
Метки
Описание
От чистого истока в прекрасное далёко – в прекрасное далёко я начинаю путь...
Примечания
и снова фанфик к фанфику "убежище", да https://ficbook.net/readfic/10617274
хоть та работа и закончилась на хорошей ноте, но мысль о шестой не давала мне окончательного покоя.
у мальчиков всё стало хорошо, однако разве наша малютка в жёлтом дождевике не заслуживает хотя бы дольку счастья? (без осуждение автора, там всё идёт от лица моно, поэтому беру на себя описать, что же всё-таки произошло с шестой дальше. не могу я оставить свою любимую девочку без внимания, простите).
ещё это работа является неким продолжением к "пустому сосуду" https://ficbook.net/readfic/11741471
просто хочется, чтобы дети были счастливы, они этого заслуживают.
Часть 1
26 марта 2022, 11:08
До определённого момента берег, наполненный шумом морского прибоя, был необъятно умиротворённым и пустым. Когда-то здесь царили мрак и скудный туман, когда-то в сердце при виде серости мутного моря наполнялось мёртвой тоской, и единственное, чего хотелось, это поскорее покинуть берег, слепо плутая тёмным расплывчатым силуэтом под белёсой дымкой в безрезультатных поисках выхода, как буёк среди морского простора.
Шестая до скрипа зубов помнила это невыносимое чувство отрешённости и холода, когда в детстве бродила возле моря, гонимая преследуемым её ужасом и желанием убежать от опасности. Помнила всё досконально, пусть и прошло с того момента несколько лет, и удивлению её не было предела, стоило ей сойти вместе с другими детьми с борта пустого побитого многочисленными штормами парохода на песчаный берег и изумлённо оглянуться, опираясь на деревянный посох и прихрамывая на вывихнутую из-за одного несерьёзного казуса ногу.
Шестая изначально не узнала местность, предполагая, что прибыли они на неизвестный ей остров или материк, где наконец-то освободившиеся путники планировали устроить себе новую жизнь на суше, а не посреди океана. Однако в груди у неё что-то трепетно кольнуло – сквозь буреломы и колючие кустарники, которые только-только начали обрастать зеленью, она разглядела смутно знакомый пошатнувшийся чудом ещё уцелевший сарай, взятый в плен многолетнего дикого лишайника, а потом взглянула назад – на море, – дабы посмотреть, что происходит на горизонте.
С детства ещё в памяти отпечаталась картина густого тумана, за которым ничего невозможно было разглядеть, и только если приблизиться вплотную, можно увидеть медленно выступающие из студёной перины горбатые и мрачные многоэтажные дома, что своими разбитыми чёрными впадинами окон нагоняли озноб страха и ощущение глухой безысходности. Теперь же над морем туман больше не стоял, и поэтому разглядеть город на другом берегу уже не составляло огромного труда… Точнее, то, что осталось от города.
Шестая пронзительно, не мигая и щуря от прохладного морского ветра пепельные глаза, разглядывала руины от разрушенных зданий, походившие на криво выколоченные могильные плиты среди пустынного кладбища. Она и подумать не могла, что Бледного города больше нет – место, в котором остались её прошлые страдания и кошмары, стёрто с лица земли навсегда. И даже дотоле не виден красный маяк на вершине Сигнальной Башни: ничего не было, только мёртвые руины, смутно напоминающие о городе, порабощённом Трансляцией и пагубным Сигналом.
Шестая не могла поверить в увиденное. Неужели судьба решила вернуть её обратно? Но какой ценой и для чего? С одной стороны переживать было не о чем, ибо проклятый город на сегодняшний день не существовал и не имел возможности снова навредить некогда маленькой беззащитной девочке, но с другой… Безэмоцианальное лицо Шестой, скрытое в тени капюшона бордовой мантии, затаилось каким-то прискорбным выражением, стало более мрачным, а глаза несколько понуро опустились на песок под заскорузлыми босыми ногами, одна из которых была перевязана старой ссохшейся портянкой.
Впервые за столько лет мёртвое озеро её опустошённой души пустила волнующую рябь, точно одинокий малёк всплеснул серебристым хвостом в водной глади. Город исчез, а значит вместе с ним и погиб тот, кого Шестая упрямо пыталась забыть, похоронить у себя в потёмках сознания и никогда не упоминать даже мельком во что бы то не стало. Похоже, тело того самого действительно похоронено, только ещё и под завалами заброшенного города. Неизвестно почему, но в груди стало отчего-то тяжко, а воздух, до этого наполненный свежестью и запахом морского йода, вдруг сделался спёртым, как будто марево после изнуряющейся жары в степи.
– Ты идёшь? – внезапно кто-то сзади прервал поток мыслей Шестой, и та молча обернулась на четверых подростков в мантиях, что спокойно стояли одной сплочённой группкой и выжидающе смотрели на свою спутницу.
Подозвала её девушка в некогда бирюзовой мантии. Зелёные глаза обеспокоено смотрели на Шестую из тени капюшона сквозь непослушные пряди светло-русых волос, а лёгкая рука тихонько обхватила худощавый локоть – сразу стало ясно, что с Шестой расставаться совершенно не хотят. Та только рассеяно кивнула головой и глухо произнесла хриплым голосом:
– Иду.
И, прихрамывая, медленно заковыляла за небольшой процессией подростков, поддерживаемая под локоть девушкой в бирюзовой мантии. Пострадавшая лодыжка без конца ныла, растяжение на мышцах болезненно пульсировало под сжимающей тканью, но Шестая упрямо поджимала губы и крепко держалась одной рукой за посох, служивший ей своеобразным костылём (всё-таки давнишняя боль никогда не сравниться с жалким вывихом ноги). Они впятером двинулись вдоль берега в сторону бывшего Бледного города и, кроме Шестой, очарованно оглядывали всё вокруг.
Они впервые находятся на суше. Впервые видят что-то ещё, помимо бесконечных океанских просторов, и слышат вместо назойливых криков чаек и монотонного шума бьющихся об борт парохода волн лёгкое дуновение предвесеннего ветерка и нежные тихие трели птичьих песен. Земля под ногами не шаталась, хотя тело, привыкшее к долгому путешествию на корабле, до сих пор фантомно находилось ещё где-то на волнах, и пахло присутствием приближающейся весны, что отрадой отзывалось в лёгких детей, вдоволь “насладившихся” тошнотворным запахом испорченной рыбы и морской плесени.
Они ждали этого несколько лет, обречённо и печально пытаясь найти хотя бы маленькой островок для небольшого безопасного приюта. Постепенно росли и взрослели, бесцельно продвигались одинокой точкой куда-то в неизвестную даль, ожидая впереди что угодно и оставляя за спиной те мучения, которые навеки оставили шрамы на душе и воспалённые воспоминания в голове. Они сбежали от кошмаров, выкинули из памяти тёмное прошлое, чтобы вступить в новую жизнь, однако Шестая единственная нервно сутулилась, чем походила на шагающую впереди Третью, и опасливо бросала взгляды на разрушенный город, к которому они постепенно приближались.
Она совсем не ожидала, что вернётся сюда, так как планировала исчезнуть из этого места навсегда, чтобы её духом даже тут и не пахло. В изнеможении Шестая бежала отсюда когда-то под проливным дождём, полностью мокрая, озябшая и исхудавшая от голода, неслась по омертвелым улицам подальше от мрачных холодных домов, от равнодушных Зрителей, которых кроме пустых передач в телевизоре больше ничего не интересовало, и от прошлого: от непонятного грызущего чувства внутри и острого ощущения того, что она потеряла кое-что ценное, словно запропастился маленький, но такой важный кусочек мозаики её внутреннего мира.
И вроде бы убежала, у неё это получилось, тем не менее тернистый её путь вернул назад – в прошлое, от которого Шестая так усердно хотела скрыться, безвозвратно отвернуться и не оборачиваться к нему. Она ниже склонила голову вниз и как-то чуть замедлилась, уже сильнее припадая на больную ногу и крепче хватаясь за посох, словно к телу резко привязался якорь и стремительно утягивал на глубину океана неприятных мыслей и воспоминаний.
– Сильно нога болит, да? – идущая рядом Вторая плотнее взяла её за локоть и попридержала, когда ощутила, как Шестая буквально виснет на посохе, и заприметила искажённое от явного дискомфорта лицо под капюшоном. – Может, попросить Первого остановиться и отдохнуть? Тебе стоит набраться сил…
– Всё в порядке, – сухо бросила Шестая.
Она упрямо выпрямилась, через давящую на плечи тяжесть постаралась гордо выпятить грудь и стремительнее заковыляла вперёд, тем самым чуть ли не таща за собой обеспокоенную её состоянием Вторую. Косой клин чёрных галок с хриплыми криками пролетели под пасмурным небом над самой головой, и Шестая набрала полную грудь пахнущего озоном воздуха, исподлобья провожая пустым взглядом скрывшихся за разрушенным городом чёрных птиц.
Ветер с моря невидимыми вихрями кружил рядом с юными путниками, вздымая подолы их мантий, одинокий листок жухлым пятнышком пролетел в сантиметре от носа Шестой, и та вновь поглядела на Бледный город, который даже в плачевном состоянии продолжал давить на неё жалкими остатками заглохшего Сигнала, слепо напоминать о том, как она тут выживала, и безмолвно выть, словно постепенно умирающий хищник при виде пробегающей мимо него маленькой зверушки.
Шестую невольно окатило холодным потом. Дрожь мурашками пробежалась вдоль позвоночника и тронула мышцы ног, точно приготовившиеся бежать до последнего вздоха: Шестая до побледнения помнила этот зов – зов Чрева, когда оно с металлическим оглушительным скрежетом шло ко дну, потерявшее свою Хозяйку с жизненно необходимой для него энергией. Чрево не хотело её отпускать, и Шестая никогда не забудет ту чудовищную боль во время того, как она уплывала на пароходе оттуда вместе с выжившими детьми. Неизвестная аура грубо сжимала её в стальные тиски, словно клешнёй хватала хрупкое тело в попытках вернуть будущую Хозяйку обратно на законное место, и бедная Шестая крючилась в муках, до крови кусала губы, чувствуя, как зверский голод возрастал до вселенских размеров и сжирал её изнутри подобно скопищу опарышей внутри сырого куска мяса.
Сквозь агонию она видела рядом с собой Вторую, которая держала её в объятиях и не отпускала до конца, месяцем стоявших поодаль других детей, нервно глядевших на бьющееся в припадке тело Шестой в руках Второй и не знавших, чем помочь их условной напарнице. Их едва завоёванный пароход медленно отплывал от Чрева, что отдалялось всё дальше и дальше, ошмётки грязно-серого дыма клубами вылетали из трубы, отчего они будто заполоняли ясное солнечное небо. Шестую всё это время терзала невыносимая боль, вызванная разрывающим внутренности голодом, её руки намертво сжимали ткань мантии Второй, что ни на секунду не ослабляла хватку на дрожащем теле подруги, и Шестая, сквозь стиснутые зубы утробно и тяжело дыша, безумными воспалёнными глазами глядела на то, как Вторая уверено смотрела вперёд, как её взгляд резко охладел и стал тяжёлым, направленный на громадное Чрево, и она совсем не обращала внимание на увечья на своих руках, которые наносили ногти Шестой.
Всё тело тогда превратилось в один комок оголённых нервов, каждый вдох и каждое неверное движение отдавались адской болью, от которой темнело в глазах и звенело в ушах, словно в колокольной церковной башне. Желудок точно выворачивали наизнанку, кишечник гирляндой вырывали из брюшной полости, превращая всё в одно кровавое непонятное пульсирующее месиво, наполняющее горячей кровью лёгкие, чем затрудняло дыхание. Ещё бы немного, всего пара секунд подобной пытки, и Шестая бы опрометью сиганула с борта парохода в океан, чтобы отдаться его холодным волнам, камнем пойти ко дну, где можно спокойно залечь вечным сном, и покончить со всем этим раз и навсегда.
И только мысль о самоубийстве закралась в шумную голову, как резко вся боль сгинула тела, словно оборвалась крепко связывающая его нить, оставив после себя лишь бренную тяжесть и ноющий звон в мышцах, особенно в желудке, а вслед за этим воздух наполнился оглушительным грохотом, сопровождающимся паническим воплем встревоженный чаек. Обмякшая Шестая из последних сил повернула голову в сторону звука: Чрево с неприятным воем рушилось, металлические запчасти отламывались от корпуса и с всплеском падали воду. Гигантское судно шло ко дну.
Волны океана заметно ощерились и раскачивали пароход из стороны в сторону, тем самым ещё дальше откидывая от тонувшего Чрева. Дети перепугано смотрели на всё это, крепко держались за мачты и дверь в каюту корабля, и только Вторая продолжала невозмутимо сидеть на палубе с еле живой Шестой в руках. Их откинуло довольно далеко от эпицентра событий, но даже на таком расстоянии они смогли в последний раз увидеть промелькнувшую трубу Чрева среди воды перед тем, как оно окончательно скрылось под волнами. Океан ещё долго волновался, чайки кричали, шумной стаей кружась над тем местом, где до поры до времени возвышался остров, а юные беженцы молча наблюдали с палубы за тем, как потонула их многолетняя тюрьма, потонули все монстры, обитающие там, и страхи, под гнётом которых они выживали всё своё детство.
Вдруг один из них, радостно закричав в сторону затонувшего судна, высоко запрыгал по палубе вокруг застывшего и молчаливого Первого:
– Да! Да! Этот проклятый корабль затонул к чертям собачьим! Так им, тварям, за то что наши жизни поломали, за то что детства лишили! Так им и надо!
Шестая сквозь звон в ушах, постепенно теряя сознание, слышала в этом крике столько боли и отчаяния маленького ребёнка, что невольно поморщилась. Он проклинал монстров, ругался на Чрево и в злорадстве ликовал над их погибелью, но всё-таки проскальзывало в этой угрозе нечто затравленное и надломленное, точно плаксивый крик о помощи сломленного несчастного дитя, долго живущего в ужасных условиях под контролем монстров. Шестая болезненно шикнула и незначительно пошевелила рукой, словно пыталась отогнать от себя что-то – чужой крик ненароком стрельнул дробью по черепной коробке и воспалённой вспышкой сверкнул под дрожащими красными веками.
– Пятый, не кричи, пожалуйста. Шестой покой нужен…
Спокойный тихий голос Второй был подобен бальзаму, нанесённому на потревоженные раны, и Шестая, проваливаясь в темноту сонного забвения, с лёгкостью в душе утешалась последней промелькнувшей в потухающем мозгу мыслью:
“Я свободна!”
Шестая отвела взгляд от Бледного города и обратила внимание на Вторую. Та взглянула на неё в ответ и слабо улыбнулась – в глазах её таились искры счастья и предвкушения новой жизни. Вторая рада, что вырвалась из плена равнодушного океана, и Шестая притворно приподняла уголки губ кверху, изображая фальшивую пустую улыбку, похожее больше на лицо грязной фарфоровой куклы. Шестая была рада только условно, но не искренне. В груди не ощущалось трепета, душа не пела и не ликовала, ставши свободной. Шестой приходилось “играть” свои чувства и эмоции, делать вид, что она также счастлива, как и другие дети, шедшие в будущее. К этим детям Шестая попала совершенно случайно, и то благодаря Второй, которая внезапно нашла её, притаившуюся среди кукол в покоях хозяйки. Она сидела тогда на зеркальном столике и слушала музыкальную шкатулку, в которой под плавную мелодию кружилась пластиковая балерина. Шестая выглядела затравленной и удручённой – не успела на пароход, хотя спешила изо всех сил. На языке до сих пор оставался горький привкус крови покойной Хозяйки, по венам бурлила гнилая сила Гостей, чьи заплывшие жиром туши преспокойно разлагались в тёмной гостиной и разносили приторный тошнотворный запах васильков, и мёртвая пустота глухо звенела в душе. И по сей день неизвестно, как Вторая оказалась в тех покоях: та почему-то молчала об этом и не осмеливалась заговаривать. Только молча протянула руку Шестой, предлагая ей пойти вместе с ней, и с тех пор они заметно сдружились. Шестая их всех уже давно знала: успела познакомиться с ними, когда плутала по нижним палубами Чрева. Знала этих странных детей в потрёпанных мантиях, сидящих возле маленького костра, помнила то, как Третья сломала найденную Шестой шкатулку, и рассказы Первого про Северного Ветра и его погибшую младшую сестру. И она вернулась к ним – те молча оглядели её, пока Шестая безмолвно стояла за спиной Второй, а Первый, сочувственно поджав губы и глядя в её остекленевшие пепельные глаза, шёпотом нарёк Шестую:“Бедняжка”.
С ними провела она на Чреве несколько лет, сидя у костра и поджидая подходящего парохода, чтобы сбежать оттуда. Она стала для них полноправным членом семьи, родной душой, такой же побитой и израненной страхами и монстрами, и близким человеком, к которому они привыкли и невольно привязались. Даже не смотря на её холод в голосе и взгляде, не смотря на то, что Шестая совсем не отвечала той теплотой и заботой, которыми те бескорыстно пытались её одарить. И Шестая не понимала – почему они её любят? – и не понимает до сих пор. Долго не могла она понять, почему Вторая находилась с ней всегда рядом и не бросила на Чреве? За что Первый старался обхаживаеть её, словно младшую сестру? Отчего Третья с виноватым видом принесла ей музыкальную шкатулку с танцующей внутри балериной и извинилась за поломку предыдущей? Зачем Пятый, выхватив из библиотеки Чрева старенькую книжонку, с миролюбивой улыбкой подсел к ней в уголок и беззаботно прочитал сказку о драконе, принцессе и рыцаре? И лишь с взрослением, когда некоторые вещи, которые в детстве видишь с одной стороны, постепенно меняют свой ракурс и предстают с совершенно другой истиной, Шестая с удивлением осознала. Они просто стали её семьёй. Семьёй, о которой она могла только мечтать, грезить во снах и думать в мирное время выживания. Оттого Шестая старалась относиться к ним чуть теплее, хоть и получалось это с большим трудом, потому что не привыкла открыто любить кого-то и проявлять ласку. В основном такой чести удостаивалась Вторая, и то Шестая очень неуклюже и сдержанно её иногда обнимала наедине, словно боялась напугать и сделать больно. Шестая вновь подняла взгляд на впереди идущих путников. Первый, как явный лидер их примитивной процессии, шёл впереди всех, рядом с ним шагала сутулая Третья в замызганной серой мантии (после освобождения из Чрева и его проклятия она постепенно вернула свой прежний облик, только на всю жизнь спина осталась горбатой), а чуть позади них свободно плёлся Пятый, не без интереса оглядывая новые для себя окрестности. Весь путь они молчали, если не считать короткий диалог Шестой и Второй, что шли самыми последними, словно сохраняли некий покой и гармонию – не смеялись, не шутили и не переговаривались: изморены они слишком долгим скитанием по просторам океана и истощены морской болезнью. А так, если бы не внезапно появившаяся Вторая, Шестая продолжила бы свой путь в одиночестве. Хотя, судя по всему, она бы скорее всего заняла престол бывшей Хозяйки, принявшись вместо неё держать Чрево и из года в год ждать в нём тех отвратительных гостей. Не задаром ведь неизведанный дух погибшего судна пытался её удержать, дабы не остаться без силы многоуважаемой Госпожи. Только ради Второй Шестая присоединилась к беженцам в мантиях – ради той, которая спасла её от участи стать монстром и стала близкой подругой, понимающей, покорно выслушивающей её и беспрекословно делящейся с ней всем, что она только знает и имеет. Неизвестно, как бы сложилась жестокая судьба Шестой, если бы не эта девочка, когда-то носившая крохотную светло-зелёную мантию… Вскоре они прошли мимо Бледного города, и Шестой оставалось только вздохнуть от отпустившей её тяжести, навеянной от гнетущих руин. Она не вернулась сюда, нет – она просто проходит мимо, с издевкой косо бросая взгляды на бывший город и демонстрируя тем самым, что больше он ни на что не способен и такой же беззащитный, прямо как та маленькая девятилетняя девочка в жёлтом дождевике. Впереди путников ждала длинная, уходящая вдаль, пыльная дорога, пролегающая вдоль заброшенного посёлка с редкими перекошенными домишками. С изумлением они замечали вдалеке других детей, также снующихся по дороге небольшими группками, и Шестая нервно сжала посох в вспотевшей ладони, разглядывая чужие миловидные лица и пытаясь распознать в них знакомые черты.Может, он жив, а не похоронен в Бледном городе?...
Первый уверенно повёл процессию по дороге. Другие подростки им улыбались, махали руками и тоже радовались, что освободились от кошмаров. Путники в мантиях приветствовали их в ответ, но не останавливались для разговоров, а стремительно шли дальше – им нужно найти убежище, и путь их лежит далёкий и долгий, поскольку они хотят отдалиться от моря, навсегда забыть про его существование и жить там, где не будет слышен его шум прибоя. Слишком тошно им находиться рядом с тем местом, которое принесло массу страданий и вековые шрамы. И Шестая идёт с ними, поддерживая общую идею насчёт этого – только там, в дальних краях, они смогут начать новую жизнь, оставив позади кошмары и воспоминания. Песок и галька тихонько похрустывали под пятью парами босых ног, с окраин посёлка слышались голоса и смех детей, в ушах свистел шустрый ветер, бурыми тучами гоняя придорожную пыль, и мысли в голове гудели, подобно пчелиному улью. Мимо шествовали группами подростки, и Шестая каждый раз вздрагивала и цеплялась взглядом за каждого прохожего парня, неосознанно выискивая того, кого в детстве бросила в Бледном городе. Зачем она его ищет? Без понятия… Хочет ему что-то сказать? Попросить прощения? Поговорить о их прошлом союзе? Шестая не знала сама. Парни шли гурьбой, хохотали и весело разговаривали, наполняя всю округу эхом многообразия голосов, но ни в одном из них Шестая не увидела ничего знакомого. Все они такие разные, свободные и счастливые – шли с рюкзаками, сумками, босые, в ботинках, в кофтах, куртках, пальто, в шапках, в кепках, с открытыми головами… Шестая уже мысленно махнула на всё рукой, пытаясь себя уверить, что её давнишний приятель давно похоронен под руинами Бледного города. Нет его в живых, и на том дело с концом. Пока на пути им не встретились двое парней, одиноко стоявших с краю от дороги… Шестая прищурилась в попытках издалека понять, что это за парни, как тут же к горлу подступил ком. Процессия становилась всё ближе и ближе к этим парням, что с любопытством смотрели на них – один из них даже помахал покрытыми шрамами ладонью, и Первый молча поднял руку в знак приветствия. Остальные же не обратили на них никакого внимания, кроме Шестой… Та внимательно пригляделась к более высокому парню в старой куртке, чьи обросшие чёрные волосы колыхались на ветру. Лицо его было таким спокойным и доброжелательным по отношению к путникам, особенно к своему приятелю, который стоял рядом и вполголоса переговаривался с ним. Можно подумать, что Шестая вряд ли узнает того самого, поскольку он давно вырос и явно изменился в лице, но Шестая яро была уверена: она никогда не забудет лицо бывшего друга, что так отчётливо отпечаталось в голове – испуганное, бледное, на фоне черноты Бездны… Неожиданно она вырвала локоть из хватки Второй и замерла на месте прямо перед парнями. Вторая вопросительного покосилась, хотела подозвать, но Шестая молча жестом руки показала, чтобы та не беспокоилась и шла дальше за другими – она догонит. Растерянная Вторая поплелась вперёд, не без волнения оборачиваясь на подругу, а та как вкопанная стояла перед этими двумя, чьи удивлённые глаза несколько недоумённо уставились на остановившуюся напротив них странную девушку в бордовой мантии. Шестая узнала его – это он. – Моно?.. Парень заметно вздрогнул и отпрянул, стоило ему услышать коротко произнесённое имя из уст незнакомой девушки, чем заставил обеспокоиться своего спутника, и Шестая про себя утвердительно кивнула – это точно он. Моно. Шестая осторожно, хромая, приблизилась к нему, всё также опираясь на посох, который ей щедро одолжил Первый, и не отрывая взгляда от ошарашенного лица, после чего одной рукой скинула капюшон мантии с головы. Некогда короткие смолянистые волосы стали длиннее – чуть ниже плеч – и легко покачивались на ветру, пустые бездушные глаза отрешённо отражали в себе пасмурный заброшенный посёлок, отчего он казался ещё более безжизненным, чем он есть на самом деле. От Шестой невольно повеяло запахом морской соли и йодом, рыбой и предгрозовым озоном. Лицо слегка вытянулось, бледные скулы ярко выражались на исхудалых щеках, и хмурые черты замерли в суровом повзрослевшем выражении (даже будто постаревшем). Удивление медленно сошло с лица Моно, как только он увидел в подросшей девушке свою маленькую подругу в желтом дождевичке – Шестую. Он явно не знал, радоваться ли ему или злиться, поэтому брови его сместились к переносице и обветренные губы сжались в одну напряжённую полоску. Вот они стоят друг перед другом – бывшие друзья, что расстались при трагичном раскладе в Бледном городе, и встретились вновь, когда кошмары наконец-то завершили своё существование. В голову совершенно не приходило, что именно нужно говорить старому другу, встретившись с ним спустя столько лет: и не просто встретившись, а храня при этом у себя на памяти детские обиды и раны. Они безмятежно разглядывали друг дружку, до сих пор узнавая знакомые черты и что-то оставшееся детское в натуре каждого из них. Пусть Моно и изменился, лицо его стало тоже взрослым и осознанным, но таилось в тёмных глазах старого друга тот блеск маленького мальчика, вдохновлённого собственными мечтами и полного заботой большого бескорыстного сердца. Видя Шестую, он стал печальным и тоскливым – оказался задет оголённый нерв, сперва казавшийся затянутым и зажившим без следа, но потом он внезапно открылся, стоило лишь напомнить о том роковом дне. Шестая не чувствовала боли и тоски, в отличие от Моно, однако взгляд был прискорбно прищурен, а брови напряжены в искреннем сожалении. Она хотела что-то сказать ему – правда, – но слова так и вертелись на языке, не осмеливаясь зазвучать из сомкнутых уст. Ощущала она себя несколько беспомощной и бесполезной, замечая, как нервничает Моно и явно собирается увести своего нового друга подальше, дабы отдалиться от бывшей подруги, но Шестая не позволила ему этого сделать. Не ведая, как выразить всё не озвученное по-другому, Шестая медленно протянула руку к Моно и цепкими худыми пальцами сжала его запястье, после чего снова взглянула ему в глаза, только с более мягким выражением. Холод от её прикосновения едва ощутимым морозцем отразился на тёплой коже Моно. Этот жест сначала ввёл его в секундный ступор, а потом он настолько растрогался, и растопилось его обледеневшее сердце к подруге, что Моно не нашёл в себе силы вырвать руку из хватки Шестой, оттолкнуть её и гордо пойти своей дорогой, даже не оборачиваясь. Всё также не говоря ни слова, Моно неуверенно повернул запястье и широкой ладонью обхватил тоненькую ручонку Шестой, а как только он встретился с её взглядом, где за равнодушной ширмой прочитал немое “прости меня за всё”, то не сдержался, мягко улыбнулся и прошептал почти одними губами: – И ты меня прости… Фальшивая улыбка снова растянулась на бледных губах, но Шестая копировала эмоции уже настолько отточено, что Моно не заметил в этом какого-либо подвоха. Они стояли и держались за руки, как когда-то в детстве, когда они вдвоём одни плутали по улицам Бледного города. Когда они были только друг у друга – единственные разумные и живые существа среди хладнокровных тварей и чудовищ. Были друг для друга опорой и поддержкой, теплом и даже ближайшим родственником. И они это почувствовали вновь: через одно соприкосновение рук без единого слова и звука. И было даже слабо ощутимо, но слышно и видно в глазах каждого:“Я тебя прощаю”.
Через пару минут Шестая осторожно вырвала руку из ладони Моно, сощурив глаза и замечая, как тот критично смотрит на её перевязанную портянкой ногу (прямо как в детстве, когда Шестая получала какой-либо ушиб), а потом вдруг в их безмолвный разговор встрял приятель Моно, всё это время молчавший и соблюдавший нейтралитет в тихом перемирии между старыми друзьями, и миролюбиво протянул покрытую шрамами руку Шестой: – З-зе-еро, – робко произнёс он и улыбнулся. Та примирительно кивнула головой, смотря, как в чужих глазах сияют дружелюбные звёзды Млечного Пути и от робости розовеют бледные скулы, и тихонько пожала изувеченную старыми рубцами ладонь: – Шестая. Неожиданно сзади издалека раздался протяжный свист, и Шестая обернулась. Это оказался Первый, который находился довольно далеко вместе с остальными чуть ли ни на другом конце дороги и рукой передавал Шестой, что им уже пора идти. Та напоследок посмотрела на друзей: Моно вновь опечалился от осознания, что подруга, с которой он только что помирился, снова уходит, и Шестая, накинув на голову бордовый капюшон, тихо заговорила: – Мне пора, – она похромала немного в сторону своих спутников, – может, увидимся ещё. Когда-нибудь. Ветер беспрерывно гнал придорожную пыль над землёй и жухлой травой, бурой тучей застывая за спиной хромающей по грутновой дороге Шестой. Впереди её ждала Вторая вместе с другими путниками в мантиях, сзади немного тоскливым взглядам провожал Моно, стоя рядом с чудесным парнишкой Зеро, а Шестая про себя сипло шепнула, стуча наконечником посоха по твёрдой земле и рассматривая вдалеке холмы и горные вершины:– В прекрасное далёко я начинаю путь…