Желание

      Гавриил думает о Вельзевул непозволительно много. Может, это нормально — столько думать о своём враге, о той, кого однажды придётся уничтожить, но Гавриил точно знает, что думать о Вельзевул такие вещи — не нормально. И совершенно не нормально то, что ему нравятся такие мысли, хоть он и не позволяет себе зайти слишком далеко.       Он представляет демона, стоящей на коленях. Все её шесть прекрасных крыльев распахнуты, так, чтобы Гавриил мог огладить остовы, зарыться пальцами в пушистые перья у оснований; кончики маховых чуть дрожат от его прикосновений, и сам Гавриил испытывает непреодолимое желание раскрыть крылья, чтобы их коснулись тоже.       Он представляет, что у Вельзевул руки сложены в молитвенном жесте или связаны крепкой верёвкой — демоны так опасны. Представляет, что она злится, ворчит и ругается, а он сам надевает на неё серебряный крест. Металл жжёт обнажëнную кожу, и Вельзевул жужжит, проклиная ангелов и самого Гавриила. Она непокорная, буйная, в её глазах полыхает адский огонь, и Гавриил облизывает пересохшие губы, настолько это зрелище завораживает.       Он представляет, что стягивает волосы Вельзевул на затылке, заставляя её запрокинуть голову. Он заставляет её молиться. Он не говорит об этом вслух, но смотрит в её тёмные глаза, поддёрнутые дымкой, безумно прекрасные. Он представляет, что Вельзевул подчиняется этому властному взгляду, подчиняется его желанию и шепчет молитву, не разрывая зрительного контакта. Она давится словами, обжигающими саму её Суть, на губах выступает чёрная кровь. Демоны не молятся, но Вельзевул продолжает шептать, не в силах остановиться или говорить громче, постепенно теряя связь с реальностью. Гавриил садится перед ней, прижимается лбом к её лбу, не убирая руку с затылка. Он кладёт вторую руку ей на щёку, гладит большим пальцем скулу, стирая невольно выступившие слёзы, и молится вместе с ней, прикрывая глаза. Возбуждение тугим узлом стягивает мышцы внизу живота.       Он представляет, как её дыхание смешивает с его, как обжигает губы. Гавриил не удерживается, целует её, прерывая болезненный поток слов, и Вельзевул отвечает, колко улыбаясь в поцелуй…

***

      Асмодей подсматривал не часто. Фантазии смертных давно перестали отличаться оригинальностью и, что важнее, греховностью, так что заботу об этом он поручил мелким. И без того дел было по горло. Если бы много тысячелетий назад он бы знал, чем обернётся титул Князя Ада, он ни за что не согласился бы занять эту должность. Времени и сил на самое интересное не оставалось совсем.       Сейчас же он чувствует нечто особенное — определённо достойное его личного внимания. Во-первых, помимо изрядной доли похоти куда больше сомнения, чем Асмодей привык наблюдать у смертных. Во-вторых, поражает сила эмоций — ослепительная, необъятная, какая могла быть у ангела… Демон от удивления и радости чуть не подпрыгивает на стуле. После стольких лет! Он погружается в чужие мысли с небывалым предвкушением если не Падения — Мадам Свыше уже давно не интересовалась подобным — то хотя бы веселья. Асмодей с превеликим удовольствием откладывает перо и бумаги и поудобнее устраивается в кресле, наблюдая.       Осознание того, что это фантазия самого архангела Гавриила заставляют Асмодея податься вперёд и сильнее распахнуть глаза. Надо же!.. Он пока не узнаёт место действия: что-то абстрактное, без стен и потолков, до ужаса похожее на рай, фу. Можно это засчитать за богохульство, помимо прочего? Асмодей вздыхает и сосредотачивается. Уже не столько интересно получить компромат на одного из архангелов, сколько узнать, о ком мечтает чистоплюй Гавриил, надрачивая в минуты уединения.       Но видеть коленопреклонное начальство, шепчущее молитву — пусть и не наяву — Асмодею до шокированного взвизга отвратительно. Он замирает, не имея сил отвести взгляд или уйти — ангел слишком поглощён происходящим. По телу расползается будоражащее кровь чувство, будто он коснулся чужой сокровенной тайны — ну что может быть лучше? Восторг накрывает волной, и всё же, когда Гавриил склоняется за поцелуем, Асмодей вываливается в реальность буквально и обнаруживает себя на пыльном полу, заходящимся в истерическом смехе.       Он определённо должен рассказать об этом Вельзевул, чтобы посмотреть на её лицо — даже если она убьёт его после этого.       — С чем явился? — приветствует она грубо, не отрываясь от квартальных отчётов.       Асмодей не может сдержаться, чтобы помучить Вельзевул интригой. Любовь говорить долго и красиво отступает перед предстоящим.       — Я наблюдал одну фантазию, — начинает он медленно.       — Ты закончил с работой или она настолько скучна?       Он улыбается широко, не слыша недовольных ноток.       — Я наблюдал фантазию Гавриила.       Вельзевул дёргается и даже не старается скрыть своего удивления.       — Гавриила? — она смешливо щурится и загорается любопытством. — Скажи, что там была Богиня! Или хотя бы Михаил!       А она знает толк в веселье!       — Там была ты.       Он почти жалеет, что сказал это. Вельзевул не выглядит ни разочарованной, ни шокированной, ни разгневанной — ничего из того, что было бы смешным, забавным или хотя бы не неловким. Вельзевул выглядит так, словно кто-то съездил ей по лицу — почти оскорблённой и растерянной. Асмодей не знал, что она могла быть такой. Уязвимой. Ему хочется немедленно свалить и не видеть начальство ещё лет тысячу.       Впрочем, ей хватает нескольких секунд, чтобы прийти в себя, и Асмодей уже сомневается, что глаза его не подвели. Вельзевул же не особо хороша во всякого рода внушениях, разве нет? Она ухмыляется, как ни в чём не бывало, и в её глазах Асмодей видит начало коварного плана.       — И что я там делала?       Её голос звучит привычно зловеще. Асмодей даже рад ползущим по коже мурашкам и отвечает расслабленно.       — Молилась.       — Идиот, — бормочет она под нос на выдохе, вставая. — Придётся заглянуть в молитвенник. А ты — возвращайся к работе.       Асмодей не решает спросить, правильно ли он понимает её намерение — с него на сегодня хватит. Он пожимает плечами, пряча своё разочарование и идёт к себе. Он надеется найти там Лилит, чтобы день не был окончательно испорченным. Он мог бы рассказать ей о случившемся, но что-то подсказывает, что лучше этого не делать. Возможно, дело в до сих пор не исчезающей картинке с растерянной Вельзевул перед глазами.

***

      Сосредоточиться на работе удаётся с трудом. По телу разливается жидкий огонь, в светлых брюках со стрелками становится до неприличия тесно. Гавриил ёрзает на стуле, стягивает с себя внезапно удушающий галстук и пытается отвлечься. Он не может позволить себе такое даже в мыслях. Он что-то пишет, водит пером по бумаге, расписывается, перекладывает документы, но перед глазами — обнажённая Вельзевул с мерно покачивающимся крестом между маленькими грудями.       — Я слышу твои влажные мысли даже в Аду, белокрылый извращенец, — говорит она наяву, неслышно притворяя дверь в кабинет Гавриила. Он отрывается от бумаг, перо выпадает из руки.       — Ты что здесь делаешь? — выдавливает из себя архангел. В помещении резко становится душно.       Вельзевул скалится, огибает письменный стол, неумело покачивая бёдрами, присаживается на самый край, заставляя Гавриила чуть отъехать в своём офисном кресле. Белом.       — Никогда не думала, что у ангелов могут быть эротические фантазии, — демон болтает ногой в воздухе, вызывающе смотрит на Гавриила. Она не умеет склонять к плотскому греху, но в её огромных зрачках и потемневшей радужке Гавриил видит томное вожделение; сглатывает вязкую слюну и стыд. — И уж тем более не думала, что участницей твоих, — она тычет пальцем ему в грудь, усмехается, — стану я.       — Откуда ты?..       — Пусть это останется в секрете, — смеётся Вельзевул, и Гавриилу очень, очень не нравится её смех.       Подавляя панику и шок, Гавриил с потеющими ладонями наблюдает, как демон стягивает с себя чёрный пиджак. Это выглядит далеко не обворожительно, совсем буднично, она даже не стреляет взглядом в его сторону — она смотрит в упор, будто желает сожрать его со всеми потрохами, и архангел вцепляется в подлокотники, стараясь не думать.       — Неужели ничего не скажешь? — Вельзевул расстёгивает пуговицы на белой блузе в чёрный горошек.       Гавриил мог много чего сказать. Мог сказать, что хотел раздеть её сам. Мог сказать, что её мертвенно-бледная кожа выглядит слишком притягательно, мог сказать, что Вельзевул — грязная чертовка и что он абсолютно не хочет, чтобы она останавливалась.       Вельзевул выправляет блузу из брюк и заканчивает возиться с пуговицами, но одежду не снимает, с интересом наблюдая, как взгляд раскрасневшегося Гавриила скользит по тем участкам её тела, которые он может видеть. Демон не носит бюстгальтера.       — Не скажешь, что мне пора остановиться? Что я — порочная тварь и довожу тебя до греха? — Вельзевул спрыгивает со стола, делает шаг и склоняется над Гавриилом. Её щека прижимается к его, губы касаются уха. Она кладёт одну руку ему на плечо, второй скользит по груди, и Гавриил чувствует, как весь мир летит в бездну. — Может, это я должна что-то сказать?       Он пропускает тот момент, когда демон стягивает его брюки вместе с боксерами. Пряжка ремня звенит о мраморную плитку пола, архангел резко вдыхает, когда возбуждённый член получает свободу, по телу бегут мурашки. Вельзевул усаживается к Гавриилу на колени, принимается за его пиджак.       — Ты представлял, что я говорю, верно? — она откидывает вещь в сторону, расстёгивает пуговицы на рубашке, изредка касаясь прохладными пальцами кожи Гавриила, но не члена. — Представлял, как я молюсь, да? Взываю к Нему, прощу прощения за все свои грехи…       Она освобождает его и от рубашки, гладит ладонями грудь, очерчивая рельеф мышц, чуть давит на соски, на пробу, двигается выше — к горлу, царапая, отмечает пальцами выступающие вены, линию челюсти. Гавриил дышит рвано, не может сдержать стона. Он прогибается, трётся членом о промежность Вельзевул сквозь ткань её брюк, пытается двигать бёдрами, пробираясь руками под её блузку. Она ухмыляется, и эта ухмылка не обещает ничего хорошего.       — Я, Раба Божья… вручаю собственное тело и… душу в руки Тебе, Господи, — шепчет Вельзевул, игнорируя спазмы в горле. Слова жгут губы, жгут глотку, расплавленным свинцом затекают в лёгкие. — Я верую всем… в Твое великое милосердие… — она прикусывает мочку уха Гавриила, целует. — Вот так ты представлял? — спрашивает, пытаясь выровнять сбитое к чертям дыхание.       Гавриил вместо ответа оставляет влажную дорожку на шее демона от яремной вены, через выпирающие ключицы к груди. У Вельзевул кожа солоноватая, как кровь, и горькая, как пепел. Он обхватывает губами тёмный сосок, тянет, посасывает, второй сжимает пальцами. Вельзевул гортанно стонет сквозь слова молитвы.       — Все мои дела… и чувства… тебе видны, я всю душу… открываю и ничего не скрываю… Я понимаю, всё в моей жизни… зависит только от Тебя, — Вельзевул сбивается, кашляет, и на губах выступает чёрная кровь. Гавриилу кажется, что она говорит это совсем не Господу Богу. — Ты… управляешь течением… моей жизни и всем происходящим… в ней.       Он обнимает Вельзевул, скользит руками по напряжённой спине, оглаживает лопатки, там, откуда должны расти крылья, проводит ребром ладони по позвоночнику, сминает ягодицы. Тянется к ремню и ширинке, и Вельзевул привстаёт, обхватывает Гавриила руками за шею. Она теряется в ощущениях, сердце заходится в бешеной скачке, и собственный голос набатом стучит в голове, громче, чем церковные колокола, и демон прислоняется своим лбом ко лбу Гавриила, выдыхая ему в губы:       — Только ты знал день… моего рождения и знаешь день моей кончины…       Снять брюки в такой позе совсем не получается, и Гавриил избавляется от них щелчком пальцев, не заботясь ни о каком лимите чудес. Направляет член в Вельзевул, а меж её ног влажно и жарко, и не имея больше терпения, он входит и говорит вместе с ней, сбивчиво дыша и проглатывая звуки.       — Ты, Премилосердный Господь… благость твоя… неоспорима. Так прошу Тебя… простить… мои грехи, свершенные по неведения… и неразумению…       Демон двигается мучительно медленно, скованно, издеваясь, слаще, чем Рай, горячее, чем Ад. Она смотрит Гавриилу в глаза невидящим взглядом, она сгорает до самого основания; молитва больше походит на жалобный скулёж, на предсмертные хрипы, но Вельзевул продолжает шептать с каким-то злостным остервенением, не обращая внимания на стекающую по горлу струйку крови, на онемевший язык, уже не задумываясь над словами. Они тянутся еле слышной вереницей, перемежаясь с резкими вдохами, жаркими стонами и пошлыми шлепками. Маленькая игра превращается для демона в настоящую пытку, но она соврёт, если скажет, что не довольна.       — Даруй мне спокойствие… и поддержку Свою… Защити меня, не дай пойти… по греховному пути… направь на путь истинный…       Если бы Вельзевул не было так больно, она бы даже рассмеялась. Она бы хохотала на грани истерики, запрокинув голову, хохотала бы до слёз в лицо архангелу, совершающему своё самое большое богохульство. Гавриилу не смешно — он горит вместе с Вельзевул, он плавится от звука её голоса и теряет рассудок. Пытается ухватиться за кусочек реальности, за что-то не столь сумасшедшее, не настолько невозможно притягательное в своей порочности, не настолько желанное. Гавриил тоже путается и сбивается, подаётся бёдрами Вельзевул навстречу, чуть съехав и поскрипывая спинкой стула.       — Даруй мне… возможность исправить… жизнь свою грешную… А если прогневлю тебя… то прислушайся… к моему покаянию…       Гавриил больше не смотрит на демона, но чувствует её каждой клеточкой тела, чувствует жар внутри неё, слышит муку в её голосе и упивается этим; не может больше сдерживаться и кончает с глухим стоном, крепко прижимая задыхающуюся Вельзевул к себе. Только ей этого недостаточно. Она продолжает двигаться, вырываясь из рук архангела, не давая ему ни секунды передышки, насаживается на расслабляющийся член яростнее. Она словно вспоминает, что она — могущественный демон и мстит Гавриилу, впивается ногтями в его плечи, двигает бёдрами взад и вперёд, заставляя архангела исступлённо ловить ртом воздух и кусать её кожу, не сдерживая болезненные стоны. Она пропускает руку меж их тел, массируя пальцем набухший клитор, слезящиеся глаза закатываются от волны удовольствия.       — Закрой меня… от бесовских искушений… чтобы кончина моя… была… праведной, и могла я иметь надежду… на Царствие Божье, — её голос срывается, язык липнет к окровавленному нёбу. По телу проходится судорога оргазма, Вельзевул сжимается вокруг Гавриила, и архангел думает, что вполне сможет кончить ещё раз.       Она замирает, прижавшись к нему всем телом, утыкается в плечо, пытается отдышаться, сиплым голосом заканчивая молитву. Гавриил обвивает её маленькое всё ещё дрожащее истощённое молитвой тело руками, балансируя на грани осознанного.       — На Страшном суде… прояви ко мне милость свою, — говорит она ему, глядит наконец сфокусированным взглядом в глаза и отчаянным поцелуем припадает к его губам.       — Аминь, — шепчет Гавриил в поцелуй.       У него невозможно горчит во рту от привкуса отравленной демонической крови. Его руки — всё ещё на талии Вельзевул, её дыхание всё ещё мешается с его, в её глазах — остатки немой агонии, которую она даже не пытается скрыть.       — Аминь, — повторяет Вельзевул, и теперь её голос течёт подобно яду.       Гавриил ждёт, что она утрёт кровь с губ и подбородка, катящиеся капли слёз со щёк, но демон будто не замечает ничего этого. Она резко встаёт, отталкивая Гавриила и шлёпает босыми ногами до стола, облокачивается о его край голыми ягодицами. Смотрит на архангела, чуть наклонив голову, а руками цепляется за столешницу, чтобы не рухнуть ненароком.       Она тонет в чём-то, чего Гавриилу не понять, и смотрит на него из самого адского пекла, только с эмоциями того, кто топит, кто побеждает. Кто после кораблекрушения выходит из воды с гордо поднятой головой, с превосходством в каждом движении. Гавриил скользит по ней взглядом, пытаясь понять, что же не так. В какой момент он потерял над ситуацией контроль и позволил Вельзевул так на себя смотреть?       — Зачем ты это сделала? — спрашивает архангел, буравя её взглядом в ответ.       Демон ухмыляется, склоняет голову в другую сторону.       — Не всё ли тебе равно, если вышло так, как ты хотел?       — Нет, — выдавливает из себя Гавриил. — Мне положено желать причинить тебе вред. Через несколько лет я проткну тебя мечом на Великой битве, но откуда в тебе мазохистские наклонности?       Он пытается говорить твёрдо, властно, но чувствует себя беспомощным. Вельзевул стоит в метре от него, больше ни капли не касаясь, но Гавриил чувствует, как её руки оплетают его тело, сдавливают, чувствует, как её желанный голос проникает глубоко в сознание. Сейчас на ней одна смятая распахнутая блузка, на бледной коже неправильными пятнами проступили ожоги, которых Гавриил раньше не замечал; он сидит в белоснежном кресле, откинувшись на спинку, со спущенными до щиколоток брюками, и не понимает, почему стыдливое чувство разочарования подкрадывается именно к нему, гордому архангелу, каменной стеной стоявшему на страже совершенства и праведности.       — Я демон. Знаешь, головой ударилась, когда Падала, — продолжает язвить Вельзевул, не пряча колкие смешинки в хрипящем голосе.       — А если серьёзно? — настаивает Гавриил.       «Почему сейчас я чувствую себя настолько неидеальным в сравнении с тобой, грязным, униженным демоном? Почему в твоих глазах нет ни толики оскорбления? Почему я не чувствую власти над тобой?» — на самом деле спрашивает он, и Вельзевул понимает его мысли, как и всегда.       — Серьёзно? — она задумывается на секунду и будто сбрасывает с себя невидимую вуаль. Голос становится твёрже, черты лица словно заостряются. Кажется, что сейчас она примет свой истинный облик и сметёт здесь всё к чертям. — Тогда я спрошу: ты же чувствуешь это, Гавриил? — она вскидывает подбородок, наслаждаясь растерянностью архангела. — Это я тебя проткнула.       Вельзевул снова скалится напоследок и исчезает, забрав свою одежду с собой. Гавриил закрывает лицо руками, морщится от головной боли. Он ещё чувствует остаточную сладость оргазма, но вина мешается с удовлетворением, отчего начинает тошнить. Фантазии рассыпаются — теперь архангел может отчетливо это осознать — разбиваются об ухмылку Вельзевул, её победу и укор во взгляде, о кровь пополам со лживой молитвой на её губах. Гавриил потирает переносицу, встаёт, одевается, медленно застегивает пуговицы на рубашке и повязывает свой галстук цвета лаванды. Он чувствует копьё Вельзевул меж своих рёбер. Он чувствует себя проигравшим.       Он хотел бы её больше не видеть никогда, не желая находить в ней подтверждение своему уязвлённому, избитому чувство гордости, своему унижению и величайшей ошибке. Дело далеко не в плотском грехе — случилось что-то гораздо большее. У Гавриила нет сил это осознавать.       Но желания ангелов исполняются ещё реже людских, и Гавриил встречается с Вельзевул по работе — слишком много в преддверие Армагеддона, в неспокойный двадцатый век. Он видит её неизменно довольную, чувствует её горящую Суть — её превосходство. Он напряжён в ожидании её слов, но получает только выгнутые брови и ухмылки. Он не узнаёт Вельзевул, словно выпустившей нечто наружу, он не понимает, как она может быть такой — когда столько времени походила на уставшую тень, когда скрывала огромную мощь и оттого внушала ужас. Какая она на самом деле?       Вельзевул ни словом, ни делом не касается случившегося, но переходит все границы в разговорах о Её планах, об ангельском долге и том, что творят люди. Она говорит так, словно демоны уже победили — победили давным-давно, словно Падение никогда не было наказанием. Он знает — Вельзевул, да и остальные демоны в большинстве своём всегда так считали — хотели считать. Но сейчас это выглядит так, будто его самого пытаются столкнуть вниз.       Встреча от встречи становятся всë невыносимей. Вельзевул словно что-то разрывает изнутри, дëргает то за крылья, то за руки, от смутного непонятного Гавриилу желания до ярости и озлобленной горечи. Гавриил не выдерживает, когда спор заходит слишком далеко, и кажется, они оба уже не помнят о чём говорили в начале и что хотели доказать друг другу.       — Что тебе нужно?       Вельзевул вспыхивает, адской огонь искрится в еë глазах.       — Просто признай, что ты неидеален! — восклицает она неожиданно громко. — Прекрати обманывать себя — признай, что ты грешен, ты — Архангел — со-гре-шил!       Она рычит, она обжигает своим запалом, и Гавриил невольно отшатывается. Он слышал её прекрасно — и от каждого произнесённого слова по его лицу и Сути ползли трещины.       — Зачем тебе это?       Зачем это ей — давно Падшей, отрёкшейся от Небес и правды, но сейчас отчаянно требующей… истины.       — Потому что это несправедливо. Ты всё ещё ангел, но ни чем не лучше меня, так прекрати прикрываться своими белыми перьями, потому что Ей всё равно. Всё! рав! но!       Гавриил никогда бы не подумал, что это так важно для неё — до лжи, до манипуляций, до криков и обнажённых эмоций — до всего того, выше чего Вельзевул всегда считала себя. Он никогда бы не подумал, что всё это время удерживал картонные стены, создавал иллюзию крепкого дома, когда огонь в камине давно потух и все поверхности покрылись пылью и паутиной. Он не верит во всё это, не верит — потому что не может понять, зачем.       — Ведь это ничего не изменит, — бормочет, разводя руками, не то в ответ на свои мысли, не то — Вельзевул, не до конца уверенный.       Она выдыхает обречённо, и её лицо складывается в кислую гримасу. Рот остаётся чуть приоткрыт, и она набирает в грудь воздуха, но так и не решает что-то сказать. Она похожа на сломанную куклу, у которой заржавели шарниры в суставах — замерла и только неловко двигает рукой, будто отмахиваясь. Будто это Гавриил — Падший, уже ни на что не годный. Пропащий.       Неужели только потому, что был не искренен?       — Вельзевул?       — Может, — выдавливает из себя, — тогда я пойму, что тебе не плевать…       Фраза обрывается так же неуклюже, как и началась, и Вельзевул умывает раскрасневшееся лицо руками, смывает с себя болезненный флёр. Будто ничего и не было. Только Гавриил всё ещё не понимает, чувствует себя в её власти, пусть уже ей совершенно ненужный. Гавриил чувствует себя выпотрошенным и лишённым чего-то очень важного, что и ощутить толком не успел.       — На что мне не должно быть плевать?       Он сам удивляется твёрдому звучанию голоса, и Вельзевул поднимает на него взгляд. Смотрит глаза в глаза. Больше никакой немой агонии, минутной слабости; на дне зрачков — привычный адский огонь, и та озлобленная уверенность, с которой она двигалась, шепча молитву и отвечая на грубые ласки…       — На меня, — чеканит. — Что тебе не плевать на меня. Что я могу сказать, что люблю тебя, и не ждать удара в спину — любить тебя без опасений, по-нормальному.       Гавриил теряется, но внутри уже поднимается волна гнева, тяжёлого и неконтролируемого, с удивлением, с разочарованием, разрушающим остатки выдержки.       — Значит, любить меня можно только оступившегося, грязного — как ты? Принимать меня нормальным ангелом слишком сложно?       — Но ты не был нормальным ангелом, — передразнивает она ядовито и показывает открытые ладони: — Никогда! Впрочем, — Вельзевул вытирает руки о штаны, отводя горящий взгляд — и будто бы тухнет, но уже не в бессилие, — неважно. Теперь это всё не имеет никакого смысла и значения. Надеюсь, раньше Великой Битвы не встретимся, — бросает — на прощание — и у её ног змеится огонь, — где я, обещаю, убью тебя.       Гавриил не верит. Не хочет — но знает, что Вельзевул без лишних движений вонзит ему копьё в грудь, её рука не дрогнет, ни один мускул на лице. И вдруг это кажется страшным — до мурашек по коже и скрутившейся в нервный узел Сути.       Только Гавриил не верит, что мог быть плохим ангелом. Знает и не верит.       — Вель, — тянется за ней, обжигается. Он надеется, что она объяснит — хоть что-нибудь, чтобы ему стало легче, чтобы мысли не кололи болезненно мозг, что она скажет что-то совсем простое и понятное, что-то тёплое — призрак забытого прошлого — и всё будет в порядке.       Вельзевул же разговаривать больше не намерена. И не её это работа — успокаивать неправильных ангелов. Не её работа — любить.       — И ты снова просто уйдёшь, вместо того, чтобы всё выяснить?       — Больше нечего выяснять. А ты всё равно совсем не слушаешь.       Она уходит в Ад, не давая Гавриилу больше ни минуты. А он всё равно не знает, что ещё мог бы ей сказать. Между ними остаётся только Великая битва — и в жизни Гавриила редко что ощущалось по-настоящему правильным.

***

      Иногда он закрывает глаза и продолжает видеть её. Уже не на коленях и полностью одетую, но рядом с собой. Он обнимает её, дышит ею, уткнувшись носом в жёсткие волосы, чувствует её Суть своей. Что-то шепчет, но никак не может осознать, что именно. Она жмётся к нему ближе, и Гавриил чувствует себя самым счастливым.       В реальности одиноко. Вельзевул пыталась обломать ему крылья, чтобы сделать удобным, а он был плохим ангелом. Кажется очевидным, что они должны полюбить кого-то другого, кого не придётся менять, обвинять, с кем не будет больно, сложно и непонятно. Но сердце упрямо и жестоко. Они были близки ещё до Восстания, и Гавриил свято верил, что это будет вечным, даже не задумываясь о том, что смешливый серафим становился ближе самой Богини — пока не Пала, а вслед за ней и все надежды, всё тепло и вся нежность.       Гавриил изгонял Вельзевул из себя долго и упорно, хоронил все чувства на дне Сути, старался забыть; он не спал, чтобы не видеть иллюзию их счастья, не отвлекался от работы — даже на молитвы больше положенного, чтобы не мечтать о недостижимом будущем, извращал мысли, чтобы не надеяться на многое. Демоны непрощаемы, а значит они навсегда порознь.       Но Армагеддон не наступает.       Гавриил и Вельзевул стоят плечом к плечу и друг против друга, и Гавриил чувствует, как Вельзевул сгорает от разочарования, что не может по-настоящему проткнуть его копьём. Она уставшая и тяжело вздыхает, представляя, какой бардак придётся разгребать в Аду, и ей больше нет никакого дела до того, искренен Гавриил или нет, правильный он ангел или нет — всё, за что они оба цеплялись тысячелетиями полетело в бездну, как и тогда, во время Восстания. Лишь одна настойчивая мысль бьётся в его голове, терзает и рвёт на части, грозя похоронить то, что не унёс с собой не-Армагеддон.

***

      Сотрудничество между Адом и Небесами обещает стать ещё более тесным. Михаил с Уриил — и Сандальфоном — уже предоставили краткий список тем для обсуждений на первую встречу, с бесконечными пометками, комментариями и сносками, потому что опираться им больше не на что. Девяносто девять пунктов уже не воодушевляют, не оттягощают: Гавриил хочет поговорить с Вельзевул немного о другом. Почти по ролям разыгрывает в голове возможный диалог, пытаясь предугадать все варианты развития событий и найти достойные ответы для колкостей Вельзевул.       То, что она назначила встречу в баре неподалёку от входа в офисы, лишь усугубляет положение. Гавриил приходит раньше, и как завсегдатай у барной стойки перекатывает ледышку в стакане, так и он катает слова на языке, пока не начинает казаться, что они уже были сказаны — и тогда Гавриил ощущает нечто схожее с желанием выпить. Он оглядывается, но Вельзевул ещё не пришла. Что же, Гавриил уже давно расписался в собственной греховности, а алкоголь, как он слышал, помогал успокоиться.       Он успевает выпить стакан… чего-то… очень обжигающего, горького и тошнотворного, и несмотря на то, что волнение нисколько не притупилось, Гавриил решает больше не экспериментировать. Ждёт Вельзевул, представляя её едкую усмешку и подколки, которые ввинтятся под рёбра, подцепят крюками и распнут, выпотрошив нутро — склизкое, неприглядное, и останется только слезам скатиться по щекам от отчаяния и остроты правды.       Гавриилу кажется, что он слышит голос, но Вельзевул тяжело садится напротив, скрипя стулом по паркету, и молчит. Она рассматривает пустой стакан будто бы от скуки, смотрит на стол, где нет документов, и мельком — Гавриилу в глаза, холодные и непроницаемые, и заказывает себе выпить, так по-человечески окликая официанта, выспрашивая у него меню и выслушивая выгодные предложения.       Они всё так же молчат, пока официант не приносит бокал с ярким содержимым и долькой апельсина на краешке, несколько разноцветных шотов и ещё стакан. Выпивку Вельзевул расставляет каким-то хитрым образом в центре стола, и пододвигает к Гавриилу оказывается стакан, и алкоголь в нём и по цвету и по запаху напоминает то, что Гавриил уже выпил. Он смотрит на Вельзевул вопросительно, но в её глазах не отражается ничего, и она залпом выпивает один из шотов. Ничего не происходит. Она пьёт коктейль из бокала и съедает апельсин вместе с кожурой. Допивает большую часть остального. И всё ещё молчит, пока Гавриил пытается понять, насколько быстро вертится карусель в его голове.       — Ненавижу тебя, — говорит Вельзевул после того, как все фигурки сливаются в цветастую линию и от суровости её голоса всё останавливается. Гавриил поднимает взгляд на неё. — Не-на-ви-жу.       Он пожимает плечами и соглашается легко.       — Я знаю.       Но Вельзевул встаёт, снова скрипя стулом, и садится рядом, тяжело дыша спиртом и сладостью.       — Не правда.              Она цепляет Гавриила за плечо, резко привлекая к себе, и впивается в губы, прикусывает и тянет, зажмурившись, и легко садится к нему на колени, прижимаясь ещё ближе. Целует между рваными вдохами, вынуждая Гавриила отвечать — и он не сопротивляется, снова теряясь от ощущения чужого жара и желания чувствовать её под пальцами. Огонь из выпивки разгорается сильнее, отзываясь на движения Вельзевул, и Гавриил обнимает её, пытаясь удержать — вот такую, не спорящую, не проникающую внутрь болезненным, не выжигающую всё дотла.       Он не собирается думать о том, почему она поцеловала или чего хочет на самом деле. Он подаётся её рукам и снова позволяет вести, не проясняя разум. Реальность дрожит, и они оказываются где-то не в баре — не то конспиративная квартира, не то одна из комнат чистилища, утонувшая во мраке, и Гавриил закрывает глаза. Теперь он сам стаскивает с Вельзевул прожжённый и пыльный пиджак, сам расстёгивает пуговицы, хотя блузка уже другая — в полоску, и с удовольствием оглаживает худые бока. Вельзевул вздрагивает от прохлады его рук, больше не играя, не притворяясь, а тепло выдыхает, запрокидывая голову. Она тоже не смотрит, но избавляется от одежды Гавриила шальным чудом и скребёт обкусанными ногтями по его спине, словно пытаясь пробраться под кожу. Она позволяет ему разобраться со своей одеждой самому — неторопливо стягивать рубашку, целуя плечи, и уже нетерпеливо — брюки, проникать пальцами под резинку белья, лаская поясницу и ягодицы в попытке на аккуратность. Но Гавриила уже давно ведёт, и он мажет касаниями по её телу то грубо, то нежно, заставляя Вельзевул сдавленно стонать и всё прижиматься к нему ближе, красть пьяные жадные поцелуи, словно не было между ними шести тысяч лет обозлённой тоски и ненависти — потому что только это и было.       Гавриил подхватывает Вельзевул на руки и вжимает в стену, не желая отрываться на поиски места поудобнее. Он обнимает Вельзевул, зарываясь пальцами в волосы, и входит резко, вырывая из её груди скулящий звук — и раз за разом с каждым новым толчком, от которого у него самого подгибаются колени и перехватывает дыхание. И тоже что-то рвётся с языка, из самого нутра, но он может только целовать Вельзевул крепче и срываться на глухие стоны. Он уже не слышит церковных колоколов и не думает ни о чём, кроме её обжигающих объятий и сжимающихся бёдер, кроме сбивчивой пульсации Сути под кожей в такт его неровному дыханию.       Отпускать потом — тяжело. Тяжело возвращать в мир, где нельзя забыться и представить, что всё хорошо, у которого только и можно, что воровать мгновения, чтобы утолить нужду друг в друге, и строить иллюзии. Сладостный морок рассеивается, как замедляется биение сердца и растекается слабость в мышцах, вынуждая оторваться друг от друга и вздохнуть глубже внезапно похолодевший воздух.       Вельзевул опирается о стену и закрывает глаза, неуклюже складывая руки на груди.       — Иногда я думала о том, что лучше быть человеком: их жизни так скоротечны, что они могут влюбиться хоть в десяток людей. Но правда в том, что будь я лягушкой, всё равно бы всю жизнь квакала только о тебе.       Гавриил это знает. Но внутри всё равно становится теплее и сказать то, что хочется, теперь гораздо проще.       — Я тоже люблю тебя, — шепчет он с улыбкой.       Вельзевул смотрит на него исподлобья хмуро, но в глазах что-то сверкает на долю мгновения. А потом она отводит взгляд.       — Какая разница.       — Разница в том… — он вздыхает, собираясь с силами, чтобы сказать то, зачем пришёл, и эти слова пекут под рёбрами и в черепе. — Я хотел предложить тебе начать всё заново. Армагеддон не случился, значит мы ошибались в Плане, и это даёт основания предположить, что мы можем начать жить с чистого листа. Наши профессиональные и… личные отношения.       Вельзевул глухо смеётся, но теперь смотрит на него, обнажённого, беззащитного, и сумрак словно отступает, оголяя их обоих ещё больше.       — Дождался, пока Мамочка разрешит? Я не против, что касается работы, — она пожимает плечами и разводит руки, обманчиво смягчая голос. А потом превращается в рассекающее лезвие клинка и впивается в Гавриила, полосует и давит сильнее с каждым словом, указывая пальцем на его грехи. — Но ты всё ещё заносчивый павлин с распушенным хвостом, у которого яйца не выросли, чтобы признаться в своих грязных желаниях. И не грязных тоже. Думаешь, Мама не скинула тебя за полчаса секса, потому что не заметила — а вот на длительные связи она точно обратит внимание, ай-йа-яй, это не получится оправдать «грамотным распределением ресурсов». Как назовёшь в своих отчётах это? Не «втрахивал любовницу в стену», а «научно-популярно высказал претензии за участие в срыве Армагеддона» или «проводил воспитательные работы»?       — Замолчи, Вель!       Собственный крик оглушает, разорвав плотную пелену отвращения к пародии Вельзевул на его лицемерие, но возмущение едва ли касается её запала.       — А я всё равно закончила. Хотя нет вот ещё: я всё надеялась, что ты перестанешь переводить стрелки и признаешься себе самому в том, что делаешь, но вот эти твои ужимки и пространные формулировки в тысячу раз обидней, чем Падение, — почти шепчет Вельзевул, подойдя ближе, и Гавриилу кажется, что в её глазах блестит уже не огонь, и от этого озлобленным спазмом стягивает горло. — В прошлый раз мог бы просто выгнать меня — Рай же, в конце концов, так что я тебя не соблазняла. Я, блять, отчаялась, что ты будешь искренен со мной.       — А что ты хочешь услышать? — восклицает Гавриил, взмахивая руками. Обида пульсирует головной болью. — Что для тебя есть искренность: кричать каждому встречному «смотри, я архангел и я согрешил» или сразу Пасть? Нарушать все правила только ради того, чтобы быть с тобой?       — Ты и так их нарушаешь.       Он как будто не слышит, слишком многое вспомнивший — слишком глубоко проникнувший в собственную Суть.       — Только знаешь, если ты демон, это не значит, что ты безнаказанно можешь вытворять что угодно. Мне тоже было обидно, когда из-за своих амбиций ты наплевала на Маму и то, что она значила для меня — и значит до сих пор, несмотря ни на что.       — Потому что Ей было плевать на нас! Но я не просила тебя изменить своей сути, чтобы соорудить идеальную картинку, — она срывается, но потом её голос становится тише. — Мне правда жаль, что я задела тебя, и может, потом мне не стоило говорить многих вещей, но я устала постоянно пробивать лбом стену, устала вечно бороться в одиночку. Я любила тебя и надеялась, что мы решим всё вместе, но ты просто вычеркнул меня из своей жизни, потому что Мамочка запретила общаться с плохими ребятами, и ходил, задрав нос, хотя у самого рыльце в пушку.       Гавриил морщится. Как бы гадко не звучали слова Вельзевул, как бы не кололи его — они были болезненной правдой, свидетельством его малодушия и праведности; хоть со временем он и научился искать лазейки в туманных формулировках Маминых заповедей, только отношения с Вельзевул оставались слишком сложными для бюрократии и канцеляритов. Он вздыхает, умывая лицо руками, будто бы смывая с себя гнев и острую горечь ссоры. В груди становится тесно.       — Ты права. И я хочу всё исправить. И я обещаю быть искренним с тобой и… больше не задирать нос, — вздыхает снова, зная, что больше не сможет притворяться — не имеет права, если действительно хочет быть с Вельзевул. Она смотрит недоверчиво и ещё дышит тяжело от нахлынувших эмоций.       — Почему ты не выпил со мной?       Его удивляет, с какой настойчивостью она спрашивает об этом — словно этот проклятый стакан алкоголя был самым важным, что случилось за этот вечер и за последнее столетие, но ответ слишком прост, чтобы возмутиться.       — Мне не понравилось. Выпивка оказалась дрянее, чем я думал, и я не хотел пить ещё, даже несмотря на моё желание отвлечься от мыслей.       Теперь вздыхает Вельзевул, и по каким-то неуловимым движениям уголков её губ и крыльев носа, её век и пальцев, по сгладившимся чертам лица и расплывающимся теням на скулах и шее, Гавриил понимает, что убедил её. Что она тоже заходила слишком далеко, вынимала из себя слишком многое, которое прятала так долго за своей демонической оболочкой. Гавриил берёт её за руку, отчего-то уверенный, что теперь имеет право на это простое действие, и её кожа оказывается приятно тёплой — какой, он уже и забыл, что она может быть.              — Только пообещай, что и ты будешь искренна со мной, — шепчет он, поглаживая большим пальцем тыльную сторону её ладони.       Вельзевул улыбается, сжимая его руку в ответ.       — Обещаю.