Детективное агентство "Анна и её духи". Снежный цикл. В снегах Великобритании. Лондон.

— Кто этот Питсдейм? — спросил Штольман, когда они с Коробейниковым сели в кэб, чтобы добраться до Дженкинса. — Один из крупных промышленников, — пояснил Антон. — У него фабрика по производству деталей для корабельных моторов. — Масштабно, — решил Яков. — Не то слово! — кивнул Коробейников. — Они еще недавно расширяться вздумали, за городом такое строительство идет — только пыль столбом! Честно говоря, я уже думаю, что нужно нам с Лиззи искать себе другое место для обитания. Слишком много труб у нас появилось. И все дымят! Для детей это совсем нехорошо! — Пожалуй, — согласился Штольман. — Если так встал вопрос, то нужно переезжать! Они с Антоном еще поговорили немного о стоимости жилья, деятельности обоих агентств и воспитании детей, а после предались ностальгическим воспоминаниям о старых деньках в Затонске. Коробейников, когда его жизнь кардинально изменилась, перестал терзать себя прошлым и, приняв себя и свои не слишком красивые поступки, пошел дальше. Он полагал сейчас, после свадьбы и появления детей, что раньше в нем самом было мало любви и он не мог найти своего места в этом мире. С женщинами ему не везло, работа в полиции сложилась лишь потому, что Штольман когда-то взял его своим помощником. Не будь этого факта в его биографии, так и прозябать бы ему простым дознавателем, не иначе. После возвращения Якова Платоновича всё затрещало по швам. Должность начальника сыскного отделения, зыбкая дымка отношений с Анной Викторовной, умение раскрывать дела — все стало иллюзорным, и из тёмных глубин души Коробейникова полезли на Божий свет все те пороки, которые есть у каждого, но волю которым дают далеко не все. Антон поддался искушению, не разрешил росткам радости от того, что Штольман жив, и уважению к бывшему учителю в сыскной науке заглушить ревность, зависть и тщеславие и сделал много такого, за что ему до сих пор было стыдно. Лишь спустя много лет прощение со стороны Штольманов, любовь Элизабет и странная трепетная нежность к сыновьям излечили его от того, что терзало его сердце. Сейчас Коробейников жил полной жизнью, понимал, кто он и что он, ценил каждую минуту и душил всю свою душевную мерзость в зародыше. Он знал теперь, куда она может его завести. Дом Дженскинса напоминал творение безумного архитектора, который решил взять средневековый донжон, готические окна и викторианскую основательность и слепить всё это воедино. — Да, — скептически заметил Коробейников. — Это… впечатляет! Штольман молчаливо согласился. Такое случалось, когда большое количество денег било в голову и давало возможность исполнить любое свое желание, но ни грамма не добавляло к вкусу владельца. Видимо, Дженкинс хотел, чтобы его дом выглядел богато, а в итоге получил странную конструкцию из несовместимых частей. Мужчины постучались. Дверь им открыл лакей в золоченой ливрее. Яков хмыкнул. Вот так история! Не горничная, а лакей при полном параде. Их проводили внутрь, где убранство подтверждало теорию Штольмана — позолота, мрамор, зеркала. В небольшом доме в пригороде Лондона это смотрелось по меньшей мере вульгарно. Арнольд Дженкинс принял их в своем кабинете, где Коробейников почувствовал себя как в музее. Количество дорогих экспонатов на один квадратный метр зашкаливало. — Чем я могу вам помочь, господа? — спросил владелец дома, сложив руки на выдающемся животе, прикрытом расшитым бархатным жилетом. Яков удивился. Слишком уж радушно и быстро их приняли. — Нам нужна ваша помощь в расследовании одного дела, — осторожно произнес Антон, думая примерно о том же, что и его друг. — Наконец-то! — возликовал Дженкинс и воздел свои пухлые ладони вверх. — Я ждал этого момента с того момента, когда вы, господин Коробейников (произнес он это так ужасающе, что Антону оставалось лишь поморщиться — следовало задуматься о псевдониме, англичанам его фамилия никак не давалась) открыли здесь ваше агентство! Быть частью расследования! Дать показания! Помочь выдающемуся сыщику найти преступника! Это просто великолепно! Коробейников растерянно посмотрел на Штольмана. Такого энтузиазма он не ожидал.