Ложного солнца свет

      Мелькали цветастые вывески, отражаясь от застоявшихся в водостоке луж. В воздухе пахло жжёной резиной, выхлопными газами и гнилью. Когда мужчина, стоящий около витрины с продающимися внутри чёрно-белыми телевизорами, выпустил из лёгких дым, то запахло ещё и табаком.        «Как вы считаете, господин Берг, какова вероятность, что очередные переговоры с островом Парадиз закончатся подобием мира? — спрашивала закованная в узкую юбку ведущая, сидя рядом с отставным сенатором, что по-старчески морщился и пытался расслышать её слова. — Уже более десяти лет происходят попытки наладить контакт с Элдией, но в итоге ни они, ни наше правительство не собираются идти на уступки друг другу. Людям кажется, что это никогда не кончится».       Человек у витрины затянулся и выдохнул вновь. Клубок дыма объял его голову и кончики потемневших от влаги волос, с края шляпы сорвалась дождевая капля. Недавно кончился ливень, и он пережидал его под крышей телемагазина, но после — слишком увлёкся, чтобы пойти и дальше своим путём.        «Понимаете, госпожа Линденберг, — вздохнул сенатор, — ни наше правительство, ни остров Парадиз не могут в должной степени быть уверены в том, каким преимуществом друг перед другом обладают. Со дня катастрофы прошло тринадцать лет, и мы пытались всеми силами уладить конфликт, дабы трагедия не повторилась. Но на той стороне моря всё не так просто... Элдийцы полны недоверия, настроены враждебно. Они уверены, что однажды мы нанесём ответный удар».       Человек затянулся последний раз и кинул окурок вниз. Соприкоснувшись с влагой асфальта, тот пронзительно зашипел, но замолк под сдавившим его ботинком.        «Как вы считаете, полноценный диалог возможен? — беспокойно спрашивала ведущая. — И как же наши послы? Более пяти лет назад спасители человечества под главенством Армина Арлерта уплыли на свою родину, надеясь настроить контакт между странами, — пояснительно сказала она, обращаясь то ли к сенатору, то ли к зрителям по ту сторону экранов. — Но с тех пор от них мало вестей, не считая редких публичных выступлений под контролем йегеристов. Их позиция достаточно… расплывчата. Как вы считаете, Элдия взяла дипломатическую экспедицию под контроль?»       «К сожалению, госпожа Линденберг, юные господа имели полное представление о том, на какой риск идут, возвращаясь на свою родину. И если с ними что-то случится, это будет международный скандал. Но раз они ещё живы, то есть шанс, что этого можно избежать…»       Дальше человек слушать не стал. Сморщившись, он поглубже сунул руки в карманы пальто и зашагал по улицам ночного Нью-Либерио. Город обнял его, растворяя среди закоулков и теней подворотен, пока вечерняя сырость накрывала крыши домов. В последнее время тут почти всегда шёл дождь. Прохожие ёжились в задранных до ушей воротниках, кутались в шарфы, натягивали пониже шляпы. Автомобили носились по улицам, разбивая вокруг себя, словно отраву, кислотные брызги луж, и те ударялись о двери баров и комиссионных магазинов, ночлежек и захудалых отелей, супермаркетов и стриптиз-клубов… Эти места плодились и множились, заполняя Нью-Либерио, будто стая термитов, желавшая везде занять свой уголок. Но человек в пальто ступал мимо всего этого, совершенно не видя. Стёкла его круглых очков, как в калейдоскопе, отражали блики вывесок, но на них ему было плевать.       Зик Йегер ступал по городу, который ненавидел, но который почему-то до сих пор заставлял его жить.        Он и правда уже давно ничего не знал о шайке спасителей, «ангелах острова Парадиз», которые более пяти лет назад отправились с миротворческой целью в Элдию. Возведённые в ранг мировых звёзд, они ещё долгое время мелькали на страницах газет: их голоса доносились из радио, о них писали статьи и книги, они собирали консилиумы и благотворительные вечера. Зик старался избегать их, но это было почти невозможно: из каждого угла слышались имена, которые он знал наизусть. И среди них звучало и его собственное:       «Зик Йегер — брат разрушителя, который помог остановить конец света».       И почти сразу — следующее:       «…исчезнувший больше десяти лет назад при загадочных обстоятельствах. До сих пор никто не знает, где можно его найти».       Зик остановился посреди тротуара, вытащил пачку сигарет и коробок спичек. Вспыхнув, пламя на миг осветило его лицо: обрамлявшую челюсть светлую бороду, сдвинутые на прямой нос очки и опущенные веки, за которыми прятались равнодушные сизо-голубые глаза. Моргнув, он затянулся, спрятал в карман пачку и ступил дальше, разбрызгивая подошвами островки луж.       Когда-то, в прежние времена, Зик выглядел совсем иначе. Пытаясь скрыться, остриг коротко волосы и обрил лицо, а худое до изнеможения тело и капюшон помогли ему затеряться среди выживших, грузовик с которыми направлялся в глубины полуразрушенной страны. Ни документов, ни удостоверения личности, ни свидетелей. Армин Арлерт, этот светлоглазый мальчишка, пообещал ему, что его исчезновение будет незаметным. И сдержал слово. Зик обрёл новое имя и ушёл, никем не замеченный, — всё равно в том палаточном лагере, где они жили друг с другом почти год, он ни с кем не говорил, не собирался заводить друзей, не собирался «налаживать связи», даже помогать никому не собирался, чёрт побери. Ему было просто… всё равно.        «Вам нужно больше есть, господин Йегер. Я знаю, что вы совсем не собирались выходить из палатки, но это уже…»       «Каково это, Армин?»       «Что?»       «Делать вид, что печёшься о том, кого ненавидишь?»       Зик спрашивал всерьёз — он не понимал, по какой причине Армин Арлерт помогает ему. Но этот проклятый мальчишка с глазами, которые, казалось, источали свет даже в полутьме, отвечал:       «Я не могу ненавидеть вас больше, чем ненавижу себя, господин Йегер».       Каким бы это не казалось смешным, они были равными; и смотрели друг на друга так, как смотрят в зеркало пьяницы: искажая черты, отражение напротив показывало, что то чудовище — и твоё собственное лицо. Армин не собирался давить, не собирался читать ему проповедей. Мальчик знал, что у каждого свой путь, — и Зик Йегер, решив стереть прошлое, выбрал свой. Скитаясь по городам, перебиваясь в ночлежках и гуманитарных пунктах, работая на стройках и разгребая завалы за те небольшие деньги, что платили людям за помощь, он тянул лямку жизни, как тянут, напрягая спину и шею, огромный обоз. Накинув на плечи упряжь, сдавив цепью грудь, растеряв мечты и стремления, цели и ориентиры, смыслы и причины жить, Зик продолжал идти, хотя и сам не знал, для чего именно. Он понял, что не желает совсем ничего. И не факт, что когда-либо желал.       Зику было почти сорок, когда он вернулся в родной город, наскитавшись по возрождающейся, словно феникс, стране. Нью-Либерио поменялся, отстроив улицы, совсем не похожие на те, что Зик знал с детства; по дорогам, которым он ходил прежде, навстречу ему ступали совершенно незнакомые люди — и никто из них не помнил его лица. Зик обосновался в небольшой квартирке, нашёл очередную работу, которая содержала его, и теперь холодильник был полон, но иногда — пуст неделями. Он имел деньги или подчистую тратил, ни к чему не стремился и ничего не желал. Отношения с женщинами не увлекали его, друзей заводить смысла не было, ведь Зик никому не доверял, хотя старые враги тоже сидели на скамье запасных. Ночами он не спал, вперив усталый взгляд в прорезь окна, глядя на мотылька, что бессмысленно бился о ложное солнце фонаря. Или напивался, крутя в руках револьвер. Курил, засыпая прямо так, с окурком в пальцах, и каждый раз гадал — кто же догорит к утру? И всякий раз, открывая глаза, понимал, что проиграл. Потому что к концу года банка с окурками стала почти полна.       Зик не знал, почему жизнь держит его за собой, почему просто не покончит с ним; разве это то, что он заслужил? Покоя в бутылке пива после трудового дня? Денег, которых хватало на возможность хлебнуть чая в придорожном кафе? Понимания, что уже не было никого, кто мог бы его хоть о чём-то просить?       А может… их и не было никогда?       В середине года, поменяв десятки подработок, Зик случайно попал на работу в одну из местных газет. Он почти не верил, что его возьмут, но в редакции была острая нехватка кадров, а Зик потерял работу, и потому решил заявиться туда, ничего не ожидая взамен. Какая разница, чем заниматься, когда перепробовал столько грязных мест? Опустившись на самое дно, служа ублюдкам и их приспешникам? Зик не считал, что достоин большего, но безделье душило его, а одиночество пугало; иногда казалось, что ещё час, ещё пара минут с самим собой — и что-то обрушится под ним, сорвётся в бездну. И потому Зик понял, что нужно что-то менять. Ненадолго, хотя бы на время попытаться стать человеком среди живых…       И это произошло.       Его будущий босс, здоровый прозорливый бык с цепким взглядом и большими руками, умел видеть людей насквозь. Его не волновало наличие их образования или опыта, — только упорство и желание доказать, что достоин этого места. Зик пришёлся ему по душе. Боссу нравилось, что говорит он мало, но знает, как исполнять приказы. Умеет наблюдать и запоминать. А знание диалектов, которым Зика учили ещё во времена спецподготовки воинов, пришлось очень кстати. Он согласился взять его, но потребовал взамен одного: привести себя в порядок, перестав выглядеть, как животное. И тогда, после череды лет, полных грязи, запустения и темноты, Зик решил вспомнить об этом.       Он остриг волосы, перестав походить на бродягу. Подравнял бороду, купил приличную одежду и очки, ведь с годами его зрение действительно стало хуже, и наконец-то заставил себя смотреть прохожим в глаза. Зик учился заново общаться с людьми, тянуть нос туда, куда не стоило, хотя его работа не представляла из себя ничего особенного, — в сравнении с тем, чем ему доводилось заниматься прежде. Репортажи о прорывах труб, о чьей-то пьяной драке, об открытии очередного доходного дома, забастовки…       Когда наступил тот самый день, его работе в редакции стукнул почти год.       — А эта крошка, я уверен, положила на тебя глаз, Георг, — протирая стаканы, сказал ему стоящий за стойкой бармен, и Зик скосил взгляд в сторону. За столиком в углу зала сидела миловидная брюнетка с губами, окрашенными красным, и игриво покачивала туфлей, сдвинутой на носок. Он осмотрел её, но отвёл глаза и уткнулся в лежащий на стойке блокнот. — О, только не говори, что она тоже не в твоем вкусе!       — Не в моём, — лаконично ответил Зик, пододвинув к себе почти допитую чашку эспрессо. — Ты теперь каждый раз будешь предлагать мне новую пассию, раз узнал, что я разбежался с Марго?       — А почему нет? — Бармен игриво вздёрнул брови. Ему словно доставляла удовольствие та небрежность, с которой Зик обращался с женщинами; наверняка для него это было признаком авторитета, истинной мужественности, которых не доставало самому. — Вот сколько ты сюда ходишь, год второй или третий, а я никак не могу понять: всякий раз делаешь вид, что тебе всё равно, но всякий раз у тебя никогда нет с ними проблем. — Бармен кивнул в сторону незнакомки, и его лицо приняло выражение комичного ехидства. — Будто есть смысл скрывать, что ты очень заинтересован в бабах, Георг. В чём твой секрет?       — Отсутствие интереса — основной ключ к успеху, Бенджи, — улыбнулся Зик, одним глотком допив кофе. Встав из-за стойки, убрал рабочий блокнот в карман. — А секрет в том, что я пользуюсь этим без энтузиазма. Потому что мне по большему счёту всё равно, с кем ложиться в постель.        Он выступил из дверей кафетерия и поправил шляпу, морщась в лучах выходящего солнца. Ему стоило оказаться на собрании уже через пятнадцать минут, и Зик пытался понять, что будет лучше: поймать машину или дойти пешком. Вито — его начальник — просто ненавидел, когда кто-то опаздывал на планерку. Решив не рисковать, Зик поднял руку, перебегая заполненную автомобилями дорогу, и уселся в первое остановившееся у обочины такси, пока по тротуару тащились обрывки газет, облепляя фонарные столбы и колёса велосипедистов, а воздух наполняли выхлопные газы и сырость дорог.       В Нью-Либерио стукнуло два часа дня, и совсем недавно кончился дождь.

***

      — Вэйш, про это нужно узнать в мэрии: если они так и будут молчать как рыбы, мы никогда ничего не дождемся!       Босс редакции газеты «Новое время», толстокожий Вито Марселлес, пыхтя сигарой на весь свой кабинет, раздавал указания с той же манерой, с какой можно бросить кому-то в лицо тряпку, — небрежно и с полной уверенностью, что имеет на это право.       Небольшую комнатку, и без того заваленную папками, газетами и растениями в горшках, усеяло двенадцать похожих друг на друга мужчин. Каждый в тёмно-сером костюме и шляпах, снятых с голов, в распущенных из-за духоты галстуках. Репортёры расположились там, где хватало места: на уголках тумб и краешках столов, на подоконниках и около стен. А парочка особо удачливых заняла гостевой диван.       — Вам всё ясно?! — рявкнул Вито, поправив своё застрявшее в кресле необъятное тело. — Ещё сообщили, что произошёл очередной обвал строительных лесов на севере города. Георг, это твоё. Мелочь, но когда поедешь обратно, загляни на Пятый бульвар: та старуха, с которой ты возишься уже два месяца, звонила вчера, сказала, что забыла передать какие-то там письма. Нам на следующей неделе выпускать о ней и её погибшем сынишке статью, поэтому хорошо, если история будет послезливей. Лурье, ты с ним. Остальные свои задачи услышали. Пошли вон.       Репортёры, кивая и переговариваясь, принялись неохотно вставать с мест.       — Пенелопа Пиннер? — Зик нахмурился, читая блокнот, и подошёл к столу начальника. — Разве в прошлый раз она не передавала мне остальное? Я думал, что забрал всё.       — Без понятия! — гаркнул Вито, будто привыкший лаять на всех старый пёс. — Что ты хочешь от этой клячи? Она даже не помнит, где её вставная челюсть, а уж о том, что ей там писали пятнадцать лет назад... Не знаю, верить или нет, — нехотя пробормотал он, — но Пиннер сказала, будто её сыночек даже ездил один раз на Парадиз.        Зик замер, задержав пальцы на краю блокнота. В голове стало шумно. Эта пожилая женщина, о которой шёл разговор, была очередной героиней ежемесячной рубрики, что публиковалась в «Новом времени» уже несколько лет. Они писали о вдовах и семьях солдат, погибших при старом марлийском режиме, поднимали со дна забытые всеми судьбы. Рубрика оказалась успешной: люди любили читать о том, что старались забыть. Зик и сам постоянно слышал о Парадизе и прошлых годах, но чтобы вот так… чужими устами узнать о том, что кто-то из героев служил там, где ни раз бывал и он…       — Она, случаем, умом не тронулась? — недоверчиво спросил Зик. — Я бывал у неё не менее десяти раз, она никогда не упоминала об этом. Да и все экспедиции на остров были строго засекречены. С какой стати простым солдатам могли позволить писать на материк?       — Откуда я знаю? — Вито перевёл на него недоброжелательные карие глаза. — Георг, сделай милость, закрой пасть! Ступай на свою работу, а потом, закончив со стройкой, вали к старухе и выспроси обо всём, что она может знать. Если её сын был на Парадизе, то это золотая жила, — с прозорливой ухмылкой добавил он. — Обычные солдаты уже всем надоели, таких в каждой семье по паре штук. Какая тебе разница, забыла об этом Пиннер или нет? Тайны тайнами, но всякий запашок просочится в ноздри, особенно если воняет дерьмом. Понял?       Зик кивнул. Решив, как и было сказано, закрыть пасть, он отстранённо вышел из кабинета, осмысляя услышанное. Неужели старуха действительно вспомнила что-то? И у неё могли остаться свидетельства того, что происходило с её сыном на острове Парадиз? Казни? Превращения людей? Эксперименты с Рагако?.. Поверить в это было сложно, но Зик и не спешил. Все факты он привык тщательно проверять: того требовала политика издания, да и его личный скептицизм.       В общем зале издания пахло свежестью, пригоревшим кофе и газетами. Самир Лурье, с которым Зик должен был ехать к обвалам строительных лесов, привычно обосновался около стойки секретарши. Молодой журналист лет двадцати пяти, невысокий и коренастый, обладающий обаянием, дарованным лишь выходцам из восточных стран. С каждым, кто имел неудовольствие общаться с ним, Самир сразу становился на короткой ноге, и хотя Зик не очень любил его за это, относился снисходительно. В конце концов, парнишка ещё молод и берёт от жизни всё.       — Ну же, Грета, ты ведь наверняка чем-то занимаешься, да? Спортом. Бегаешь? — назойливо спрашивал тот у новенькой секретарши, которая неловко застыла у кофейника, явно не зная, отшить парнишку или проявить вежливость. — Я-то знаю, о чем говорю! В прежние года почти пять лет посвятил борьбе. На кулаках, знаешь? А сейчас просто работаю, времени нет, да и вес уже не тот. Хотя в прош…       — Добрый день, господин Руффель! — с облегчением сказала та, едва Зик подошел к её столу. — Я вас ждала! Вам письмо. Его отдал ещё утром какой-то мужчина, попросил передать лично в руки, но я, если честно, забыла.       — От кого? — Зик поправил очки, приняв из её рук простой жёлтый конверт без подписи. Повертев в руках, равнодушно сунул в карман. — Ладно, не важно. Самир, прекращай ставить девушку в неловкое положение, у нас дела, едем в сторону севера. И ты за рулём.        — Вот как всегда! Наверняка водить умеет, засранец, но предпочитает использовать в качестве личного водителя только меня. — Самир закатил глаза и хлопнул по стойке, со вздохом водрузив на голову шляпу. — Поехали. Прощай, красотка. Георг, не гони!       Они вышли из редакции «Нового времени», но привычно остановившись около стеклянных дверей, следуя какой-то необговорённой традиции, и закурили. Город спешил и жил, проплывая перед их глазами, сменялись десятками лица и марки автомобилей, стучали каблуки и шуршали газеты, читаемые на ходу, звучали голоса, полные разных диалектов, акцентов и говорков. Нью-Либерио стал местом, что приютило каждого, кто готов был помочь городу, и теперь стал даже больше, чем в прежние времена. Зик не узнавал этого места. А то, что осталось у него в памяти, исчезло вместе с войной, разрухой и поступью титанов.       — Хороша эта новенькая Грета, да? — не сдержавшись, заладил Самир, едва окурок коснулся дна урны. — Уже который месяц на неё смотрю! Задница как у альпинистки!       — Нормальная, — кратко ответил Зик, спускаясь по ступеням и подходя к штатному тёмно-синему автомобилю, припаркованному на стоянке. Скрипнули петли, запах протёртой кожи наполнил ноздри. А вот пепельницу явно не меняли лишних пару недель. — И скромная. Она у нас уже четвёртый месяц, но каждый раз дёргается, когда кто-то подходит. Так что, если будешь докучать ей, спугнёшь.       — Да ладно! Не спугну. — Самир хмыкнул, заводя мотор. Автомобиль затарахтел под сидениями, как нехотя просыпающийся зверь, и двинулся с места. — Настойчивость — залог успеха, особенно для таких скромниц. А тебе и самому стоит быть поосторожней, Георг. «Господин Руффель, вам письмо!» — передразнив её, он беззлобно посмеялся, оголяя белые на фоне смуглой кожи зубы. — Вот и как ты умудряешься кадрить дам, совершенно ничего не делая, Георг? А ведь по тебе и не скажешь. Важный такой, в очках… Не хочешь остепениться, найти женщину?       — Ты уже второй, кто сегодня задаёт мне этот вопрос, — лениво ответил тот, глядя на проплывающий за автомобилем город. Нью-Либерио походил на экран со съехавшей кинопленкой: меняя кадры, заставляя мелькать их в рамке окна. Зику этот фильм был совершенно неинтересен. — Насчёт ситуации со стройкой. Я кое-что заметил. За последние месяцы это уже пятое обрушение лесов.       — М-м… — Самир сморщился, поворачивая на дорогу. — Вообще-то… да. Наши уже как пару месяцев как болтают, что это дело рук тех фанатиков, которые считали, что лучше бы не стоило восстанавливать мир, что это кара небес и всё такое. Помнишь их? Эли… эле…       — Элиминаторы. — Зик задумчиво потёр подбородок, кивнув. — Да, были такие. Их вроде бы всех пересажали?       — Вот-вот. — Самир раздражённо стиснул руль. — Мой отец ведь работал на стройках в те года, когда ублюдки устраивали подрывы, всякого навидался. Да и сам пострадал — ослеп. Но случайности эти неспроста, Георг. Я такое за версту чую.       — Потому что воняет дерьмом? — вспомнив недавний разговор с боссом, Зик усмехнулся, достав из пиджака блокнот, и поправил очки. — Вито молчит?       — Ты же помнишь, что Вито ненавидит предрассудки. — Самир неприязненно повёл плечом. — Мне как-то ребята сказали, что это пошло после того случая с разграблением магазинов и избиениями, когда «Новое время» спускало всех собак на южно-восточную общину. Потом уже все поняли, что элиминаторами были другие, но… с тех пор босс старается быть аккуратней. Кто знает, откуда у этого сального быка совесть, но она существует. Так что ты предложи, если захочешь. Я не рискну.        — Посмотрим. — Зик сделал пометку и убрал блокнот. — Сначала разберёмся на месте, потом заедем к старухе Пиннер, а дальше подумаю, есть ли смысл тянуть за нить.        Через сорок минут они приехали к месту происшествия, что находилось в другой части города. Территория была огорожена полицией, но за пару часов и без того слабый ажиотаж поутих, и когда Зик вместе с Самиром пролезли под лентами, никто им ничего не сказал. Они огляделись, щурясь в лучах полуденного зноя, и посмотрели на постройку. Словно обелиск, ещё пустующее здание возвышалось, явно желая коснуться небес. Зик читал о ряде таких проектов: многоэтажная постройка нового типа, которая должна была запустить цепочку похожих инфраструктур. Последние десять лет вообще изменили всё. Титанов не существовало, и люди, уставшие от лишений, экономических проблем и угрозы войны, гнали на всех парах, пытаясь поймать солнце. Они работали и трудились, не покладая рук, и вот уже на ходу новые автомобили, предметы быта и техника, которых не существовало прежде... Радио почти отошло на второй план, его сменило телевидение. Но особенно всех торопило понимание, что где-то там, за морем, есть небольшой остров, который мог готовить ещё удар. И времени на задержку больше нет.       Зик не знал, что думать об этом; ему было просто всё равно.       — Эй, приятель! — Самир окликнул какого-то парня в грязной форме, который, таща тележку с кирпичами, медленно перебирался через двор. — Я из «Нового времени», Самир Лурье. Где у вас главный? Ты видел, что произошло?        Пока тот обрабатывал случайного доходягу, Зик решил заняться осмотром места, но ничего особенного, даже трагических смертей, тут не произошло — пара рабочих переломали ноги, остальные ограничились ушибами. Почему обрушение произошло, никто не представлял: кто-то считал, что стропила плохи, другие сетовали на поставщиков, третьи — на халатность рабочих, возводивших леса. Зик слышал это из раза в раз, подходя к то очередному полицейскому, то к строителю, то к представителю службы спасения. Но когда они с Самиром решили обойти первый этаж дома, пустующий и отлитый бетоном, им попалась на глаза кое-какая деталь.        На одной из дальних стен была изображена фигура, нарисованная красным: мазки конечностей, обведенное краской тело, клякса головы. И всё это — заключенное в круг.        — Это… человек? — настороженно спросил Самир. Зик помнил, что он был немного суеверен. — Это уже было здесь? Или дети нарисовали?       — Я спросил о нарушениях, но главный сказал, что ничего особенного в последнее замечено не было, — пробормотал тот, глядя в блокнот и почёсывая кончиком карандаша бороду. — Может, кто-то из строителей решил развлечься. Я не помню подобных символов ни у одной из прежних преступных группировок.       Самир подошёл к измазанной краской стене, провёл по мазку пальцами.        — Уже высохла, но вообще свежая. Нанесли ночью или вроде того.        — Что ж… ладно, — сложив блокнот в пиджак, Зик вздохнул. — Тут закончили. Уже вечереет, а если мы заявимся к старухе больше чем через час, то, боюсь, она уснёт. И завтра утром Вито скрутит обе наши головы. Пойдём.       Они миновали нижний этаж и огромный пустырь стройки, пролезли под ограждениями. Зик остановился у машины, решив вытряхнуть пепельницу, а Самир вперился взглядом в простирающийся за постройкой горизонт. Прямо там, за скелетом ещё голого здания, зияла пустыня земель. Территорий, разрушенных титанами Эрена Йегера. Безмолвных. Безжизненных. Мёртвых, словно покинутое людьми кладбище. Это зрелище и поражало, и внушало ужас.       — Никогда не смогу привыкнуть, — прошептал он, пока Зик, морщась, стучал железной пепельницей по бордюру. — Или попытаться сделать вид, что этого не существует.       — И не надо, — ответил тот, заканчивая с ней и залезая внутрь. Ноздри наконец перестал наполнять запах чужих окурков. — Есть вещи, о которых лучше не забывать.

***

      Пенелопа Пиннер жила в старом четырёхэтажном доме, сдавая в нём квартиры ещё с тех времен, когда не было войн, разрушений или катастроф. Но, даже произойдя, ничего из этого не изменило её порядка: и спустя года она оставалась любезной старушкой, радовалась гостям, не забывала приносить чай. А ещё любила рассказывать, что когда по землям Марли ступили титаны, её старый большой попугай только один раз крикнул, но потом умер. И это единственная неприятность, случившаяся с ней в тот день. А вот шествие гигантов обошло её стороной.       — Чаю, господа? — Пенелопа прошаркала к ним ногами в мягких туфлях, поставила на столик, едва удерживая, расписной поднос. Зик поблагодарил её. Самир же смущённо застыл рядом, словно мальчишка, оказавшийся за одним столом с взрослыми серьёзными людьми. Среди той народности, к которой он был причастен, уважение к пожилым считалось правилом, и это забавляло Зика, учитывая, каким назойливым парнишка мог быть с остальными. — Берите ещё печенья, молодые люди. Я только ночью испекла, ещё свежие. Насколько это возможно, конечно же…        Пенелопа посмеялась чему-то своему, а потом аккуратно присела на расписанный мелким цветком диван. Помолчав, достала из-под подушки стопку писем, тех самых, о которых говорил Вито. Зик невольно замер, чувствуя, как нетерпение зажгло кровь. Он всю дорогу размышлял о том, мог ли сын этой женщины быть частью одного из отрядов, что ездили когда-то на Парадиз. Ему было не больше двадцати двух, когда он умер, а значит… Времена экспериментов с Рагако? Если бы Зик не был халатен к именам рядовых, то даже смог бы вспомнить его, но это имя звучало для него впервые.       — Вот, господа, письма моего Микаэля. — Пенелопа аккуратно протянула желтоватые конверты и положила их на кофейный столик. — И передайте мои извинения господину Марселлесу. Сами знаете, к старости с памятью бывает туго. Бывает, что я даже подолгу не могу вспомнить кличку собственной кошки… а потом осознаю, что та уже давно умерла, и чувствую себя глупой. — Старушка скрипуче посмеялась, а потом взяла с подноса расписную чашку. — Хорошо, что моя соседка, с которой я частенько пью чай, напомнила мне о них. И вы пейте, господа.       — Вы помните что-то из тех времён, когда ваш сын возвращался в Либерио, госпожа Пиннер? — недоверчиво спросил Зик. — Любая почта проверялась в марлийской армии, а разглашение военных тайн каралось смертью. Никто, кроме его отряда, не мог знать, по какой причине и почему они плывут на Парадиз...        — О, так это не совсем письма! Наверняка Микаэль… — она немного помолчала, но всё же улыбнулась, — Микаэль всегда любил писать. Ему, знаете, нужно было кому-то выговориться. Он был хорошим мальчиком.        Зик терпеливо ждал.       — Он… знаете, я думаю, это были не письма, а дневники. Для облегчения души, понимаете? — продолжила Пенелопа, сложив на коленях руки, будто уставшая старая птичка. — Микаэль писал их, пока был там, но потом просто прятал, не отправляя. Уж не знаю, как их не нашли… Но когда он погиб, тогда, на острове, его вещи сразу отвезли ко мне. И я нашла эти конверты, зашитые в его служебную куртку…       Зик вновь посмотрел на письма, что лежали перед ним на столе. Могло ли сказанное ей оказаться правдой? Возможно. Человеческий фактор имел место быть даже в армии, полной законов и правил, но тогда…        Он вдруг осознал: значит, там могло быть всё. И эксперименты с газом, и превращение жителей деревень в титанов, и уничтожение местных… Всё то, что Зик сотворил, чему стал виновником, сохранилось в этих конвертах, что спокойно лежали на расписном столе. Словно взрывчатка, скрытая в упаковке с игрушками, говорили ему: возьми нас. Открой.       Посмотри, что ты сделал там.       Найди своё прошлое, свои истины... Вспомни, каков он — вкус крови, которую ты пролил. Вспомни, вспомни, вспомни!       По загривку прошлась дрожь. Зик смотрел на эти письма, чувствуя, как ладони становятся влажными, а сердце ухает в груди.       — Вы их читали, госпожа Пиннер? — спросил он, мертвенно улыбнувшись, сделав глоток чая, вкуса которого не ощущал.        — О, наверняка да! — оживлённо сказала старушка. — Да-да, конечно... Мой мальчик ведь писал мне, и это главное. Я непременно вычитала их до корки, правда уже не помню, что там написано... Да и не важно. Важно, что он вообще их писал.        Выдержав ещё пятнадцать минут беседы, которые дались большим трудом, Зик поблагодарил Пиннер, положил письма в карман и вышел вместе с Самиром из квартиры. Конверты прожигали пальто, словно разогретые докрасна подковы. Он боялся их, но и желал; а они желали свободы, вдохнуть полной грудью ещё хоть один раз. Напомнить ему о мире, который Зик давно покинул, о миге времени, что наполнял его хоть каким-то смыслом.       — Вот это денёк, да? — спросил Самир, когда они остановились у подъезда дома старухи, куря очередные сигареты. На город опускалась темень, вспыхивая лимонным светом фонарей, люди возвращались к своим жилищам. — А я всё-таки попробую Грету пригласить на свидание. Она странная, конечно, и правда какая-то диковатая, но упорство — удача наглецов, а?       Они ехали, и солнце закатывалось за горизонт. Небо засыпало, просыпался Нью-Либерио: полный блеска, шумных автомобилей и бликов ночных витрин. Но Зик не видел всего этого, думая только о том, как откроет эти конверты, как прочтёт их… Не запомнил, как Самир довёз его, как он ступил за порог своего же дома, как оттянул, застарелую удавку, галстук, и снял пальто вместе с шляпой. Квартира была пуста и темна: прибежище человека, который не знал, что это — принимать гостей или оставить любовницу, устроить вечеринку или пообедать с другом. Одинокая и холодная, будто тут никто никогда не жил, или владелец давно умер, забыв запереть за собой дверь. Она была так же чужда миру, как и сам Зик; а когда его ладони опустились на стол, кинув поверх стопку писем, тени жалюзи пересекли их будто прутьями решетки. Клеткой того прошлого, от которого он так старался убежать.       Зик и правда хотел забыть всё: свои ошибки и свои грехи, свои цели и их оглушительный крах. А особенно пытался забыть «ангелов Парадиза», что, глупцы и безумцы, пытались предложить этому миру новую мораль. Новую веру, новую мечту, которые ни единому человеку на этом свете не были нужны… точно не тем, чья история была окрашена кровью. А потом они поехали, будто самоубийцы, на свой дьявольский остров, с одной лишь надеждой, что их не расстреляют прямо на причале у корабля. Да, им повезло. Но зачем они это сделали? Зик до сих пор не знал, не мог понять сумасбродства; и в итоге, скрываясь от тревоги и беспокойства, принял решение не знать ничего.       Правда — оружие тех, кто готов смириться. Ложь — колыбельная для дураков.       — Ладно. — Он с шумом отодвинул единственный стул и сел. Забрав от лица волосы, принялся за верхний конверт. Зик не думал сейчас ни о статье, ни о том, что скажет завтра Вито. Его интересовала лишь одна вещь: посмотреть на те времена глазами человека, который видел всё то, что и видел он. — Ладно…       Первое письмо. Убористый почерк, мелкие буквы, стенания облюбленного матерью юнца, который решил доказать, что стоит хоть чего-то, и ушёл служить. Большая часть марлийской армии состояла из элдийцев и представителей захваченных территорий, но те, кто хотел сделать военную карьеру, могли вступить туда по своему желанию — Микаэль оказался одним из таких. Неужели пытался выбраться из-под юбки заботливой мамаши? Впечатлить отшившую его подружку? А может его просто начало тошнить от жизни, наполненной кошками, цветастыми диванами и расписными чашками? Возможно.       Зик перебирал письма, разделив их по числам, и читал, читал, читал. Многие были страданиями неподготовленного к войне ребёнка: жалобы на распорядок дня, плохое питание, скверные условия сна. Даже сетование на морскую болезнь! Зик почти усмехнулся. Тренировки на плаце, выговоры командиров, наряды…       Нет, не то. Это было прежде.        Вот. Он подался вперёд, дойдя до письма, в котором Микаэля подразделили в отряд, отправленный на Парадиз. И даже нашёл свое старое имя. Просто как упоминание, просто как факт:       «Говорят, что этот парень, Зик Йегер, сделал что-то такое, за что командование безоговорочно полагается на него. А он ведь едва старше меня! — сетовал Микаэль. — Но он ведь элдиец, верно, мама? Тогда что же такого он совершил, что начальники начали ему доверять?»       Зик даже не улыбнулся.       Письма оказались на редкость скучным чтением, но он продолжал поглощать их строчку за строчкой, щурясь, сдвигая очки в блеклом свете фонаря, — так увлёкся, что позабыл включить свет. Конверты опустошались, а бумаги, исписанные чернилами, одна за другой ложились на стол, как подстреленные кем-то птицы.       Мало, мало, мало… И всё равно — так безжалостно много. Микаэль заполнил его голову, каждый уголок тела вплоть до костей. Ноздри насыщал не запах квартиры, а пороха, костра и сырой земли. Где-то слышался скрип солдатских сапог, вечерних разговоров… Зик уже не знал, кто именно сидит на этом стуле: он или изнеженный лаской мальчик, писавший матери. Там было всё: и волнение юного солдата, и бахвальская храбрость, и гордость за ту миссию, частью которой он стал…       «В конце концов, это ведь не должно быть слишком скверно, мама? — спрашивал Микаэль. — Превращать этих людей в монстров? Наш командир, этот Зик Йегер, утверждает, что это их истинная натура. Снимая человеческие покровы, мы обнажаем их чудовищное нутро».       Зик смешливо изогнул рот. А ведь так и не подумаешь, что человек, говоривший эти слова, в то же время говорил и о самом себе.        «Мама, я видел, как женщина, ставшая монстром, откусила голову своей дочери, которой было не больше двух. Меня стошнило... Я вспомнил, как, когда я был ребёнком, на наших с тобой глазах переехало человека, по перрону покатилась его голова. Ты ведь молилась тогда, мама. Но молиться за таких как они — грех?»       Ресницы Зика дрогнули, словно пытаясь согнать тот образ, что возник перед его лицом.       «Я не уверен, что смогу писать ещё долго, — признавался матери Микаэль. — Бумага кончается, а стопка конвертов становится всё толще, мне сложнее прятать её от командира. Несколько раз этот Зик Йегер заходил к нам и почему-то так смотрел… Помнишь моё детство, мама? Когда ты говорила, что чудовища, которого я видел в шкафу, не существует? Так вот… то чудовище смотрело на меня именно так».       Следующее письмо. Следующее. Следующее.        «Мне кажется, я почти привык к тому, что наблюдаю. И уже почти не вижу снов, мама: ни страшных, никаких».       Ещё одно.       «Я сегодня впервые убил человека. Пошёл подальше от лагеря по нужде, а там, в лесу, увидел местного мальчишку… кажется, он собирал ягоды. Я так испугался, что выпустил в него пулю. Ещё одну. И ещё. А потом вернулся к отряду. И никому ничего не сказал».       И ещё.       «Не думаю, что мы закончим к весне, мама. Места в куртке больше нет. Твой Микаэль».       Зик отложил конверт и откинул голову, словно выбравшись из глубин колодца; камень скользкий, влажный — можно и умереть. И всё равно он дышал, сжав крепко веки. Живой. Снял очки, отложил их на стол, утёр дрожащей рукой лоб, глаза, губы. Захотелось пить. Встав из-за стола, дошёл до холодильника, правда воды в графине не оказалось. Зато в дальнем уголке шкафа стоял разбавленный водой спирт.        С трудом усадив себя обратно, Зик сделал глоток того, что должно было его утешить, и решил закончить читать. Нужен рывок. Последний. Последнее письмо. А потом можно кататься по полу или выть, как прежде, вновь крутить в руках револьвер, вновь засыпать с не потушенной сигаретой…       Он неловко, с досадным усилием попытался открыть письмо, которое было последним, но замер. Запечатано. Неужели старуха забыла его прочесть? Зик покрутил конверт и вдруг вспомнил: ах, это ведь тот самый, что после обеда передала ему секретарша Грета. Без отправителя, без получателя, без марок. Просто конверт. Распечатав его, достав бледно-жёлтую бумагу, он понюхал её: пахло простой типографской краской. А когда развернул, обнаружил на листе красный круг, внутри которого, словно распятый колесованием, заключался нарисованный человек. И ниже подпись получателю — с именем.        «Зику Йегеру».       Его настоящим именем.        Зик отшвырнул от себя письмо, словно то вспыхнуло прямо в руках, отпрянул. Пульс громогласно бился в виске, наполняя комнату. Кто это написал?! Как они нашли его?! А потом он услышал ещё кое-что со стороны порога.       Квартиру наполнял не только грохот его сердца, но и аккуратный стук в дверь.       Зик вскочил с места, вслепую нарыл в комоде пистолет, взводя курок, выглянул из окна на улицу. Тишина и ночь, которая могла скрывать угрозу. Он медленно двинулся к проёму, стараясь контролировать скрип половиц. Одной, другой. Капля пота, скатываясь по виску и бьющейся под кожей вене, исчезла в волосках бороды. Зик остановился. За дверью молчали. Но знали, что он здесь — это чувствовалось всем телом.        Зик выдохнул — так тихо, как только мог, и сказал:       — Слишком поздно для нежданных гостей.       — Иногда гости могут оказаться приятным сюрпризом, господин Руффель, — ответили ему. Женский голос. — И с вашей стороны неприлично заставлять даму ждать.       Он усмехнулся, не удержавшись. Перебрав пальцами на рукояти, положил один на спусковой крючок.        — Простите, но я не нуждаюсь в услугах жриц любви.        — Любви не обещаю, но услуги мои вам понадобятся, — отозвались с насмешкой. — Вам разве ещё не приходило письмо? С красной фигурой в круге?       Зик обернулся, чувствуя, как взмок в спине. Обеденный стол был доверху завален бумагами, словно следами преступления, и на многих из них было его имя. Настоящее имя.        — Оно ваше? — мрачно спросил он. — Я не просил никаких художеств. И посланий — тоже.       — Нет, оно не моё, — ответила гостья, — но именно поэтому я нужна вам. Пожалуйста, выслушайте меня, господин Руффель. Откройте дверь.       Зик тихо выдохнул, ещё раз, ещё. Выпрямив голову, постарался взять себя в руки: сжался, как шавка, вспомнившая о хозяйском кнуте. Он спрятал револьвер в задний карман брюк, зачесал волосы от лица. Решив, что тянуть нет смысла, открыл дверь.       На пороге стояла женщина.        Зик знал её. Конечно же, знал. Та же аккуратная улыбка, которую огибала, словно мазок краски, помада алого цвета. Шляпка на голове, подобранные волосы, лежащие волной; пожалуй, слишком чёрные для натуральных. Незнакомка выпрямилась и спокойно прошла мимо него в квартиру, даже не повернув головы. Первое, что он подумал: она глупа. А потом закрыл за ней дверь.        — Недальновидно. — Зик оглядывал её тёмно-бордовый костюм: узкая юбка, приталенный пиджак поверх блузки с пышным жабо. В руках — сумка, в которой очень удобно держать пистолет. — И не слишком разумно.       — Возможно. — Она развернулась, посмотрев на него то ли игриво, то ли с учтивостью. — Я просто знаю, что вы ничего мне не сделаете, господин Руффель.        — Я в курсе, что вы знаете моё настоящее имя, — он резко шагнул к ней, — не нужно притворства. И не делайте вид, что я не видел вас сегодня в кафе.       — И я не пыталась скрываться. Хотя, признаюсь, почти огорчилась: вы даже не попытались познакомиться со мной.       — Меня не интересуют женщины.       — Неужели мужчины? — Она иронично вздёрнула чёрную бровь.       — Нет, — с едкой усмешкой ответил Зик. — Меня вообще не интересуют люди, которые пытаются вовлечь меня в чужую дерьмовую игру.        Гостья улыбнулась, принявшись неторопливо, с затаённым интересом разглядывать его квартиру: тёмно-синюю, истерзанную, словно кинжалом, полосами жалюзи. Попыталась сделать шаг, но Зик не собирался позволять ей этого. Резко вырвав из её рук сумку, он швырнул ту на пол. Дёрнул, словно собираясь сорвать, пуговицы жакета: проверял, нет ли внутри оружия. Гостья стояла, будто пристреленная, но молча терпела его грубость. Хотя Зик назвал бы это сопутствующим ущербом.        — Где?! — Он толкнул её к стене, и она попятилась.        — Что?       — То, что мне не понравится.        — Вам не понравится всё, что я собираюсь сказать, господин Руффель, но это не повод вырывать мне язык. — В её глазах, чёрных в полутьме комнаты, блеснул вызов. — Я хочу лишь помочь вам. И чтобы вы помогли мне.        — Я уже сказал, что ненавижу дерьмовые игры, — выцедил он. Её лицо в полутьме комнаты казалось бледным, почти мертвенным от напряжения. — И ненавижу, когда мне морочат голову. Кто вы?!       — Меня зовут Карин Дюпье, я агент специального подразделения марлийской разведки, — порывисто сказала она. — Вы должны знать, что это.        — Знаю. — Зик смешливо дёрнул уголком рта. — И знаю, что это чушь собачья. С какой стати агентуре посылать ко мне разнаряженную девку, словно именниный торт?! Если уж нашли меня, то могли бы обойтись и без салюта.       — Но вы ведь не преступник, господин Йегер, — с осторожным удивлением ответила Карин. — Вы же герой, спаситель человечества. Так почему же ведете себя словно рецидивист?        Зик уже сам не знал причины. Он так долго учился скрываться и прятать лицо, вздрагивая от каждого упоминания тех, кого знал прежде, что это стало привычкой; неприятной и мерзкой, но всё же близкой ему. Зик оторвался от Карин, шагнув в сторону, зачёсывая волосы от лица. Увидев лежащую на полу сумочку, наклонился и небрежно выпотрошил: помада, бумажник, ключи. Маленький, словно игрушечный, револьвер. Зик разрядил его, высыпав пули на пол, тряхнул барабан. Карин поджала губы.        — Это лишнее.        — Это уместно до тех пор, пока вы остаетесь в моей квартире, — пробормотал он, а потом нашёл то, что можно было считать удостоверением. Щурясь, попытался разглядеть их в слабом свете из окна: фотография, печать бюро, подходящее имя. Карин Дюпье, двадцать пять лет. — Вы не слишком молоды для агента?       — У нас… нехватка кадров, — лаконично сказала она, сведя руки перед собой. — Вы и сами знаете, какие сейчас дела в стране. Меня перевели из общего отдела два года назад. За успехи… на служебном поприще.        — Отличница? — Зик усмехнулся, с интересом глянув на неё. И вдруг осознал, что ведёт себя, как грабитель, приставший к девушке в подворотне. По всему полу валялись её вещи: косметика, носовые платки, перчатки и ключи. Поджав губы, он передал сумку обратно. — Простите. Можете это собрать.        Настороженно глянув на него, Карин взялась за ремешок и только когда Зик отошёл, присела, начав собирать свой скарб. Спешно, словно боясь, что он опять вспылит.       — И что же вам нужно? — Зик медленно ступил к столу. — Раз нашли меня, то хотите выставить общественности, как цирковую обезьянку? Похвастаться, что смогли отыскать неуловимого Зика Йегера? — Хмыкнув, он взял из пачки, лежащей на столе, сигарету, вспыхнул спичкой и затянулся. — Я разочарую вас, но не смогу занять место суперзвезды, которой был когда-то Армин Арлерт, пока ещё не уехал на Парадиз. Если я нужен вам для только этого, то стоит умерить пыл.       — Не… совсем. — Карин встала, собрав вещи обратно в сумку. — Вы же получали конверт без надписи? С красным рисунком внутри в виде человека?        — Этот? — Зик без интереса поддел интересующую её бумажку. — И что же там? Знак чудаков, что пытались запугать общественность, толкуя про надвигающийся конец света, если не перестать гневить богов? Или что-то подобное. Я уже не помню.       — И много вы знаете об этом?        — Не особенно, — ответил он, проходя вглубь квартиры. — В те года меня мало что интересовало, я даже не жил в этой стране, не читал газет. Садитесь, — он кивнул на единственный стул, стоящий около стола, а сам рухнул на край кровати. — Другого нет. Я не принимаю гостей.       — Недальновидно, — фыркнула она, — а как же секс? Или он не входит в сферу ваших интересов?        — Входит, — с мрачной значимостью ответил Зик. — Только для секса мне стулья не нужны.        Карин улыбнулась, а после, неловко оглядываясь, уселась на предложенный им стул. Ей явно было некомфортно в этом месте в полутьме, и он почти видел, как в её черноволосой головке крутится: «Сюда стоило бы купить хотя бы ночник».       — Итак, — она положила сумку на стол, словно секретарша, приготовившая отчёт, — речь пойдёт о месте, в котором вы были не единожды. Парадиз.        — И что? — Зик вытянул ноги, откидываясь локтями на постель, и затянулся. — Неужели Элдия решила взять ту кучку оборванцев под свой контроль?        — Элиминаторы и правда существовали в первые годы войны, господин Йегер, — ответила Карин, направляя на него взгляд. — В большинстве своём это были люди, склонные к религиозному фанатизму, вроде тех, что читают на улицах проповеди о скором апокалипсисе и конце света, у них была даже книга своего верования. Но если дать им предводителя, цель и оружие, то они станут опасны. Что и произошло, когда с ними связался Парадиз.       — И что? — равнодушно повторил Зик, взяв двумя пальцами сигарету, и выпустил дым в потолок. — Элдия спонсировала терроризм на территории Марли. Верю. Но тогда всё закончилось крахом, а сейчас даже нет толковых обрушений, не считая пары ушибов и сломанных ног. Я только сегодня был в таком месте. Скука. Какой уж тут терроризм, если о нём не пишут в газетах?       — То, что о нём не говорят в СМИ — это наша заслуга, — аккуратно сказала Карин, и он вздёрнул бровь. — Мы не хотим излишней огласки, ведь тогда сработает основная задача врага — акт отвлечения от того, зачем эти люди прибыли на материк на самом деле, — она достала из тайного кармашка в сумочке, который Зик, само собой, не обнаружил, стопку листов. — Посмотрите, пожалуйста. Это отчёт о проникновении неизвестных на ряд баз, которые в прошлом использовались марлийскими военными для изучения гигантов. И конкретно вот эта, — Карир показательно ткнула в один из них, — должна быть знакома вам.       Зик помедлил, но потом встал. Подойдя к столу, надел на нос очки, взял бумагу в руки.       — И для чего это?       — Вы и сами должны понимать, что у Парадиза проблемы с импортом, — пока он читал, взволнованно продолжала Карин, — а для снабжения армии им нужны деньги. Элдии приходится довольствоваться лишь теми ресурсами и узкими путями, что прокладывают им некоторые дружественные страны, но это не устраивает их. А за последние полтора года нами было замечено не менее пятнадцати попыток взлома тайных хранилищ, имевших отношение к бывшим заслугам Марли. Это не простое мелкое хулиганство, господин Йегер. Это систематическое нарушение, и так везде. На четырех южных, двух северных базах…       — Погодите. — Зик нахмурился, перечитывая. — Да, мы работали тут. Но я думал, эта база разрушена, как и многие другие, что были признаны Эреном Йегером стратегически важными точками во время Гула. Вы хотите сказать, их восстановили?       — Верно, — ответила Карин, словно опасаясь, что он вспылит. — У нас просто не было выхода — там находились ценные данные, в которых нуждалась страна после войны. Поймите, господин Йегер… теперь, когда мы начали подозревать в этом Элдию, у нас появились ответы на некоторые вопросы, которыми мы задавались прежде. Это может звучать странно, но… — она замялась, будто думая, что это может насмешить его, — но у нас есть все основания полагать, что Элдия хочет возродить силу титанов. Или Эрена Йегера. Или, как минимум, его прародителя.        Зик поднял взгляд поверх очков, но не посмеялся — совсем. Дым табака застрял в его горле, и он хрипло выдохнул:       — Силу… титанов?       — Знаю, это звучит как сумасшествие, — она достала ещё какие-то бумаги, спешно разгладила их на столе, — но по нашим данным и данным тайных агентов, уже больше пяти лет обосновавшихся на острове, в правительстве Парадиза процветает некий… культ, если его можно так назвать. Тайное общество. После той информации, что люди получили из-за представления Эреном Йегером концепции Путей, а ещё после того, что рассказывал Армин Арлерт о судьбе богини Имир, заключённой в них… они считают, что Эрен не умер, а остался в Путях. Как пленник. Или новый Бог, если проще говорить.        — Новый… Бог? — Зик даже усмехнулся. Положив бумаги на стол, отошёл в сторону. Не сдержавшись, выплюнул с недоумением и гневом: — Это невозможно. Эрен умер, сама суть существования титанов — тоже. Никаких шансов нет. Они слышат, что говорят?! — Он рассмеялся и повернулся, не в силах сдержаться от наполнявшего тела негодования — такого удивительного, что в него было сложно поверить. — Бог… Эрен не хотел стать Богом! И особенно — рабом Путей наподобие своей предшественницы. И с чего вы взяли, что проникновения на базы связаны именно с этим?!       — Потому что взламывали именно отделы, связанные с изучением титанов. Мы думаем, что эти люди хотят собрать всю информацию о теме гигантов, которую возможно достать в наше время... — Карин помолчала, добавив аккуратно и тихо: — И именно здесь нам нужна ваша помощь, господин Йегер.       Зик какое-то время ходил по комнате, потирая бороду, раздумывая, пытаясь осознать услышанное. Это было сложно. И звучало, как сумасшествие. Им и было! Разве кто-то в здравом уме подумает сделать это? Вновь… сотворить титанов? Запустить цикл смертей и разрушений, от которых они чудом избавились тринадцать лет назад?.. И чем тогда, чёрт подери, там занимаются Армин Арлерт и его компания, раз позволяют им это?!       — И какой же вы хотите помощи от меня ? — сухо спросил он. — Вряд ли из меня получится боец с тайным религиозным культом Парадиза. Как видите, я отошёл от дел. И хочу остаться на скамье запасных до конца.       — Поймите, господин Йегер, — напряжённо сказала Карин, подаваясь ближе к нему. Её тёмные глаза блистали в полутьме, словно масло. — Вы один из немногих, кто остался в живых со времён прежнего марлийского режима, кто был так глубоко вхож в него! Военного отдела изучения титанов больше нет, многие хранилища стёрты с лица земли... А почти все, кто отвечал за это или был причастен, погибли, сбежали или были растоптаны гигантами во время Гула. Никто теперь не знает, какие именно проводились эксперименты, существовали ли другие базы. Никто… кроме вас.       Зик медленно повернулся к ней. В его лице мелькнуло осознание.       — Ах, вот оно как.       — В руках йегеристов сейчас наверняка находятся Пик Фингер и Райнер Браун, — почти с мольбой продолжала она. — Люди, которые тоже были частью этих исследований! Они могли рассказать им что-то, признаться... Мы не можем так просто оставить это! У элдийцев есть голова Эрена Йегера, их учёные могли проводить эксперименты с его останками, что-то…       — Вы издеваетесь? — с усмешкой прервал её Зик. Затянувшись, подойдя ближе, с грубостью раздавил окурок в пепельнице, что лежала на столе. — Думаешь, я не понимаю, чего вы хотите? Я ведь знаю вас. Всех вас, и вашу паршивую породу.       — Господин Йегер…         Он поднял руку, едва не схватив её за лицо, но остановив себя — и медленно, с угрожающей отчетливостью сжал кулак. Карин испуганно молчала, но не дрогнула. А он замер на ней взглядом. Тёмным, мрачным. И прошептал:       — Пошла вон. — Вена билась на его шее, глаза пылали. — Тебе не стоит пытаться обмануть меня, девочка, и не стоит пудрить мне мозг. Я ведь знаю, что вы ублюдки, точно такие же, как и они. Узнали, где я нахожусь, и увидели шанс взять своё?! — Зик с грохотом толкнул стол, и Карин отшатнулась. — Поняли, что сдам вам все секреты старой Марли, все тайны?! Пожалею вас, людей, которые не могут поймать даже крысу в коробке?! И потому начали раскапывать старые базы, искать данные?!       — Это… лишь мера… сдерживания, — сказала она, испуганно прижимая к себе сумочку. — Вы… вы ведь понимаете, что стране, поглощённой властью фанатиков-йегеристов, ждущих, что однажды мы нанесём ответный удар, нельзя доверять! Мы не можем знать… не захотят ли они устроить ещё один апокалипсис! И тогда уже довести дело до конца!       Зик тяжело выдохнул, сжимая переносицу, отошёл в сторону. Стоя какое-то время у окна, сухо повторил:       — Пошла вон. Я ничем не смогу вам помочь.        Карин какое-то время смотрела на него, мерцая глазами, а потом осторожно порылась в сумочке и вытащила небольшой прямоугольник чёрного цвета. Визитку. Положила на стол.        — Это мой номер, господин Йегер, — тихо сказала она. — Я проживаю под ложным именем в отеле «Гериада», вы можете позвонить мне, когда захотите. Или просто прийти. Я буду ждать вас в любое время.       — Не стоит, — жалея, что потушил сигарету, сказал он. — Я не просто так сменил имя, не просто так попытался уйти от прошлого, госпожа Дюпье. Я потерял всё, спасая человечество. Я уже не тот, кем был, и никогда не стану служить Марли. И всему, что с ней связано. Даже если вы будете просить меня на коленях, если от этого будет зависеть судьба целого мира, если меня будет просить об этом сам президент, я откажусь. Мне нужно нечто большее, чтобы не сказать «нет».       — И что же это?..       — Смысл того, почему этим должен заниматься именно я, если в нашей стране существуете вы.       Зик замолк, но она тоже молчала, и он чувствовал, как её глаза буравят его висок.       — Хорошо, — сдержанно сказала Карин, вставая с места, — я оставила визитку, если если вы захотите узнать больше, а особенно о том, что делают со всем происходящим «ангелы» острова Парадиз. Полагаю, вам будет это интересно. Особенно то, чем занимаются…       — Убирайтесь, — процедил он. — И сотрите мой адрес из записной книжки бюро.       Карин аккуратно прошла к двери, неторопливо ступая меж рассыпанных по полу пуль. Остановившись у порога, обернулась. И сказала почти с сочувствием:       — Они нашли вас первее, чем мы, господин Йегер. Так что будьте осторожней. Вы им тоже очень нужны.       И ушла, прикрыв за собой дверь. А Зик молчал, глядя в окно, и в его ушах стоял грохот взрывов, шум автоматных очередей, свист газовых бомб. Образ сотни титанов, что, ступая по выжженной земле, стирали за собой мир. Да, он никогда не смог бы искупить этого. Своих ошибок, своих грехов… Всего того, что натворил. Оно следовало за ним, будто прогнившая до костей собака, капая заражённой слюной; призрак его прошлого, гнилого и истерзанного, весь тот мир, который они сотворили вместе с Эреном. Мир, которому позволили существовать. Что будет, если не пытаться вмешаться в него? Не пытаться почувствовать себя богом, имевшим право карать, право лишать, право отнимать жизнь? Зик ведь действительно хотел этого — отобрать у элдийцев возможность иметь потомство, возможность порождать жизнь, а теперь…       Что ему делать теперь?       Зик так и стоял, глядя в освещённое фонарём окно. Как о покрытое ложным солнцем стекло, словно в лихорадке, бьётся белокрылый мотылёк. Не понимая, что давно стал одним из них.