорит Фэн Синь, не узнавая самого себя, не ведая, откуда в нём столько жестокости. — Я, кстати, тоже с удовольствием отвечу на вызов, чтобы ответить за этот удар и нанесённое оскорбление. Небожитель мычит что-то смутно напоминающее извинение и согласие, зажимая одной рукой истекающий кровью нос, а второй всё так же держась за живот. Товарищи-подпевалы ловко, явно применив духовные силы, сбегают, оставляя его разбираться самому. Почувствовав мгновенное облегчение, Фэн Синь вздыхает и отстраняется, намереваясь тоже поскорее убраться отсюда, пока никто не увидел поступок, для которого у него нету объяснения, за которое не пришлось бы краснеть. Но судьба не милосердна и поэтому, стоит только Фэн Синю повернуться, как с губ срывается тихое ругательство. Если и попадаться на столь многозначительном проступке, как сейчас, то он предпочёл бы, чтобы застал его кто-угодно, но не Му Цин. Но, разумеется, если не везёт — не везёт до конца, и именно с Му Цином Фэн Синь встречается взглядами. Вздыхающий и продолжающий постанывать провинившийся отходит на задний план. Первая связная мысль Фэн Синя при взгляде в обсидиановые глаза звучит до безумия нелепо: «Кажется, Му Цин тоже не считает себя выше низких разборок с обидчиками». Но почему-то из-за того, что Му Цин вернулся, рассчитывая на то, что остальные разошлись, но не желая спускать на тормозах чужое словесное недержание, Фэн Синю хочется смеяться. Ведь он был прав! Он знает Му Цина! Но странное и неуместное чувство эйфории быстро сменяет растерянность. Нужно уходить и как можно скорее. Фэн Синь повторяет это себе несколько раз, ведь это было его решение: оставить Му Цина в покое и не лезть в его жизнь. Но глядя на чеканный шаг истинного Бога Войны, идущего в его сторону, смотря в его лицо, по бледности которого Фэн Синь научился определять степень злости, чувствуя, как неотрывно чёрные бездны глаз впились в него, Фэн Синю хочется остаться. Хочется увидеть Му Цина вблизи, ощутить на себе его гнев, услышать обращённые к себе его ругательства — быть с ним, впервые быть частью его мира с того вечера у озера. Фэн Синю нестерпимо хочется немного Му Цина себе, потому что он безумно соскучился. Даже если это будет всего лишь очередная ссора с ним. Но Фэн Синь — хороший человек. По крайней мере, он пытается им быть. И сейчас он даже не пьян, чтобы оправдать свою импульсивность и небрежность к обещанию, которое он дал, даже если это обещание и было только самому себе. Напоследок окинув взглядом приближающуюся фигуру, с потаённой тоской отметив сложенные на груди в недовольстве руки, поднятую бровь и взгляд, будто Фэн Синь отнял у него последнюю чашу риса, Фэн Синь разворачивается и уходит, оставляя горе-небожителя на растерзание Му Цину. С каждым шагом ему всё больше мерещится, что колени отказываются гнуться, а затылок горит от чужого взгляда, но Фэн Синь не останавливается, про себя повторяя, что это не побег. Повторяя, что удушливая удавка на горле лишь кажется и пальцы не покалывает от желания вернуться и прикоснуться. В конце концов, он пообещал себе уйти из жизни Му Цина не только ради него, но и ради себя, чтобы каждый раз не задыхаться от очередного разочарования и осознания, что тот никогда не будет ближе. Фэн Синь сбегает в свой дворец, чтобы сторговаться с самим собой, что его выходка с наказанием глупого небожителя, возомнившего о себе слишком многое и посмевшего открыть рот в сторону Генерала Сюаньчжэня, не была прямым вмешательством в жизнь Му Цина и он не нарушил собственный зарок.

***

Впервые за восемьсот с лишним лет, что он является богом, жизнь кажется Фэн Синю бесцветной и пресной. Он не задаётся вопросом «почему», и так прекрасно зная ответ, но недоумение — неужели подобным образом чувствуют себя все небожители, в жизнях которых никогда не было Му Цина? — не покидает его мыслей. С самого первого дня его вознесения рядом был Му Цин. Как неизбежное проклятье, как самый коварный яд, он был всегда где-то рядом и отравлял нутро Фэн Синя. А внезапно лишившись его воздействия, оказалось, что к яду выработалась привычка, что он стал необходимой частью жизни, частью самой сути Фэн Синя, и без него, вместо исцеления, началась медленная и мучительная смерть. С каждым новым днём ощущение времени начинает меняться. Часы, по ощущениям, превращаются в долгие бесконечные дни, а дни — в месяцы. Фэн Синь не слышит шепотки беспокойства служащих своего дворца, игнорирует определённо риторические вопросы от последователей, которых беспокоят слишком явно участившиеся беспорядки мелких демонов на его территориях. Если бы он знал, что есть ещё более высшая сила, чем боги небесных чертогов, он вознёс бы ей благодарности за эти проблемы на юго-востоке: только благодаря каждодневным заданиям в царстве живых он ещё умудряется держаться и не поддаваться заманчивой мысли сдаться. Сдаться хочется каждый раз, когда ему удаётся со стороны заметить в отдалении Му Цина. Каждый раз, когда Му Цин просто возникает в его мыслях. «Каждый раз», на самом деле, довольно давно превратился в одну навязчивую идею без начала и конца. В любое время суток во всех трёх царствах Фэн Синь не прекращает бороться с лозами сомнений, опутывающими его сердце. Сражаясь каждый день с демонами, он так же сражается и с непрошенными мыслями. А было ли верным уйти из жизни Му Цина? Может, уйти первым, пока тебя не прогнали, было просто самым простым способом не сойти с ума, но самым трусливым? Может, стоило смириться и принять боль и зависть, глядя на Тэнг Фэя, научиться с ними жить, но остаться хоть кем-то Му Цину? Оставить себе право хоть иногда быть рядом и смотреть на него не на отдалении, а на расстоянии вытянутой руки. Может, он сдался слишком рано, оказался слаб, даже не попробовав привыкнуть к чувству удушения? Ведь тогда он мог бы быть тем, на кого хоть изредка падает взгляд Му Цина, к кому тот обращает свой холодный голос. Не другом, не товарищем, не напарником и — Фэн Синь даже в голове не решается набраться смелости произнести это слово по отношению к Му Цину — не любовником. Но не невидимкой, не пустым местом. Если бы он смог обуздать свою ревность, болела бы в таком случае дыра в груди чуть меньше? Или, что бы он ни выбрал, как бы ни поступал, его в любом случае сожрёт тоска? А может ли тоска погубить кого-то, вроде него, обречённого на бессмертие? С людьми, кажется, так происходит. Не так давно Фэн Синь в этом убедился. Когда он разбирал молитвы и брался почти за каждую, его внимание внезапно привлекла одна, совсем не похожая на привычные прошения, составленная последователем-солдатом, просто не знающим других богов, кроме Наньяна. Последователь не молил о силе или знаниях в военных стратегиях, он просил о помощи своей матери, что после смерти своего мужа с каждым днём чахла всё сильнее и уже не была способна ни на что, даже подняться с собственной кровати. Она только лежала и смотрела безжизненным взглядом в пустоту в ожидании смерти. Фэн Синь не знал, что делать, а посему просто спустился к ней, чтобы невидимым наблюдателем понять: он бессилен. И не потому, что он бог войны, а не литературы. А потому, что никто не может знать, как бороться с тоской по человеку, которого лишился. Он тогда ничего не сделал и оставил молитву без ответа, поднялся к себе и в абсолютной тишине осознал: хоть он и продолжает выполнять свои обязанности небесного чиновника, и Му Цин живее всех живых, на самом деле он ничем не отличается от той несчастной с безжизненным взглядом. Тоска и сомнения закономерно подводят Фэн Синя к неизбежной ловушке, созданной разумом, что продолжает твердить всё громче, что не будет иметь значения, не будет считаться нарушением собственного слова, если он продолжит на отдалении следить за Му Цином. Ну, как следить, точнее, если тот случайно окажется в его поле зрения, а Фэн Синь просто останется наблюдать, впитывая все его слова и жесты. Это ничего не будет значить. И боль внутри — тоже. Именно поэтому Фэн Синь не испытывает ни угрызений совести, ни страха от предстоящих тисков, что несомненно сожмутся вокруг его лёгких и сердца, когда приходит на специально обустроенную площадку для тренировок именно в тот день недели и тот час, когда обычно они тренировались с Му Цином вместе. Они оба всегда отрицали, что тренировались вместе, если кто-то спрашивал, но так же всегда негласно, корча недовольные лица, они из раза в раз приходили на совместную тренировку, называя это совпадением. Сегодня первый раз, когда Фэн Синь признаёт: приходит он абсолютно намеренно. И в этот раз даже не для тренировки. Чувства радости и торжества, когда Му Цин вовремя появляется на поле, быстро сходят на нет, когда взгляд выхватывает вторую фигуру. Это что же получается… Му Цин пришёл с Тэнг Фэем на их место? И с ним он, конечно, даже не делает вид, что оказались они тут случайно?.. Что-то большое и тёмное поднимается в груди, но Фэн Синь мужественно не выходит из своего укрытия в роще деревьев, напоминая себе, что он здесь для тренировки, но никак не для того, чтобы следить за Му Цином. — Да, она не идеальна, — доносится голос Тэнг Фэя, — но уничтожать чьё-то творение… неправильно. — И что, предлагаешь пустить всё на самотёк? Чтобы впоследствии они все разленились и творили, что вздумается? Да все мои последователи знают, что это прямое неуважение! А ты предлагаешь закрыть глаза и оставить всё как есть?! Фэн Синю с его укрытия виден и яростный взгляд, и нахмуренные брови, и поджатые в недовольстве губы Му Цина. О чём они говорят? Но главное: почему Му Цин вдруг слушает чужие советы, а не сразу делает так, как считает нужным? — Я видел эту статую. И мне сразу бросилось в глаза не то, что она немного не похожа на тебя, а то, с какими любовью и страстью мастер её создавал, вкладывая всю душу. Если её разрушить, если приказать ему переделать — это может навсегда лишить его уверенности в своих силах, и он больше никогда не решится продолжать творить. Му Цин лишь сильнее сжимает губы в полоску. И из-за подобной реакции Фэн Синь почти выдаёт себя, с трудом удержав сокрытие своего божественного сияния. Му Цин так боится спугнуть своего нового друга, что наступает на горло собственному характеру? Сжимая кулаки, Фэн Синь продолжает смотреть, как в одиночестве Му Цин проводит тренировку с чжаньмадао, и его затапливает облегчением и злорадством. Ведь Тэнг Фэй просто стоит рядом, даже не пытаясь присоединиться к нему. Что, перестав тренироваться с Фэн Синем, Му Цин не нашёл никого на его место — скорее всего, даже и не искал. Наверное, он совсем неизлечим, если радуется, что смог стать единственным и незаменимым для Му Цина хотя бы в тренировках. — Тэнг Фэй, — спустя час тренировки в полной тишине, подаёт голос Му Цин, и уже собирающийся уходить Фэн Синь вновь замирает, прислушиваясь, — больше никогда не говори, как мне поступать со своими последователями. Больше он ничего не добавляет, не объясняет, но Фэн Синь не может избавиться от лёгкой улыбки: да, Му Цин действительно старается быть мягче со своим новым другом, но меняться и перекраивать самого себя он, очевидно, не собирается. Возможно, Му Цин и сам ещё этого не понял, но Фэн Синю достаточно и того, что он услышал. Произошедшее и бурлящие смешанные чувства внутри — плохой мотиватор. Но на следующую же ночь Фэн Синь решает — нет, это всё ещё не считается вмешательством и нарушением собственного обещания! — сделать всё сам, чтобы Му Цину не пришлось сомневаться или выбирать. Удивляясь себе, тому, что собирается сделать, от поднесённого настроения, что он сделает что-то нетипичное, просто чтобы доставить Му Цину удовольствие, хотя тот даже не узнает, чьих это рук дело, Фэн Синь находит новый храм Сюаньчжэня, а в нём — ту самую статую, о которой шла речь. И да, она не совсем похожа на Му Цина, но тот явно не знает, что такое «плохо» и, для сравнения, не видел статуй Фэн Синя… Подготовившись морально, воссоздав перед глазами облик Генерала Сюаньчжэня, изученный им до мельчайших точек, Фэн Синь принимает его вид и проникает в сон мастера. То, как легко ему получается притвориться Му Цином, ошеломляет. Будто последних недель, наполненных беспрерывными размышлениями о нём, наблюдениями и мысленными разборами причин поведения было достаточно, чтобы спустя более восьмисот лет знакомства наконец-то его узнать и понять. Мастер, имя которого Фэн Синь не пытается запомнить, не отдавая отчёт, что находится во сне, только завидев божество, сразу падает на колени, кричит о поклонении и восхищении, больше напоминая фанатика, чем обычного последователя. И когда Фэн Синь в облике Сюаньчжэня сухо бросает, что этому смертному стоит поднять глаза и внимательно на него посмотреть, чтобы переделать статую по точному подобию, ибо в противном случае она будет полностью уничтожена, мастер с ликованием в глазах подчиняется. От его взгляда Фэн Синю откровенно не по себе, что наводит на мысль, что такой преданный верующий, явно не обделённый талантом, просто не мог случайно допустить оплошности при воспроизведении лика Генерала Сюаньчжэня. А значит, статуя намерено была сделана неидеальной, с расчётом на то, чтобы воочию увидеть Му Цина. И совсем не важно, что явился тот разгневанным и недовольным. Фэн Синь с некоторым ужасом понимает, что мастер был бы не против и умереть за возможность лицезрения своего Бога. Но ужас пробегает холодком по затылку не от безграничного поклонения, а от осознания, что он может понять мастера, готового на всё. Вернувшись к себе, Фэн Синь впервые за долгое время чувствует, как изнутри растекается тепло, и ничего не гонит его забываться в работе небесного чиновника. Пусть Му Цин и не узнает, кто вмешался, но, оказывается, делать что-то для него — довольно приятно. Просто знать, что это его порадует — согревающе. И от этого простого открытия Фэн Синю хочется расхохотаться и рвать на голове волосы. Если бы он только мог раньше дойти до этой простой истины, понять, что у холодного Му Цина можно вызывать не только злость и ненависть… Пребывая в поднесённом настроении от проделанной работы, Фэн Синь совсем не ожидает увидеть умеренно негодующего Му Цина на следующий же день возле дворца Линвэнь. И ещё большей неожиданностью становится, когда Му Цин, заметив его, не отворачивается, а решительно впивается в него взглядом и даже делает несколько чётких шагов навстречу в явном намерении вспомнить былое и устроить масштабную ссору. Он… узнал про статую и что руку к её изменениям приложил Фэн Синь? Он принял это за оскорбление? Не смея уйти или спрятать взгляд, Фэн Синь со смирением смотрит на Му Цина — даже если тот обратил на него внимание только для того, чтобы поругаться, Фэн Синь не будет пытаться этого избежать. Он так чертовски соскучился… что готов сдаться. Готов вечность испытывать боль от осознания, что «никогда» — это всё, что ему светит, только бы иметь возможность иногда пересекаться с Му Цином. Фэн Синь сам себе напоминает вчерашнего провинившегося мастера, специально испортившего статую, лишь бы вынудить Бога обратить на себя внимание. Но спустя несколько шагов, Му Цин вдруг так же резко останавливается. Поджав губы и опалив негодующим взглядом — тем взглядом, который многие по незнанию принимают за холодный, — Му Цин натягивает на лицо маску равнодушия и, развернувшись, уходит прочь. Совершенно бездумно, запретив себе его окликать, Фэн Синь прикасается пальцами к губам, вдруг снова вспомнив тот единственный поцелуй, который он бережёт как самое дорогое горько-сладкое воспоминание. А может, Му Цин не о статуе хотел поговорить? Может, он тоже всё это время варился в размышлениях о том поцелуе? Как он его воспринял? Ведь после того случая Му Цин и сам избегал Фэн Синя, а сейчас почти решился подойти, потому что его размышления потребовали выхода злости? Зная Му Цина, тот вполне мог воспринять порыв Фэн Синя за насмешку или издёвку. Но в таком случае для него, должно быть, ещё более странно и абсолютно необъяснимо выглядит поведение отстранившегося Фэн Синя. Понимая, что все эти размышления о поцелуях с Му Цином полностью захватили голову, Фэн Синь так и не доходит к Линвэнь, к которой до этого направлялся, решая избавиться от навязчивых мыслей самым доступным и хорошо знакомым способом: откликом на молитвы верующих. Довольно скоро Фэн Синь начинает подозревать, что в очередной раз сбежать в мир смертных и не явиться к Линвэнь, когда она сама послала за ним, чтобы передать какую-то информацию, касающуюся его территорий, было ошибкой. Разумеется, Фэн Синь заметил подозрительно возросшую активность как демонов, так и вообще всевозможной нечисти на юго-востоке, но раньше ему это было на руку: служило поводом утонуть в делах и меньше обращать внимание на неугодные чувства, роящиеся внутри. Но сейчас это уже становится подозрительным. Он не слышал от других небожителей, чтобы на их территориях участились буйства демонов, а значит, подобное происходит только у него. Объяснять это случайностью или удачным в нынешних обстоятельствах совпадением больше нельзя. Усмирив разбушевавшийся дух воды, расправившись с вылезшими из ниоткуда десятками бину — серьёзно, откуда им бы взяться там, где ещё не появлялось другой нечисти? — Фэн Синь совсем не ожидает по итогу наткнуться на низкоуровневых обезумевших демонов, сбившихся в что-то напоминающее стаю бестолковых живых мертвецов, пожаловавших после бину. Всё это похоже на то, будто всех их просто согнали к нему… Вместо лука и стрел используя меч, чтобы сильнее устать, Фэн Синь, весь вымазавшись в крови, больше напоминающей грязь, в какой-то момент оказывается на целой горе из бездыханных тел окончательно почивших тварей, а им всё равно будто не видно конца. Размахивая мечом и уже чувствуя лёгкое онемение в напряжённой руке, Фэн Синь усмехается: что бы ни привело всех этих существ на его территории, борьба с ними оказывается лучшим способ очистить сознание! Разрубая демона напополам, Фэн Синь со всей ясностью понимает: он сможет и дальше справляться. Да, тоска всё так же разъедает изнутри, а подсознание ведёт игры в попытках обмануть его разум и найти способы обойти собственное обещание жить по-другому, но он всё равно справляется! Возможно, через несколько лет или, может, несколько человеческих жизней он совсем привыкнет держаться в стороне, а бездна в душе станет привычной, и тогда… Совсем рядом внезапно мелькает блеск стали, который Фэн Синь не может не узнать, даже если и заметил его только краем глаза. Чжаньмадао остро вспарывает брюхо одной из множества тварей, и Фэн Синь совсем по-глупому отвлекается, не веря своим глазам. Но пышущий злостью Му Цин ему не мерещится. Сколько бы Фэн Синь ни видел его прежде, ни наблюдал за его боями, его сознание никогда не будет способно породить столь прекрасную иллюзию бога войны. Гибкий и быстрый, Му Цин резко разворачивается и уклоняется, и у Фэн Синя нет и шанса, чтобы отвести взгляд от его изящной фигуры, от будто невесомых тканей одежд, развивающихся от его движений, от ловких движений саблей, создающих впечатление, будто оружие из стали стало гибким, напоминающим смертоносную ленту. — Что ты тут делаешь? — горло словно сдавило спазмом — восторг от внезапной встречи кажется порождением слабоумия, — но Фэн Синю удаётся вытолкнуть из себя одну фразу. — Это мой вопрос, — сквозь стиснутые зубы, шипит Му Цин. — Но сначала разберёмся с демонами, а потом ты мне ответишь. — И тише добавляет: — За всё и по порядку… Фэн Синь чувствует себя безумцем. Му Цин на него даже не смотрит, но то, что они рядом и только вдвоём против всех, что тот обращается напрямую к Фэн Синю — всё это распирает грудь, будто он вдохнул горячего воздуха. И как же сильно это напоминает прежние времена… Может, со временем у Фэн Синя и правда получится свыкнуться, получится вернуться к хотя бы подобию прошлых отношений? Довольствоваться малым, не причиняя боли лишь потому, что больно ему самому? Вернуть сосредоточенность врагам не получается. Всё внимание перетягивает один самый важный вопрос: почему Му Цин здесь? Почему пришёл первый и, кажется, не только на помощь, но и за ответами, после недель взаимного избегания? Совместными усилиями дело продвигается совсем не удивительно быстро. Прямо как раньше. Оглянувшись со своей горки, Фэн Синь соскальзывает по остаткам демонов на землю и останавливается, стараясь не выглядеть так неловко, как он себя чувствует, дожидаясь, пока Му Цин очистит саблю и развернётся к нему. Просто глядя на его профиль с поджатыми губами, получается легко определить уровень недовольства. Даже их внезапное сражение, своей сложностью больше напоминающее разминочную тренировку, не утихомирило дух Му Цина. Но в чём же причина?.. Долго ждать ответа не приходится. — Какого чёрта ты тут делаешь?! — приведя себя в порядок, хотя по мнению Фэн Синя Му Цин всегда в порядке, говорит Му Цин, обернувшись и подойдя ближе, чтобы выплёвывать слова прямо в лицо Фэн Синя. — Разве Линвэнь не послала тебе срочное приглашение в свой дворец? Ты совсем отвык думать и предположил, что ей просто скучно и не с кем пообщаться, поэтому можно проигнорировать причину, почему она за тобой послала?! Или ты так слеп, что даже не заметил, что на твоих территориях стало больше грязи?! — пнув ногой то, что было вместо ноги у демона, восклицает Му Цин. — Все эти полчища демонов, духов и бину — все они пригнаны с соседних территорий на твою! Запыхавшись после своей речи, Му Цин тяжело дышит и пылает разгорячёнными щеками, и Фэн Синь просто любуется его лицом, оказавшимся так близко. Да, конечно, он знает обо всём, что говорит Му Цин, но думать получается только о том, что к нему в мир смертных сейчас спустился именно сам Му Цин, а не кто-то из дворца Линвэнь, или кто-либо из служащих средних небес, или кто-то от других небожителей, с территорий которых твари перекочевали к Фэн Синю. Му Цин сам предпочёл к нему прийти. От этой мысли кружится голова. — Или ты не пошёл к ней потому, что увидел меня там и не хотел пересекаться? — Фэн Синь замечает, что по мере того, как Му Цин заводится всё сильнее от собственных слов, его глаза начинают подозрительно блестеть влагой, будто он в данный момент по крупицам выпускает наружу жгучую обиду. — Тогда, может, поделишься наконец правилами этой игры, а то я всё никак не разберусь! Какого гуя ты делаешь?! Сначала ты годами тренируешься в оскорблениях, но так, чтобы не ввязываться в драку, ведь это было бы совсем бесчестно после Тунлу! Потом внезапно целуешь, а в конце начинаешь избегать, будто это я оскорбил тебя этим поступком! Но при этом параллельно тайно лезешь в мои дела, наверняка называя это про себя помощью! Но, чтобы ты знал, твоя «помощь» только мешает! Я не смог официально вызвать на дуэль этих ублюдков, потому что они уже были запуганы и избиты, а у статуи всё равно остались косые глаза! — Это не важно… — Нет! Ты должен мне объяснения! — обрывает Му Цин криком и в бессилии толкает со всей силы Фэн Синя в грудь, совсем как в былые времена, будто желая начать новую драку. Не ожидав подобного выпада, Фэн Синь падает назад, не устояв на ногах, но быстро вскакивает, чувствуя, как в ответной реакции растекается по венам огонь. И почему их способом общения всегда остаются ссоры? — Я прошу прощения, ладно?! И я обещаю лучше себя контролировать! Но на кой чёрт тебе объяснения?! Они не имеют значения для тебя, а для меня… — Фэн Синь замолкает, не смея сказать, что ему кажется, что если он признается сейчас — лишится последних крупиц. Он бы не удивился, если бы Му Цин, услышав о его истинных чувствах, заставляющих творить все те необъяснимые, не вяжущиеся друг с другом поступки, скривившись в отвращении, приставил бы несколько служащих, чтобы те следили и не позволяли Фэн Синю приближаться к нему ближе, чем на целую ли. Он хочет оставить себе, сохранить свои чувства и нежно лелеять их внутри своего сердца — ему только это и осталось. Желая защитить то нежное и хрупкое, живущее в нём, он вновь заводиться и повышает тон: — Прости! Хорошо?! Мои объяснения тебе не так важны, а для меня они сокровенны! Ты и так уже выкинул меня, променял на этого божка. Я просто всё ещё учусь с этим справляться. — И ты решил, что, справляясь с какими-то своими проблемами, имеешь право издеваться надо мной?! И с чего ты взял, что… Променял? Что… О чём ты? — Я сразу заметил ещё на том задании с сёстрами-демонами! Раньше мы всегда были вдвоём на подобных делах, а в тот раз ты старался меня избегать и уделял время только этому Тэнг Фэю! — не обращая внимания, что звучит как законченный ревнивец, Фэн Синь не может остановиться. И, ведомый ревностью, припоминает дальше, озвучивая то, что болит по сей миг: — И я видел, что ты позволил ему себя поцеловать! Ты… Ты хотел этого! Му Цин краснеет пятнами и, кажется, задыхается, но тоже не замечает, куда сворачивает этот разговор. — Ты видел?.. И это натолкнуло тебя на идею, как поиздеваться?! Тогда у озера ты… Что?! Хотел обесценить чужие чувства ко мне? Показать, что «это» ничего не значит? — Нет же! Как подобное вообще пришло тебе в голову? — Как же с ним сложно! Но, видя, как пробивается на поверхность тщательно подавляемая неуверенность и боль на лице Му Цина, Фэн Синь без сомнений решает: чёрт с ним. Он столько раз выбирал оградить себя от новой боли, но тем самым причинял её Му Цину, что сейчас с уверенностью впервые выбирает другой путь. Он больше не хочет видеть Му Цина сомневающимся в том, что его могут любить. Что чувства Тэнг Фэя не настоящие. Что Фэн Синь не может испытывать к нему ничего, кроме нелюбви… — Я просто хотел иметь хотя бы одно это воспоминание, чтобы решиться наконец перестать отравлять тебе жизнь. Хотел, чтобы у меня было хоть что-то, если уж не будет большего. Обрушившаяся тишина, словно образовавшаяся после взрыва, лишь спустя несколько мгновений разрезается криком птиц, приветствующих первые лучи солнца и наступающее утро, но ни Му Цин, ни Фэн Синь этого не замечают. — Ты хотел… воспоминание с п-поцелуем? Со мной? — абсолютно неверяще спрашивает Му Цин, будто начинает сомневаться в собственном слухе или в способностях Фэн Синя пользоваться словами. И, видя всю его неуверенность, обычно тщательно замаскированную, но сейчас столь явную, Фэн Синю хочется ударить себя по лицу: он же сам приложил руку к подобному отношению к себе у Му Цина. — Разве это уже не очевидно? — НЕТ! Не очевидно! Да с каких вообще пор ты… — Да черти задерите! — внезапно взрывается Фэн Синь на крик. Почему-то недоверие и сомнения к его словам и чувствам как никогда разжигают негодование. Фэн Синь тут впервые обличает своё сокровенное, а Му Цин не может поверить?! У них никогда не получалось в вербальное общение, но сейчас, раз уж он решился сказать, он заставит себя услышать! — С каких пор?! Да всегда! Я всегда хотел тебя поцеловать! Я даже не помню себя без этих чувств! И пройдут они, судя по всему, только тогда, когда солнце встанет на западе! — Ч-чувства?.. Ко мне? О чём ты вообще говоришь?.. Ты же всегда!.. Всегда меня ненавидел! — Я так сильно тебя люблю, что да, почти ненавидел за то, что вызываешь это чувство! Поэтому и вёл себя… так. — Только произнеся это «люблю», Фэн Синь понимает, в чём признался. Он вдруг чувствует себя обнажённым и беззащитным перед Му Цином. Уязвимым. Одно дело говорить о желании поцеловать, и совсем другое — о любви. Он не планировал признаваться, тем более сегодня, сейчас, в самом сильном чувстве. Но признание, долго томившееся в груди, словно само вырвалось из него. — Поэтому, я прошу тебя, сделай вид, что не замечаешь. Я знаю, что я не тот. Что я грубый и вспыльчивый, и относился всегда к тебе неправильно. Знаю, что ты не чувствуешь подобного и заслуживаешь того, кто будет делать тебя счастливым, а не… раздражённым. Кого-то, кто не будет причинять тебе боль неосторожными словами. Я не собирался тебя нагружать этим и обещаю держаться подальше. Но ты просил объяснений, а других у меня нет. Ошарашенный, Му Цин долго молчит и, кажется, даже забывает дышать и моргать. — Ты говоришь, что, кхм, л-любил меня и из-за этого ненавидел, и поэтому наше общение больше напоминало вражду. Потом ты решил полностью отказаться от наших странных отношений, но перед этим поцеловал. А сейчас ты стараешься меня избегать, но при этом всё равно не можешь держаться подальше, поэтому всё равно влезаешь в мои дела, — медленно проговаривает Му Цин, расставляя всё по полочкам, и, да, вслух это и правда звучит не очень приглядно. Помолчав и насладившись кислым выражением лица Фэн Синя, Му Цин тяжело вздыхает и добавляет: — Ты и правда самый невыносимый и твердолобый человек из всех, кого я встречал за всю свою долгую жизнь. — Я знаю, какого ты мнения обо мне, не нужно напоминать… — Я тоже грубый и вспыльчивый. Тебе не обязательно держаться подальше, — ещё сильнее покраснев, грубо перебивает Му Цин. — Что? — Вдобавок к скудному интеллекту ты ещё и глухой? — Нет, я… Я не понимаю. Ты же первый отстранился, и Тэнг Фэй… — Тэнг Фэй мой друг. — Друг, который тебе поклонялся и в тебя влюблен? Это не друг. — О Тэнг Фэе мы можем поругаться и позже, — машет рукой Му Цин, будто это не что-то важное. Будто из-за Тэнг Фэя у Фэн Синя не случилось несколько приступов удушья от ревности. — Но тебе не нужно держаться подальше, потому что я н-не против т-того, что случилось у озера. Раз уж я знаю о, кхм, о чувствах… Му Цину всё так же тяжело называть важные, волнующие вещи своими именами, но даже так Фэн Синю хочется перемотать время на несколько мгновений назад, чтобы ещё раз услышать его признание. А то, что это именно оно, он уверен. Поверить сложно, но глядя на покрасневшее лицо и влажный блеск в глазах, на плотно сжатые губы, то, как Му Цин чуть отворачивается и переступает с ноги на ногу, будто помышляя о побеге, внутри Фэн Синя впервые разливается огонь, который не приносит боли, а наоборот — согревает изнутри. Смалодушничать он не позволит. Уж точно не после того, что услышал. И времени передумать и взять слова обратно не даст. Только уточнит напоследок: — Так ты… Ты не хотел выкинуть меня из своей жизни? — Не могло же Фэн Синю показаться? — Разумеется, хотел! Но, кхм, потому что думал, что ты меня недолюбливаешь и устал от этого. — Значит, я могу тебя поцеловать? — возвращается Фэн Синь к главному, всё ещё не веря, что это с ним происходит. Что он, кажется, может рассчитывать на взаимность. Му Цин закатывает глаза и кивает, но нарочитая небрежность не обманывает — он взволнован и смущен. Точно так же, как и сам Фэн Синь. Преодолев разделяющие их шаги на несгибающихся ногах, Фэн Синь боится, что, стоит ему ещё пошевелиться, и всё окажется сном. Но, превозмогая страх, он поднимает руку и медленно прикасается своими совсем не нежными, огрубевшими кончиками пальцев к пылающей щеке. Смотрит в затягивающие чёрные омуты глаз, даже не думая о спасении. О, он с удовольствием станет утопленником, если тонуть будет в Му Цине. Сердце стучит где-то в висках, и Фэн Синю кажется, что он со стороны — в глазах Му Цина — сейчас выглядит как нервничающий подросток в предвкушении первого поцелуя. Но на самом деле, в некотором роде, он и правда будет первым. Фэн Синь приближается и уже чувствует прерывистое дыхание на своих губах, почти чувствует вкус губ Му Цина… — Тц, подожди, — разрушает всю магию Му Цин. Фэн Синь не успевает ни нахмурится, ни испугаться, ни смутиться — Му Цин прикладывает пальцы к виску и через мгновение, прикрыв глаза, глубоко вздыхает в явной попытке успокоить своё недовольство. — Это Линвэнь. Она ждёт нас. И Его Высочество тоже поднялся в Столицу. Фэн Синю требуется несколько мгновений, чтобы понять смысл слов. Это что получается… он не поцелует Му Цина сейчас? Он так долго лелеял мечту о взаимности, мечту прикоснуться губами — не урвать без спроса, а с ответом, — и сейчас, когда осталось только руку протянуть, ему придётся ещё подождать? То, что дело срочное, раз уж сам Се Лянь привлечён, его волнует совсем не в первую очередь. В ранге приоритетов у Фэн Синя есть дела важнее даже собственных территорий. Но не желая показаться ещё большим варваром, коим Му Цин уже наверняка его считает, Фэн Синь говорит совсем не то, что думает: — Да, конечно, не будем заставлять их ждать. — Точно, — кивает Му Цин, но не пытается отстраниться, продолжая делить с Фэн Синем один воздух на двоих. Фэн Синь заворожённо следит, как он переводит взгляд с его глаз ниже, и собственные губы внезапно кажутся слишком сухими. Но Фэн Синь столько усилий потратил на то, чтобы научиться сдерживаться, что и сейчас остаётся неподвижным. Он сможет ещё подождать более удачного момента. Но Му Цин, словно в ответ на его последнюю мысль, вдруг раздражённо морщит нос и кидает: — Ой, да к чёрту, подождут ещё! — И сам стирает оставшееся расстояние между их лицами. Жёсткие пальцы, схватившиеся за ворот одежды, и требовательные губы становятся для Фэн Синя неожиданностью. Но он не медлит ни мгновения, сразу шире открывая рот и впуская внутрь горячий язык. Му Цин, кажется, намеревается выпить его душу, и на это предположение Фэн Синь раскрывается лишь сильнее. Не замечая, в какой момент собственные руки обхватывают чужой пояс и притягивают Му Цина к себе, буквально вдавливая в своё тело, но Фэн Синь даже сквозь множество слоёв одежды чувствует жар гибкого тела. В паху моментально тяжелеет и пылает. Му Цин целуется так же, как и сражается: стремительно и с полной самоотдачей. Губы припухают, но остановиться и перевести дыхание — смерти подобно. И если бы Му Цин согласился, Фэн Синь бы махнул рукой на то, что сам с ног до головы покрыт грязью и от него несёт тухлым душком поверженных тварей, и пошёл бы дальше поцелуев. Позволил бы Му Цину пойти дальше, делать всё, что захочется. Но полностью раствориться не даёт отвратительная реальность: их ждут на Небесах. — Нам нужно идти, — озвучивает Му Цин прямо Фэн Синю в губы и, прежде чем отстранится, посасывает нижнюю, вырывая низкий стон из груди Фэн Синя. Ещё никогда Фэн Синь не ненавидел так сильно Линвэнь и Его Высочество, как сейчас.