Хайкью мальчики и их вселенные

      Суна внимательно вглядывается в огромный холст, прикладывая к отдельным участкам картины свою руку. На его изящных пальцах хаотично разбросаны разноцветные мазки. На указательном и среднем — оттенки синего и фиолетового, на безымянном и мизинце — кадмий и охра, а на большом пальце — изумрудно зелёный.       Ринтаро проводит указательным пальцем по небу и примеряется, какой оттенок нужно добавить.       Эта привычка у него появилась с детства: пока остальные дети интуитивно мазали голубое небо и изумрудный газон, маленький Суна смешивал краски и проводил кистью по ладони, проверяя цвет. Другие дети его сторонились, а учителя гнали отмывать руки, но Суна никогда не стремился понравится людям.       Вообще-то у него был один друг — Кита Шинске, и Кита уважал Суну и любил его такого, какой он есть: задумчивого, перемазанного гуашью, растрепанного и вечно сонного.       И вот прошло 15 лет.       Руки Ринтаро все ещё перепачканы, только уже не гуашью, а темперой, а захламлённую детскую комнату заменила мансарда-студия с потрёпанным матрасом, валяющимся посреди кистей и холстов, окнами в пол, и маленьким недоразумением по имени Кит, которого единственный друг оставил Суне перед отъездом.       Ринтаро закрывает глаза и видит перед собой Киту, который мягко улыбается ему и обещает приехать в Японию на каникулы.       Врунишка.       Суна совершенно ему не верит. В Европе учиться интереснее, чем сидеть в пыльной студии и наблюдать, как Рин смешивает титановые белила и ультрамарин для бликов на эмали.       Художник в последний раз бросает взгляд на работу и щурится. Нужна жженая умбра. А она кончилось.

***

      Осаму сидит за прилавком, подперев щеку ладонью и смотрит на улицу. Сегодня посетителей было не так много.       Оно и понятно, художественный магазинчик только открылся и люди ещё не просекли, что можно забежать сюда за новенькой стёркой или цветным картоном для макетов.       Мия медленно выдыхает и поднимается. Кажется пора закрывать магазин, все равно больше никто не придёт.       Его останавливает лёгкий звон колокольчика, входная дверь открывается и появляется ОН.       Осаму приходится сделать некоторые усилия, чтобы не произнести восторженное «Вау».       Это действительно сложно, ведь к Осаму заглянул просто… ну… Осаму не может подобрать подходящего слова для этого человека.        Высокий, невероятно изящный парень, со стройными длиннющими ногами в безразмерном зелёном свитере грубой вязки и потертых голубых джинсах стоит сейчас напротив стеллажа с красками и рассеяно теребит волосы, которым явно не повредил бы хороший специалист.       Щеки кассира начинают нагреваться и он отводит взгляд, даже не подозревая, что пара лисьих глаз тут-же заинтересованно пробегается по его силуэту.       Пока Саму перебирает карандаши, пытаясь не быть слишком очевидным, Суна наконец делает выбор и подходит к кассе с четырьмя тюбиками краски и закрепляющим лаком.       — Вы все брать будете?       — Да, заверните пожалуйста.       ЧЕРТ ЧЕРТ ЧЕРТ       Голос у покупателя глубокий нежный и чуть-чуть шипящий, его слова хочется слушать миллионы лет.       И ещё миллионы лет хочется слушать его с т о н ы.       Осаму даёт себе мысленную пощёчину и принимается упаковывать товары.       — Вы давно здесь? — посетитель сам начинает разговор, и Мия чуть не взвизгивает от счастья.       — Нет, только вчера открылись.       — Так здорово, в этом районе давно не хватало приличного художественного магазина.       — Но здесь же был раньше… «Юаке» вроде назывался.       — Да, но закрепители там были не важные, да и нормальных синтетических кистей не завозили и ещё… — парень мнётся       — Что?       — Еще им явно не хватало красивых и харизматичных продавцов.       — Ох, но я не собирался нанимать в свой магазин продавцов.       — В вашем магазине этот недостаток итак уже учтён.       — Оу… ОУ — глаза Саму становятся круглыми, когда он наконец понимает, что этот комплимент адресован ему.       — Так, кхм, если вам понравился магазин, и вы будете частенько заглядывать, может, назовёте своё имя? — Осаму непроизвольно затаивает дыхание, готовясь к отказу.       — Суна Ринтаро. Можете обращаться со мной на «ты», не думаю, что у нас большая разница в возрасте.       — Осаму Мия. Рад познакомиться с тобой.       В разговоре явно образовалась пауза, и Саму протягивает кулёк с красками.       — Спасибо за покупку, может быть что-то ещё?       — Я бы не отказался от сэндвича.        После этой фразы Ринтаро сипло смеётся, и забрав у опешившего кассира покупку вылетает из магазина.       Как только дверь громко хлопает, Осаму прижимается лбом к стеклянному стеллажу и стонет.       Он определённо точно влип.       Кассир даже не подозревает, что в этот самый момент на улице один конкретный художник прижимается затылком к кирпичу и пытается привести в порядок свои ярко красные уши и сбившееся дыхание.       Уровень гейской паники этим вечером просто непозволительно высок.

***

      Естественно они подружились.       Суна даже не заметил, как Осаму начал настойчиво подкладывать к его покупкам сэндвичи, онигири и всякую другую еду, потому что художник: «явно питается раз в неделю, и то судя по всему акрилом».       Ринтаро мог часами торчать в магазине, усевшись среди гипсовых статуй, и радостно наблюдать за работой Мии. Осаму ныл, что это наверное до одури скучно, но Рин настаивал, что получает эстетическое удовольствие от этих посиделок и жалобы отпадали.       По ночам Суна порой звал друга в студию, где они вместе критически осматривали его картины и думали что добавить.       Иногда Суна засыпал на чужих коленях, и Осаму аккуратно массировал его голову на затылке и за ушами, добиваясь блаженного мурлыканья.       Странный котёнок, которого Суна почему то звал Кит, тоже полюбил нового гостя и часто терся о его ноги, упираясь пушистым лбом в бёдра. Суна в такие моменты безумно ему завидовал.       Парни даже не заметили, как пролетело несколько месяцев.

***

      Ринтаро с хрустом разминает позвоночник и смотрит на время. Часы показывают уже 9 утра, а значит пора ложиться спать. Но почему то сегодня спать не хочется, хочется увидеть Осаму.       То есть краска.       Купить новую краску… эм… охру!       Суна без зазрений совести выкидывает в урну почти целую баночку охры и радостно выбегает в художественный магазин.       Он замечает Осаму около дверей художественной лавки. Тот стоит спиной к художнику и болтает с… еще одним Осаму? Только второй более спортивный, и волосы другого оттенка.       Осаму номер два при виде Суны ярко улыбается и подаёт незаметный знак, чтобы тот замер. Суна останавливается в паре шагов от братьев и вслушивается в разговор. В этот момент спиной к нему говорит настоящий Осаму.       — Ты не понимаешь, Тсуму, он… ОН ИДЕАЛЕН! Когда я смотрю на него, мне хочется прикоснуться, поцеловать каждый участок его кожи! Небольшую венку над ключицей, острые плечи, милые веснушки на локтях, огромную татуировку созвездия, набитую по всему животу… Господи, я готов целовать его бесконечно, обнимать, гладить, прижимать к себе. Когда он засыпает на моих коленях, мне физически больно от того, что я не могу посадить его на себя и ладонями вжать в свои бёдра. Не могу разукрасить его запястья засосами так, чтобы ИХ он подносил к своим картинам сверяя оттенки синего и фиолетового, не могу вечно лежать с ним в обнимку на этом старом пыльном матрасе, наблюдая как солнечные блики отражаются в его фантастических глазах, не могу завалиться к нему слегка пьяным и нежно стянуть этот чертов свитер, под которым он не носит майку! Не могу, Атсуму, но так хочу понимаешь! Господи, я так его хочу!       Вдруг торс Осаму окольцовывают цепкие пестрые пальцы, а ухо обжигает игривый шёпот.       — Ты можешь.