хватит жрать свои таблетки, хватит трогать мою рожу.

Наверное, именно на том стриме молодые люди осознали всё, что происходит и происходило с и между ними. Для одного это оказалось окончательным и бесповоротным принятием себя и своих чувств к парню, а для второго — головными болями на следующие несколько суток, бессонницами, паническими атаками и ломкой. Только вот ломкой по чему было узнать для него не легче. Иван вызвал зависимость. Сильнее травки или шаров, что Серому предложили однажды в гей-клубе в культурной столице России, нет. Иван ощущался как что-то невесомое и детское, что-то невероятно уютное и мягкое, как игрушка, с которой спит маленький ребенок, пока не подрастет. Пахнет как цветущая сирень с мятой и табаком от тех чертовых кальянов, что тот так любил, но не увлекался. Серёжа полюбил в нём всё. Серёжа привязался к нему во всём. Серёжа стал зависим от всего в нём. А Ваня замечал. И взгляды дружеские увлеченные, и прикосновения неоднозначные, но такие приятные и нежные, что Бессмертных плавился где-то далеко внутри, под этими широкими кофтами, и смех этот по-дурацки звонкий, что звучит после ваниных шуток несмешных вовсе. И понимал тоже всё. Понял, что употреблял его Серёжа что-то не то, отчего и заложились под карими глазами такие синяки. Понимал, что всё это не просто так делается. Что всё это не напрасно, и что не он один, как ни странно, любит, но по-особенному. Спокойно так, без резких проявлений. Но, наверное, самым сильным для него показателем этой самой «любви» стало сережино: « Да я ради тебя пить и употреблять перестать готов. » И ведь перестал. Слово держать Иван его научил. И кое-что ещё держать Иван его научил тоже (но это чуть о другом). И в один из их обычных вечеров, в кальянной их любимой проводимый, Серёжа опять дурачиться начал, а русый смотрит влюбленно и улыбается глупо так, как восьмиклассница, влюбленная в красивого старшика. И Пешков это замечает, и сердце того гореть начинает, и окончательно понимает — не сможет. Любовь стала того главной зависимостью. А как принял и осмелел, решил, что медлить будет странно, а если что-то не так пойдет, то на шутку неудачную всё спишет, как часто делал. Встаёт, и резко так, как мелкая-мелкая пуля, в губы чужие влетает, и стоит, не двигается. А хозяин губ напротив в ахуе приходит, но осознание произошедшего отдается 'бабочками' в животе, сердцебиение быстрым и дыханием сбившимся. И поддается. «Будь что будет...» — звучит в пустых их головах. И они отдаются. Целиком и полностью. А где-то минут через 5 в VIP-комнате слышится тихое такое, волнительное, сережино: — Люблю тебя, Ванюша. Нравишься ты мне уж очень. Зависим от тебя уже, — и смеется слегка, бесшумно почти. А у Ванюши его сердце кровью от услышанного обливается. И радость того переполняет вселенская. И слова уже, кажется, не нужны им вовсе. Целует вновь, только теперь мягко так, невесомо, слегка лишь губ других касаясь целомудренно. — Ты мне нравишься тоже. До ужаса и дрожи в коленях, до дыхания сбитого и зрачков, расплывающихся на пол глаза. И люблю я тебя тоже, Кудрявая чепуха ты. И завишу от тебя так же, как ни от кого не зависил. И слов им этих хватает, чтоб понять всё точно. Любят. По-настоящему. Иначе и быть же не может. Отношения у парней продолжались хорошо, жизнь шла неспешно, да и те не особо её торопили, каждый день присутствием друг друга наслаждаясь. И не нужен им никто и ничто. Только Серёжа, Ваня и однушка сережина недалеко от центра Москвы. И никаких наркотиков. Ведь зачем они им, когда друг для друга они — самые сильные вещества, и Серёжа в этих глазках изумрудных растворяется, как сахар в их парных кружках с чаем на столе, а Ванечка потом его же на этом столе обнимает, к себе прижимая крепко. Ведь только благодаря ему, Серёжа перестал жрать свои таблетки и отучился в трипе трогать его 'рожу'. Он поправился. И это хорошо. ... наверное.)