1-7.6.

Проснулся Леха с жутким похмельем, а завтра, наверное, вообще не проснется. Это он понял уже сейчас, вливая в себе очередную рюмку самогона, жмурясь и охая. Закусить бы чего, но у пацанов только хлеб да семечки. Не разгуляешься. Вокруг орали — кто песни, кто так, просто, от души. Разматывал кассету магнитофон, рядом с ним, забывшись и закатив глаза под веки, танцевали две девчонки. В коридоре кто-то выяснял отношения, судя по звукам — вот-вот дойдет до драки. В квартире воняло странной смесью сигарет и вязко дымящей травки, разлитого алкоголя и пота. Леха сидел посреди всей этой вакханалии, в компании трех молчаливых пацанов, и методично набухивался. Наливал сначала всем по кругу, потом себе — резким движением опрокидывал стопку и начинал заново. В их странном кружке, собравшемся за столом, каждый, очевидно, думал о своем. Разговаривали очень мало и редко, и все как-то не вязалось, шло туго. Да Лехе и неинтересно было, о чем думают остальные. Он вот думал про сегодня. День не задался с самого утра. Еле встал с кровати — спина отзывалась противной ломотой на каждое движение — застудил, похоже, вчера на крыше. Эх, все-таки не двадцать лет уже. Башка раскалывалась от выпитого вчера вина, во рту вязко и противно сушило. Дополз до душа, попил водички — и началось самое противное, похмельное — стало стыдно. Так стыдно, как только по утрам после пьянки бывает — что всего изгрызет изнутри, вывернет наизнанку, и никуда не денешься. Промучился Леха наедине с собой с часок — и не выдержал. Кое-как оделся, залил в себя кофе и пошел в универ. Там хоть люди вокруг будут. В универе Леха время от времени появлялся, не совсем еще забросил. Приходил пару раз в неделю из спортивного интереса — не совсем ли еще отстал, понимает ли о чем речь? Отстал, конечно, безбожно, но если пару часов посидеть, что-то начинало складываться, мозги работали, кое-как понимали, что происходит. Леха этим вполне удовлетворялся, и снова на пару дней, а то и недель, забивал на высшее образование. Несмотря на какое-никакое, а постоянство, встречали Леху каждый раз, как в последний. Вот и сегодня, только показался в дверях — тут же несколько голосов запричитали: «нет, вы посмотрите, какие люди пожаловали», «это с чего нам такая честь?», «праздник сегодня что ли какой?». Леха выдавил улыбку и, держась за пульсирующий висок, пробрался подальше, на последние ряды. Пришлось поболтать с пацанами, объяснить свой помятый вид и выдержать еще с десяток насмешек, но потом началась пара, и стало спокойно. Даже голова немного отпустила. Леха решил зря время не терять, вынул из сумки тетрадку, положил перед собой. Сначала долго вглядывался в чистый лист со странным выражением лица — каким-то скорбно-напуганным, как будто смертный приговор читал. Потом вздохнул, провел посередине вертикальную линию и еще немного молча повтыкал в два пустых столбика. Потом медленно нарисовал слева от черты плюсик. Плюсик значил аргумент «за» убийство Юрки Рыжего. Слово «убийство» Леха у себя в голове пытался избегать, в его цензурной версии с Юркой предстояло «разобраться». А плюсик за это непростое решение скрывал под собой следующий аргумент: «я хочу жить». Кажется, просто и понятно. Рядом тут же появился минус. «Юрка, небось, тоже хочет». Плюс: «мать без меня не справится». Зачеркнуто. Справится. Денег у нее достаточно, еды в огороде — жопой жуй. Переживет и еще полдеревни прокормит. «Мать будет грустить» — вот так честнее. Аргумент про родителей тут же появился в графе минусов — мать Юрки тоже, наверное, не обрадуется. Выбирать между своей жизнью и жизнью неизвестного типа получалось с трудом. Пару дней назад Леха со смертью смирился. Поэтому, наверное, и полез в ларек без маски — все равно уже было. А тут судьба подкинула шанс спастись — ну как не воспользоваться? Минус: «он умрет по моей вине». Еще один минус: «я своими руками должен его пристрелить». И еще: «я себе никогда не прощу». Плюс: «лучше жить с чувством вины, чем не жить совсем». Знак вопроса. Утверждение спорное. А способ проверить — только один. Еще плюс: «а не похуй ли на этого Юрку? Не я, так кто-то другой прихлопнет. Время такое. Не тем людям под руку попался — извиняйте». Аргумент получился эмоциональный, и Леха на секунду зажмурился, пытаясь вернуть хоть какое-то душевное равновесие. Плюс: «да какая разница. У меня, вон, все равно совести нет». Пока что плюсов и минусов получалось поровну, но метод Лехе перестал нравиться. Единственный, самый первый плюс, тот, который про «я хочу жить», начисто перекрывал все остальные доводы. Да и успеется еще о лирике подумать — сейчас надо бы разобраться, что за Юрка такой. После пары пацаны звали к себе бухать, но Леха сказал, что подойдет позже — ждали дела. Полдня носился со станции на станцию. Поговорил со знающими людьми — кому заплатил, кого припугнул, а кто так, по дружбе и по старой памяти все рассказал. К вечеру оказался у нужного подъезда. Сел напротив, на лавочку. Открыл пиво, зажег сижку. Золотая молодежь — сидит, никого не трогает. Только посматривает иногда на дверь соседнего дома. Просидеть на шаткой трухлявой лавочке пришлось долго — часа два. Долговязая рыжая фигура показалась уже под вечер. Юрка шел, посвистывая через выбитый зуб — тоже спортсмен, что ли? — и немного покачиваясь из стороны в сторону. Пьяный, похоже. Как бы сейчас было удобно… Леха встал у подъезда, похлопал по карманам, как будто ключи искал. Когда подошел Юрка, обернулся на него и развел руками — потерял, мол. Рыжий икнул и понятливо кивнул, повертел у Лехи перед носом своей связкой — не ссы, сейчас откроем. Вблизи он был и правда немного похож на Леху. Только волосы совсем уж ядреного цвета, в красноту. И тощий какой-то, хлюпенький. Леха пытался разглядеть в его лице что-то приятное, доброе. Что-то вызывающее сострадание. Или, может, жалость. Ничего не было. Лицо как лицо. Очередной пьяница и бандит. Что его жалеть? Леха пропустил его вперед, а сам поднимался, немного поотстав. Руку с пистолетом завел за спину, чтобы не видно было. Глазами буравил рыжий затылок. На втором этаже Юрка остановился, стал возиться с замком. Минуту стоял, склонившись, подставлял макушку — стреляй, мол, не бойся, вон как удобно. Леха застыл у него за спиной. Стоял, смотрел, сжимал пистолет до боли в ладони. А вдруг там, в квартире, жена? Вдруг дети? Услышат выстрел, откроют дверь — а тут сюрприз от Лехи — муж и отец с дыркой промеж глаз. Это очевидно минус. Аргументы «против» начали перевешивать. Юрка расправился с замком, недовольно оглянулся. — Тебе чего? — икнул он. Леха вздрогнул. — Ничего, — сунул пистолет за пояс и быстро спустился по лестнице вниз. Подозрительно, конечно. Но какая разница. Не сможет он выстрелить. На первом этаже остановился, отругал себя. Вернулся к двери Рыжего, приложился ухом. Тишина. Только глухо бормочет телевизор. Ни жены, ни детей. *** Оттуда Леха поехал прямиком на квартиру к однокурсникам. Тут уже творилось черт знает что, но Леха не обратил внимания. Увидел стол, на нем рюмки и бутылку — подсел. Пить начал в таком темпе, что случайные собутыльники зауважали и целиком положились на Лехину инициативу — поэтому он теперь и наливал всей компании. Непонятно, сколько так просидел, только потом встал — поссать — а пол закачался и затанцевал под ногами. Пора, значит. По пути на выход подошел к столу — попрощаться — и заодно прихватил с собой только начатую бутылку. Внутри было что-то мутное, явно домашнее и явно отвратительное. Сойдет. На улице поднял руку и долго шел так вдоль трассы, ловил тачку. Тачка ловилась долго, даже немного продышаться успел. Но внутри опять разморило, заклевал носом. Лишь бы бомбила этот не увез куда в лес, — сонно подумал Леха, косясь на подозрительную рожу водилы. Не увез. Привез по назначению, даже бутылку подержал, пока Леха шарил по карманам в поисках денег. Леха посидел на крылечке, еще подышал. Сердце только отпустило немного, только забылся, а уже опять стискивало в груди стальным обручем. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Один день остался. Либо Леха, либо Юрка. Что делать-то, господи? На втором этаже мысли привычно переключились с собственной жизни на чужую — Сашину. Леха покачался на носочках посреди лестницы, пожал плечами. Ааа… какая разница. Один день остался, сам же сказал. Теперь уже все равно… В дверь стучал громко и долго, иногда кричал «открывайте, чтоб вас…» и про себя ухмылялся. Смешной он сейчас, наверное. Пьяный, разбитый, не знает что делать — и стучиться в комнату к мальчишкам каким-то. Что он там найти хочет? Совета? Поддержки? Открыл Саня — в какой-то замызганной футболке и широких шортах. Не спал, определил Леха, только собирался. Глаза злые, но не сонные. — Ты че орешь? — яростно просвистел он, хмуря брови, — ты знаешь, сколько времени? — Так ты же не спишь, — Леха облокотился локтем о косяк и весело ухмыльнулся, — есть кто дома? Можно к тебе? — Есть… — прошептал Саня, — нельзя. Спят уже все. — Саш, — Леха положил ему руку на плечо, — поговори со мной, а? Ни с кем не хочу говорить, кроме тебя. Я боюсь, что я с ума сойду. — Туда тебе и дорога, — пробурчал Саня, но сам осторожно прикрыл за собой дверь, — куда пойдем? На крышу опять? Леха засветился благодарной улыбкой. Поднимались долго — ступеньки давались Лехе с трудом, все время спотыкался. — Я все думал про вчера, — запыхавшись выдыхал Леха, — про то, что ты сказал. А вот если ты убил, чтобы спасти кого-то? Все равно плохо? — Все равно плохо, — поддакнул Саня и забрал у Лехи ключ, открыл дверь на крышу сам — не верил, видно, что Леха справится. — А если на тебя напали? Если это самозащита? Встали рядом у кирпичного бортика, задрали головы — звезды сегодня были ярче, чем вчера, и оба на секунду замолчали, разглядывая небо. Саня почесал нос. — Не знаю. Все равно плохо. А с другой стороны, как по-другому?.. — То есть иногда надо совершать плохие поступки? — удовлетворенно протянул Леха. Санек насупился и недовольно отвернулся. — Да че ты пристал, не знаю я. Что я тебе — батюшка? Библию почитай, там небось написано. Может и правда Библию почитать, — задумался Леха. Да за один день не успеет, наверное. Вот было бы хорошо, если открываешь Библию, а там оглавление — и на сто тридцатой странице — «10 случаев, в которых можно нарушить заповедь «не убий». А еще лучше — «как жить Леше Квашонкину. Только правильные решения». Леха мечтательно прикрыл глаза, но Санин голос вернул в реальность. — Ты о чем поговорить хотел? Леха помедлил. На кончике языка крутилось «да хоть о чем-нибудь», но ради такого нормальные люди незнакомцев из кровати не вытаскивают. Некрасиво, конечно, что притащил Санька сюда — да еще и опять ночью. У него сессия наверное, учиться надо… Но как же с ним хорошо, как сразу сердце успокаивается… — Знаешь, почему я у тебя деньги украл? — выпалил Леха. Саня с интересом повернулся, поднял брови — ну-ка, мол, расскажи. Леха помедлил, вздохнул, — потому что дурак. Помолчал, Саня уже, наверное, решил, что не расскажет. Но Леха почесал за ухом, объяснил: — Я копил давно. Матери операцию назначили через полгода — а я деньги уже сейчас собрал. Все так хорошо шло… время есть, деньги есть… А у меня ботинки как раз порвались, — Леха грустно улыбнулся, вытянул из кармана сижку, чиркнул спичкой, — ну, думаю, куплю кроссовки, раз такое дело. Тип один есть, он тут торгует… заодно пришлось ему долг вернуть. Там много было, но я подумал — какая разница? У меня же полно. А на следующее утро звонят — пришли анализы, надо срочно ложиться в больницу. Завтра же… Я просил, чтобы мне звонили, мать бы не рассказала, — объяснил Леха, — ну… что делать — не знаю. Тот день вообще не помню. Все думал, что родную мать на кроссовки променял, чуть на шнурках не удавился. Вечером как будто пьяный был. Шел мимо твоего ларька, смотрю — место знакомое. Наши пацаны его крышуют. Хозяин — Герасим, у него бизнес хорошо идет. И место безлюдное. Ну, проторчал час в кустах, все смотрел, думал. Очнулся только когда уже деньги в руках были. Сразу как бы протрезвел, опомнился. Только поздно. Леха замолчал. В небо он больше не смотрел, изучал едва освещенный желтым фонарем кусочек асфальта под общагой. Стыд снова засвербил в башке безжалостной дрелью. Думал легче станет, а оно наоборот, еще паршивее. Саня протянул пальцы к его сигарете, сказал тихо: — Дай мне тоже, — сделал пару затяжек, вернул. Посмотрел задумчиво, — ты и правда дурак. — Знаю, — горько усмехнулся Леха. — С мамой все хорошо будет? — Да. Она в больнице уже. Завтра операция. — Ну и хорошо, — вздохнул Санек, — самое главное. Долго молчали, не смотрели друг на друга. Леха все вспоминал, вспоминал… Как не посмотри, все неправильно сделал. Стыдно, господи, как же стыдно… Может перемахнуть через этот бордюрчик, просвистеть мимо всех девяти этажей и разбиться в лепешку? Чтобы сразу, раз — и все… — Ты плачешь, что ли? — отвлек Санин голос. Потрогал щеку — правда мокрая. Ничего себе. Санек тяжело вздохнул и вдруг обвился руками вокруг Лехиной шеи, наклонил к себе, уложил головой к себе на грудь, — ну чего ты… — тихо сказал он, погладил по затылку, — все уже закончилось. Все хорошо. То ли от этой незаслуженной нежности, то ли от того, что на самом деле ничего не хорошо, только Леха вдруг почувствовал, как спазмом сжимается горло. Выдох вырвался какой-то громкий, неестественный, длинный. Еще один. Еще. Леха пытался их сдержать, но от этого только противно сводило нёбо и щипало глаза. Да что это такое? — Да ты не сдерживайся, поплачь, — подсказал Саня, мягко касаясь Лехиной макушки. Это было очень приятно, но вместе с тем — тоже стыдно и неправильно. Но Леха не сопротивлялся. Он прислонился к острым Саниным ребрам и тихо всхлипывал, все-таки стараясь унять рвущиеся наружу рыдания. Ни к чему, чтобы кто-то его таким видел. Горло вдруг свело, губы скривились, и Леха не сдержал громкого всхлипа. От звука собственного жалкого голоса слезы хлынули в пять раз гуще, Леха затрясся всем телом, вцепился в Санька руками. Тот только гладил по голове и бормотал что-то успокаивающее. — Ну вот, видишь, как хорошо. Иногда надо, иногда полезно. Все наладится, не переживай. Ох, Саня-Саня… Ничего не наладится, последний день у Лехи остался. Потом — все. Последний раз Леха плакал в пятом классе. Тогда отец взял с собой в лес — стрелять зайцев. Зайцев было жалко, слезы и сопли текли ручьем. «Они же все умерли», — давился рыданиями маленький Леша, стараясь не смотреть, как отец орудует ножом. Тот закончил, вытер руки пучком травы и отпиздил этого самого маленького Лешу. При этом никаких напутственных слов не произнес, и мальчику пришлось делать выводы самому. Когда, через несколько лет, умер отец, Леша не плакал. Обнимал мать, пока та рыдала и сморкалась у него на груди, безучастно слушал службу. Вечером нажрался. Потом, кажется, точно стал взрослым. С тех пор кто только не помер, а Леха на это каждый раз реагировал тупым равнодушным взглядом и нахмуренными бровями. В самом начале своей бандитской жизни смотрел так на труп лучшего друга — Витька, одноклассника бывшего. Его отмудохали так, что вместо лица была кровавая кашица. Леха молча сидел рядом, курил и думал, что надо себя вести аккуратнее, чем Витек, на рожон не лезть и в крупных разборках не участвовать. Остальные решили, что Леха — кремень, и зауважали. С тех пор списывали его молчаливость и задумчивость на то, что он отбитый, и почем зря не связывались. Даже когда узнал, что мать заболела — только пожевал губу, спросил, сколько надо денег. А тут — нате, разревелся хуже, чем в пятом классе, да еще при Саньке. А самое плохое, что никак не успокоишься — все хлещет и хлещет, само, и из носа, и из глаз. Через пару минут все-таки взял себя в руки. Прикусил язык до крови, вжал ногти в ладони — чуть не до костей. Перевел дух. Распрямился, кивнул Саньку. Спасибо, мол, достаточно. Но Саня рук не убрал и теперь сам прижался к Лехиной груди щекой. — Ты может и плохой, — глухо прозвучал его голос, — но все равно какой-то хороший. Леха молча смотрел на него сверху, пытаясь понять, что он имел в виду. Санины ладони жгли спину под курткой. Леха помялся, не зная, что делать, обнял его в ответ, похлопал по плечу. — Ну хорош, — смущенно пробормотал он, — че-то я… расклеился… Замолчал на полуслове, потому что в этот момент почувствовал на шее что-то странное. Губы. Точно, губы. Саня влажно уткнулся в кожу чуть пониже кадыка и медленно поцеловал. Жарко выдохнул в шею и снова прижался к ней губами — уже выше. Леха не двигался, даже зажмурился, все тело капитулировало и ошарашено застыло на месте. Снова тихий причмокивающий звук. Горячий выдох. Влажные губы. — Ну наклонись немного, — с укором пробормотал Саня и за голову потянул к себе, поцеловал в краешек губ. Тут Леха вспомнил, что иногда нужно и дышать, и глубоко втянул ноздрями воздух. Сашины пальцы обвели по контуру шею, челюсть и виски. Губы прижались к губам. — Саш, — все-таки пробормотал Леха — правда глухо, потому что говорить в чужие губы было неудобно. Саня только отрицательно замычал — мол, не слушаю, и прижал к себе еще сильнее. Леха чувствовал себя как целка на тусе. Саша целовал очень нежно, аккуратно пытался пробиться сквозь Лехино упрямство, но тот сжал губы куриной жопой и стоял, не двигаясь, опустив руки по швам. Саня, наконец, сдался. — Ты, Леш, либо сотрудничай, либо уходи. Только не стой как истукан. Ты же не просто так меня на крышу зовёшь все время? Леха приоткрыл глаза. Саня стоял под ним, едва различимый в темноте, только посверкивали неверным блеском глаза и бликами отсвечивали влажные губы. Глаза были огромные, как тогда, три дня назад, и смотрели выжидающе. Ухожу, конечно, — решил Леха, но с места не двинулся. Вообще сделал все наоборот, не так, как попросил Санек — остался стоять как самый настоящий истукан. — Я… — выдавил Леха, пытаясь заполнить паузу, — я… — Давай еще раз попробуем, — серьезно предложил Саня. Поднялся на цыпочки — тут Леха снова поскорее зажмурился — и опять дотронулся горячими губами. Это, в конце концов некрасиво — вот так стоять, — пронеслось в голове у Лехи и он слегка приоткрыл губы, подпуская Сашу ближе. Тут снова произошло странное. Когда Санины губы коснулись Лехиных — сковывающая неловкость пропала. Рот привычно ответил на поцелуй, руки сами потянулись вверх — к плечами и волосам, заскользили по чужой спине. Леха даже подумать не успел, а уже мягко вел языком по Саниным зубам и перебирал пряди волос. Саня тихонько замурчал и прижался еще теснее. Саня вообще вел себя как котенок — движения у него были мягкие, нежные. Ластился, выгибался, сам искал щеками ладони и жался к ним. Леха с ужасом понимал, что чем дальше — тем сложнее ему остановиться. Он поддавался, играл по Саниным правилам — гладил, обнимал и не мог оторвать губ. Кровь ударила в голову, запульсировала в висках, каждое прикосновение отдавалось сладостно и мучительно долгим спазмом во всем теле. Леха не мог поймать ни одной мысли, они разбегались от него врассыпную, как тараканы на свету. Саня гладил волосы, уши, шею, скользил руками по груди и спине, а Леха только поворачивался так, чтобы ему было удобнее. Сашины губы были как пластилин — подвижными и податливыми. Они то напрягались и требовали своего, то вдруг отдавали Лехе инициативу и только послушно повторяли его движения. А руки все скользили, скользили… Пальцы вдруг застыли внизу живота, секунду задумчиво побегали по тонкой полоске кожи, и внезапно нырнули еще ниже. Леха снова оцепенел, но на этот раз ненадолго. Тут же взял себя в руки, схватил Сашу за запястье и грубо отодвинул от себя. — Нет, Саш, — процедил Леха, бросая его ладонь. Быстро разгладил на груди рубашку, запахнул куртку. Насупил брови. Еще раз посмотрел в расширившиеся от неожиданности глаза, повторил, — нет. И быстро ушел, ни разу не оглянувшись. Напугали не Сашины пальцы, а реакция собственного тела. Этого еще не хватало.