Падение

— Где этот Мудозай шляется?! — скрипел зубами Чуя, глядя на часы. Остальные вели себя тихо. Во-первых, потому что знали, что Осаму сегодня весь день расхваливал недавно приобретённые верёвку и мыло, а во-вторых потому что под тяжёлую руку Накахары лезть никто не хотел. — Если он снова… — тут до него дошло, что всё-таки «если». Не сказать, что бы это его обрадовало. — Эй, болезненный! Акутагава вздрогнул. — Иди к своему сэнсэю домой и приволоки мне его, хоть живого, хоть мёртвого. Петлю с шеи можешь не снимать, я буду рад его собственноручно додушить! Парень только затравленно кивнул и поспешил к Дазаю, который сейчас, возможно, уже испускал последний дух. Страх за учителя перекрывал все былые обиды, и паренёк нёсся в сторону жилого квартала, тщетно пытаясь не паниковать. Если Дазай умрёт, он снова станет никому не нужным, его затравят, загрызут, съедят. Если Дазай умрёт, погибнет и он сам. В квартире было темно и холодно, из дальней комнаты слышались хрипы. Не помня себя от ужаса, Рюноске ворвался туда. Сэнсэй висел под потолком, мотая ногами и цепляясь за верёвку, врезавшуюся в кожу горла. Акутагава схватил учителя за ноги, перерезал Расёмоном верёвку и аккуратно опустил мужчину на пол. Тот продолжал хрипеть, растирая чуть не свёрнутую шею, а потом посмотрел на своего спасителя. — Ты, — рыкнул он, и Акутагава отшатнулся на пару шагов, — никчёмное отродье! Ворвался в мой дом, помешал покончить с собой и испортил дорогую вещь! Кто тебе позволял, ублюдок, вламываться ко мне?! — Господин Чуя Накахара попросил… — Ты чего бормочешь, щенок?! — Осаму подлетел к парню и отвесил ему звонкую пощёчину. — Кто мне твой Чуя и кто мне ты?! — Сэнсэй, вы забыли про встречу… — Встречу?.. — Осаму резко сбавил пыл и отошёл к зеркалу, поправляя петлю на шее на манер галстука боло. — В порту, в девять часов… Вы собирались брать корабль китайских контрабандистов… — Передай Чуе, что я скоро приду. И выметайся. — Но… — Вон отсюда, я сказал! Я ещё не выжил из ума настолько, что бы с тобой под ручку ходить! Брысь! Дазай пришёл в порт на двадцать минут позже Рюноске, свежий, переодетый, но всё ещё с петлёй на шее. Накахара не приминул возможностью его за эту верёвку схватить, помотать туда сюда и затянуть до посинения. Потом его отпустило (насколько кого-то вообще может отпустить рядом с Осаму) и банда пошла на дело. Дазай на протяжении всего вечера ни разу не взглянул на ученика, а тот в свою очередь выкладывался на полную, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание учителя.

***

— Возьмём с собой щенка, — непреклонно скомандовал Осаму. Акутагава внутренне возликовал: на него наконец обратили внимание! Но потом вспомнил, на какую кровавую бойню они собираются. Ну и что, это ещё один повод показать Дазай-сану, что он не ничтожество, что он всё-таки что-то может. Например, убивать. Скажем так, это единственное, что он может. Лёгкие разодрал кашель. — Уверен? Он сегодня бледнее, чем обычно, как бы копыта не двинул ещё до того, как мы дойдём. — Не двинет. — Да если и так, будет ли он полезным? — Будет. Рю, ты слышал? Не подведи меня и Чую. Постарайся быть полезным. И Рю постарался. Работал на всех флангах, прикрывая спину Накахаре и не давая Осаму получить серьёзные ранения, разрывая врагов в клочья, защищая коллег. Так что после всего, идя вдоль набережной в штаб позади начальников, парень еле волочил ноги. В глазах темнело от недостатка кислорода, но он продолжал идти вперёд, наслаждаясь чувством выполненного долга. Учитель сегодня не ругался, не кривил презрительно губы, не грозил оторвать его бесполезную голову. — Душно сегодня, — проговорил Осаму, обращаясь к напарнику. — Тебе всегда душно, потому что ты обмотался бинтами, как мумия! — Искупаться бы… — Валяй. Камень покрепче привязать не забудь! — Как скажешь, коротыш. Дазай вскочил на бетонное ограждение и прыгнул в воду. Там же скалы! Он разобьётся! Он утонет! Недолго думая Акутагава прыгнул следом, сгруппировавшись. Учитель камнем шёл на дно, от него на поверхность поднимались пузырьки воздуха. Парень понял, что он сделал, только когда сидел возле Дазая на берегу и трясся от холода. — И что это опять было?! В спасатели мне заделался?! — Я испугался за вас, сэнсэй… — Испугался?! За меня?! Пошёл к чёрту! Туберкулёзник, ты хоть понимаешь, что ты сделал с собой?! Если завтра заболеешь, будешь у меня пахать в три раза больше обычного, и только попробуй чихнуть или кашлянуть в мою сторону! Понял меня?! — Да, сэнсэй. Весь следующий день Рю душил себя изо всех сил, лишь бы не кашлять в присутствии Осаму. Но когда он пришёл домой — сотрясался в приступах, марал платки своей свежей кровью и сгустками из лёгких. Но он не жалел. Учитель должен жить. Иначе умрёт и он.

***

Осаму ушёл из мафии. Акутагава был уже натасканным бойцом, его слушались боевые отряды и мелкие сошки на побегушках Мори. Да и сам Мори весьма ценил его, хотя и не упускал возможности потыкать носом в промахи. Но Осаму ушёл, предал его и всю Портовую Мафию, не сказав ни слова на прощание. Рюноске боялся этого больше всего. Боялся, что учителя начнут преследовать, что найдут и убьют… А тот не прятался. Ушёл в Агентство с гордо поднятым средним пальцем, послал Чую ко всем чертям в отдельном письме, украсив подпись сердечком, говорят, даже лично встречался с Мори-саном. А с Акутагавой даже не попрощался, будто бы и не было в его жизни ученика. Обиднее всего было то, что последнее задание под крылом Осаму Рюноске безбожно завалил.

***

Пять чёрных небоскрёбов поглощали лучи заходящего солнца, как те, что находятся внутри поглощают свет мирного существования. Дазай стоял на самом высоком из них и думал (впрочем, как и всегда) о смысле и бессмысленности жизни. На какой бы стороне он ни находился, он не смог найти ничего, что могло бы осветить его путь во мраке. Ода был прав. Но работа на добро так же скучна, как и ежедневные убийства. Он спас уже достаточно людей, чтобы вывести свою карму в ноль. И теперь он может со спокойной душой шагнуть отсюда, чтоб наверняка, чтоб сразу… Его серой душе не давала покоя одна мысль, которая ни в какую не хотела ловиться. Он упустил что-то очень важное. Предсмертная записка? Нет, её он оставлять не будет, это моветон и безвкусица, а всё, что он хотел сказать этому миру, хранится в памяти его друзей и врагов. Не было ещё такого придурка, который бы не слушал Осаму Дазая, открыв рот и заглатывая каждое слово. Предупреждать он никого не будет. Никому уже нет дела до бесконечных попыток самочленовредительства сумасшедшего Дазая. Пусть так будет и сейчас. Пусть всё закончится там, где началось. Дазай встал спиной к краю, наклонился назад и оттолкнулся. Пара секунд свободного полёта, и на одну бессмысленность в этом мире станет меньше. Какое красивое всё-таки небо на закате!

***

Тигрёнок был прав. Если не жить жаждой признания от Дазая, жизнь становится в разы проще. Тем более, своё признание он уже получил. Правда, впал потом в позорный бессознательный ступор на добрые сорок минут, но тот же Ацуши сказал потом, что на это Осаму только улыбнулся. Дазай, конечно, Дазаем, но от промывки мозга начальством не застрахован никто. Ну, кроме самого начальственного начальства, разумеется. Поэтому спустя полтора часа благоговейного трепетания ушами перед Огаем Мори, который в ласковой форме вылил на бедного исполнителя полведра обвинений во всех грехах человеческих, в которых были и не были повинны подвластные Акутагаве группировки, парень выходил из штаба, устало потирая шею. Был уже вечер, солнце катилось к горизонту, выцвечивая всё в округе в кровавый красный цвет. Повинуясь какому-то неясному велению сердца, Рюноске поднял голову и посмотрел на крышу здания. Хоть и было плохо видно, но, бесспорно, на краю той крыши стоял человек. Ветер трепал полы его светлого пальто и тёмно-каштановые волосы. Твою ж мать. Не узнать этого человека Акутагава не мог, даже если бы очень захотел. И, видимо, суицидальные наклонности того превысили все мыслимые рамки, и тот теперь решил спрыгнуть с высочайшего здания в городе. Насмерть. Прямо на глазах Рюноске, Осаму Дазай развернулся спиной и прыгнул. Полёт был красивым. Завораживающим. Если бы он ещё не был таким стремительным, под него бы легла какая-нибудь красивая музыка. Непременно что-нибудь из суицидального плейлиста Осаму. Мужчина летел, раскинув руки, пальто трепетало от встречного ветра. Наверное, у него сейчас очень одухотворённое и счастливое лицо… Но Акутагава явно не хотел видеть, как это лицо отпечатается на асфальте. Расёмон сам собой вытянулся из плаща и свился в спасательную сетку, в которую секунду спустя угодил нерадивый учитель. Акутагава подошёл поближе и взглянул Осаму в лицо. То было расслабленным и ожидающим скорого приземления. Каким-то чересчур довольным. — Падение закончилось, — взял на себя смелость возвестить Рюноске. — Вы на земле. Дазай открыл глаза и проморгался, фокусируясь на брюнете, а после разочарованно простонал: — И это снова ты!.. Горе-суицидник коснулся пальцем сетки. Та исчезла, и мужина встал на ноги. — Ну почему когда я со стопроцентной уверенностью решаюсь умереть, судьба вносит тебя? Почему ты никак не дашь мне спокойно уйти? — Потому что я ваш ученик, — хрипло ответил Акутагава, разворачиваясь, чтобы уйти. — Для чего ещё нужны ученики, если не для того, чтобы спасти своего учителя? Парень зашагал прочь. Ему, вообще-то ещё надо в магазин за инжирами и печеньем для Гин. Он больше не должен находиться здесь и выслушивать нотации от неудачливого (или наоборот слишком удачливого) самоубийцы. Он по горло сыт шпыняниями и оскорблениями, а хвалить его Дазай вряд ли когда-нибудь соберётся. Но тот не кричал проклятия в след, а как-то подозрительно странно молчал. Незаметно оглянувшись через плечо, Рюноске увидел поражённо-прозревшее лицо Осаму. Не ударился ли он часом головой, пока летел? — А знаешь, — всё-таки прилетело от него в спину, — много для чего. Например, чтобы составлять учителю компанию за ужином или не дать скопытится от беспросветного одиночества… Справишься с таким заданием, Рю?..