О мраке и белогрудой птице

pov Александр

несколькими днями позднее

      Юноша отпускает с рук бумаги и выключает транслятор, когда представитель охраны приходит за ним, чтобы проводит в главный коридор дома. До полудня время в Капитолии считается ранним, а по ногам бежит прохладный сквозняк, который сквозь передние открытые колонны приводит ветер. Минуя несколько мраморных статуй, Александр выходит к первым открытым дверям особняка, останавливаясь, когда его рука тянется к карману шорт, чтобы обвести в них очертание небольшого альбома со вложенным в него рисунком птицы. Мужчина молчаливой тенью минует его, оставляя юношу в обществе единственной гостьи. Победитель не узнаёт её сперва, не ожидает встретить. Взгляд падает к её ладоням. Они не перестают оттягивать край короткой белой майки, недостающей хотя бы до талии. Ноги девушки скудно скрыты под прозрачным кружевом широких брюк, чей цвет походит на тусклую розовую пудру. На ней не удаётся рассмотреть украшения, отчего приходится рассудить, их выдёргивают немило. Худые прядки закрывают её глаза. Их цвет не блестит, остаётся жёлтым. Строго остриженное полотно волос неупорядоченно собирается чуть ниже челюсти, обращая воспоминанием их длинную красоту. Ничто в том не являет личный выбор, раскрывая дикую жестокость наказаний. Но Александр узнаёт её глаза, что наполнены глубиной цвета и особым рассудительным выражением. До сих пор он часто вспоминает о них, боясь утерять то, что доктора Капитолия продолжают топить в незначительности, позволяя ему слышать только клубящиеся отрывки навязчивых голосов. — Линнея, — зовёт Александр, пока победительница потерянно вертит головой, стоит сопровождающему покинуть их. Вероятно, она ожидает, что её вновь куда-то поведут. Девушка задирает голову нервно, когда поворачивается к нему с неизречённым вопросом. Звуки застревают на её губах, а блестящие глаза исполняются болезненным страхом. — О, я думала, что ты мёртв, — Линнея всхлипывает надрывно, едва её взгляд пробегает по протянутым ей раскрытым рукам. Её холодные пальцы легки на предплечьях, проскальзывают невесомо, когда победительница припадает к его груди, неуклюже хватаясь ладонями за бока так, словно человек под всеми тряпками пред ней ненастоящий. — Я хотела умереть вместе с тобой, когда ты закрыл глаза на моих руках. Всё хорошо, — голос Линнеи переменяется. Она кладёт голову на плечо победителя, стоит ему накрыть спину девушки своими руками. Её кости осязаемо остры. Слышится, она хватается за отчаянное убеждение. — Я прощаю тебя, Александр. Я прощаю тебя..       Линнея не перестаёт повторять короткий набор слов, не позволяя узнать, какую вину отпускает для него. Неприкосновенность становится тяжела. Юноша растрачивает время, чтобы узнать, как Капитолий поступает с победителями, и сам находится в неподвластной защищённости. Но он никогда не нуждается в синтетическом изобилии. Всё, что он делает, предназначается девушке, что возлагает на него гибель своего брата. И измена тоже принадлежит Александру. Он понимает, для Линнеи он предаёт всё, что они когда-либо знают. Но она прощает его, и признание это в окружающем не скрашивает ничего, не забирая с собой серость красок и чуждую природу возведённых в абсолют мер. — Я не могла и мечтать о том, что они привезут меня к тебе, — кулаки девушки сжимаются на его боках, пока она незаметно вертит головой, окропляя его плечо своими слезами. — Я предполагала, что встречу тебя там — в Тренировочном центре, вместе с остальными. Ты даёшь мне надежду. — Я рад тебе, Линнея. Почему ты здесь? — Я не знаю, — отстраняясь, она смотрит им под ноги. Её руки сжимают куски ткани на его одежде, за которую победительнице удаётся взяться. Но Александр тому не внимает. Она не перестаёт дёргаться, когда вновь вертит головой, так что скоро юноша придерживает ту в ладонях и вновь кладёт себе на плечо, с чем чужое рыдание вбирает силу. Голос девушки звенит в стенах. — Они ничего мне не говорят. Они не позволяют мне покинуть Тренировочный центр. Я не знаю, чей это дом, — смотря пред собой, юноша чувствует, как слабеют ноги Линнеи. Он желает заявить единственное, обозначить безусловно, что здесь никто не возложит на неё руки. Александр никогда не будет способен обеспечить это для себя. Но он обещает дать это им. — Я так голодна… Я очень давно не ела, — очередное признание тяжело. Изуродованная правда в нём горька. Перемена порядка лишает их всего, чего когда-то стоят суровые победы, и забирает то, чего однажды удаётся достигнуть, потому что один мальчик не решает склониться пред Капитолием. Но он не делает ни для кого исключения. И Линнея это тоже скоро узрит. — Они заставили меня смотреть, — она шепчет, трясясь, словно одни руки способны быть для неё укрытием. Боль, известно, легка, если её разделяют двое. Девушка является старшей сестрой для всех победителей, и её убивают на Арене, отчего теперь её оболочку наполняет только жуткий сочащийся страх. — Я видела, как их пытают, — Линнея заикается. Её пальцы болезненно вонзаются в спину. Чувство того стряхнуть легко, когда Александр крепче прячет её в тесноте рук, что жгуча для них обоих. — Как они захлёбываются. Я видела, как с моего отца срезают куски кожи. Я стояла там. Я постоянно слышу их крики, — отрешённость голоса становится едкой, пока девушка покачивается. Она завывает тихо, словно за проходящие недели привыкает успокаивать саму себя подобно оставленному ребёнку. Но её настроение переменяется, когда победительница отступает на шаг. Её блестящий взгляд мечется в стороны, а щёки густо краснеют. — Где мой сын? — тон Линнеи ломается, стоит Александру отвести от неё взгляд. Она не ошибается, ему всегда известно о том, что дорого победителям. И сейчас она надеется, что для её мучимого сердца у него есть ответ. Но юноша не позволит себе его произнести. Возможно, на это рассчитывают их надзиратели. Они ждут, что победитель сдастся искушению доверия, которое он хранит для этих победителей. Но слова Линнеи убеждают его. Если бы она могла выбрать увезти его из Капитолия, она бы это сделала. — Где Кьеран? Прошу, ты должен сказать мне, где мой сын! — Министр заботится о нём. — Министр пытался на мне кожу сжечь, потому что его сын исчез из Капитолия, — побуждая юношу повести головой и прикрыть глаза, победительница вздёргивает край майки, обнажая обведённую грубым шрамом половину груди и бок. Но нагота не чужда им. Всё то, что власть отвергает, Капитолий обожает уродовать. — Не рассказывай мне о том, что он должен заботиться о Кьеране! Александр, пожалуйста, — губы Линнеи видно дрожат. Она замирает перед ним. — Умоляю, прошу тебя, скажи мне. Я только хочу знать, жив ли он. — Я не знаю, где сын министра, Линнея, — позволяя тишине сгуститься вокруг, отвечает юноша. Беззвучие чувств обманывает.       Александр не двигается, когда девушка обнимает себя руками. Со временем она поймёт, что он лжёт ей. Однажды она узнает, что он врёт, чтобы защитить их жизни. Победительница шепчет только одно заурядное «хорошо», пока переступает с ноги на ногу. Отличая шаги за своей спиной, Александр выдыхает, находя их неподходящими для раннего часа и состояния Линнеи. Он не желает для неё излишних бессмысленных потрясений. Юноша разворачивается к стороне коридора, вставая у плеча победительницы, когда переливающийся блеск раскинутой над ними треугольной арки ложится на лицо Сенеки. Александр проживает в его доме дни. Каждый из которых всё гуще накладывает на распорядителя людские краски. В часы, что обделены обязательствами, мужчина совершенно не склонен к бодрствованию в утреннее время. Его волосы легки в отсутствии средств и ровно распадаются к бокам. Он имеет эту престранную привычку ходить босым по холодным полам. Сенека выглядит моложе средних лет и мало представляет приторное равнодушие, с которым распорядители говорят о своих задумках и надеждах, возложенных на следующие игры. Но Александр зреет вред, который причиняет закон. Линнея предстаёт потерянной. Она не ищет ничего вокруг себя, не реагирует. Для неё не находятся слова, которыми юноша мог бы истину смягчить. — Меня уже уведомили, — Сенека поднимает ладонь, стоит Александру уцепиться за намерение представить девушку. Но это есть глупость. Мужчина встречает каждого из этих победителей и за многими наблюдает из Штаба Голодных игр. И сперва он смотрит за распахнутые двери, откуда у ворот дома доводится обнаружить стоящих исполнителей. — Линнея, — зовёт Александр. Он возлагает ладонь девушке на плечо, когда она принимается растирать своё лицо руками, размазывая слёзы. Победительница возносит голову, отступая и ища его взгляд. — Это мой отец — господин Крейн.       В детских годах, юноша слышит часто, лесники говорят — «как инструмент прозовёшь, так он и служить тебе будет». Он не верит в эту примету, но возможно, если даже кошмарам можно найти подходящее название, ему удастся преподнести Линнее скудную долю покоя. Александр не упускает то, как голова Сенеки дёргается к нему выразительно. Его сын не бежит от этой правды, но он находит достойными её только измученные судьбы победителей, а не самого мужчину. Юноша почти поддаётся доброму намерению усмехнуться, когда зреет, как лицо девушки хмурится видно. Она рассматривает их обоих. Вероятно, ожидает единственное, что её вновь привозят на Арену. И теперь она верит — в том, что им удаётся достигнуть, никогда нет ничего от личных достижений. Есть только хитрость того, что одного из них награждают капитолийским происхождением. — Выходит, — ладонь Линнеи несильно похлопывает Александра по груди, — не мне одной не повезло с отцом. Не принимайте глубоко к сердцу, — она быстро обращается к Сенеке. Но он тоже видит, как победительница держится за протянутую ей руку. Она боится. И Капитолий не отмоет с себя человеческий ужас ещё очень долго. — Просить прощения за то, что разочаровал, я не стану, — мирно замечает мужчина, обрекая глаза округлиться в удивлении. Сенека выдыхает глубоко прежде, чем отводит руку к первым ступеням резиденции. — Не держи леди в дверях, проводи её в дом, — предлагает он Александру и скоро вновь обращается к Линнее, заставляя её вытянуться. — Я узнаю, для чего Вас сюда привезли. — Твоя мать не может быть настолько плоха в выборе мужчин, — глумливое выражение тихо, пока они направляются сквозь молчаливый коридор дома.       С ним следует рассмеяться, так юноша считает. Но ему объясняют, родительница не считает его достойным этих откровений. Он обременителен. И Александр никогда не становится для матери большим, нежели есть последствие её собственных преступлений. Багра делает его способом — средством превзойти волю и наказание Капитолия. Победителю не принадлежит ничего от её любви. Этим знанием его обвивают. То же вкладывают в глотку и заставляют проглотить. Тем отравляют, протягивая пару таблеток, надзирая и убеждаясь, что его понимание достаточно, угодно законам, так что Александр не отыскивает забаву в замечании Линнеи. Он не может и оценить его правдивость. Юноша замедляет шаг, позволяет победительнице осматриваться у очередной комнаты, понимая, что во всём она ищет клетку — агонию пыток и хлёсткий нрав наказаний. В одном из домов Капитолия Александр не волен дать ей чувство безопасности. — Раз Капитолий так поступает со своими детьми, ты, наверное, считал нас всех глупцами за то, что мы хотели чего-то большего для себя. — Я никогда не судил о чём-то как капитолиец, Линнея, — вверяя отвергаемую истину, победитель рассматривает то, как девушка возлагает руки на одну из дверных арок, заглядывая внутрь любопытных для неё стен. Её голова опускается от упоминания сына. — Я являюсь твоим Кьераном. Тем, кем бы был твой сын, если бы тебе позволили его забрать. Только меня всю жизнь пытаются убедить, что Сенека Крейн на самом деле любил мою мать. — Я считала себя дурой, — Линнея вздыхает прерывисто. Её нужда оглянуться облачает себя нервной мерой, с которой победительница не престаёт пытаться заправить короткие неровные пряди волос за уши. — Когда Урсула Крейн подошла ко мне после закрытия Голодных игр, я подумала о том, что она мне кого-то напоминает, — поворачивая голову к Александру, девушка принимается поторапливать крадущиеся шаги, подхватывая его руку, чтобы идти с парнем под локоть. — Ты в безопасности здесь? — Меня кормят. Я сплю в тепле. Но мы не можем позволить себе безопасность, — правда того легка.       Вместе с ней юноша проводит Линнею к светлому залу, стеклянная стена которого обрамлена зеленеющими листами сада и небольшим нераспустившимися бутонами соцветий. Несколько кресел пред ними подвешены под потолком, одно из них покачивается. У ног Уллы вместе с тем переливается коралловая, обшитая бусинами ткань юбки, пока взгляд девушки привлечён к занимающему стену экрану. У себя под рукой она не перестаёт делать заметки. Вид брошенных рядом с ней солнцезащитных очков указывает Александру поправить собственные. Их отведено перестать замечать от лёгкости предмета. И они заставляют победителя привыкнуть к отличным цветам во всём, что его окружает. Только сидя пред альбомами, он позволяет себе отпустить необходимость смотреть сквозь голубой отблеск стёкол, чтобы не обманывать себя в том, какие краски Алина выбирает для того, что рождается из-под её кисти. — Какой милый сюрприз, — телевизор погасает мгновенно, а кресло Урсулы делает половину оборота. Но за тем не следует испуг, вынуждая Александра всмотреться, когда Линнея оставляет его локоть. — Кто бы мог предвидеть, что я встречу тебя в собственном доме, красавица. — Теперь узнаю семейное сходство, — вздёргивая подбородок, Линнея складывает руки на груди. Щедрые лоскута презрения ложатся в её настроение прежде, чем она отводит взгляд стоящему рядом юноше. Он рассуждает, они встречают вместе один банкет. — Она так же невыносима, как и ты бываешь иногда. — Выглядишь болезненно, — поднимаясь глазами по фигуре победительницы, взирая на её вид, Улла встаёт из своего кресла. Она не спешит покидать зал, лишь ступает кругом, так что Александр мог бы обозвать эту манеру азартной. — Думаю, нам не запретят вызвать врача, о тебе не заботятся должным образом. — Будь снисходительнее, Урсула, — требует юноша. Он ожидает, что привлечёт внимание сестры, вынудит её встрепенуться. Но она остаётся непринуждённа и усмехается, как могла бы и отмахнуться от идеи того, что девушка пред ними нуждается в этой борьбе — в необходимости противостоять тому, что способно им навредить. Улла не имеет вкуса к их терзаниям. — Я могу быть. — Я ни в чём от вас не нуждаюсь, — звук на губах Линнеи предстаёт лающим от того, как сильно сипит её голос.       Вероятно, многие часы она проводит в холоде. Девушка принимается оборачиваться, ища подтверждение в Александре. И она верит ему, полагается на мальчишку, с которым однажды знакомится в президентском дворце в преддверии победы своего брата. Но благо этого дома вручают юноше. И он хочет вручить его Ланцовой, пока они ищут способ освободить и тех, кто сейчас содержится в Тренировочном центре. — Я знаю, лапочка, — убеждает Урсула, распуская жар и пышущую красноту по щекам Линнеи. Её ладонь одним искусным жестом обводит высокую поставу Ланцовой. — К тому же, я хочу подыскать тебе что-то удобнее, чем этот огрызок ткани, который на тебя надели. — Ты могла бы просить подать еду раньше, Урсула? — не позволяя забыть о мучающем победительницу голоде, Александр спрашивает, едва Улла минует их обоих, ожидая, что гостья направится за ней. — Я не служанка дома, чтобы передавать твои просьбы, братик. Подойди к системе управления домом. Подтверди, что ты Александр Крейн, и укажи, что завтрак подать необходимо сейчас. И поторопи шаг, если красавица не доверяет мне, — полный голос девушки всё ещё звучит под стенами дома, когда она проходит в коридор.       Линнея не спешит идти за ней, боится. Она не перестаёт подглядывать за тем, что предпринимает победитель перед ней, и явно оказывается обескуражена поведением юной госпожи фамилии Крейн. Но Александр предлагает девушке покинуть зал вместе с ним. Им удастся разобраться в этом. Верность, что победители хранят друг для друга, значит в эти часы особенно много. Капитолий предложит им новую работу — такую же мелку и лишённую смысла, но теперь он не предоставит им награды, и располагать они могут только тем, что сберегут друг для друга. Александр это не упустит.

pov Алина

      Она не перестаёт смеяться, когда Николай вскидывает Кьерана себе на плечи, заставляя мальчика извиваться и стучать по груди парня ногами. Алина судит, день надлежит прозвать удовлетворительным от заурядной истины того, что им с Ланцовым позволяют выйти на поверхность — уйти в лес, лежащий вокруг земли дистрикта. Миша не перестаёт бегать вокруг них и дразняще докучать младшему мальчику вопросами о том, почему он не может идти сам. Но Кьеран вредничает заурядно, боится, что Николай оставит его одного. Ребёнок думает, так поступают его родители, и так обращается с ним Линнея, отчего они ни в один из дней не перестают говорить о ней. Мальчик, как и сам Ланцов, никогда не ходит по дикой неограждённой местности. Оттого они не решают упускать шанс позволить Кьерану идти вместе с ними, пусть и видно, его совсем не устраивает то, что старшие дети не перестают вокруг него любопытствовать и подшучивать. Алина надеется, кто-то пожелает подняться на поверхность вместе с ними. Но заинтересованных не находится. Тамара — полковник Батар, явно не получает указание нести ответственность за нечто большее, чем является Алина Старкова. И она непременно оказывается отягощена тем, что вместо двух солдат женщине придётся присматривать за тройкой детей.       Специальную одежду для выхода на улицу не выдают, особенно сильно загрязнённых зон в ближайшем радиусе дистрикта не находится. Но для Николая и Алины находят пару дряхлых ботинок не по размеру. Идти в них будет столь же неудобно, сколь и в хлипком подобии тапочек, предназначенных для жизни в Тринадцатом. Сперва победителей направляют в арсенал, где им выдают малое оружие: пару ножей и лук. Холод металла породнён с руками Алины. Он ей знаком, и он никогда не оставляет её. Девушка чувствует его с каждым выстрелом на Арене Третьей квартальной бойни, и она ожидает, что встретит его во снах, где пред направленной стрелой возникнет образ переродка или любимого.       Ребёнком Алина выбирает это оружие, и Мал мастерит его для неё. Оно предназначается для девочки-сироты, желающей прокормить себя в ледяных стенах приюта. И теперь Панем желает, чтобы с ним победительница заставила людей обратиться к Капитолию, восстать против его власти. Но ей кажется, это оружие никогда не предназначалось для подобных великих целей. Только один человек верит в иное, вручая правду о том, чем эта сталь способна быть. Но его нет рядом. И Алина не способна разобрать, где берёт начало этот сердечный жар — пламя нужды доказать, что это суждение никогда не является ошибочным. Она докажет это. Девушка ждёт и рассуждает неустанно. Она спрашивает, будет ли Александр доволен тем, чем ей удаётся стать? Уступит ли он гордому рвению похвалить её и обогреть словом достижения, которые в неё вкладывают люди? Победитель занимает Капитолий. Но Алине кажется, что он её никогда не покидает.       Вместе с оружием выдают рации, а на ноги надевают браслеты — маячки, с помощью которых Тринадцатый не потеряет их в округе дистрикта. В сопровождении Тамары они проходят в лифт. Его двери съезжаются к центру. В металл остаются заключены небольшие окошки, являющие белый свет, когда кабина начинает плавное движение вбок. Алина почти не чувствует тяжесть обязательства не упускать детей из-под своего надзора. И она вновь находит их прилипающими к бокам Николая, пока Кьеран едва не ударяется головой о потолок лифта, щедро вытягиваясь, чтобы от них сбежать. Нина забавляется, щекочет ребёнку ноги, а Миша не перестаёт пытаться уговорить Ланцова покатать на плечах и его. — Это мой Ник, — свешиваясь вперёд, заявляет Кьеран, дуя губы перед старшим мальчиком. — Ищи себе другого. — Вы необыкновенно молчалива, полковник Батар, — встряхивая головой, утверждает Николай.       Сладкий льстящий окрас ложится в его голос, чьё яркое звучание расходится по кабине. Он обходителен в этом внимании, равнодушие к чему особенно велико. Алину это забавляет, когда она взирает на женщину. Несмотря на то, что получая свои первые звания в четырнадцать, Тамара и Толя служат в дистрикте-13 уже более двух десятилетий, они оба не уступают годам. Их золотистая кожа блестит и не рождает морщины, а крепкая густота волос коротко подстрижена, так что только острые уголки несобранных прядей ложатся Тамаре на лоб. Её военная форма составляет жилетку и солдатские брюки, высоко оснащённые различным оружием и первыми средствами необходимости за пределами Тринадцатого. Несмотря на скудный в дистрикте рацион руки женщины сложены из сильных, характерно обрисованных мускул, а ткань брюк видно обтягивает жилистые ноги. Алина не найдёт применение множеству приборов, закреплённых на поясе сопровождающей. И она не демонстрирует восторженные чувства от скромного дела, порученного ей Коин. — Меня приставили не развлекать Вас, Ланцов, — держа руки на груди, Тамара осматривает парня прежде, чем вновь сосредотачивает взгляд пред собой. И он не перестаёт пытаться заполучить её внимание с того часа, в который женщина заступила на службу. — Однако глубоко странно, что это сопровождение вовсе понадобилось, — пожимая плечами, рассуждает Николай. Он встряхивает ногой, протягивая её в сторону Тамары и выставляя показательно обруч браслета, отчего дети начинают перекидываться заливистыми усмешками. — Искренне сомневаюсь, что мы сможем далеко уйти с этими дивными вещицами на ногах. — Президент Коин не хочет, чтобы мисс Старков покалечила себя. — Боюсь, — с робким теплом улыбки выговаривает Алина. Она совсем не ожидает то, что Тамара поднимет на неё взгляд, заинтересуется словами спасительницы. Среди солдат её звание точно принято считать смехотворным. — Из-за обильности вашей жизни под землёй, только мне придётся переживать, что Вы покалечите себя, полковник. — А мне себя калечить можно? — разводя рукой, бегло справляется Николай. Его лицо обретает мечтательное чарующее выражение. С ним ему должно представить обилие лесов, ожидающий их за границей Тринадцатого теперь, когда лифт на высокой скорости принимается подниматься наверх. — Столько опасностей, соблазн велик. — Не волнуйтесь, Ланцов, — Тамара хмыкает невыразительно, её плечи поднимаются со вдохом. Удовлетворённый отблеск ложится на её глаза. Она, удаётся зреть, слышит с уст Ланцова достаточно, чтобы рассудить о его нраве. — Если понадобится, мы найдём, какими цепями удержать Вас на одном месте, чтобы Вы случайно не поранились. К сожалению, теперь это моя работа. — Вам не нравится, что Вам поручили опекать детей? — Вас я хотела бы опекать, — густая и распускающаяся серьёзность тона призывает Алину повести головой. Женщина шагает вперёд, готовясь к открытию дверей. — Вы много значите для народа Тринадцатого и этой революции. Но я, — она кивает в сторону Николая, не удостаивая юношу взглядом. Победительница предугадывает, мера эта сильнее раззадоривает его настроение, — встречала подобных вашему другу ребят на службе… — Подобных? — не ища стыда и смакуя отнятое понятие, Николай вольно перебивает Тамару, вынуждая её сложить руки за спиной и смирить его строгим взглядом. Сожаление прибивает к груди Алины. Ей не удаётся выслушать, что женщина думает о подобных мальчишках. — Не поверю, пока не покажете. Уверен, вы серьёзно недооцениваете мою непревзойдённость.       Дальнейшее время женщина ему не отводит, оставляя Ланцова плескаться в личном обожании, когда она разворачивается к открывающимся дверям кабины, отчего каждое следующее слово ударяется о её спину. Но Старкова зреет, Николай не намеревается отступать в своей настойчивой идее и не перестаёт ткать замыслы, пока они проходят двойки охранников, направляясь к высоким пневматическим воротам. Они разведены только на протяжении светового дня и закрываются без исключения в определённое время, отчего остающиеся за пределами дистрикта граждане всегда принимают на себя риск не успеть вернуться в шахты Тринадцатого и провести ночь на дикой земле, где ими не поскупятся полакомиться непуганые животные. Держа Мишу за руку, Алина смежает шаг, когда они выходят на большой огороженный полигон, располагающийся у кромки леса. Она запрокидывает голову, набирая полную грудь острого природного воздуха. Белые клубы облаков над ними несутся с порывами ветра. Когда девушка в последний раз зреет этот голубой и серый цвет растянутого над Панемом неба? На Арене оно не является настоящим, а после её запирают под землёй. С открытия Третьей квартальной бойни проходит более трёх недель.       Алина сжимается в плечах и крепче берётся за лук, зрея возвышающиеся впереди, укреплённые стены бетонного забора. Пронизанные током мотки колючей проволоки нестерпимо напоминают о природе дистриктов, задыхающихся под бездушной властью Панема. Но победителей пропускают через ограждающие ворота, от которых удаётся рассмотреть спрятанные под светоотражающими панелями, разведывательные и трансляционные вышки. Выставленные на службу солдаты не перестают отдавать приветствия Тамаре, пока под их ногами хрустит сухой грунт. Пожелтевший лишайник леса является впереди, вынуждая Алину присесть, перебрать его рукой. В Тринадцатом давно не проходят дожди, хотя тёмный плотный строй леса свидетельствует о достаточной влажности, что будет пронизывать воздух, когда они войдут под тени ажурной листвы. Девушка улыбается, находя изобретательным то, как Николай спускает любопытствующего Кьерана себе за спину, а поверх него накидывает военный рюкзак, туго затягивая лямки, чтобы ребёнка было удобнее нести. Вероятно, скоро интерес возобладает над мальчиком, и он решит спуститься сам, но пока он не перестаёт рассматривать величину леса округлёнными глазами. — Вы не станете его догонять? — резкий зовущий подняться тон Тамары велит взглянуть на то, как Миша уносится вперёд по лесной дороге, а Нина принимается за ним поспевать. Тревога внутри оседает, затаивается, отступая впервые сквозь продолжительные терзающие дни. — Это наши с Мальеном дети. Они всегда обернутся, чтобы меня дождаться. — Дамы идут вперёд, — останавливаясь у края дороги, Николай протягивает руку к убегающему под кроны деревьев простору.       Неразборчивый звук, сдавленное слово ломано звучат на устах женщины прежде, чем она минует фигуру парня, кладя ладонь на свой бок, к которому опускается дуло небольшого автомата. И Ланцов быстро оказывается увлечён тем, как Алина принимается его рассматривать. В Аренах всё сотворено руками распорядителей, и она знает, что до сих пор Николай тоже никогда не прикасался к земле Панема. — Как я могла ожидать, что охотиться придётся мне одной. Ты, профессионал, — отмечает девушка подлинно глумливо, заставляя Ланцова перемениться в лице, обнажить несуществующую рану, которую наносит оскорбление. — Так ничему и не научился, — Алина не позволяет парню скрасить впечатление, в которое она его облачает, когда девушка мирно машет рукой, убегая вперёд вслед за Тамарой и мелькающими впереди детьми. — Не отставай.

•

      Требование дистрикта-13 просто. Всю добычу Алине предстоит отдавать на кухню, чтобы в необходимой мере её могли разделить между жителями. Но живность здесь не знает опасности: пара олених мирно отщипывают мох у высокого луга, зайцы поднимают свои длинные уши в высокой траве, а лисы хватают грозди сладких спеющих ягод у кустарника. Они не пугаются, отчего первый час девушка медлит, не спешит вкладывать в лук стрелу, не решая забрать у праздно прогуливающейся дичи жизнь. Собирать тушки приходится Тамаре, потому что она не хочет, чтобы Кьеран начал плакать от вида добычи на руках. Ему всё хочется потрогать, и он не перестаёт пытаться гнаться за очередным зверьком, чтобы того погладить. Николаю приходится постоянно держать его за руку, чтобы не потерять. Найдись для них верёвка, Алина верит, они могли бы смастерить пару ловушек, чтобы после отпустить самых худых зверьков. Радиус, куда они могли бы уйти, не кажется далёким, а времени на прогулки выделяют мало, но скобля под ладонями деревья и взбираясь выше, чтобы осмотреть местность вокруг полигона, девушка выдыхает гулко, укладывая голову на ветвь. Алина может провести в лесу и ночь, ища молчаливые образы Мала вокруг, наполняя голову памятью о его голосе и сбегая от тех часов, в которые плен парня всё ещё принадлежит Капитолию. Девушка желает только дать победителям надежду, убедить их в шансе быть спасёнными. Дистрикт-13 будет бороться за них, Алина в этом убедится.       Но пока она только занимает место перед небольшим прудом, чистая вода которого являет их отражения. Её лук покоится за спиной, а небольшая связка стрел привязана к бедру. Николай не перестаёт пытаться вытащить одну из них, желая испробовать удачу в том, что у берега под наконечник оружия ему попадётся мясистая рыба. Но водоём обделён жизнью. Их животы урчат, пока победители набивают рот небольшими горстями ягод и орехов. Никто не уточняет, что их тоже надлежит отнести на кухни дистрикта. Алина ожидает, что недовольство подобным расточительством у правительства Тринадцатого будет намного меньше, чем их необходимость заполучить на свою сторону солнечную спасительницу. — В дистрикте, — девушка протягивает Кьерану в ладонь несколько пестрых ягод, — я, наверное, выгляжу так, будто совершаю преступление. Это неодобрение… Жители так враждебно на нас смотрят за то, что я всего лишь попросила укрытие для этих победителей. Никто не ждёт, что я хотя бы буду проявлять к прибывшим стилистам жалость. Наибольшим преступлением этих несчастных душ было оплакивать дефицит креветок на столе. Я могла бы рассмеяться. И другие тоже должны. — Я никогда не думал о том, мог бы ли я проявлять подобное милосердие к своей команде подготовки, — смотря вперёд, Николай качает головой. Его взгляд двигается вслед за тем, как Миша и Нина шуршат ветвями у кромки пруда. Его усмешка видится самодовольной. — Они ведь разукрашивали меня не только, чтобы я умер красивым. Они делали меня желанным для тех, кто хотел насладиться моей компанией. Но я бы не хотел расправляться с ними, — юноша цыкает нехитро, поворачивая голову к Алине и отмечая однозначно, что она прислушивается. — Это, пожалуй, последняя нецелесообразность. — Женя знала? — перебирая пяткой ботинка землю, девушка смотрит себе под ноги. Весь Панем слеп к ужасающим уделам этих победителей. Никто не знает их труд. Никто не сожалеет, не пытается утешить или хотя бы возместить бремя этой неисправимой жестокости. — Да. Её, конечно, никто не спрашивал, чего она хочет для своего победителя. Но я помню, она всегда заботилась об Александре. Он ценил эту преданность. — Он ценит её превыше всего, правда? — угадывает Алина, зрея, как Николай улыбается её словам.       Это нетрудно. Ей хочется сказать, Александр никогда не дарит то же остальным, не вручает ей и не сохраняет долю крепкой верности хотя бы для Ланцова. Капитолий пожелает убедить их в этом. Но обнажённая допросом истина никогда не перестаёт звучать для Алины. Александр хочет, чтобы она пришла к нему. Он желает, чтобы они заняли одну сторону. Девушка рвётся себе ноющую грудь разодрать в свербящей памяти о безжалостности, что направляет чужую волю на Арене. Юноша вкладывает ту себе в руку как единственное оружие, что способно дать им жизнь за пределами Бойни. Алина не ошибается, никто до сих пор не благодарит Александра за жизни, которые удаётся спасти. Любовь более извращена, нежели о ней говорят, так он судит. И люди определяют, что ненавидеть его гораздо проще, чем обожать. Но девушке не удаётся собрать в себе полные меры вражды. Правительство Тринадцатого утвердит, ей отведено бороться против того, чем является Александр. Но Алина не станет бороться с тем, что он не выбирает. Судить за преступления против Панема будут его отца, а дело Голодных игр навсегда останется деянием Капитолия. Победители не будут нести за него наказания. Мечта юноши принадлежит ей тоже. Они оба хотят лучшую долю для тех, с кем делят одни исполненные горем судьбы, потому они все являются часть одной сути. — Это необыкновенное место работает, как механизм, — заключает Алина, оборачиваясь. Она рассматривает в гуще деревьев искрящуюся светлую даль, где находится полигон дистрикта-13. — Сначала я думала, что хотя бы Александру здесь понравится. Но я вижу, он не предпочитает располагать вещицами, которые не может контролировать, — заурядное, легко изречённое «точно» ложится на губы Николая. Но девушка видит, он тоже борется с правдой предательства, ищет покой с мыслью о том, что Александр никогда не раскрывает для него полную правду о себе. — Как вы живёте после этого? — поворачивая голову, Алина кладёт её себе на колени. Ей, вероятно, следует прикусить язык, но Ланцов в дистрикте-13 тоже обделён союзниками. Им не предназначено бояться истины, вложенной в эти слова. Их поддержка принадлежит друг другу. — После того, что вам приходилось делать? — Люди вокруг тебя не знают, что ты делаешь за закрытыми дверями. Жить в их равнодушии нетрудно, — ведя плечом, Николай принимается методично очищать свой нож, чтобы после спрятать его в чехол. — Они приучают думать — всё, что с тобой случается, незначительно. Иногда ты думаешь, что они все притворяются. Это Игра, Алина, — юноша встряхивает головой, поворачиваясь к ней. Его лицо светлеет, на солнце рождая живой обаятельный блеск. — Правила определяют только то, насколько ты талантлива в ней и скольким готова пожертвовать. Мы все их знали. И вообще-то, — расставляя руки по обе стороны от себя, Николай несильно толкает ногу девушки, зовя её улыбнуться, — мне было очень тяжело осуждать Зою за её неблагосклонное отношение к тому, что ты была единственной, кому удалось переиграть каждое из этих скверных положений. Нас обоих когда-то пугало то, сколько Александр способен выдержать. Я боялся сделать ему больно или навредить… Но он никогда не сдавался. Он падал, разочаровывался, болел, но даже будучи ещё ребёнком он не останавливался. — У него была эта прекрасная мечта. — Мы все в ней нуждались. Он научил нас многому. И слышал я, — Алина шипит тихо, отдёргивая ногу и обнаруживая то, что Николай находит вкус к неутолимому намерению её ущипнуть, отчего профессионала хочется ударить по руке. Он не лжёт, они все это слышат. — Мечта предназначалась и тебе. Я говорил, что Зоя бывает угрюма? — неожиданно спрашивает парень, крадя для себя удивление. — Но я всегда буду её любить. Она кричала тогда, когда у нас не было сил даже пошевелиться. Она подбирала те грубые слова, которые мы не знали. И она спорила там, где мы были научены молчать. Я предпочитаю не позволять себе очаровываться той, кто красивее меня, но я всегда буду восхищаться её силой. Она умела бороться с ожиданиями. — Ожидания, — пробует Алина слово. Она хранит множество из них, когда впервые восходит на поезд победителей. И теперь люди растят их для неё самой, вскармливая и вознося. Тяжесть понятия норовит раздавить плечи. — Я хочу быть, как Хеймитч. Никто от него ничего не ждёт. — Я хочу быть, как Багра, — неожиданно гогочет Николай. — Эта милая женщина едва встала с операционного стола, когда нагрубила Коин, выставила Плутарха за двери и обругала щедрую часть местных солдат… И никто ей слово не сказал! — Она, — девушка надеется подобрать верное слово. Видится, Ланцов сочтёт его подходящим. — Удивительная женщина. — Теперь и ты это признаёшь! — Странно, — вынуждая парня нахмуриться, заключает Алина, видя пред собой строгое, заключённое в сталь нрава лицо Багры. — В старом Панеме у неё отобрали жизнь, потому что Капитолий считал, что может распоряжаться её правом. И в новом Панеме Багре никто не вернёт эту жизнь, потому что правительство назовёт Сенеку Крейна преступником. — Ты бы не хотела, чтобы кто-то спрятал его в одной из этих чудесных камер под землёй? — вскидывая брови, Николай поигрывает плечами.       Суд над правительством и власть имущими господами Капитолия справедлив, так провозгласит народ. Но Алина мечтает о кусочке счастья для себя, для детей, для Мала, для победителей и для всего Панема. И она ожидает, никто не спросит о личной радости Багры, когда люди обратятся к закону. Они друг друга исключают. И девушка озвучивает единственную душевную нужду, которую хранит для нового государства, строящегося вокруг неё. — Я хочу, чтобы люди вокруг перестали страдать.

•

      Прогулка почти целиком занимает время военной и физической подготовки, поэтому когда победители в сопровождении Тамары возвращаются в дистрикт, граждане Тринадцатого уже начинают завершать части своего дневного расписания, собираясь в шахтах и выстраиваясь к лифтам. Алина ожидает, за ужином сегодня будут звучать восторженные вздохи и причмокивания, потому что на кухнях обязаны увеличить обилие мясного рациона. Кьеран к завершению дня устаёт так сильно, что значительную часть пути к дистрикту спит на спине Николая, а Миша начинает вредничать, потому что Тамара замечает его набитые орехами и шишками карманы, заставляя те вывернуть. Нести в свои комнаты еду в Тринадцатом строго запрещено. Алина ведёт Нину рядом с собой за руку, когда в потоке одинаково одетых жителей дистрикта они подходят к ассамблее — огромному залу, располагающемуся в глубокой подземной скважине. По стенам кольца поднимаются лестницы и транспортные пути лифтов, кабины которых мигают в движении. Несмотря на то, что жители Тринадцатого почти не проводят время праздно и не предпочитают толпиться за пустыми разговорами, в ассамблее поднимается густой жгущий уши шум, за которым Алина не перестаёт пытаться встать на мыски и рассмотреть, что становится предметом людского внимания. Сквозь путающееся звучание людских голосов удаётся различить только обрывчатое пение государственного гимна. Вероятно, Капитолий в это время транслирует одно из своих важных вещаний. На каждой стороне котловины находятся большие экраны, на которые в обычное время передают сообщения для жителей или повторяющиеся инструктажи. Алина принимается оглядываться и едва не дёргается в сторону, когда Николай придерживает её за плечо, предупреждая о том, что он всё ещё идёт рядом. — Я отведу детей на вечерние занятия, — отставая, указывает Тамара, оглядывая вертящихся у ног Нину и Мишу. Сперва девушка намеревается возразить, но после кивает спешно, выговаривая короткую благодарность. Она понимает необходимость. — Нечего им здесь видеть.       Так в необходимости послушать обращение победительница не упустит из-под внимания детей и сможет не бояться потерять их в толпе. Так она смеет надеяться, что пламенные языки пропаганды их не обожгут. Миша немедленно пытается возражать, но Нине ловко удаётся уговорить его идти, так что скоро каждый из них хватается за руки Тамары. Николай удобно усаживает Кьерана на руки прежде, чем они начинают расталкивать людей и пытаться пройти вперёд строя, чтобы успеть к трансляции. Взмахивающий крыльями, капитолийский герб на белом полотне уже погасает, когда победители останавливаются за спинами людей, задирая головы.       Ругательство широко на губах, когда Алина узнаёт мерцающий блеск чужого костюма, синий бархат которого особенно ярок в изображении камеры. Вытянутое лицо и широкий лоб Цезаря Фликермена в этот час выглядят для девушки особенно некрасивыми теперь, когда ей не приходится изображать удовольствие и радость присутствия от того, что она может сесть в кресло рядом с ним. Волосы мужчины с завершением сезона Третьей квартальной бойни покрыты неприглядным серебристым цветом, из-за которого ведущий выглядит на двадцать лет старше. Тошнотворность чувств охватывает внутренности, давит, отбирая воздух, пока дистрикт-13 слушает вступление его передачи. Для чего Капитолий транслирует её как срочное вещание? Теперь, когда Голодные игры завершаются, особенную востребованность Цезарь обретёт только к началу следующего Тура победителей. До сих пор действия Тринадцатого не получают ответ, хотя Давид заверяет, что отснятые с помощью Алины видео-ролики видят почти в каждом дистрикте. Неужели говорить о делах восстания поручают телевизионному шуту? Алина всё в нём презирает, а Николай выразительно скалится, не обделяя ведущего вниманием. Узнать его окружение удаётся не сразу, девушка различает только роскошное убранство кабинета. Сам Цезарь занимает белое изысканное кресло, вставки которого выполнены из великолепного красного дерева. За ним располагается камин, полка которого пестрит прожилками белого мрамора. Металл изгибается, являя лепестки и ветви кованой решётки, а рядом с мужчиной стоит аккуратный круглый столик с резными ножками. У дальней стороны комнаты покачивается тюль, свет за которой не удаётся определить настоящим. Телевизионщики Капитолия способы подготовить данную запись и в лошадиных ангарах Тренировочного центра, отчего понять расположение Цезаря не представляется возможным.       Он нисколько не меняет привычный сценарий и программу, отчего Алина почти уступает мысли, что они зря бегут к экрану. От победителей всё ещё пахнет лесом, отчего окружающие жители не перестают на них оглядываться, пока ведущий зачитывает призыв. Где бы ни находились жители Панема, и чем бы ни являлся их труд, на следующий час необходимо остановиться. В дистриктах сейчас, вероятно, людей сгонят на улицы, а для рабочих на предприятиях включат срочные обращения. Любая работа должна быть прервана, а досуг отложен. — Вы непременно захотите увидеть это! — задорно объявляет Цезарь. Мере предназначено распалять и сгущать предвкушение его зрителей. — Сенсация! Невероятно захватывающий поворот, который никто из нас не мог ждать! — присматриваясь, Алина быстро отводит взгляд Николаю и спрашивает немо, не доводится ли им пропустить первую подводящую часть речи. Пальцы Цезаря начинают перебирать подлокотник кресла, когда его тон теряет требуемую важность, становится высокомерным в той мере, которой отведено заявлять о том, что Капитолий в этот час не терпит угрозы. — Честно сказать, по всей стране ходят просто дичайшие, прямо непростительные слухи и разговоры о том, что же всё-таки случилось на Третьей, — отделяет ведущий, драматично шепча, — квартальной бойне. Но прямо здесь и прямо сегодня! Здесь — в Капитолии мы прольём для вас свет на это тёмное дело, — склоняя голову к груди, Алина прячет усмешку. Наложенное на видео звучание аплодисментов представляется ей нелепым. — И в этой совершенно непростой задаче сегодня помогут наши гости. Впервые после эти долгих недель молчания и нашего незнания… Поприветствуйте их громкими жаркими овациями!       Выступая вперёд Николая, Алина накрывает губы холодными ладонями, надеясь лучше рассмотреть изображение программы, когда камеру переводят на открытый образ полукруглого дивана, что ничуть не уступает в представительности каждому элементу кабинета. Девушка предполагает, этой передаче должно быть старой. Она вновь ощущает себя маленькой девочкой, сидящий пред телевизионной станцией в приюте и плюющейся на роскошные лоснящиеся образы злых победителей-профессионалов. Но они уже не являются детьми. И Алина скоро принимает правду того, насколько обманчив нрав этой трансляции. Таким он является всегда. Девушка выдыхает стройно, сосредотачивая взгляд. Она зреет Мала первым, отмечая то, как он вольно раскидывает обе руки по спинке дивана и выпрямляет протез, что скрыт под кремовой тканью брюк. Алина видит, Мал нисколько не меняется со дня интервью в Тренировочном центре. Только его лицо теряет загорелый тон, а волосы отрастают слегка, начиная виться у шеи. Его вольное положение напоминает победительнице о парне, целующем её на сцене Капитолия на небольшом диване во время завершающей церемонии 74-тых Голодных игр. Он жив. И он выглядит здоровым.       Мал ближе остальных располагается к Цезарю и не скупится протянуть ведущему руку. Его уверенность не ускользает пред камерами, привлекая зрителя. Но Алина замечает погрешность — то незначительное, на что прочие не взглянут. Оретцев не прижимается к боку дивана, он почти взбирается на подлокотник, не терпя место, которое ему отводят у одной из сторон Александра. Девушка зреет, ей вновь показывают монстра, что прячется в тёмных углах приюта и поджидает её в старой кладовой. И он не являет пред ней иные цвета, избирая те, что призваны описывать мрак и кровь. Поверх чёрной рубашки на его широких плечах лежит алая ткань жилета, ремни которого плотно обхватывают пояс юноши. Его руки сложены на одном из колен, для него находят очки, а в ушах Александра под тонкими колечками влажных волос играют звенья золотых серёг. Он выглядит расслабленным — равнодушным к тому, чем пред ним предстаёт Цезарь. Ничто в нём не принадлежит победителю, разум которого мучают на холодном стуле. Это достаточно для того, чтобы обмануть Панем. Но Алина запечатлевает безжалостность и бесчеловечность допроса, и она программе Капитолия не верит. Возможно, эта запись стара, или телевизионщикам удаётся наиболее удачно замаскировать свидетельство издевательств. Победительница не ищет отвагу ради слепой веры, не смеет надеяться, что Мала награждают лучим отношением, нежели есть то, которое дарят Александру. — Ты держи её покрепче, ладно, братик? — слышит Старкова, захлёбываясь монотонным шумом толпы.       Николай, не ожидая для себя убеждение, указывает на то, что несхоже на Оретцева Александр не занимает своё положение один. Оставляя туфли, Линнея складывает ноги на диване, держа юношу под локоть. На её голову возлагают тонкое плетение ободка и, прижимая руки к груди, Алина давит рвущийся с губ вздох, когда видит, чем становятся её прекрасные волосы. Их подстригают криво, пусть и не удаётся утвердить, что вид прядей отбирает у победительницы красоту. Одна из её рук лежит на бёдрах, придерживая плотную ткань голубого пиджака. Предмет ушит у её талии подобно платью, но он топорщится на худых плечах и выглядит неказисто. Дрожь ложится в тело, когда заявление Кьерана высоко звучит в ассамблее. — Маму показывают! — рвясь с рук Ланцова, замечает мальчик. Ему не терпится дождаться мгновения, когда её вновь покажут камеры. Наверное, именно так он привыкает её видеть — запечатлённой объективами Капитолия. — Правда, она красивая? «Что они с тобой сделали?» — всхлипывает Алина немо.       Линнея увлекает её, уводит за видом того, как девушка оставляет бок Александра, чтобы позволить Зое сказать нечто у её уха. Они не близки, и Старкова могла бы утвердить, ей принадлежит больше от нелюбви победительницы, нежели от её дружбы. Но она никогда не желает то, что отражает трансляция. Сперва можно утвердить, её запястья, шея и лодыжки покрыты тонкими линиями синей краски. Но под её тёмным оттенком кожи явлен только ветвящийся рисунок вен. На кончиках её пальцев и губах проступает пурпурный цвет, а представление о её голове заставляет Алину продрогнуть и отступить назад. Тёмные густые волоски складывают тень — смутный худой морок великолепной роскоши принадлежащих победительнице-профи волос. Николай прав, правительство её ненавидит. И оно не пытается скрыть толстый шрам на её руке или болезненный вид рисунка на её шее. Съёмочная команда сажает её рука к руке с Энобарией, чьи обнажённые заострённые зубы сверкают сквозь переливающееся изображение. Мучает ли Капитолий её тоже? Пытает ли, надеясь вырвать кусок информации, что поможет им отыскать под землёй мятежницу из дистрикта-12? — Мистер Мальен Оретцев. Двукратный чемпион и победитель Голодных игр — Александр Морозов, — Цезарь продолжает представлять триумфаторов. — И абсолютная и неповторимая победительница этого сезона — Линнея Ланцова! — объявление особенно звучно. Кьеран принимается хлопать, стоит девушке помахать ладонью перед объективами камер и мило улыбнуться. Её глаза исполняются блеском слёз. — В Панеме знают о том, что ты жива, — лицо Николая залито алым гневным цветом, когда он наклоняется над плечом Алины. — Они не пытаются отрицать. «Они желают показать, что всё держат под контролем. И попытаются убедить жителей, что случившееся было спланировано или предотвращено», — для себя одной договаривает девушка, не ища хитрость в этом замысле. Капитолий оставляет себе все средства, чтобы указать на слабость намерений и угроз, которые Тринадцатый являет всему Панему. — Я вижу, Цезарь, кто-то из нас мог бы быть оскорблён тем, что ты не ожидал увидеть нас в своей студии вновь, — звук на устах Энобарии низок.       Её язык проезжается по острым углам передних зубов, а на её руке покачиваются широкие кольца металлических браслетов. Она склоняется вперёд, обращаясь к ведущему, но Алина почти шипит, смотря на экран и отражение того, как велика провокационность её близости к Зое. Глупо ожидать, что Назяленская не решит разорвать ей глотку в той же студии. — Ни я, — смех Цезаря вынуждает Алину скривиться. — Ни ваши друзья или наши зрители, ни весь Панем — никто не мог подумать, что мы вновь встретимся с вами. Какой набор… Уверен, каждый из наших поклонников не может найти своим сердцам место от того, насколько велико сейчас ликование. Если бы у меня был выбор, кого я смогу видеть на этом диване после Игр, — мужчина задумывается показательно, — я не смог бы определиться и решить, что именно вы сидели бы предо мной. Но вы должны понимать, мы все растеряны. Мы все не можем избежать этих слухов и догадок... Как? — высокий вопрос Цезаря проносится в зале ассамблеи. — Как так получилось, что в одну ночь мы не таили надежд увидеть вас вновь, и теперь вы вновь сидите перед нами? Это так интригующе. Что на самом деле случилось в ту роковую и скандальную ночь? — Нет ничего скандального в борьбе между сильнейшими, — голова Алины дёргается к левому углу экрана. Едкость и колючесть не оставляет голос Зои, пусть и теперь её речь прорежена незнакомым придыханием, с которым слова не перестают прерываться. — И мы все боролись за одну награду, правила были неизменны для нас. Много ли в этом нуждается в громких словах? Кто-то должен сказать — это возмутительно, что нам не позволили завершить эти Игры так, как было положено, — девушка не вертит головой, амбициозно взирая на ведущего. Но её заявление предназначается Энобарии, отчего представительница второго дистрикта грубо переменяется в лице. Право видеть это отдано каждому зрителю. — Возможно, однажды у вас будет шанс, — неспешно рассуждает Цезарь. — Этот сезон навсегда запечатлевает себя как самое необычное, что нам доводилось видеть. И я вижу, — мужчина вскидывает руку, улыбается. — Одному из вас особенно сильно не терпится рассказать эту историю. — Ты знаешь, Цезарь, — смотря пред собой и необременённо улыбаясь пред камерами, Мал выпрямляется на отведённом месте, поправляет пиджак на своих плечах, не отводя внимание остальным победителям. — Я не согласен. Пусть каждый на этом диване преследовал одну награду, моим желанием было спасти Алину. Я бы защищал её так долго, как она бы мне позволила. Я готов был пройти с ней всю эту Арену. — Мы все ожидали, что ты отдашь свою жизнь ради шанса подарить победу Алине, — вещание Цезаря погружается в молчание. Значит, Капитолий не отказывается от этого сценария, они продолжают настаивать на истории пары влюблённых из дистрикта-12.       Панем никогда не получает шанс видеть их свадьбу милостью президента Сноу. Девушка ждёт, сердце отзовётся болью, и его пронзит каждое признание Мала. Но грудь остаётся молчалива, потому что Алина знает, что каждое пропускаемое через трансляцию слово заготовлено. И возможно, уже скоро она заполучит шанс слышать их правдивые доли, как только они вызволят победителей из мучительного плена. Вновь принимая ответственность и работу ментора, Хеймитч не перестаёт осаждать спешку и глупость. Этих трибутов не убьют до тех пор, пока их можно использовать как приманку, а значит, пока правительству не удаётся захватить Алину, они наделены возможностью заполучить победителей живыми. — Я не мог иначе. Но я верил ей, — отделяет Мал, обращаясь к ведущему, позволяя ощупать созданное сценарием разочарование. Его строки требуют того, чтобы мальчик отверг любимую девочку. Но девушка обещает, она тоже верит ему. И Алина никогда не забывает то, что Мал бежит, когда она его о том просит. — Я допустил то, что мы разделились. И после я её потерял. Позволил этим преступникам, — Оретцев отзывается небрежно, — её украсть. — Никто из нас не ожидал, что Алина поддержит эти восстания, — нежный голос Линнеи скрашивает звучание передачи. Раны, которые она наносит Энобарии, так же страшны, как и те, что принадлежат руке Зои. Но теперь трансляция выставляет её наивной, удобной для победы этого года. — Как и жители Панема, мы тоже видели эти записи. Никто из нас не осведомлён, какие радикалы придумывают подобное? Они выставляют всё так, будто Алина изначально поддержала эти непростительные разрушительные замыслы. — Она не понимает, во что её втягивают, — соглашается Мал, разворачиваясь к Линнее, чтобы поддержать разделённую идею. Николай хмыкает звучно, легко отмечая секунду того, как парень дёргается, вместо девушки находя рядом с собой взирающего на него Александра. Мал предстаёт потерянным, лишённым твёрдого понимания того, что ему велят делать, отчего всей живой сутью завладевает ноющее чувство непринятия. — У нас нет никого ближе друг друга, я знаю, она никогда не хотела бы этого. Не для наших детей. Никто из нас не понимает, что на самом деле происходит и почему от неё это требуют. У других были тайные планы и заговоры, нам о них ничего не было известно. — Но со стороны, — заинтересованно утверждает Цезарь, — нам ясно пытаются показать, что это движение — её личная инициатива. — Её чуть не убил вот он, — рука Мала резко обращается к Александру. Ладони окатывает жар в ожидании того, что на эту меру ответят, но победитель Седьмого только улыбается надменно и честолюбиво, не отдавая впечатление сделанному заявлению. Алина не может совладать с беспокойством, речь Мала становится нервной. — Это тоже часть чужого заговора? Мы слишком долго притворялись союзниками, играли в это перемирие, — желчные выражения заставляют Зою нечто проговорить одним губами, а Линнея в незатаённой хмурости лика кладёт голову на спинку дивана рядом с плечом Александра. — Я не перестаю жалеть о том, что допустил шанс объединиться с ними. Мы никогда не должны были быть чем-то большим, нежели врагами. И пожалуй, мы не могли даже доверять нашему собственному ментору — Хеймитчу Абернати, — Алина повторяет смешок Энобарии и тот же слышит от Николая, не ища сомнения для того, что их наставник щедро оценит данное выступление и непременно решит его запомнить. — Мы играли, как того требует Арена. Кому известно, что с Алиной делают эти люди, кто бы ни стоял за этими ужасающими роликами. Мы боимся вместе с вами. — Я всё понял, — поднимая руки, неожиданно соглашается Цезарь. — Я верю Вам. Слышать это — душераздирающе. Александр, — мужчина выдерживает молчание, чтобы взглянуть на следующего победителя. Нечто замирает в окружающем с навязываемым ожиданием. — Мы все хотим услышать тебя. Что ты думаешь о шансе, который представился вам? — Я буду с тобой честен, Цезарь. Я разочарован, — лёгкий жест ладони проходится по брюкам Александра, поправляет их. Ему отведено не только говорить, но и внушать, убеждать в подлинности заготовленной Капитолием отравы. Уверенность направляет то, как он возносит голову. — Много лет мы живём так, как диктует закон. Мы все являемся частью одного механизма, что предоставляет нашей стране существование. И теперь некто покушается на порядок Голодных игр впервые за семьдесят пять лет. Но у них нет идеи, — Алина вздрагивает, стоит окружающим окликам её потрясти. Николай тоже не перестаёт поворачиваться, пока недовольство жителей Тринадцатого направляется к диктуемой устами преданного любимого мальчишки пропаганды. И как они его зовут? Предатель. Лжец. Враг. Действие его рождает противодействие. — Нет и цели. Они предлагают свободу в обмен на разрушение. Я мог бы поддержать недовольство наших граждан в том, что нам всем удаётся покинуть Арену, когда Капитолий не позволяет разрушить то, чем является прошедшая Бойня, — девушка щурится крепко, отмечая то, как одна из рук Александра ложится поперёк груди. Он потирает место над левой грудью, разминая то, что является глубокой раной. Ту оставляет стрела мятежной девицы. Это обзовут незначительным. Но юноше известно, что изображение его транслируют на каждый экран страны. Он знает, что она смотрит. И пусть гневные оскорбления Тринадцатого принадлежат ему, Алина замечает, что речь Александра не предназначается сторонам. Правительство её присваивает. Но девушка слышит, он никогда не осуждает движение повстанцев. — Сейчас наша угроза больше, чем то, что случается на Арене. Мы должны быть едины теперь, когда в Панем возвращаются тёмные времена. Нам необходимо быть терпеливыми. — Ты бы хотел что-то сказать Алине? Возможно, обратиться к ней. — Ты просишь меня посвящать ей слова, — холодность улыбки занимает лицо Александра. Выражение жутко и бесчувственно, пока он говорит с ведущим. Профиль его лица показан зрителям. — Когда я знаю, что где бы она ни находилась, в этот час Алина Старкова стоит перед экраном и внимательно слушает.       Девушка слышит, сам зал вокруг неё оживает, когда население Тринадцатого начинает оборачиваться на неё, искать среди людей. Ей чудится, она прикроет глаза, а когда отворит их вновь, Александр во плоти будет стоять впереди, посвящая каждое озвученное изречение ей. Они все предназначаются единственной победительнице Двенадцатого. Юноша никогда не упускает способ связаться с ней. — Ты так думаешь? — вид того, как Цезарь оборачивается к камерам, приходится обозвать нелепым. Спектакль воистину глуп. И Александр не боится на это указать. Правительственная мера мала. Алина не таит сомнения — она ожидает, уже к этому часу управление дистрикта-13 готовит план ответной атаки. — Однажды и трибуты 74-тых Игр недооценивают её, — умиротворённо, почти ленно заключает победитель. Он не позволяет знать, считает ли, что когда-то сам упускает тот же просчёт. — Допускать это ошибочно. — Я хотел ещё спросить про беспорядки… — Думаю, мы не могли бы себе позволить не сказать об этом, — вид того, как Энобарии удаётся перебить ведущего, представляется забавным. Сценарию не предназначено угождать, но то, какими мерами не пренебрегает женщина-профи, способно заставить расхохотаться. Может быть, она тоже вынуждена служить перед Капитолием. И тогда она и остальные победители ведут одну игру. — Это наш долг как граждан единого сильного Панема. — Предполагаю, что мы все хотим, чтобы эта бестолковая бойня прекратилась, — вступает Зоя. Заметить миг не удаётся, её рука в этот час лежит в ладони Ланцовой, оголяя вид того, как сильно она трясётся. Любой недочёт назовут последствием сильного волнения. В это Панем заставят поверить. — Этот путь не ведёт к переменам, справедливости или лучшему миру, — соглашается Линнея. — Мы никогда не могли жалеть о том, что имели. Никто из нас не выбрал бы эту дорогу к бессмысленной гибели и нарушению порядка. — Я вас услышал, — одобрительное высказывание в речи ведущего становится липким. Он хлопает ладонями звучно, переменяя настроение записи. Цезарь показывает этих людей на телевиденье точно кукол-посланников, через которых можно передавать то, что будет приказано властью. И мужчина использует любой приём, чтобы подать это представление более живым своему зрителю. — Что вы будете делать теперь, когда этот сезон Игр принимает такой роковой необычайный исход для всех нас? — Я вернусь к супруге, Цезарь, — ответ Александра показывают первым, вынуждая Алину оглядываться. Она ищет Люду в толпе, старается разыскать девушку в рядах медиков и сотрудников госпиталя, ошибочно ожидая, что расписание могло бы свести их в одной шахте. Но девушка предполагает, что не судит ошибочно. Люда тоже смотрит эту трансляцию. — Мы не можем позволить нашему сыну расти одному в это тёмное для всего Панема время. — Я вернусь домой, — уверенно рассказывает Мал, убеждая жителей Панема в том, что правительство намеревается позволить им это милосердие. Но никто не наградит их свободой. Возможно, они начнут страдать вновь, когда выключатся камеры. — Есть то, что необходимо исправить. Думаю, мы все ещё долго будем жить с весом того, что случилось с Алиной. — Я заберу вас оттуда, — девушка напарывается на горделивый шёпот, когда разворачивается, намереваясь уйти. Взгляд Николая бежит по изображению. Он не перестаёт собирать осколки того малого, чем вещание их награждает. Но этого никогда не будет достаточно, чтобы отыскать крепкую веру в благополучие этих победителей. Они лишены покоя. И власть доносит послание ясно, они будут страдать, пока продолжается эта борьба. Но Алина никогда не дозволяет эту жертву. — Я обязательно вас оттуда заберу. Вы только подождите.       Собирающиеся перед экранами люди взращивают гул сомнений. Президент Коин прилюдно объявляет о требованиях Алины, и теперь они зреют, кого она выбирает защищать. Вертя головой, Николай тоже это слышит. Он ставит зевающего Кьерана на руки, вгоняя победительницу в сомнение, когда подаёт ей руку мальчика. Держа его рядом с собой, девушка начинает уводить ребёнка сквозь густую толпу. Её щёки окатывает горячим чувством, но она не позволяет себе опустить голову, когда слышит восклицающий тон Ланцова позади себя. — Вы все слабаки! — он заставляет щедрую часть населения смолкнуть. — Это мы из года в год отдавали своих детей, чтобы они умирали на этих Аренах! Это мы погибали там! Пока вы сидели здесь, смирно наблюдая за тем, как нас рубят, калечат и продают. Чем вы вообще лучше капитолийцев? Они всегда могли предоставить нам то же отношение.       Алина определяет, в распоряжении президента Сноу эти победители никогда не получат безопасность. Но в дистрикте-13 их тоже никто не ждёт. Видя направляющегося к ней Толю, девушка не допускает ошибочность плана. Они исправят это. И прежде всего, они найдут другую стратегию к вдохновению революции, чтобы никому в Панеме вновь более не пришлось смотреть на то, чем страну десятилетиями вскармливает власть.

•

      В Штабе военного совета созывают срочное собрание. Капитолий впервые открыто выступает против действий Тринадцатого, подтверждает их, но пока его управление не говорит о войне. Они её не признают, сопротивление в некоторых дистриктах слишком слабо. Для укрепления тактик созывают совет. Военную стратегию почти не обсуждают, и Алина слышит только скудное упоминание о том, что в дистрикте-5 планируется большая атака на гидроэлектростанции Капитолия, что позволит Тринадцатому полностью обесточить город на продолжительное время и заполучить преимущество. Плутарх подсказывает, дистрикт хранит большие ожидания для результатов, которые принесёт это нападение. Затаивая надежду, Алина предполагает, именно тогда у них появится окно — возможность проникнуть в город, пока его защита будет наиболее ослаблена и уязвима. Девушка хочет предложить себя для возможной миссии, но Плутарх, отворачиваясь от неё, только прикладывает палец к губам, одним жестом заявляя о том, что этот замысел не предназначается для обсуждений неподготовленными лицами. Именно так говорит и Коин, не встречая в напускной любезности интерес, который Алина находит в неосуществлённом военном плане. Её вызывают для того, чтобы заготовить новые идеи агитационных роликов и сделать их наиболее эффективными против того, чем им отвечает Капитолий. Почти каждый стул в центре Штаба оказывается занят, когда собрание разрабатывает план снять серию видео о погибших победителях. Поручение о помощи со сбором материала и записью видео передают Николаю и Хеймитчу. Они принимают его, заявляя о том, что будут наиболее полезны в этой роли, так как им доводится знать многих уходящих трибутов лично. — Благодарю за выступление, господин Ланцов, — делает заявление Коин, обращаясь к победителю из-за центральной части стола. Его несанкционированная речь, вероятно, нарушает сразу несколько уставов Тринадцатого. И парень мог бы сойти на мальчишку-школьника теперь, когда ему приходится быть удостоенным крайним недовольством за содеянное. Алина не сдерживает улыбку, пока смотрит на величину ухмылки, скрашивающей лисье лицо. Багра, едва её приглашают в Штаб, одаривает его одобрением и, доводится зреть, он не ищет для себя более несравненную оценку. — Но думаю, политические заявления не являются частью вашей работы здесь. Будьте осторожнее со словами в следующий раз. Вы можете называть эту передачу как угодно, но эти победители предназначены для того, чтобы нас ранить. Пока их влияние несерьёзно. Но часть дистриктов до сих пор боится, им не хватает смелости. — При всём уважении, вы не можете винить их, — отрицательно жестикулируя, Хеймитч почти оставляет своё место за столом. Алина не найдёт для положения победителей иные слова, и она за них благодарна. Вид того, как Давид беспокойно кивает, заставляет завертеть головой. Капитолий мучает, доказывая вновь, как много ему не удаётся уберечь. — Даже ребёнку в этом дистрикте будет понятно, что их заставляют это делать, — возражение не звучит с уст Коин. Но теперь Алина видит это недостаточным. Она хочет, чтобы госпожа-президент не сомневалась в невиновности этих победителей. Звучно толкая назад стул, Хеймитч поднимается, направляясь к включённому в конце Штаба экрану. — Вместо того, чтобы позволять их маленьким словам нас уязвлять, нам необходимо придумать, как с помощью вашего солнца мы могли бы оказать наибольшее влияние на жителей дистриктов. Уж простите, — электронное изображение рябит, когда мужчина принимается стирать с него излишнее, оставляя для себя только серое полотно. Крючки букв из-под его руки превращаются в напечатанный текст. — Весь Панем сегодня видел, что маскарад и эти, — Хеймитч отмахивается широко, — громкие фальшивые лозунги им может предложить кто угодно. Называйте это как вздумается, но нам необходимо что-то, что заставит жителей Панема поверить ей, заставит их почувствовать необходимость повернуться к ней, поддержать её. — Ты этими же словами в Штабе Игр заставил Крейна спасти девочке жизнь? — немедленно спрашивает Багра, присаживаясь на край стола и постукивая его ножку тростью. — Возможно, я упомянул ещё нечто о прекрасной наивной, — выразительно перечисляет Хеймитч, вынуждая Алину оглянуться, пока она не напарывается взглядом на его спину. Николай тоже смежает брови, не находя понимание того, о чём они говорят. Давид этому впечатлению не уступает. — Юношеской любви. Думаешь, слишком сентиментально? — Если тебе хватило ума не приплетать моё имя, звучит как то, что убедило бы его. — Если вы будете рассматривать личные гражданские поручения, — Хеймитч оборачивается, завладевая интересом Коин и её советников, — то можете записать где-то для себя, что вообще-то Сенека Крейн был первым, кто спас вашей девочке жизнь. Если бы этот человек хоть что-то не знал о любви, его переродки ещё в прошлый сезон оставили бы Вас без этого одарённого лица революции. — Он говорит правду, госпожа-президент, — в раздумье растягивая хмыкающий звук, Плутарх не медлит пред необходимостью заверить Коин в обращении ментора. — Как много можно узнать, когда ты трезв, — язвительность колет изнутри, крадя скудные мороки светлых чувств. Хеймитч дёргается, стоит утверждению Алины ударится о его спину. Упомянуть о том, что убеждения Главного распорядителя являются частью его работы, мужчина забывает. Не реши он обмолвиться сейчас, когда девушка смогла бы услышать эту правду? Она ожидает на Арене, решение Сенеки Крейна является вынужденным, а его Штаб пытается спасти себя от гибели двух последних трибутов и провального сезона. — А ты думаешь, распорядители всегда хотели менять своё благополучие на ваш с мальчишкой успех? — требовательно вопрошает Багра, зовя Алину вскинуть голову, позволить пристыдить собственное нескромное мнение. — Придётся поумерить аппетит, маленькая мученица. И для чего в этом собрании тебе понадобилась я? — женщина вновь разворачивается к Хеймитчу, вынуждая ментора повести ладонью у головы. — Знаешь, вообще-то у тебя уникальный и очень очаровательный взгляд на вещи. — Представляю, мои собственные страдания никого не заставили что-либо чувствовать, — пробуя предложенную наставником идею, догадывается Алина. Тринадцатый смотрит на нескончаемую гибель трибутов уже многие десятилетия, и только теперь — после семидесяти пяти Голодных игр, он находит шанс в девочке, что только хочет спасти своего любимого и вернуться в дистрикт-12. Нелепость. — Мы начали рассматривать необходимость в мисс Старков, когда люди в дистриктах отозвались на то, как она вызвалась добровольцем за свою воспитанницу, — Толя, полковник Батар возлагает руки на грудь, когда первым отзывается на идею Хеймитча. Дистрикт-13 отслеживает всё, но замечание Толи распускает тепло в груди. Их план только крепнет, когда ей удаётся выжить на той Арене. И Хеймитч встречает предложение звенящим «отлично». — В Одиннадцатом начались волнения после того, как Алина объединилась с их девочкой-трибутом, — говорит Тамара, выступая по другую сторону стола от своего брата. Коин прислушивается к ним, отчего победительница смотрит на близнецов с благодарностью. — Его население почти с голыми руками задавило первый отряд миротворцев и уничтожило все трансляционные установки на главной площади дистрикта. — Кто-то за этими капитолийскими экранами должен был расплакаться, когда девица полезла заботиться о лице моего сына после нападения этих дрянных птиц, — заслушиваясь предложением Багры и смотря себе под руку, Алина перебирает листки бумаги. Царапины на лице и руках Александра всё ещё горячи под её кончиками пальцев. Багра не забывает это, но юноша никогда не отводит заботе слово, не позволяет узнать, как много она для него значит. — Душераздирающая картина, наверное, не одно сердце разбила в этом бездушном городе. — Я ничего из этого не планировала, — тихо выговаривает девушка, не ожидая, что кто-то станет слушать. Она никогда не ищет признательность или благодарность людей, она только хочет спасти Нину, уберечь свою маленькую союзницу из дистрикта-11 и обратиться к Александру с милосердием. — И никого не хотела обязать за то, что сделала. — В этом и смысл, солнышко, — речь Хеймитча звенит, когда он обращается к ней. Ментор никогда не верит в эту революцию, не превозносит силу восстаний, и где находит веру, чтобы немилую к нему девушку поддержать? Но он не ищет политические заключения местного управления или указания военных и стремлению своей победительницы назначает высшую цену. — Меня утешает, что ты это понимаешь. Этих действий было достаточно, чтобы заставить людей сочувствовать ей, — Коин продолжает что-то записывать, когда мужчина разворачивается к ней. — Они не нуждались в сценарии или умах ваших советников, госпожа-президент. В это время никто не заботился о том, какую на эту девочку нацепят одежду и как эффектно её разукрасят. — Вы хотите позволить ей действовать самой? — Алина улыбается немо, отмечая то, как внимание Коин косо соскальзывает к Жене, стоит той пренебрежительно отмахнуться от сомнения, которым госпожа-президент награждает замысел Хеймитча. Он прав, и люди вокруг заурядно бояться это признать. Это будет значить, что им придётся принять риск того, что их девушка — олицетворение солнца, в любой из дней может погибнуть. Но им не удастся держать её под землёй, пока Панем сгорает в пламени революции. — Тринадцатый обделён площадками для геройств. — В наших дистриктах погибают люди, — отделяет ментор. Его алеющее лицо подёргивается раздражением, что для остальных останется неразличимым. Всего секунду Алина могла бы ожидать, что мужчина потянется к бутылке, плохо перенося глухоту окружающих к его идее. — Они не заботятся о том, какой лозунг проговорит очередная девчонка на телевиденье. Таких может быть много. Но вот она, — ладонь Хеймитча указывает на победительницу. — Она у вас одна. И повстанцы нуждаются в том, чтобы подарившая им надежду девушка стояла там — рядом с ним. Сейчас они не могут верить хотя бы тому, жива ли она. И если Капитолий продолжит эту Игру, вы не сможете никого убедить даже в том, сражается ли она на их стороне. — Мы не можем позволить себе отправить эту девочку на поле боя, — смешок Плутарха хочется обозвать бесцеремонным. Но он нервный вполне — беспокойный, потому что он тоже осознаёт необходимость данного плана. — Об Арене Третьей квартальной бойни вы также говорили? — перебирая аккуратными ноготками по стеклянной поверхности стола, Женя обращается к бывшему главному распорядителю, заставляя мисс Кардью звучно ахнуть. Не смотри на них правительство Тринадцатого, капитолийское сообщество могло бы захлебнуться в рождённом дерзостью недовольстве. — Или без Александра Морозова Вы лишь не можете быть уверены, что способны защитить свою драгоценную птичку? — Я не позволю неподготовленному гражданскому лицу идти на поле боя ради пропаганды, — звук глух, пока Коин постукивает ручкой по своим бумагам. Эта забота и ответственность за жизнь Алины располагает теперь, когда президент Сноу не остановится ни перед чем в заложенной цели уничтожить победительницу из дистрикта-12. Но ей не удастся спрятаться от его мелочной ненависти и однажды придётся явить себя. — Мы не в Капитолии. — Предполагаю, — девушка наклоняется к столу, позволяя себе смотреть в лицо Коин. Её выдержка в эти часы представляется удобной. Так Алине не приходится видеть все морщащиеся и протестующие лица военных и местных чиновников. — Я перестала быть гражданским лицом, как только вы сделали меня символом своей революции. — Нам необходима откровенность и подлинность того, что мы намереваемся показывать, — вынуждая победительницу прищурится, Толя говорит перед Коин, не позволяя услышать её суждение о донесённом Алиной признании. Речь мужчины скверно льстит природе солдата. — Только они способны пробраться к сердцам людей. Только такие символы они понимают — Там мы не сможем её защитить. — Может, — вздох широк в груди Плутарха, с чем он взирает на карту за спинами советников. — Выберем не самую горячую точку. — Дистрикт восемь, — немедленно предлагает Тамара, встряхивая головой, чем заполучает несколько аплодирующих хлопков Хеймитча. Они только побуждают женщину поморщиться. — Бомбы почти сожгли его целиком ещё на прошлой неделе. Миротворцы рушат там всё до основания. Военных объектов там уже нет — на данной момент там располагаются только гражданские, раненные и их сопротивление. Но Капитолий не считает их угрозой. — Я хочу посетить их, — требует Алина, не ища за столом того, кого перебивает. Но Коин смотрит на её рвение настороженно, мера чего становится оскорбительной. — Я желаю помочь по-настоящему, иначе от всех этих роликов нет никакого смысла. — И если Вас убьют, мисс Старков? — Вы получите символ, который Вам нужен, — грубость широка на языке, но девушка о ней не заботится. — Вы получите мученицу, которую в моём собственном доме в дистрикте-12, — рычит Алина, заставляя окружающих покоситься, — боялся президент Сноу. И никакие спектакли больше не придётся играть. Для меня нет безопасного места. Вы никогда не сможете сделать достаточно, чтобы меня защитить. Вы говорите, что победители вредят вам, — рука победительницы возносится к горящему экрану, — так позвольте мне подарить вам это преимущество. Капитолий никогда не пошлёт этих победителей сражаться или ходить по руинам наших домов. Я пойду. Я буду бороться. Кто-то должен выполнять эту роль. Вы не найдёте то, что её заменит. — Незаменимого нет, — стройно заключает Коин, не выражая и малую восторженность. — Но Алина незаменима,— улыбается Женя, изрекая замечание протяжно. Истина обескураживает. Утвердить легко, женщина взирает на собрание свысока, будто каждого в созванном совете считает глупцом. Давид не смеет свести с неё взгляд, беря Сафину за руку и выражая дипломатичное согласие. — Вот этот мальчик Морозов незаменим. Вы опасаетесь его. — Всему Тринадцатому приходится опасаться того, — тон госпожи-президента оборачивается незнакомыми властными нотами. И акценты в нём обнажены, расставлены в беспрекословности. — Что на данный момент господин Крейн даже не находится в том же Тренировочном центре, в котором содержат остальных победителей и пленных. Он проживает в личной резиденции своего отца. Я имею все основания опасаться того, кто представляет угрозу для моего дистрикта и нашего общего дела. — А вы нуждаетесь в страданиях, чтобы вы захотели его спасти? — фыркает Багра, проходясь по очередному правительственному представителю надменным взглядом. И Плутарха она не удостаивает иным. Женщина не боится высмеять то, что зреет пред собой. И отмахивается непринуждённо. — Как много ошибок вы сделали в фамилии Морозов. — Вас что-то не устраивает? — Меня уже двадцать лет многое не устраивает, госпожа-президент. У меня не было ваших технологичных игрушек, — равнодушно изрекает Багра, — и подземного укрытия все эти годы. У меня не было даже безопасности дома, в котором меня заперли. Но мне удалось чего-то достигнуть, пока люди вокруг вас продолжают искать нелепые отговорки. — Заполучите их обоих, — настаивает Женя. Алина не находит её взгляд, но она знает, что женщина вступается за неё. Она борется за идею того, что каждый, кто содержится в плену Капитолия, нуждается в спасении. Но власть нуждается в убеждениях. — Перемените ставки. И тогда, возможно, ваша революция не потерпит крах. Вам нужен Александр, если хотите выиграть эту войну. Включите программу Капитолия и посмотрите на него вновь, — предлагает Женя показательно. Её ладонь изящно наклоняется к Алине. — Они похожи. Заберите у Капитолия это оружие. Мы уже переживали сезон перед Бойней и видели, как плодотворно они способны работать друг с другом… — Вместо того, чтобы сталкивать нас, освободите их, — девушка не медлит пред шансом поддержать речь Сафины. Плутарх видного безразличия пред Женей не показывает. — Вам нужен Александр, если хотите выиграть эту войну. Он такой же, как и я. — Думаю, мы не нуждаемся в излишних убеждениях для условий, — рука Коин беззвучно закрывает собрание документов, — которые уже соглашаемся выполнить. Господин Морозов получит убежище в дистрикте-13, и мы будем очень рассчитывать на его сотрудничество. Что же, касается вашего личного рвения выйти на поле боя, — женщина снисходительно обращается к Алине. — Мы подготовим миссию в точку, которую можем контролировать и соберём людей для сопровождения. — Всё необходимое для мисс Старков уже подготовлено, — надевая очки и протягивая Коин несколько заключённых в чёрный защитный материал чертежей, Давид изрекает подтверждение неровно. Его работе принадлежит не только костюм, но и совершенствование новейшего оружия. — Надеюсь, Вы не ошибаетесь в том, чего хотите, — неявленная до того снисходительность окутывает Алину, когда Коин наклоняется вперёд. Она могла бы напомнить девушке добрую тётушку, не желающую подпускать невинную девушку к трагедиям революции. Но победительница уже протягивает руку многим из них. — На войне не бывает легко. И она терпит не всех. — Она стерпела меня вполне сносно, когда выбрала меня своим символом, госпожа-президент.