Цена новой жизни

      Гермиона сидела в углу своей гостиной, окутанная зыбким сумраком ночи. Мягкий свет настольной лампы отсекал лишь клочья мрака.       Её плечи, словно под тяжестью невидимой ноши, слегка ссутулились, как искажённая форма тела, что некогда могла бы быть грациозной. Её губы, плотно сжаты, не пророняли ни звука, но молчаливые крики, безмолвные как эхом отдающиеся волны, громыхали в её душе.       Перед ней стояла чашка давно остывшего чая, и аромат липового настоя, некогда столь утешительный, теперь являлся лишь раздражающим призраком былой гармонии, заставляющим её вдыхать с усилием, как если бы запах обострял боль в груди.       Рядом на тарелке, так и не тронутое, лежало печенье — искусно испечённое, но оставшееся не востребованным. Она протянула к нему руку, но замерла, как будто невидимая сила остановила её. Этот жест стал зеркалом её внутреннего состояния — желание и нежелание, борьба и паралич.       Взгляд её скользнул по столу, запорошенному хаосом бумаг, фотографий, разрозненных заметок, словно пыль, собравшихся в единую массу. Она вглядывалась в них, будто искала скрытый смысл, который мог бы привести к долгожданному откровению.       Но нет, это была не просто рабочая задача — это была загадка, отравляющая её разум, становящаяся всё более ядовитой с каждым часом.       Гермиона ощущала, что ниточки, которые она упорно распутывала, вели её всё дальше и дальше в темноту. Артефакты Пентохрана… Тайны, спрятанные в магическом и политическом мраке, казались ей всё более пугающими.       Она провела пальцами по вискам, надеясь, что это поможет унять пульсирующую боль, но неослабевающее давление лишь усиливалось. Отчаяние, обида и ярость смешивались в огненный коктейль, который накрывал её, как неумолимая волна.       И в этих смутных водах царила тень. Тень слов Гарри, его последних, холодных слов: «Мы заходим в тупик. Следов просто нет». Они вонзались в её сознание, как ледяные иглы, холодные и беспощадные. Но это было лишь началом её мучений. Главное заключалось в другом.       Драко Малфой.       Гермиона провела рукой по растрёпанным кудрям, едва заметно покусывая губу — привычка, от которой она давно пыталась избавиться, но которая неизменно возвращалась в моменты крайнего напряжения.       Его лицо, его голос, его взгляд — всё это запечатлелось в её памяти так, словно она смотрела на него в эту самую секунду, его ухмылку — ту самую, что вызывала в ней одновременно ярость и что-то более сложное, противоречивое, даже пугающее.       Она вздрогнула, словно пытаясь стряхнуть наваждение, но оно лишь сильнее затягивало её в свою трясину. Её руки невольно сжались в кулаки, ногти вонзились в ладони, но эта боль была ничто по сравнению с мучительным осознанием, что она вновь проигрывала собственным демонам.       Гермиона, стиснув губы до боли, вновь и вновь прокручивала в памяти ту ночь, которая, казалось, запечатлелась на границе её сознания как нестерпимая гравюра.       Воспоминание было осязаемым, почти материальным, его ледяной взгляд, прожигающий насквозь, словно безжалостное острие, его резкий жест, когда он схватил её за запястье, и запах… этот ненавистный, раздражающий запах мяты, оставлявший за собой неуловимый след, от которого хотелось избавиться, но невозможно было убежать.       Её лицо всё ещё горело, будто обожжённое открытым пламенем унижения. Мысль о том, как теперь смотреть в глаза Дэймону, вызывала физическую тошноту. Всё это чувствовалось чудовищно неправильным.       Когда её разум возвращался к тем мгновениям, сердце сжималось в тугой комок от бесконечного перечня вопросов. Почему? Зачем?       Но не это казалось самым абсурдным. Он не отправился в Малфой Мэнор. Он аппарировал в "скромные" апартаменты маггловского района. Маггловского!       Это слово эхом раздавалось в её мыслях, звуча чужеродно и дико в связке с именем Драко Малфоя.       Наследник древнейшей чистокровной фамилии, чья гордость веками была выстроена на презрении к магглам, вдруг оказался среди тех, кого его род презирал. Почему? Этот вопрос был как заноза в её сознании, не дававшая покоя.       Дом Малфоя был пропитан им. Это ощущение навязчиво преследовало Гермиону, как невидимая вуаль, висевшая в воздухе. Каждая деталь, каждый уголок этого места казались как бы вдохновлёнными его сущностью, его присутствием, которое было столь очевидным, что наполняло пространство безжалостной властью.       Этот дом словно говорил о нём больше, чем он сам когда-либо мог бы выразить словом. И всё же… что-то было не так. Гермиона чувствовала это всем своим существом. Её кожа покрывалась мурашками при воспоминании о тех колдографиях с места убийства Пентохрана.       Жестокость, граничащая с безумием. Этот человек не просто убил — он наслаждался. Это был ритуал, изуверская пляска смерти. Её пальцы дрожали, когда она пыталась стереть этот образ, но он остался, словно кровавое пятно.       Мог ли Драко быть причастен? Эта мысль была ядом. Гермиона стиснула зубы, отчаянно пытаясь отбросить её, но тщетно. Да, он мог быть эгоистом, самодовольным, невыносимо раздражающим. Но психопатом? Садистом? Её разум отвергал это, но сердце, наделённое интуицией, тревожно шептало обратное.       — Нет, — произнесла она еле слышно, почти умоляюще, будто надеялась, что само слово сможет развеять её страхи.       Но что, если это правда? Что, если её страхи оправдаются? Эта мысль была невыносима. Она провела рукой по растрёпанным волосам, чувствуя, как с каждым мгновением внутри нарастает напряжение. Она знала, что должна пойти дальше, должна проверить. Она не могла позволить себе оставаться в неведении.       Тот момент в переулке остался в её сознании, как неумолимое пятно, незаживающая рана, растянувшаяся на грани между реальностью и ночным кошмаром. Вспоминая его, Гермиона ощущала, будто её душу сковывает ледяной панцирь, а воздух вокруг становится вязким, давящим.       Она держала палочку, её рука, как будто скованная невидимой тяжестью, направляла её прямо в его лицо.       Драко стоял перед ней, беспечно и дерзко безоружный, его руки небрежно покоились в карманах, а его губы криво и насмешливо изогнулись в полуулыбке, невыразимой и пустой.       Он не пытался защититься, не пытался атаковать, не проявлял ни малейшего интереса к её поступку, словно он даже не считал её угрозой, не достойной его внимания.       А она, как дура, продолжала смотреть в эти глаза, полные равнодушия, не в силах поверить в то, что творилось.       Её разум взбивался в неистовую бурю, словно корабль, сражающийся с безбрежными океанскими волнами.       Его серые глаза, такие холодные и глубокие, казались проникающими в её душу, будто он видел её насквозь, вытирая с неё остатки человеческой сущности.       В этих глазах мелькнуло нечто жуткое, словно беспокойный привкус ночных кошмаров, что заставляло её кожу покрываться холодным потом.       Он не просто смотрел — он изучал её, словно пытаясь измерить, стоит ли она его усилий. А потом… ничего. Он отвернулся так, будто она была пустым местом, бессмысленным существованием. И это было невыносимо.       Он мог убить Пентохрана? Наверно смог бы…       Эту мысль она пыталась выгнать из сознания, скрыть в самых глубоких уголках своей души, но она снова и снова возвращалась, как зловещий шёпот, который не переставал звучать в её ушах. Он не просто был способен отдать приказ, не просто нанять кого-то для грязного дела, он мог сделать это сам. Лично.       Он мог бы убить, и убить с хладнокровием, не моргнув, не дрогнув, не показывая ни малейшего признака жалости или угрызений совести. И Гермиона видела это в его глазах — тот дьявольский блеск, тот холодный, остужающий огонь, который пробегал по его зеницам, когда она сталкивалась с ним взглядом.       От этого блеска у неё пересыхало в горле, а по позвоночнику невыносимо ползли мурашки. Она чувствовала — он мог бы. Он способен на это.       Гермиона опустила голову, бессильно обхватив виски ладонями. У неё не было ответа. Её разум предостерегал её, кричал, умолял остановиться. Но она пошла. Пошла, как полная идиотка, оставив все свои страхи и инстинкты позади.       При желании он бы мог и её убить?       Это пугало её больше всего. Она позволила ему повести её в неизвестность. Гермиона оставила за собой все инстинкты самосохранения, как ненужный багаж, который мешал бы двигаться вперёд.       Почему она не отвернулась, не сбежала в ночь, не спряталась где-то в безопасности?       Идиотка.       Теперь она отчетливо видела свою глупость, своё безрассудство, как будто вся её разумная часть предала её в момент истины. Она предала себя, поверив, что он не способен на зло.       Он не причинил ей вреда. Физического.       Гермиона подняла взгляд на стол, где стояла тарелка с печеньем. Её лицо исказила гримаса ярости и презрения к самой себе. Она испекла это для него. Печенье по рецепту её матери.       Гермиона Грейнджер, женщина, которая не боится в одиночку противостоять Министерству магии, сидела на своей кухне и испекла печенье для мужчины, который прикасался к ней так, как если бы она была всего лишь частью его владений.       — Дура, — прошептала она, прикусив губу, чувствуя, как внутри нарастает волна ненависти.       В голове зашумели мысли, смыкаясь в бессвязный хаос: Что ты собиралась с ними делать, Грейнджер? Прийти к Малфою, сунуть ему под нос тарелку и сказать: Вот тебе печенье, Малфой, мне так понравилось трогать тебя за твой член, что я решила отметить это выпечкой?       Её лицо горело от стыда, и, несмотря на это, из неё вырвался горький, едкий смех. Это было самоуничижение, и она ненавидела себя за это.       Она не могла поверить, что могла быть настолько глупой, настолько слабой. Драко даже не спросил, как она себя чувствует после того как все узнали о их скором браке. Не извинился, не проявил ни грамма заботы.       Она же испекла ему чёртово печенье. С каждым ударом сердца, с каждой секундой в груди её нарастал тупой, почти физический гнев, который толкал её на край безумия.       Гермиона яростно смахнула тарелку со стола, и печенье с глухим стуком упало на пол. Она тяжело дышала, сжимая кулаки, чувствуя, как внутри неё борются злость и отчаяние.       Она ненавидела себя. Яростно, с жгучей, безжалостной ненавистью, от которой скручивало внутренности, как будто внутри неё змеилось что-то чёрное, липкое, удушающее.       Гермиона ненавидела свою слабость, свою уязвимость, своё позорное, невыносимо глупое желание довериться ему, поверить, что за его ледяной маской надменности есть хотя бы намёк на человечность. Но больше всего она ненавидела то, что, несмотря на всё это, ей хотелось верить в его невиновность.       Ей нужно было попасть в его апартаменты. Найти правду. Узнать, кто он на самом деле Драко Малфой, садист и убийца или просто эгоистичный придурок, который сводит её с ума. Она обязана была добраться до истины, до сути этого кошмара, в котором оказалась.       Но сейчас… Сейчас её мыслительный аппарат был подобен изношенному механизму: колёса буксовали, шестерёнки скрипели, вся система давала сбои. Сводящие веки отказывались открываться, глаза видели лишь размытую пустоту.       Завтра, — пробормотала она себе в утешение, отчаянно хватаясь за эту зыбкую надежду, — Завтра я всё решу. Завтра…       Сейчас ей нужно было просто лечь. Просто уснуть.       Она лениво, почти машинально взмахнула палочкой, и следы её минутного безумия исчезли: остатки печенья, опрокинутый стакан, смятые салфетки. Всё исчезло так, как будто ничего этого и не было.       Движения её были автоматическими, лишёнными осмысленности, как у марионетки, которую ведут чужие руки. Её тело, подчинённое усталости, добрело до кровати, где она обессиленно рухнула, чувствуя, как тяжесть заползает под кожу, вгрызается в мышцы, и вытягивает последние капли сил.       Но даже во мраке сомкнутых век её мысли продолжали свой разрушительный танец. Они вращались вокруг него. Малфоя.       Она верила в то, что Малфой — кретин. Надменный, эгоистичный, раздражающий. Но садист? Психопат? Убийца?       Если её подозрения подтвердятся, что ей делать?       Гермиона ощущала, как её разум разрывается на клочки от внутреннего ужаса и отчаянного стремления выжить.       Мысль о побеге жгла её сознание, оставляя болезненные следы, словно раскалённое лезвие. Ей придётся бежать. Но куда? Сможет ли она сбежать от него? И хватит ли сил, чтобы уберечь себя и своего ребёнка от неизбежного?       Её сознание вязло в тягучей пелене мрака, мысли становились беспорядочными, бессмысленными. Как загнанное животное, она пыталась укрыться в грёзах сна, но даже там её преследовали тени. Веки сомкнулись, и тело поддалось бессилию, погружаясь в беспокойный, вязкий сон.       Но покой был иллюзией.       Гермиона пробудилась резко, как от грубого рывка, словно кто-то безжалостно вытолкнул её из мутных вод беспамятства. Комната, привычная, уютная, теперь казалась склепом.       Воздух был плотным, неподвижным, как будто запертая тьма сама наблюдала за ней. Никаких звуков, только её собственное дыхание — резкое, громкое, как удары в набат. Сердце гулко било в груди, каждая волна пульса будто отдавала эхом в висках.       Гермиона провела языком по пересохшим губам и поднялась на локтях. В её глазах метались призрачные образы — комната была неподвижна, но невыразимо угрожающа. Эта тишина, звенящая, пронзительная, казалась безжалостным злом, который дожидался её шага       Что-то было не так.       Она не могла объяснить это словами, не могла найти причину своего беспокойства. Это ощущение проникало в неё, как тысячи мелких игл, вонзающихся в кожу. Её взгляд перескакивал с одной точки на другую — к шкафу, к закрытой двери, к окну, погружённое в ночную мглу. Всё было на своих местах. И всё же…       Ты не одна.       Эта мысль вспыхнула в её сознании, как яркая вспышка света, ослепляющая, обжигающая, от которой нельзя отвернуться. Она ощутила, как пот ледяной волной пробежал по её спине, прилипая к ткани сорочки, как будто даже её кожа больше не принадлежала ей. Её тело рефлекторно подалось вперёд, ноги коснулись пола. Холод дерева, как нож, резанул её ступни, и она дёрнулась, как от ожога.       Где её палочка?       Она панически шарила руками по прикроватной тумбочке, опрокинув стакан с водой. Он упал на пол, но не разбился — лишь глухо ударился о дерево. Звук был как гром среди этой пугающей тишины, и Гермиона едва не вскрикнула. Наконец её пальцы наткнулись на гладкую поверхность палочки, и она схватила её, пальцы сжали деревко так сильно, что побелели костяшки. Она чувствовала себя, как утопающая, цепляющаяся за последний обломок корабля.       Неподалёку зашевелился Живоглот. Его рыжая шерсть казалась ещё темнее в сумеречном свете. Кот тихо зашипел, словно ощутил неведомую угрозу. Его жёлтые глаза блестели тревожно, и он прижался ближе к её ноге, явно чувствуя её страх.       — Тише, — прошептала она, гладя его трясущейся рукой.       Гермиона поднялась, и её ноги, словно налитые свинцом, неуверенно ступали по прохладному полу. Комната, прежде казавшаяся уютной, теперь давила на неё своими стенами, будто незримые силы пытались сжать её в тесной клетке. Воздух был густым, словно отравленным тяжёлым гнетом, который проникал в лёгкие и мешал дышать. Каждый вдох отдавался в груди болезненным сжатием, как если бы невидимые руки вцепились в её рёбра, не позволяя расправиться.       Она приблизилась к двери, её рука застыла в воздухе, не решаясь коснуться холодной металлической ручки.       А если за дверью кто-то стоит?       Эта мысль заставила её замереть. Её кожа покрылась мурашками, а волосы встали дыбом. Глупость. Абсурд. Всё заперто. Министерская защита, наложенная на дом, работала безукоризненно. Никто не мог проникнуть внутрь.       И всё же…       Гермиона стояла, словно парализованная, глядя на неподвижную дверь. Ноги дрожали, а сердце билось так яростно, что, казалось, вот-вот прорвётся из груди. Она заставила себя сделать глубокий вдох, наполнив лёгкие холодным, вязким воздухом. Её пальцы дрогнули, сжались в кулак, и, преодолев свой страх, она резко распахнула дверь.       Коридор встретил её ледяной пустотой. Тишина была угнетающей, почти зловещей. Сделав робкий шаг вперёд, она вглядывалась в густую темноту, будто ожидая, что за ближайшим углом её поджидает что-то неведомое. Её пальцы так крепко сжимали палочку, что ногти впились в ладонь, оставляя болезненные следы.       Она вошла в гостиную. Всё находилось на своих местах. Стол с разбросанными бумагами, кресло, аккуратно подтянутое к дивану, мягкий плед, сброшенный на подлокотник. Даже документы, которые она изучала, лежали именно так, как она оставила их несколько часов назад.       Но чувство тревоги не покидало её. Казалось, что воздух здесь пропитан чужим присутствием. Она ощущала это всей кожей, словно невидимые глаза следили за каждым её движением.       Позади неё что-то зашевелилось. Холодный, липкий взгляд, направленный прямо в спину, заставил её обернуться. Она резко развёрнулась, вскидывая палочку, готовая атаковать. Но там была лишь темнота, плотная, вязкая, словно готовая поглотить её.       Гермиона медленно обошла дом. Кухня, ванная, гостевая спальня. Всё было как обычно. Никаких следов, никаких признаков того, что кто-то мог проникнуть внутрь.       Однако чувство чужого присутствия становилось всё более невыносимым. Это было как зуд под кожей, от которого невозможно избавиться.       Она вернулась к своей спальне. У самого порога её шаг замедлился, словно неведомая сила пыталась остановить её прежде, чем она пересечёт невидимую черту. Воздух здесь был совсем иным, холодным, почти ледяным, как дыхание зимы. Она заметила, как пар вырывался из её рта при каждом выдохе, пугающе отчётливый в этом странном, неестественном холоде.       Рядом с ней бесшумно двигался Живоглот, его мягкие лапы скользили по полу беззвучно. С самого начала её тревожного обхода дома он не отходил от неё ни на шаг, словно охраняя, словно чувствуя, что в воздухе витает нечто зловещее. Но у порога спальни кот внезапно остановился. Он напрягся, прижав уши к голове, и издал низкий, предостерегающий рык, который больше походил на тихое ворчание.       Гермиона обернулась к нему, но Живоглот уже развернулся и медленно отступил назад, оставив её стоять одной у границы комнаты. Его широкие глаза блестели в полумраке, полные непередаваемого, животного ужаса. Он больше не последовал за ней.       Гермиона методично проверяла каждую щель в своей спальне, как будто пыталась поймать ускользающую тень тревоги, поселившуюся в её душе. Шторы были резко отдёрнуты, тёмные углы у окна осмотрены. Она опустилась на колени, заглянула под кровать. Там — ничего, кроме пыли и забытого старого журнала. Её взгляд медленно поднялся к шкафу.       Гардероб был массивным, высокие дверцы тянулись почти до потолка. Она машинально прикинула — внутри могли бы свободно поместиться два человека. Мысль об этом отразилась в её сознании холодным, металлическим звуком, от которого ей захотелось сжаться в комок.       Она подняла палочку, направив её на шкаф. Едва различимый взмах, и дверцы с глухим стуком распахнулись.       Никого. Пусто.       Но это казалось невозможным. Гермиона сделала шаг вперёд, её сердце билось так громко, что она слышала его эхо в голове. Она начала перебирать вешалки, срывая их с перекладин. Ткани мягко шуршали, скользя между её пальцами, но за ними была лишь тьма.       — Абсурд, — прошептала она себе, почти беззвучно, но её голос прозвучал так, словно принадлежал кому-то другому.       Что хуже — обнаружить чью-то фигуру, спрятавшуюся в шкафу, или признать, что разум начинает изменять тебе?       Она отступила на шаг, не сводя взгляда с открытых дверец, словно боялась, что в любой момент они оживут, выпустив наружу неведомое. Её дыхание становилось всё более тяжёлым, прерывистым, будто воздух комнаты был насыщен холодом и липким, вязким страхом.       Пальцы, до боли вонзившиеся в деревянную рукоять палочки, не слушались. Гермиона знала, что должна расслабиться, но не могла заставить себя сделать это. Казалось, любая слабость могла стать роковой. Колени дрожали, будто их невидимо подкашивал этот всепоглощающий ужас, готовый окутать её с головой.       В этот момент её внимание привлек звук. Почти неслышный, тонкий, как тихий шелест ткани, колыхнувшейся в неподвижном воздухе. Или это был чей-то слабый, случайный выдох? Гермиона резко обернулась, сердце сжалось, как от удара. Но за спиной оказалась лишь пустота — глухая и бескрайняя, будто разверзшаяся пропасть.       Она судорожно выдохнула, и в тусклом свете ночника увидела, как её дыхание обернулось тонким облаком пара. Комната, такая знакомая, вдруг стала похожа на чужое, враждебное пространство. Она больше не ощущала в этих стенах уюта. Вместо этого её окружала пугающая чужеродность, словно сама комната противилась её присутствию.       Сердце билось так яростно, что звук крови, пульсирующей в висках, заглушал всё остальное. Гермиона пыталась внушить себе, что она одна. Что это всего лишь ночная игра воображения, но её разум твердил обратное.       Этой ночью сон не посетил её. В страхе, который засел в её сознании, не было логики, но он казался столь же реальным, как биение её сердца. Она сидела в темноте, стискивая палочку, чувствуя себя заточённой в собственном доме, который превратился в её врага.       Она не могла избавиться от ощущения, что за ней кто-то следит. И это не было паранойей — слишком реалистичным, слишком осязаемым был тот липкий ужас, который сковал её в темноте.       Утро принесло с собой лишь призрачное подобие покоя. Свет солнца, робко пробивавшийся через оконное стекло, разогнал тени ночных кошмаров, но оставил их отпечаток на душе. Они прочно укоренились в её мыслях, заполнив каждый уголок сознания вязким, тягучим беспокойством.       Теперь, сидя за длинным овальным столом в конференц-зале Министерства, Гермиона боролась со сном. Её веки тяжело опускались, будто под грузом невидимых гирь, а голова то и дело клонилась вперёд, вынуждая её с усилием возвращать её в прежнее положение. Это было изнуряющее противостояние самой себе.       Гибсон говорил. Говорил уже долго, монотонно, без конца и без начала. Его голос был словно фоновый шум — раздражающий, но не настолько, чтобы пробудить её от накатывающего оцепенения. Она давно перестала вслушиваться, но, судя по кислым выражениям лиц её коллег, тема оставалась всё той же, бесконечное обсуждение артефактов, финансирование, важность презентации, необходимость убедить инвесторов. Даже лица её коллег, измученные этим нескончаемым потоком, выглядели отрешённо.       Перед ней стояла вторая пустая чашка кофе. Она жадно выпила её двадцать минут назад, надеясь, что горячий напиток хотя бы на время придаст ей бодрости. Третью чашку она бы выпила сейчас же, но… нельзя. Она уже чувствовала, как её тело дрожит от переизбытка кофеина, а мысли скачут так быстро, что она не могла сосредоточиться.       Раньше она не задумывалась бы об этом. Погрузилась бы в работу, забылась в текучке дел и отчетов, словно создавая барьер между собой и реальностью. Но теперь… теперь всё было иначе.       Её взгляд скользнул на папку перед ней. Белоснежные страницы ослепляли, но не отвлекали. Она снова вспомнила ту ночь. Вспомнила холод, пронизывающий до костей, и страх, такой первобытный, что он лишал её способности мыслить рационально.       Тебе наверняка просто привиделось. — пыталась уверить себя Гермиона.       Сейчас, окружённая людьми, при свете дня, она могла убедить себя в этом. Дом был заперт. Она сама проверила все защитные заклинания. Никто не мог проникнуть внутрь. Ей просто показалось, верно? Стресс из-за работы. Постоянное давление. Беременность. Нервы. Всё это сказалось на её восприятии, и она видела угрозу там, где её не было.       Но даже теперь, в безопасности, её пальцы машинально сжали ручку так сильно, что та едва не выскользнула из её руки. Гермиона поймала себя на том, что её руки дрожат, а в ушах всё ещё звенит от того липкого, всепоглощающего страха, который она испытала ночью. Первобытного страха, когда твой мозг кричит тебе: «Беги!», а тело замирает, неспособное пошевелиться.       Она была дома. Дома. Там, где всё должно быть знакомо и безопасно. Но вместо этого её охватил ужас. Пронзительный, лишённый логики, но такой настоящий, что каждое воспоминание о нём вызывало у неё дрожь.       Гибсон что-то спросил, и она одернула себя, пытаясь сделать вид, что полностью вовлечена в обсуждение. Но совещание тянулось бесконечно, и Гермиона чувствовала, как её терпение иссякает. Презентация становилась всё ближе, нервы были на пределе, а работы оставалось столько, что казалось, будто времени никогда не хватит.       И всё же, сегодняшняя её цель возвышалась над всеми другими делами, важностью превосходя даже те, что могли бы показаться неотложными.       Она должна проникнуть в дом Малфоя.       Мысль об этом породила в ней бурю противоречий, словно два голоса внутри боролись за право быть услышанными. С одной стороны, необходимость: это было единственным способом снять подозрения, единственным путём к ясности. С другой стороны — сомнение, шепот, который извивался в её голове, вопрошая, действительно ли она хочет узнать истину, если та окажется слишком страшной.       Она обязана была убедиться, что Драко Малфой не замешан, ни к убийству Пентхорна, ни к исчезновению артефактов. Это просто невозможно. Малфой не может быть причастен.       Гермиона изо всех сил пыталась удержаться на плаву в этом море мрачных мыслей, опираясь на жалкие опоры логики. Да, Драко Малфой был человеком неприятным, заносчивым, тщеславным. Его можно было презирать, недолюбливать, ненавидеть. Он эгоистичный выскочка, да, но не убийца.       Она встряхнула головой, словно пытаясь изгнать эту мысль. Гермиона не могла в это поверить. Не хотела в это верить.       И всё же внутри, в той тёмной глубине, где разум соединяется с инстинктами, она ощущала что-то тревожное. Её интуиция — этот беспощадный шёпот, что не умолкает, даже когда всё кажется ясным, — подсказывала обратное. Она должна узнать правду, должна удостовериться.       Она вспоминала, как легко Малфой отпер дверь своего дома обычным ключом. Для мага его уровня такая простота казалась вопиющим пренебрежением к безопасности. Ни сложных барьеров, ни хитроумных чар — ничего. Тогда это показалось странным, но теперь она видела в этом своё преимущество. Простое «Алохомора» должно было сработать.       Её уже видели там вместе с Малфоем. Персонал, охрана, кто бы там ни работал — они не заподозрят ничего странного, если она появится там снова. Она просто скажет, что пришла к своему жениху. В конце концов, они обручены. Это даже не ложь.       Она уже всё продумала до мельчайших деталей. Сегодня вечером у Малфоя будет совещание, и он наверняка задержится на работе. Она могла сослаться на усталость или лёгкое недомогание, чтобы покинуть Министерство пораньше. Никто не заподозрит ничего странного, её коллеги знали, что она выкладывается больше, чем кто-либо другой, и давно привыкли к её редким моментам слабости.       Ей не требовалось много времени. Всё, что нужно, — осмотреть его дом, проверить, есть ли там что-то, что либо подтвердит её опасения, либо развеет их окончательно.       Её пальцы дрожали при одной лишь мысли о том, что она может найти. Но она должна была это сделать. Ради себя, ради будущего.       Она должна быть уверена. Уверена, что человек, с которым её связала судьба, не окажется чудовищем. Уверена, что отец её ребёнка не монстр.

***

      Гермиона стояла у порога его апартаментов, пальцы судорожно сжимали холодный металл дверной ручки. Щель приоткрытой двери казалась зияющей раной, приглашением и запретом одновременно. Сердце отбивало лихорадочный ритм, каждая пульсация в висках напоминала ей о том, что она не должна была здесь находиться.       Она глубоко вдохнула. Раз, другой. Ещё один. Но ни один не приносил успокоения.       Невыносимо было это чувство — словно в этот момент она отрекалась от самой себя, предавала те самые принципы, которые всегда служили её опорой. Внутренний голос, привычный и строгий, напоминал о том, что она переступает черту, делает то, чего делать нельзя, что она должна остановиться. Но другой голос, едва различимый, но настойчивый, нашёптывал, что у неё есть право.       Она его невеста, а это — дом её жениха. Она имеет полное основание быть здесь, даже в его отсутствие. Разве это не нормально у обычных людей?       Но эта мысль звучала так же нелепо, как и само её положение. Гермиона ненавидела всё это, будто она была поймана на месте преступления, ещё даже не сделав первый шаг.       Мысль о том, что она обручена с Драко Малфоем, всё ещё казалась ей смехотворным парадоксом. А ещё хуже было осознание, что она, Гермиона Грейнджер, могла даже на мгновение допустить мысль о его причастности к убийству.       Её затошнило. Но она вошла.       Дверь бесшумно закрылась за её спиной, и звук этого мягкого щелчка прозвучал, как удар молота в гулкой пустоте. Глаза, привыкшие оценивать обстановку с безупречной точностью, метнулись по помещению, выискивая признаки присутствия. В каждой тени ей чудился силуэт Малфоя, готового выйти из укрытия, как змей, словно некая аллегорическая фигура из её страхов, и застать её врасплох. Но ничего не произошло.       Мысли мелькали вихрем. Если он узнает… если он поймает её здесь… Но страх был подавлен волной адреналина, которая заставила её двигаться вперёд. Она должна была узнать правду. Всё остальное — неважно.       Гостиную она обыскала почти машинально, пробегая взглядом по идеальному порядку. Всё было безупречно. Слишком безупречно, как декорация, лишённая души. На столе не было ни книги, ни газеты, ни даже кружки. Гермиона невольно поморщилась: это место выглядело скорее как музей, чем как дом.       Она двигалась осторожно, проверяя каждый угол, словно искала нечто, что могло бы выдать его тайны. Кухня была такой же стерильной. Всё стояло на своих местах, и это вызывало у неё странное чувство тревоги. Даже в самых идеальных домах должен быть хоть один знак хаоса — брошенная ложка, разбросанные бумаги. Но здесь не было ничего.       Дальше была спальня. Одна-единственная. Гермиона невольно остановилась. Для человека с таким самомнением, как у Малфоя, отсутствие комнаты для гостей казалось абсурдом. Гермиона нахмурилась, но тут её взгляд остановился на двери в кабинет.       Гермиона замерла перед дверью. В горле пересохло, а сердце забилось ещё быстрее. Кабинет всегда был местом, где люди прячут самое сокровенное. Бумаги, письма, доказательства. Возможно, именно здесь она найдёт ответы.       Она медленно толкнула дверь, и в тот же миг её взгляд пронзили янтарные глаза, блестящие и холодные, будто застекленевшая лава.       Сова. Громоздкая, строгая, внушающая трепет, с осанкой величественной статуи и проницательным взором, каким мог бы обладать древний судья. Она застыла на жердочке в углу, словно страж этого пространства, лишённый эмоций, но не лишённый презрения.       Даже чертова птица под стать хозяину, — промелькнуло у неё в голове, и она невольно передёрнула плечами.       Птица не отводила взгляда, и это казалось почти вызовом. Гермиона почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она медленно зашла внутрь, подавив желание отвернуться, чтобы не выглядеть слабой.       Пространство кабинета казалось безмолвным оракулом, хранившим свои тайны за стенами полированной мебели и беспорядочно ровных полок.       Шаг за шагом она обошла кабинет. Ничего. Только раздражающее совершенство, словно сама комната заговорила с ней: Ты здесь чужая. Уходи.       Гермиона открывала ящики, быстрым взглядом пробегала по бумагам. Каждое движение её было точным, но внутренний хаос мешал сосредоточиться. Она искала — и сама не знала, что именно. Записку? Документ? Признание? Обрывок бумаги, на котором могло быть что-то вроде: Да, Гермиона, это я убил Пентхорна. Теперь ты знаешь.       Абсурд. Мысль была столь нелепой, что на мгновение ей захотелось рассмеяться — неестественно, нервно, так, чтобы эхо этого смеха разнеслось по комнате, заполнив её стерильную тишину. Но вместо этого из горла вырвался хриплый, сдавленный звук — скорее подобие вздоха, чем проявление эмоций. Гермиона застыла посреди кабинета, будто бы сама оказалась частью этого мертвенно безупречного интерьера. Горечь подступала к горлу, вытесняя из груди дыхание.       Дело Пентхорна, подобно зловещей тени, омрачило весь магический мир. Оно проникло в Министерские коридоры, как дым, заволокло собой страницы газет, наполнило кулуары предвкушающим шёпотом. Малфой, один из ключевых фигур магического сообщества, не мог обойти это дело стороной. И всё же здесь, в его святая святых, не было ни единого намёка на то, что он даже слышал об этом.       Чистота помещения была неестественной. Безупречность до абсурда — ни одного листа бумаги вне места, ни намёка на суету или спешку. Всё вокруг дышало аккуратностью и контролем. Эта стерильность настораживала и вызывала в душе отвращение. Казалось, каждый угол, каждая вещь здесь были частью тщательно выстроенной декорации, лживой в своей нарочитой идеальности.       Она обхватила себя руками, пытаясь подавить дрожь, и огляделась ещё раз, всматриваясь в тени, в поисках чего-то ускользающего. Всё вокруг было слишком правильным, до тошноты симметричным. Как будто сам кабинет, его вещи и даже воздух вокруг не принадлежали живому человеку.       Её усилия не принесли ничего, кроме разочарования. Часы потрачены впустую, каждый ящик выверен, каждая полка проверена. Но ни единой зацепки. Пустота.       Оглянувшись на идеально пустой кабинет, она почувствовала, как в груди нарастает тяжесть. Было странное ощущение, словно Малфой специально вычистил всё, что могло бы хоть как-то связать его с Пентхорном. Эта стерильность казалась подозрительной, но доказательств у неё не было.       Глубоко вдохнув, Гермиона попыталась справиться с тягостным чувством, которое росло внутри неё. Оно разливалось, заполняя пространство вокруг, будто невидимая тяжёлая завеса. Её руки дрожали, сердце бешено колотилось, а в голове не переставали мельтешить обрывочные мысли. Она понимала, что должна устранить все следы своего присутствия. Малейшая ошибка, и её тайное вторжение будет раскрыто.       Она прошлась по комнатам, осматривая всё ещё раз, чтобы убедиться, что ни одна деталь не была смещена. Когда она вернулась в гостиную, её взгляд зацепился за панорамные окна. Город простирался перед ней, огромный, пульсирующий огнями.       Чёрт, весь Лондон будто наблюдает за мной,— мелькнула мысль, и её бросило в жар. Она торопливо проверила двери, убедилась, что всё находится на своих местах, что каждая вещь — даже пылинка — остались там, где были.       Выйдя в коридор, Гермиона остановилась, прислушиваясь. Её окружала абсолютная тишина, гнетущая, как вакуум. Несмотря на то, что рядом располагались ещё двери, казалось, этот этаж принадлежал только Малфою. Одиночество этого места было почти осязаемым.       Выскочка,— мелькнула мысль.       Её мозг лихорадочно анализировал каждую деталь, но теперь это уже не имело значения. Она сделала всё, что могла, и теперь ей оставалось лишь уйти.       Когда она вышла из здания, её охватило странное чувство облегчения. Всё прошло слишком легко. Никто не остановил её, никто не обратил внимания. Это было… странно. Но она не позволила себе останавливаться на этой мысли.       Она пересекла улицу, стараясь не поднимать взгляда, и свернула в узкий переулок. Здесь она могла позволить себе исчезнуть, не привлекая внимания. Гермиона закрыла глаза, ощутив, как напряжение постепенно отпускает её. И вот знакомый вихрь магии окутал её, и в следующий миг перед глазами предстала площадь Гриммо, 12.       Дом Поттеров возвышался перед ней, величественный, надёжный, как маяк среди тумана. Он излучал то редкое чувство безопасности, которое она не ощущала уже слишком долго. Поднявшись по ступеням, она постучала.       Дверь открыла Джинни — на руках у неё мирно посапывал Джеймс. Её лицо, обрамлённое рыжими, чуть растрёпанными волосами, излучало тепло. Однако в глубине карих глаз притаилась лёгкая усталость.       — Гермиона! Ты как раз вовремя, — произнесла она, прижимая ребёнка к себе и распахивая дверь шире. — Проходи, я уже приготовила чай.       Оказавшись внутри, Гермиона ощутила, как атмосфера дома обволакивает её, словно мягкий, заботливый плед. Гостиная, несмотря на лёгкий беспорядок, была чарующе уютной. Игрушки, разбросанные по полу, криво расставленные книги, обтянутые яркими обложками, плед, небрежно свисающий с дивана, — всё это напоминало о непрекращающейся жизни, бурлящей в этих стенах.       Она устроилась в кресле с чашкой горячего чая, чувствуя, как тепло напитка разливается внутри, немного приглушая неотступное напряжение. На столике перед ней стояла тарелка с кусками шоколадно-вишнёвого торта, и запах сладкого, пропитанного теплом лакомства наполнял пространство. Казалось, что всё здесь служило одной цели — дарить покой и ощущение принадлежности.       Но что-то внутри неё грызло. Только час назад она пробралась в чужой дом, нарушая все мыслимые и немыслимые границы. А сейчас она сидела здесь, будто ничего не произошло, с невозмутимым видом отпивая чай.       Ты ведёшь себя как лицемерка, — шепнул внутренний голос, но она быстро подавила его.       Джинни, явно уставшая после дня с детьми, тем не менее была полна энергии. Она отправила детей спать, а вернувшись, плюхнулась в кресло напротив, обняв колени и с наслаждением вдохнув тишину.       — Наконец-то спокойствие, — проговорила она с тихим вздохом, её голос звучал расслабленно. — Иногда мне кажется, что дети - это маленькие ураганы. Весь день - «Мама, мама, мама!» Как же я завидую твоей свободе, Миона.       — Свободе? — переспросила Гермиона, поднимая брови. — Джинни, моя «свобода» — это бесконечная работа и решения чужих проблем.       Джинни фыркнула, хитро сощурив глаза.       — Но, согласись, — протянула подруга, игриво скрещивая руки на груди, — у тебя хотя бы нет Гарри, который способен потратить полчаса на поиски носков, лежащих прямо перед его носом.       На мгновение Гермиона рассмеялась, не сумев сдержать смешок. Её взгляд скользнул по уютной гостиной. Это хаотичное, но живое пространство резко контрастировало с холодной безукоризненностью апартаментов Малфоя, которые, несмотря на всю их изысканную строгость, казались бездушными.       Он бы здесь точно сошёл с ума. Или просто сбежал? — мелькнула в её сознании мысль, заставляя уголки губ невольно дрогнуть в мимолётной, почти саркастической улыбке.       — Ну-ну, Гермиона, выкладывай! — настойчиво вмешалась Джинни, чуть прищурив глаза и явно уловив эту едва заметную эмоцию. — Что за мысли тебя так развеселили?       Гермиона поспешно покачала головой, отворачиваясь.       — Ничего особенного, — вымолвила она, едва слышно. — Просто… задумалась.       — Задумалась, — протянула Джинни с лукавой интонацией, словно раскусив скрытый смысл её слов. — И явно о чём-то интересном. Ну же, не томи!       Но Гермиона не успела даже придумать уклончивый ответ, как Джинни, хитро прищурившись, вдруг выпалила:       — Неужели снова о Малфое?       Эти слова обрушились на неё, щёки мгновенно запылали, а дыхание стало неровным. Гермиона тут же отвернулась, надеясь, что Джинни не заметит её смущения, но было слишком поздно.       — Так и знала! — воскликнула Джинни, весело рассмеявшись. — Ну, рассказывай, какой он?       — В смысле? — Гермиона пыталась сделать вид, что не понимает, но это только раззадорило подругу.       — Ну, Малфой! — Джинни махнула рукой, будто это и так очевидно. — Слушай, в школе о нём столько всего говорили, я умру, если не узнаю все подробности его интимной жизни.       — Джинни! — Гермиона уставилась на подругу, её взгляд метался между возмущением и отчаянной попыткой сменить тему.       — Что? — с наигранной невинностью захлопала глазами Джинни, но хитрая улыбка на её лице выдавала настоящий интерес. — Просто хочу знать, какой он в постели.       — Джинни! — повторила Гермиона с ещё большим негодованием, прижимая ладони к горящим щекам, которые горели так, словно она могла зажечь свечу одним прикосновением.       — Ну же, ты должна рассказать! — Рыжеволосая всё никак не унималась, её голос звучал сдобренным шутливым нажимом. — Или хотя бы… ну, не знаю, какой у него размер?       На этот раз Гермиона поперхнулась чаем. Задыхаясь от неожиданности, она едва не уронила чашку, чем вызвала у Джинни ещё более громкий, заразительный смех.       — Ты ужасная! — наконец выдохнула Гермиона, пытаясь прийти в себя и утирая уголки губ салфеткой.       — Да брось, — махнула рукой Джинни, откинувшись на диван. — Это нормально — поговорить о таком с подругой. Ну, или… что он сделал такого, что ты умудрилась с ним переспать? Серьёзно, Гермиона, ты же не из тех, кто просто так бросается в омут с головой.       Гермиона покачала головой, чувствуя, как разговор заходит на опасную территорию, где каждая её реплика будет разобрана на мельчайшие детали.       — Я ничего не буду рассказывать, Джинни, — твёрдо произнесла она, глядя куда-то в сторону, избегая прямого взгляда подруги.       — Да ладно тебе, — фыркнула Уизли, но в её голосе прозвучала лёгкая насмешка. — Он правда так хорош?       Последняя фраза вызвала у Гермионы нервный смешок, который она тут же попыталась скрыть, сделав большой глоток из своей чашки. Но горячий чай обжёг горло, заставляя её закашляться. Джинни лишь фыркнула и продолжила улыбаться, довольная своей настойчивостью.       Звонкий скрип дверной петли ознаменовал вторжение в уединённое пространство их тёплого вечера. Через мгновение в гостиную, словно отблеск света в затаённой темноте, вошёл Гарри. Его фигура, немного согбённая под тяжестью усталости, всё же излучала некую незримую уверенность, а лёгкая, почти мальчишеская улыбка на лице обрисовывала черты, столь знакомые и родные.       — Всем привет, — негромко произнёс он, охватив взглядом девушек, чья беседа, казалось, замерла на миг. — Что за смех?       Джинни мгновенно стихла, хотя её глаза, исполненные лукавства, всё ещё сияли искорками едва сдерживаемого веселья.       — Ничего особенного, — ответила она, поднимаясь с места, чтобы помочь ему снять пальто.       Но стоило Гарри отвернуться, как Гермиона не смогла сдержать тихого смешка, вызванного воспоминаниями о последних, столь неуместно-дерзких вопросах подруги. Её смех был лёгким, будто бы невесомым, но в то же время настолько искренним и заразительным, что даже Гарри, обернувшись, не удержался от лёгкой улыбки.       — Чем бы вы там ни занимались, надеюсь, мне не придётся об этом волноваться? — произнёс он с нарочитой игривостью, усаживаясь на диван рядом с Джинни.       — Ни капельки, — поспешно заверила его жена, лукаво подмигнув Гермионе. — Просто женские разговоры.       После ужина, пронизанного уютом и непринуждённостью, Гарри, измотанный событиями дня, пожелал им спокойной ночи и отправился наверх. Джинни осталась в гостиной, продолжая разговор с Гермионой. Они болтали обо всём: о работе, детях, событиях Министерства. Джинни, как всегда, была непринуждённа, словно излучая теплоту и искренность, в то время как Гермиона, временами впадая в задумчивость, пыталась скрыть лёгкий налёт тревоги, окрасивший её мысли.       — Оставайся сегодня у нас, — вдруг предложила Джинни, её голос прозвучал мягко, но решительно.       Гермиона запнулась, ненадолго утонув в собственных противоречиях. Её душу разрывала дилемма: уют этого дома, его безмятежная теплоту, манили её, словно пристань, дающая временное укрытие от бушующих волн. Но ей казалось неправильным навязываться, да и если она останется, это значит, что она поддалась своим страхам. Это будет означать что она боится вернуться к себе. Она этого не допусти.       — Нет, всё в порядке, я вернусь домой, — произнесла она наконец, заставив себя улыбнуться.       Джинни пристально посмотрела на неё, словно её взгляд мог проникнуть вглубь и вскрыть все тайные мысли. Но, почувствовав, что настаивать бесполезно, она лишь тихо вздохнула.       — Хорошо. Но ты знаешь, что можешь прийти сюда в любое время.       Эти слова прозвучали с такой искренностью, что Гермиона ощутила внутри тёплый, сладкий отклик.       — Конечно. Спасибо, Джинни, — тихо отозвалась она, чувствуя, как сердце сжалось от благодарности.       Когда она собиралась уходить, вопрос, долго томивший её сознание, прорвался наружу, несмотря на все её усилия скрыть его.       — Джинни… — начала она, голос её прозвучал неуверенно, как будто каждое слово ей давалось с трудом. — Как Рон?       Уизли ненадолго нахмурилась, будто обдумывая ответ, но её лицо быстро смягчилось лёгкой улыбкой.       — Он справляется, — спокойно произнесла она. — У него нет выбора. Ты же знаешь Рона. Он никогда не держит зла долго, особенно на тебя.       Слова Джинни принесли Гермионе странное смешение чувств: облегчение, смешанное с глубокой, почти неуловимой грустью. Рон, каким бы далеким он ни стал, всё равно оставался для неё важной частью жизни, тенью из прошлого, которая иногда бросала свет на её настоящее.       Они тепло обнялись на прощание, и Гермиона, воспользовавшись камином, отправилась домой. Шумное тепло дома Поттеров осталось позади, уступая место холодной, отстранённой тишине её собственного жилища.

***

      Приняв долгожданный душ, Гермиона осторожно провела мягким полотенцем по утомлённой коже, словно пытаясь стереть с себя невидимый груз прожитого дня. Отражение в зеркале, будто застывшая гротескная картина, холодно обнажало каждую линию усталости: тени под глазами, обескровленные губы, тяжёлый, задумчивый взгляд. В этих чертах читалась такая глубина изнеможения, что казалось, ещё немного — и она рассыплется, уступив место туманной пустоте.       На кровати, как в укромной гавани, уже устроился её верный спутник — Живоглот. Он мерно топтался лапами по мягкому одеялу, его шерсть переливалась в приглушённом свете, создавая иллюзию движения. Гермиона медленно опустилась рядом, провела рукой по его шелковистой шерсти, ловя едва ощутимое тепло его тела. Оно успокаивало, как тихая песня детства, растворяющая все страхи.       Мысли беспорядочно кружили в голове, но усталость, словно невидимая тяжесть, постепенно гасила их, уводя в забытье. Сон, глубокий и безликий, подобно густому дыму, окутал её сознание, и мир вокруг исчез, оставив лишь тишину.       Но эта тишина была нарушена.       Резкий толчок пробудил её. Её глаза распахнулись, и в первую же секунду она ощутила, как бешено колотится сердце. Это было чувство, которое невозможно спутать: глухие удары эхом разносились внутри, будто разрывая её изнутри.       Гермиона не двигалась.       Тонкая грань между явью и кошмаром стала её тюрьмой. Её разум молил о рациональности, но тело отказывалось повиноваться, будто загипнотизированное древним страхом. Она знала это чувство. Оно вернулось. Оно было таким же, как прошлой ночью. Её горло пересохло, и она едва смогла сглотнуть.       Это просто бред, ты устала, слишком много работаешь, слишком много думаешь, — уговаривала себя Гермиона. Логика пыталась отгородить её от ужаса, но он разрастался, как тёмное пятно на белом холсте. Она чувствовала, как её кожа покрывается мурашками, а холод пробирает до костей.       На кровати рядом с ней Живоглот зашевелился. Его шерсть, обычно гладкая, была взъерошена, и он издавал тихие, встревоженные звуки. Его поведение лишь усиливало нарастающий ужас. Животное, столь чуткое к невидимому, нервно прижалось к её боку, будто ища спасения.       Здесь кто-то есть.       Эта мысль, словно раскалённое жало, неустанно пронзала её сознание, заглушая остатки рассудка. Казалось, будто невидимая фигура, укрытая густым саваном ночи, нависает над кроватью, наслаждаясь её беспомощностью. Взгляд, мрачный и всепоглощающий, пронизывал её насквозь, оставляя на душе тягостные следы, от которых подступала дурнота.       С трудом подавив панический импульс, Гермиона медленно, словно под гипнозом, повернула голову в сторону двери. Мир застыл в напряжённой тишине, где каждое дыхание отзывалось эхом в её голове. Но вот её взгляд упал на дверную ручку.       Она могла поклясться, что та шевельнулась. Совсем чуть-чуть, едва заметно, но её тело мгновенно обдало ледяным потом. Её дыхание стало поверхностным, едва различимым, она боялась издать хоть звук, хоть намёк на движение. Казалось, будто её уязвимость — это то, что разжигает чьё-то больное любопытство.       Она почувствовала, как ледяной страх заползает под её кожу. Мысли метались. Если это её воображение, почему тогда Глотик тоже беспокоится? Он что-то чувствует?       Ты с ума сходишь. Это просто игра воображения, — снова попыталась она убедить себя, но от этих мыслей не стало легче.       Она хотела повернуться, взять палочку, но боялась. Боялась того, что её движение выдаст, что она проснулась, что она здесь, что она боится.       А если кто-то действительно там стоит за дверью?       Дыхание её учащалось, грудная клетка с трудом справлялась с каждым вдохом. Она лежала недвижно, словно марионетка, чьи нити оборваны, не отрывая взгляда от двери. Пальцы сжались в кулаки с такой силой, что ногти больно впились в ладони, оставляя в них острые, саднящие следы. Где-то у её бедра Живоглот дрожал, его шерсть топорщилась, как у животного, ощущающего близость опасности.       — Кто здесь? — шепот сорвался с её губ прежде, чем она успела себя остановить.       Тишина ответила ей. Глубокая, вязкая, гулкая, от которой звенело в ушах. Ничто не двигалось. Дверная ручка оставалась на своём месте, неподвижная, но её взгляд не отпускал её, ожидая малейшего колебания, намёка на движение, которое разрушит эту иллюзорную неподвижность.       Попытка вдохнуть глубже обернулась болезненным усилием. Сердце билось быстро, неистово, громко, и казалось, что оно выдаёт её с головой, крича       Это просто сон. Это просто игра воображения, — пыталась она убедить себя, повторяя эти слова, будто заклинание, которое должно разорвать пелену кошмара. Но мантра звучала в голове так жалобно, что ей становилось только страшнее.       Она заставила себя оторвать взгляд от двери и перевести его на окно. Плотно задёрнутые шторы скрывали от неё ночной мир, но в голове тут же вспыхнуло жуткое предчувствие. За ними кто-то стоит.       Её глаза снова метнулись к двери, не в силах проверить это мимолётное подозрение. Ей невыносимо хотелось убедить себя, что за шторами лишь безмятежная ночь, окутанная покоем. Но ощущение чужого взгляда, впившегося в неё, стало почти материальным, как прикосновение ледяных пальцев к её коже.       Она медленно поднялась на локтях, чувствуя, как пульс отдаётся тяжёлыми ударами в висках. Живоглот зашипел, будто предостерегая её. Его маленькое тело дрожало, и он прижался ближе, будто это могло остановить её.       — Тихо, — произнесла она, сама не осознавая, зачем. Голос её был тонким, как звон хрусталя, готового треснуть.       Каждое движение давалось ей с трудом, но она заставила себя встать. Пол под босыми ногами был холодным, ещё больше усиливая ощущение дискомфорта. Она медленно подошла к окну, чувствуя, как что-то внутри кричит ей остановиться, вернуться в кровать, закрыть глаза и делать вид, что ничего не происходит.       Но она не могла.       Дрожащие руки потянулись к шторам. Она замерла на мгновение, осознавая, что в любой момент может оказаться лицом к лицу с тем, что скрывалось за тканью. И всё же она дёрнула шторы, резко и решительно.       Глаза тут же метнулись в темноту за окном. Ночной Лондон раскинулся перед ней. Но её взгляд тут же выхватил фигуру.       Он стоял на краю тротуара, едва различимый в обволакивающей темноте. Свет фонарей, рассеянный влажным воздухом ночи, только подчеркивал его очертания, оставляя детали за пределами восприятия. Тем не менее, сама эта неразличимость, пугающая и интригующая, внушала ей парализующий трепет.       Он мог смотреть прямо на неё, а мог стоять спиной — ответа не давала ни его поза, ни угрожающая неподвижность, заставляющая её сердце биться так, будто оно стремилось вырваться из груди.       Гермиона сглотнула, чувствуя, как воздух в комнате словно становится вязким, загустевшим. С каждым вдохом он будто наливался тяжестью, превращаясь в жидкий свинец, наполняющий её легкие. Её мозг из последних сил пытался внушить: Это просто случайный прохожий. Случайность. Ничего более.       Но почему тогда он стоит там, словно изваяние, пугающе неподвижный?       Пальцы её судорожно вцепились в шершавый край штор, подрагивая от напряжения. Она не могла оторвать взгляда от неясного силуэта, будто зафиксировав все свое внимание на этом одном единственном предмете, как тонущий хватается за спасительный трос.       Фигура оставалась статичной. Гермиона, почти лишённая сил, не могла ни отойти от окна, ни разорвать эту мучительную связь взглядов. Её дыхание участилось, становясь неровным и резким, заполняя тихую комнату нарушающими покой звуками.       И вдруг её охватило ощущение собственной хрупкости, незащищённости. Это не был простой страх перед физической угрозой — что-то гораздо более древнее, глубинное, пробуждённое ночной темнотой и неведомым присутствием, раздирало её душу.       Первобытный ужас перед тем, кто словно питается её страхом, наблюдает за её паникой, наслаждаясь каждой секундой её беспомощности.       Собрав остатки воли, Гермиона сделала резкое движение, захлопнув шторы. Плотная ткань разорвала их мучительный зрительный контакт, скрыв ночной Лондон и его странного жителя. Но ощущение его взгляда всё ещё жгло её спину.       Она стояла перед окном, тяжело дыша, пытаясь убедить себя в том, что всё кончено. Она дома. В безопасности. Никто не сможет проникнуть сюда.       Но эта уверенность была слабой, как хрупкий лёд под ногами в тёплый весенний день. Её разум, несмотря на все доводы, продолжал наполняться сомнениями и тревогой.       Живоглот слабо мяукнул, его пушистое тело дрожало, а глаза блестели в полумраке комнаты. Гермиона сделала несколько медленных шагов к кровати, рука почти автоматически нащупала палочку, лежащую на прикроватной тумбочке.       Она стиснула её в ладони так крепко, что побелели пальцы. Древесина казалась ей не просто инструментом, а последним якорем, удерживающим её на грани разума.       Сев на кровать, Гермиона притянула к себе Живоглота, зарывшись лицом в его мягкую шерсть. Кот тепло замурлыкал, будто пытаясь успокоить хозяйку, но даже это не снимало напряжения, сковывающего её тело.       — Всё в порядке, — прошептала она, скорее для себя, чем для него.       Она повторяла это снова и снова, но голос её звучал глухо, словно не убеждал даже её саму.       Глаза её всё ещё были прикованы к двери спальни, за которой не было ничего необычного. Но тишина комнаты, густая и давящая, словно намекала на обратное.       Если это повторится ещё раз… я уйду. Я пойду к Гарри и Джинни. Немедленно, — поклялась она мысленно.       Но едва эта мысль промелькнула в её голове, её разум столкнулся с новой волной сомнений.       У них дети… Я не могу подставить их под угрозу. Если это действительно серийный убийца, психопат, что если он навредит им?       Гермиона закрыла глаза, пытаясь вытеснить эти мысли, но в памяти, словно вызванное её страхом, перед внутренним взором явилось лицо Пентхорна— бледное, обезображенное, со стеклянными глазами, замершими в пустоте. Казалось, его мертвенный взгляд пронизывал её насквозь, воплощая всю неизбежность и ужас тех мгновений, которые она так старательно пыталась забыть.       Я не хочу стать следующей.       Она крепче сжала палочку. Её ладони вспотели, но она не разжимала хватку. Сердце сжалось в тугой комок от ужаса при мысли, что этот силуэт за окном мог быть тем самым убийцей. Он смотрел на неё. Наблюдал. Наслаждался её беспомощностью.       Зачем? Что ему нужно?       Мысли неслись нескончаемым потоком, пока её тело, вопреки разуму, не начало сдавать. Она не могла объяснить, как это произошло. Она чувствовала, что спать в такой ситуации — безумие. Но усталость, накопленная за последние дни, вместе с адреналином и страхом сделала своё дело.       Гермиона не заметила, как её веки начали слипаться. Живоглот, свернувшийся у неё на коленях, замурлыкал чуть громче, успокаивая её. Палочка всё ещё была сжата в её руке, когда она окончательно отключилась, погружаясь в беспокойный, неглубокий сон.       Тишина ночи вновь поглотила всё вокруг.

***

      Гермиона очнулась, словно вынырнув из вязкого, липкого кошмара, оставившего после себя тягучую тревогу. Сердце гулко отбивало в груди, как пленный, стучащий в запертые двери. В комнате царил тусклый утренний свет, который только подчёркивал нереальность ночи. У изножья кровати сидел Живоглот, его настойчивое мяуканье, требовательное и громкое, разрывалось в воздухе, тяготящем её мысли.       Корм для кота, небрежно насыпанный в миску, стал механическим действием, не требующим размышлений. Живоглот жадно принялся за еду, а Гермиона направилась в ванную. Холодная вода с резкостью разбудила её тело, но душа, казалось, оставалась затуманенной, беспокойной.       Образы ночи, смазанные и зыбкие, растворялись в реальности утра. Она пыталась убедить себя, что это был всего лишь сон, выдумка, порождённая утомлённым сознанием. Но ощущение чего-то неправильного не уходило.       Спустившись на кухню, Гермиона остановилась, будто налетев на невидимую преграду. Её взгляд мгновенно зацепился за барную стойку, где стоял бокал с недопитым вином. Замерший в своей простоте, этот предмет излучал угрозу, неописуемую и пугающую. Сердце Гермионы замерло на мгновение, а затем бешено заколотилось, словно пытаясь вырваться из груди.       Страх окутал её. Гермиона замерла на месте, глядя на бокал, словно он был живым существом, угрожающе наблюдающим за ней.       Инстинкты взяли верх: она развернулась и бросилась к входной двери, её шаги отдавались гулким эхом в безмолвии дома.       Её пальцы судорожно схватились за дверную ручку. Замок был на месте. Всё казалось нормальным, но паника сковала её, пробуждая в сознании самые тёмные догадки. Это не был сон, не плод её воображения. Кто-то был здесь.       Она вернулась на кухню, не сводя глаз с бокала. Осторожно, с той же аккуратностью, с какой исследуют неизведанную ловушку, она приблизилась к стойке. На стекле бокала были видны отпечатки пальцев.       В этот момент тишину пронзил резкий стук в дверь.       Гермиона вскрикнула. Её крик был невольным, словно он вырвался из её горла сам по себе, обнажая её страх. Она прижала ладонь к губам, чтобы заставить себя замолчать, но было уже поздно. Паника сковала её.       Дрожащими руками она схватила палочку со стола, её пальцы сжали древко так крепко, что ногти впились в ладонь. Сделав нерешительный шаг к двери, она замерла, внутренне осознавая абсурдность ситуации.       Если это тот, кто был здесь, пил вино, пока я трепетала в страхе… Зачем ему стучать? Он не будет ждать, пока я открою. Он уже доказал, что может проникнуть внутрь без моего позволения.       Мысль билась в её голове, как муха в паутине. Она сделала ещё один осторожный шаг, когда её слух уловил голос, холодный, раздражённый.       — Грейнджер, сколько мне ещё ждать, пока ты откроешь эту чёртову дверь?       Ещё никогда надменный голос Малфоя не вызывал в ней такой неподдельной радости. На мгновение хаос её мыслей стих, словно натянутая струна, внезапно лишившаяся напряжения. Руки, до того дрожавшие от липкого ужаса, замерли в бесконечности этого краткого мига. Её сердце, истерзанное страхом, теперь билось с удивительной ритмичностью, словно радовалось возможности продолжить свою изнурённую службу.       Она распахнула дверь с резкостью, не отдавая себе отчёта в том, что лёгкая шёлковая ночнушка едва прикрывала её бедра. Тонкие бретели беззастенчиво оголяли плечи, а ткань мягко облегала фигуру, подчёркивая её каждый изгиб.       Малфой стоял на пороге, хмурый, будто раздражённый её задержкой. Его взгляд на мгновение скользнул вниз, задержавшись на её бёдрах. Этот быстрый, почти мимолётный жест не остался незамеченным. Щёки Гермионы мгновенно запылали ярким румянцем, но она подавила порыв прикрыться, чувствуя, что малейший жест смущения будет воспринят как поражение.       — Ты всегда открываешь дверь в таком виде? — его голос был хлёстким и язвительным, с оттенком раздражения, но взгляд, который на мгновение скользнул снова вниз, говорил больше слов. Он смотрел так, будто это зрелище его одновременно бесило и притягивало.       Её щеки запылали, когда она осознала, как выглядит. Но внутренний огонь, разожжённый его тоном, не позволил ей смутиться.       — А тебя это каким образом касается, Малфой? — Она постаралась вложить в свой голос всё презрение, на какое была способна.       Он лишь фыркнул, шагнув внутрь с такой уверенностью, словно это был его собственный дом. Гермиона захлопнула дверь с подчёркнутым хлопком, но тот остался равнодушен к её демонстрации раздражения.       — Знаешь, Грейнджер, есть такое понятие, как базовые приличия, — проговорил он, не глядя на неё, будто слова произносились мимоходом. Но в его голосе чувствовался скрытый упрёк.       — Я смотрю, ты эксперт в приличиях! — Её голос дрогнул, но она сделала ещё один шаг вперёд, с вызовом посмотрев ему в глаза. — Врываешься ко мне, как будто у тебя на это есть право!       Малфой стоял спокойно, но в его позе чувствовалась напряжённость. Его лицо оставалось бесстрастным, но она знала, что за этой маской скрываются эмоции — возможно, такие же бурные, как её собственные. Гермиона заметила, как его глаза снова на долю секунды скользнули вниз, но теперь в этом взгляде читалась странная смесь раздражённой заботы и подавляемого восхищения.       Она хотела повернуться, чтобы пойти накинуть что-нибудь сверху, но стиснула зубы и решила не уступать.       — Прежде чем открывать дверь в таком... наряде, — сказал он с насмешкой, но его голос стал немного тише, — убедись, что снаружи только я, а не кто-то ещё.       Её глаза встретились с его, и она почувствовала, как её внутренности сжимаются в тугую спираль.       — Я как-нибудь сама разберусь, — резко ответила она, пытаясь не показать, как её колотит от странной смеси смущения и злости.       — Конечно, — буркнул он, хмыкнув, но уголки его губ едва заметно приподнялись.       Их взгляды пересеклись в немом противостоянии, и воздух между ними наполнился напряжением, которое, казалось, можно было ощутить физически — густое, давящее, почти удушливое.       Она знала, что в этом молчаливом испытании первой уступит именно она, и, предсказуемо, это произошло. Её взгляд опустился, и она отвернулась, чувствуя, как заострённые углы его пристального внимания буквально врезались ей в спину.       Вспомнив о бокале с вином, стоящем на барной стойке, вспыхнуло в её сознании как зажжённая спичка. Не сказав ни слова, Гермиона быстрым, почти автоматическим движением направилась на кухню. Она схватила бокал, её пальцы дрогнули, когда они обхватили холодное стекло.       Она хотела спрятать его, уничтожить следы, которые могли выдать её беспокойство, но едва ли успела сделать и шаг, как услышала за своей спиной его голос.       — Ты что, пила? — прозвучал резкий, почти металлический вопрос.       — Нет, однозначно не пила, — ответила она, стараясь придать своему голосу твёрдость, но едва заметная дрожь всё же проскользнула в её интонациях, выдавая внутренний хаос.       Он не отвёл взгляда, и это пристальное внимание ощущалось почти физически. Это был взгляд не просто оценивающий — он словно проникал в её суть. Гермиона почувствовала себя странно уязвимой, словно он уже разгадал её, как несложную задачу, и она вдруг почувствовала себя разоблачённой, даже если ничего не скрывала.       — А что это тогда? — его голос оставался холодным, но в этом ледяном спокойствии слышался едва уловимый оттенок агрессии.       Гермиона выдержала паузу, её взгляд, казалось, стремился спрятаться от этого свирепого проницательного ока, которое не отпускало её ни на мгновение. Малфой ждал её ответа, но она знала, что не скажет ему правду. Он был последним, кому она могла бы доверить свои тревоги.       Быть с ним так близко — это была словно пытка. Как же она ненавидела его за это ощущение, за эту беспощадную и завораживающую власть, которую он олицетворял. И всё же, даже в этой борьбе за себя, её душа теряла равновесие. Гермиона была почти полуголая, ощущая, как холодный воздух касается её кожи, а его взгляд — будто карцер, в который её заключили. Она нервно потянула ткань своей ночнушки вниз, пытаясь прикрыть себя.       — Не твоё дело, — бросила она сдавленно, чувствуя, как ярость начинает разгораться в её груди. Но эта резкость не произвела ожидаемого эффекта. Напротив, он воспринял её раздражение с почти ленивым любопытством.       Его взгляд обжигал её, проникая вглубь, сквозь маски, которые она с таким трудом возводила, и этот взгляд говорил о том, что он видит всё, что она пытается скрыть.       Гермиона не выдержала, отвела взгляд, снова нервно потянувшись к подолу своего платья. Но его пристальное внимание не отпускало её, и в этом взгляде было что-то такое, от чего её собственное тело предательски отзывалось.       Драко не спешил, давая ей время сделать первый шаг. Когда её рука дрожащим жестом скользнула по барной стойке, он заметил, как она старается скрыть от него смущение, как её нервозность становилась всё более очевидной. Его губы невольно дернулись в едва заметной усмешке, когда он наблюдал за её тщетными усилиями.       — Ты появляешься у меня спустя несколько дней, даже не удосужившись объяснить своё поведение, а теперь стоишь здесь и интересуешься, что я делала вчера вечером? Ты серьёзно? — её голос дрожал от ярости, от неприкрытого раздражения. Но он только прищурил глаза, почти лениво наблюдая, как её эмоции пульсируют, как ярость всё сильнее овладевает ею. Он знал, что её гнев лишь ещё больше зажигает его внутренний огонь.       Малфой прищурил глаза и вальяжно сел на стул, совершенно не спеша. В его движениях было нечто замедленное, уверенное. Он смотрел на неё так, как только он мог — с неким спокойным превосходством, обостряя её раздражение. Она сжала шелковую ткань своей начнушки, и он заметил это. Она явно была не готова к такому спокойствию с его стороны. Малфой позволил себе игру, будто наслаждаясь её злостью, её нервозностью.       — Что ты делала в моём доме? — его вопрос был прямым, беспристрастным, будто он не ожидал ответа, а лишь исследовал её реакцию, выискивая слабые точки её души. Малфой улыбнулся, заметив, как её лицо моментально побледнело.       — Я забыла кое-что, — её голос звучал словно из глубины, едва пробиваясь через плотный, почти физически ощутимый барьер. — Решила не беспокоить тебя, чтобы не проснуться с тобой в одной кровати. Не хотелось бы снова тебе лапать, — произнесла она, стиснув зубы, надеясь, что эта резко брошенная фраза хоть как-то смутит его, пусть даже на мгновение.       Но вместо того, чтобы ощутить победу, она увидела, как его глаза сузились, и он тихо засмеялся.       — Ну и что, нашла то, что искала? — он продолжал играть с ней, его слова отдавались по её нервам, обостряя всё вокруг.       — Нет, ты хорошо умеешь прятать то, что мне нужно.       Стыд уже отступил, уступив место яростной ненависти. Он был слишком спокойным, слишком уверенным, она не могла это вытерпеть, её внутренняя буря, казалось, захлёстывала её душу.       Но Малфой лишь расплылся в довольной улыбке, словн всё происходящее — не более чем театральная постановка, в которой он был бессменным режиссёром.       — Жаль, — сказал он, его голос был почти ласковым, но из этого мягкого тона исходила такая резкая уверенность, что это звучало, как насмешка, лишённая всякой эмпатии.       Его взгляд вновь прошёл по её фигуре, медленно, как если бы он хотел поглотить её своим взглядом. Каждое её движение, каждый нервный жест не ускользали от него.       Он был слишком наблюдательным, слишком проницательным, чтобы не заметить, как её пальцы в бессознательном порыве вновь скользнули по ткани платья, словно она пыталась скрыть собственную нервозность. Но он не мог не заметить, как её лицо пылает от раздражения.       Она непроизвольно потянулась к низу платья, пытаясь подоткнуть его, но, осознав этот жест, моментально остановилась. Малфой внимательно наблюдал, наслаждаясь тем, как легко она теряет самоконтроль.       — Если ты закончил, то, тебе пора уйти, Малфой. — Она не могла сдержать раздражение, и жестом указала на дверь, надеясь, что её слова, пронизанные холодным отчуждением, окажут на него хотя бы малейшее влияние.       Он не двинулся, не сделал ни одного шага в сторону двери, а вместо этого словно невзначай предложил.       — Ты знаешь, тебе не обязательно каждый раз перебираться через весь Лондон, если снова что-то забудешь. Ты можешь просто переехать ко мне, и все эти хлопоты исчезнут— произнес он с таким спокойствием, как будто эта идея не имела ничего общего с игрой, которую он так мастерски разыгрывал.       Гермиона ощущала, как её эмоции буквально вырываются наружу. Она знала, что Малфой наслаждается её бурной реакцией, как будто он был вампиром, питающимся ею.       Она встретилась с его взглядом, оценивающим и лишённым всякой жалости, и почувствовала, как её собственный взгляд стал таким же. Злость вспыхнула в её глазах, но одновременно с этим в её душе зажглась искра решимости. Если он хотел поиграть с ней, значит так тому и быть.       Гермиона выдержала паузу, как будто обдумывая его предложение. Он видел, как её взгляд скользит по нему, оценивая, его. Гермиона, однако, поддалась его игре и, сделав недовольную гримасу, произнесла.       — С удовольствием, Малфой. Но, судя по тому, что творится в твоём доме, ты, похоже, тот ещё чистюля. Если я решу переехать, тебе придётся съехать самому, — сказала она с той самой ехидной улыбкой, которая могла бы даже немного озадачить его.       Он лишь усмехнулся, не скрывая удовольствия от её ответа. Гермиона думала, что разговор вот-вот закончится, но Малфой не торопился уходить. Напротив, он продолжал выстраивать эту невидимую стену напряжения между ними.       — Я буду кофе, угостишь?       Её глаза едва не выскочили из орбит от такой обыденности в его словах. Гермиона почувствовала, как этот вопрос сразу же воскрешает в её груди неудержимый смех, но она сдержала его, понимая, что Малфой снова играет с ней. Вместо того чтобы нагрубить, как она привыкла делать, она сдержанно произнесла.       — Конечно, угощу, — и, прищурив глаза, добавила — Так же постараюсь не плюнуть туда.       Она поставила чашку перед ним, надеясь, что её провокационное замечание как-то заставит его почувствовать себя неловко, чтобы он передумал пить. Но Малфой, не моргнув глазом, сделал глоток, будто это было самым естественным делом на свете, и продолжил разговор, который не оставлял ей ни малейшего шанса на отдых.       — Если ты будешь в поле моего зрения, мне будет намного спокойней, — сказал он, не изменяя своей уверенной манеры речи, как будто не замечал её злости.       Её это жутко бесило.Она склонила голову в ответ и с натянутым лицом, стараясь скрыть свою ненависть, произнесла, делая вид, что её тошнит только от одного воспоминания.       — Если я ещё раз проснусь с тобой в одной кровати, вряд ли переживу это.       Она внимательно наблюдала за его реакцией, но Малфой не поддался. Он лишь игриво поднял бровь и с усмешкой заметил.       — Грейнджер, ты до сих пор не можешь забыть то утро? Что именно тебя так задело? То, что я сказал не брать на свой счёт?       Её лицо немного покраснело от злости, но она решительно не позволила гневу вырваться наружу. Гермиона прекрасно понимала, что если она сдержится, он не получит того, чего ожидает.       — Малфой, ну а на чей счёт мне это брать? Или если с нами был кто-то третий? — произнесла она с таким же провокационным тоном, поднимая глаза и оценивающе смотря на него, словно ждала его смущения.       Её слова зависли в воздухе, а потом она добавила, как бы невзначай.       — Судя по тому, какой ты настойчивый, тебе явно понравилось моё присутствие, да?       Её улыбка была едва заметной, но достаточно яркой, чтобы показать, что она тоже научилась играть по его правилам. Она не скрывала уязвимости, не пыталась уйти от его взгляда. Теперь она была готова быть такой же уверенной, как он, несмотря на то, как сильно её злил этот человек.       Малфой рассмеялся, и, несмотря на её усилия оставаться спокойной, Гермиона не могла не заметить, как его смех стал теплее, чем обычно. Он звучал не как привычный холодный звук, а как нечто живое, искреннее — и это ей понравилось. Его лицо, обычно беспристрастное и холодное, сейчас слегка изменилось.       Он перестал быть тем бездушным роботом, и на какое-то мгновение показался настоящим человеком, который смеётся, знает, как играть с людьми, но при этом не скрывает своих эмоций. И, несмотря на всю её ненависть, что-то внутри неё напряженно дернулось.       Затем его взгляд, прежде скользивший по её лицу, неожиданно задержался на её руке. Малфой заметил кольцо.       Оно мерцало на её пальце, обручальное кольцо, которое он подарил ей. Его глаза на секунду сузились, а затем, будто не позволяя себе слишком долго останавливаться на этом, он оторвал взгляд, но его выражение стало ещё более спокойным.       — Я буду ждать тебя, — сказал он с наигранной непринуждённой улыбкой. — Выделю тебе отдельные апартаменты. Тебе не стоит беспокоиться, ты будешь в безопасности.       Гермиона не успела сказать ни слова. Он развернулся и направился к двери. Прежде чем она успела возразить или хотя бы попытаться сформулировать ответ, он уже открыл её и исчез, оставив ей ни малейшего шанса вмешаться.       Она осталась в пустой комнате, чувствуя, как адреналин бурлит в венах. Его уход оставил её в состоянии внутреннего смятения, с мыслями, которые сталкивались и путались. Она осталась одна, с горечью за неудавшуюся попытку оттолкнуть его.       Гермиона глубоко вздохнула, вытирая руки о кухонное полотенце, решив, что ни за что не пойдёт к нему. Это было бы слишком далеко, слишком странно и неудобно. Она не собиралась поддаваться его манипуляциям.       Сегодня она переночует у Поттеров. Отдаст Гарри бокал. Пусть он найдет отпечатки, пусть выяснит, кто был в её доме. Но это не приносило облегчения. Она не могла избавиться от ощущения беспомощности, охватившего её. Вопросы продолжали беспокойно крутиться в голове. Единственное, что она могла сделать, это попытаться вернуть контроль — хотя бы минимальный.       Чем дольше она оставалась в неизвестности, тем сильнее раздражала её эта беспомощность. Она ощущала, как ситуация выбивает её из равновесия, и её внутренний голос подсказывал, что она должна что-то предпринять, чтобы вернуть себе хотя бы какое-то спокойствие.