Запах леса и медикаментов

1983 год. О’Нил терпеть не могла Хеллоуин и все, что с ним связано. Пребывая на постоянном лечении в главном психиатрическом диспансере города Балтимор штата Мэриленд, девочка не понимала, почему, начиная с середины осени, улицы под окнами огромного белого здания, насквозь пропахшего едкой хлоркой и горькими медикаментами, украшают гирляндами с яркими оранжевыми тыквами, веселыми и немного страшными черепушками из гофрированной бумаги, красными фонарями и игрушечными летучими мышами. Не понимала, почему ежегодно тридцать первого октября по этим самым украшенным улицам бегают дети разных возрастов в странных и не очень костюмах, заглядывают в квартиры и получают охапку сладостей. И самое главное — она не понимала, почему им не позволяют в этот день выходить на улицу. Ведь там так весело! Так почему же именно вечером тридцать первого октября их не выводят на привычную прогулку? Почему им нельзя просто посмотреть на всеобщее ликование от праздника нечисти? Ведь в этом нет ничего плохого. Но на все вопросы врачи лишь отнекивались и объясняли это тем, что в толпе народа легко можно подхватить какую-нибудь болячку, а они в диспансере не для того работают, чтобы сопли всяким истеричным малолетним бестиям подбирать. Поначалу дети это принимали за чистую монету и находили аргументы докторов вполне себе убедительными, однако с годами вера в правоту «демонов в белом халате» улетучивалась, и в один из праздников компания самых бесстрашных и спокойных пациентов с самыми легкими в этом диспансере психическими отклонениями решилась нарушить запрет. Выгадав момент после вечернего обхода, «святая четверка», как их называли в отделении, вышла за пределы больницы. Сара О’Нил, 13 лет. Диагноз: неврастения в легкой форме. Общее состояние в течение октября 1983 года: стабильное, курс лечения не меняется. Дерек Никсон, 13 лет. Диагноз: расстройство личности. Общее состояние в течение октября 1983 года: наблюдается стремительный прогресс, курс лечения рекомендовано ослабить. Кэнди Нельсон, 13 лет. Диагноз: нервная анорексия. Общее состояние в течение октября 1983 года: стабильное, курс лечения не меняется. Роберт Тернер, 12 лет. Диагноз: обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР). Общее состояние в течение октября 1983 года: наблюдается ухудшение, курс лечения рекомендовано усилить. Так гласили заметки главврача диспансера, где эти четверо наблюдались. Подростковые носы моментально забил непривычный запах улицы. Точнее, смесь ароматов разной степени приятности. Запах пыли, смешавшейся с дождевой водой и соленым ветром с моря, едкий сигаретный дым, щекочущий рецепторы на самых кончиках непривыкших к такому множеству пахучих вещей тринадцатилетних носиков, сладкие леденцы и сахарная вата, продающиеся в ларьках вдоль цепочки типовых квартирных домов, щиплющий глаза запах из урн и легкий шлейф тяжелых женских духов вперемешку с ароматом гари. Голова кружилась, мозги наотрез отказывались работать. Они наконец-то на улице без сопровождения ворчливых докторишек! Мимо пробегали дети ненамного младше или старше их самих, смеялись взрослые, шуршали под ногами фантики из-под съеденных конфет. В темных лужах на влажном асфальте отражались яркие оранжевые и красные огни от уличных украшений. В воздухе витало пьянящее чувство чего-то удивительно сладкого, теплого, приятного. Будто в один миг с плеч скинули тяжелый груз, а меж лопатками прорезались, рассекая воздух, прекрасные крылья, стремительно поднимающие тебя вверх, подальше от земных невзгод. Под грудью словно туго завязали веревку, а ладони неистово потели от перевозбуждения. Свобода! Оказавшись посреди оживленной улицы, дети не рассчитывали, что их моментально снесет толпой празднующих. Со всех сторон доносились крики, смех, улюлюканье, кто-то кого-то пугал, кто-то уже успел чего-то наесться или напиться и еле-еле сдерживал (или не сдерживал) позывы собственных желудков, предупреждающих о генеральной уборке и прочистке каналов в их пищеварительной системе. Из уличных сабвуферов доносились очень громкие басы каких-то хитов последних недель, причем играла музыка настолько сильно, что казалось, будто еще чуть-чуть и уши свернутся в трубочку, предварительно выплюнув наружу нехилую дозу крови. На малолетние головы начинали капать первые капли дождя. Воздух стал удушающе влажным, будто предупреждая о начинающемся ливне. Со всех сторон толкались устрашающие монстры, под обликом которых скрывались люди, на виски давило обилие громких звуков голосов, фейерверков, песен, гула проезжающих машин. Глаза забивал яркий ослепляющий свет от уличных украшений, заставляя постоянно жмуриться и смахивать с ресниц подступающие слезы, становилось дурно, горло сжималось в спазме, мысли неслись одна за другой в бесконечном бешеном урагане, тело кидало то в холод, то в жар, уверенность в правильности коллективного решения покинуть стены больницы на всех парах летела в тартарары, хотелось плакать, смеяться и кричать от отчаяния. Ребята быстро пожалели, что вышли на улицу… — Р-ребята, пойдемте наз-зад! — стал заикаться и качать из стороны в сторону головой Бобби. Зрачки у него водили самый оживленный во всем мире хоровод, то сужаясь, то расширяясь буквально каждые несколько секунд. По виску стекала капелька холодного пота, нижнее веко правого глаза нервно подергивалось, а сам мальчик активно хрустел тонкими, покрытыми практически белой кожей, пальцами. Губы от постоянных покусываний у него никогда не заживали и периодически кровоточили в моменты сильного стресса. Вот и сейчас по его подбородку стекала маленькая красная струйка. Он постоянно оборачивался то на толпу, то на ребят, то в сторону ненавистной больницы. Кончики губ также начинали дергаться. А вот это уже очень тревожный знак… — Может и правда вернемся? — тихо-тихо спросила Кэнди, подобно Бобби кусая бледные от недостатка гемоглобина губы. Под глазами у нее еще давным-давно залегли глубокие зеленовато-синие тени и не проходили на протяжении нескольких месяцев. Конечности неестественно худые и гнутся, словно у балерины Большого тетра из далекой и холодной России. Щеки бледные и впалые, ногти ломкие, а голова у нее кружится с периодичностью раз ровно в двенадцать с половиной минут. Бобби как-то раз посчитал. — То есть вы оба хотите вернуться, так и не взглянув толком на празднование? Ха, тоже мне, нарушители недоделанные. Что вы мне несколько недель затирали? «Дерек, пожалуйста, давай сходим на Хеллоуин!». И что по итогу? Сбежите, точно крысы помойные? Экие вы товарищи, — гневно фыркнул Никсон, пока его глазные белки активно наливались кровью. Нестабильный в поведении парень был обычно главным зачинщиком всех передряг, в которые «святая четверка» активно и регулярно вляпывалась. Костяшки у него постоянно были стерты до толстой, словно одеяло, кровавой корки, лицо регулярно выражало неоднозначные эмоции, а настроение и восприятие жизни у него менялись практически каждую минуту. Он то не мог обуздать свой неконтролируемый гнев, то спокойно сидел в углу и писал какие-то заметки, чтобы после выписки превратить их в самую, что ни на есть настоящую книгу. Внезапно над головами ребят навис какой-то хмырь в костюме Дракулы. Белый грим наполовину стерся с лица (не без помощи пота, активно стекающего с его темных, заросших густой масляной шевелюрой висков), один накладной клык благополучно выпал, а роль крови играл самый обыкновенный кетчуп вперемешку с красной гуашью. Плащ был сделан из какой-то старой дырявой тряпки, пропахшей клопами и старым порошком, а от самого мужика так смердело потом, перегаром и, похоже, травой, что ребята синхронно зажали носы руками. Он в ответ лишь мерзко загоготал, подобно орангутангу. От одного его вида все тело прошивало мерзким, бьющим по венам и артериям отвращением, а хохот этого упыря только обострял ощущения. — А что это мы стоим в углу, детки? — голос у него оказался еще более отвратным, чем смех. Изо рта у него несло сигаретами и чем-то гнилым, будто он не чистил зубы на протяжении всего предыдущего десятилетия. У Кэнди от обилия мерзости заслезились глаза, а Бобби прокусил губу до мяса. Сара мертвой хваткой уцепилась за рукав куртки Дерека, тогда как последний сжал руки в кулаки до такой степени, что корка запекшейся крови на костяшках порвалась, выпуская наружу новую порцию алой жидкости. — Убирайся, — процедила сквозь зубы О’Нил, получив в ответ новую порцию отвратительного смеха. Это вообще законно — быть настолько гадким? — Почему ты к нам прицепился? — А что такое, куколка? — притворно-учтиво поинтересовался незнакомец, схватив Сару и Дерека, а потом Кэнди с Бобби за подбородки и внимательно их разглядывая. — Неужели тебе так неприятна моя компания? К слову, я с легкостью могу разбавить вашу тоску и помочь получить максимум удовольствия от праздника, — хитро ухмыльнулся незнакомец, поглядывая в сторону толпы. — РЕЖУТ!! — неожиданно громко заверещал Бобби, хватая друзей за руки. Все четверо ринулись бежать подальше от этого странного типа. Тот дернулся следом. Огибая людей зигзагами, компания нарушителей больничных правил неслась что есть мочи, не жалея ног, легких и сил, пока не пересекли несколько улиц. Хвоста не наблюдалось. Кэнди, не выдержав более, рухнула голыми коленями прямо на влажный асфальт и зарыдала в темном переулке меж двух старых, ветхих нежилых домов. Досюда не доносились звуки общего празднества, и было лишь слышно, как с продырявленной дряхлой крыши соседнего здания капает вода и как копошатся крысы за углом. — Ч-что это только что было? — спросила она, икая, пока ребята пытались перевести дух, а Бобби нервно расчесывал руку до содранной кожи. — Черт знает, обкурыш какой-то, — пробубнил Дерек, слегка стукнув Тернера по ладони, чтоб перестал себя калечить. — Почему ты решил, что он под кайфом? — хмуро поинтересовалась Сара, тщетно стараясь скрыть дрожь коленей и плеч. Сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из грудной клетки прямиком в лужу на асфальте, возле которой она стояла. Руки мелко тряслись, а разум не покидало чувство острой опасности и приближающейся беды. Паника, подобно наркозу, растекалась по телу, въедаясь в мышцы, кожу и кости. Инстинкт самосохранения бил тревогу: беги, беги, как можно дальше! — Я… знаю, как выглядят и как пахнут люди, покурившие что-то более тяжелое и веселящее, нежели обычные сигареты, — недовольно ответил парень, отводя взгляд. Ему противно и стыдно это вспоминать. — Мне лет десять было. Как-то раз я гулял на улице близ здания школы и забрел в переулок, где обычно дымили старшеклассники. Чаще всего это была не наркота, а простые никотиновые палочки. Но тогда они решили травкой побаловаться. Причем знатно. Я их заметил, а они как давай на меня наезжать. Шмалью от них тащило знатно, зрачки расширены и поведение странное. Как будто пелена перед глазами, а не четкая картинка — такой у них был взгляд. Мне уже тогда поставили диагноз, и я уже тогда был нестабилен. Накричал на них, пнул в колено одного из самых безопасных и хлюпких с виду, а они ж лбы здоровые — знатно меня тогда приложили. А потом я сдал то место отцу. И видел этих парней в участке. Но только тогда их поймали не с травой, а с чем-то потяжелее. Что с ними стало дальше, я не знаю. Но тот взгляд я не забуду никогда. Всеобщее напряжение натянулось в воздухе, словно струна. Нервы всех четверых были на пределе. Они отвыкли от толпы, от шума и совсем забыли о вероятности встречи с вот такими кадрами, как тот тип. Сердце из груди перебиралось в горло, голова шла кругом, всех ребят неистово тошнило. Всё-таки святая четверка не была готова к такому напряжению. Внезапно послышался хруст пальцев, Сара, Дерек и Кэнди обернулись: Бобби нервно сминал ладони, а его глаза выражали тихий дикий ужас. — Бобби, черт тебя подери, прекрати! — заверещал Дерек, подбегая к другу. Не хватало еще, чтоб у этого нервного астматика окончательно башня поехала! У него и так ухудшилось состояние за последний месяц, Дерек самолично видел заметки доктора Мэйсона. Но мальчик никак не реагировал на звуки и смотрел в одну точку чуть выше голов ребят. Подростки дружно обернулись — через закоулок от того места, где они сейчас стояли, с каждой секундой становилось все светлее и светлее, но это были далеко не уличные фонари и не вечеринка — что-то сильно горело, а ветер дул прямо на них! Лица моментально окутало теплым воздухом, а глаза ослепило от яркого света в темном тупике. Еще несколько минут, и огонь дойдет и досюда! — Бежим! — скомандовала Сара, хватая оцепеневшую Кэнди за тонкое запястье. — Дерек, Бобби, скорее! И они вновь понеслись. До них доходил отчетливый запах горелой древесины, гул сирен и крики прохожих. Бежать, бежать, бежать! Обратно в диспансер! Вне его стен то тут, то там постоянно поджидает что-нибудь страшное, опасное или все вместе. Прочь, прочь, прочь! Уж лучше каждый день терпеть эти гребаные уколы и пить осточертевшие таблетки, лишь бы весь этот кошмар побыстрее закончился и больше никогда не появлялся в их жизни. И это называется праздник? Это называется свободная, прекрасная жизнь? Да ну ее к чертовой бабушке, эту свободу! Лишь бы добежать… Пятки гудели, грудину пекло, а мышцы, казалось, вот-вот атрофируются. Где же эта клятая больница? Живо туда! Они резко затормозили перед оживленной авеню. Было далеко за шесть часов вечера, люди активно возвращались с работы на авто, а кромешную ночную темноту разрезали лучи фар и уличных фонарей. — Направо! Там по прямой, — указал в сторону, где бушевал пожар, Дерек. — Бобби, что опять? — гневно спросил он у бледного, как мел мальчишки. Тот, в свою очередь, постоянно оборачивался туда, откуда они только что прибежали. Это навязчивое состояние, — одно из проявлений его расстройства — надо было срочно остановить, иначе они никогда до диспансера не доберутся. — Й-я, кажется, видел кого-то, — нервно пролепетал парень, не прекращая посматривать назад. — Не важно, валим, — вновь скомандовал Никсон, утаскивая компанию за собой. А дальше все было, как в тумане. 1986 год. — Будешь пунш? — раздался за спиной знакомый голос Стефани. — Не откажусь, — устало улыбнулась Сара и, приняв из рук подруги напиток, уселась на ступени у входа в Сентфорскую старшую школу. Стеф расположилась рядом. За спиной раздавались звуки бурной вечеринки в честь Хеллоуина. Боже, и почему она здесь оказалась? Уже несколько недель шестнадцатилетняя О’Нил вместе с родителями жила в небольшом городе Сентфор. Причину переезда ей толком не объяснили, но ее это не особо и волновало. Самое главное — больше никаких больничных стен ей не грозило. Тихий город, спокойная обстановка, никакой тревоги, и болезнь окончательно сойдет на «нет». Суровая, строгая, но красивая природа города настраивала на умеренный темп жизни, а отсутствие всяких напоминаний о ненавистных белых стенах и запахе лекарств только добавляло уверенности в том, что все более или менее наладилось. Вот и сейчас она просто пришла на вечеринку в честь самого страшного праздника в году. Все вокруг было украшено в черно-оранжевых тонах, во всех углах школы стояли настоящие и искусственные тыквы с вырезанными страшными мордашками, в классах развешены гирлянды с летучими мышами и бутафорная паутина, а последние две недели учителя даже разрешали ставить на колонках различную страшную или жуткую музыку, чтобы создавать предпраздничное настроение у учеников. Вот только у О’Нил этого настроения не было ни в этом, ни во все предыдущие годы ее несчастной жизни… — Ты слышала, что недавно пропал еще один ребенок? — вернул девушку из легкого транса неожиданный вопрос. Что? Ребенок? Пропал? — А что случилось? Пропали еще несколько? — удивленно подняла брови Сара, уставившись на Стефани своими огромными голубыми глазами. А по взгляду и не скажешь, что в психдиспансере лежала. — Ты совсем не знаешь, что ли? — ошеломленно спросила главная заводила школы. — Примерно с твоего появления в городе стали пропадать дети. Тот, что недавно исчез, был третьим. Мне кажется, что они все чем-то связаны, — задумчиво почесала подбородок девушка. О’Нил показалось, что уголки ее губ слегка дрогнули. — Третьим? — переспросила Сара. Ее слегка передернуло. Черт, только не сейчас… — Ага, третьим, — ответила Стефани и удивленно взглянула на подругу. По ее лицу катились слезы. А она никогда раньше не показывала своих эмоций. Максимумом для О’Нил был рассказ о том, где она жила до переезда, то есть рассказ о жизни в диспансере. Сухой, сильно сжатый рассказ. Так почему же сейчас она разрыдалась? — Эй, ты чего плачешь? — она тронула подругу за плечо. — В-в больнице… я д-дружила с тремя ребятами, — сквозь пелену слез бубнила Сара. Скрывать правду и дальше уже не было смысла. — Мы вместе регулярно вляпывались во всякие авантюры, но все было в рамках разумного. И мы никогда не покидали стены диспансера без медсестер или родителей. Но однажды в Хеллоуин мы решили прогуляться, — девушка горько усмехнулась. — А толпа же всегда так или иначе давит. А тут мы — четверо тринадцатилеток, неделями не выходящих на улицу. К нам пристал какой-то мужчина и предложил «скрасить впечатления от праздника» — она сделала знак кавычек. — Ну мы и дали дёру. Остановились в проулке, а через дом от нас пожар начался — мы рванули обратно в больницу. И пробегали как раз мимо горящего склада. И тут Бобби — самого хлипкого и больного из нас — хватает за руку тот самый хмырь, который полчаса назад до нас докапывался. Он и так был слегка не в себе, а тут у него совершенно голову сорвало: зрачки расширены до предела, язык заплетается, траектория движения максимально ломаная и непонятная, запах еще хуже, чем прежде, вены на руках взбухли. И он потащил Бобби прямо в сторону горящего здания, говоря, что у него там друг! — голос Сары дрогнул и понизился от стоящего в горле соленого, тугого кома. Кома отчаяния и сожаления. — Другой парень из нашей компании, Дерек, кинулся за ними и пытался отодрать Бобби от этого мужика, но он вцепился так сильно, словно не человек, а клещ. Они очень сильно приблизились к складу и… их пришибло горящей балкой, — Сара вновь зашлась в плаче. — Кэнди, четвертую в нашей компании, на следующей неделе перевели в реанимацию, и она умерла от передозировки таблетками. Она и так была истощена на фоне анорексии, а после такого потрясения и потери двух действительно близких людей у нее окончательно сдали нервы. Она пробралась в кабинет и выкрала самые мощные снотворные, успокоительные и антидепрессанты. Трое детей погибли буквально у меня на глазах… Взгляд Стефани резко переменился. Ее глаза мгновенно потемнели, а лицо накрыло непонятное выражение, смешавшее в себе боль, печаль, утрату и сумасшедшую радость. Кожа у нее стала восковой, руки резко вытянулись, а из глазниц потек гной вперемешку с грязью. Вместо привычной чистой улыбки появился хищный оскал из непонятных темных когтей, с которых стекало нечто, подозрительно похожее на болотную тину вперемешку с кровью. Температура воздуха резко опустилась на несколько градусов. Ветер обдувал лицо своим ледяным дыханием, вдоль позвоночника побежала волна мурашек, подающих организму сигнал «SOS». — АХА-ХА-ХА-ХА, вот з-значит ка-а-а-к… Вот и последняя из Святой четверки. Троих я уже прис-с-своила, осталась лишь твоя-я оч-черед-дь, — прошипело существо, притворявшееся Стефани, медленно принимая свой истинный облик. Конечности постепенно вытягивались, кожа становилась все более и более бледной, а лицо приобретало черты настоящего монстра. — Бедняжка Кэнди видела меня в с-своих сна-ах, и я ей внушила, что она т-толстая! АХА-ХА-ХА! Бобби чувствовал м-мое присутствие и заработал свое расстройство, а перед смертью буквально захлебывался в страхе предо мной! АХА-ХА! А бедняжка Дерек перенес потрясение из-за смерти матери. Это я ее убила, АХА-ХА! — вещала бедной девушке Писадейра, хохоча так, что кровь стыла в жилах, а уши вновь скручивались в трубочку. — А ты-ы… Ты была с-а-амой сложной жертвой, АХА-ХА. Всего лишь легкая неврастения. Тебя уже выписывать собирались, аха. Но я-я-я помогла тебе остаться в больнице подольше. Это я убила твоих друзей, АХА-ХА-ХА-ХА! И Сара вновь побежала. Вся ее жизнь — сплошная погоня. Существо следовало за ней попятам на своих огромных, неестественно гнущихся конечностях, не переставая хохотать и издавать булькающие звуки. Страх поглощал, изматывал, убивал. Ей надоело бояться! Ей надоело от всего бежать! Что за чертовщина вообще происходит в ее жизни? Пульс отбивал чечетку в районе груди, в ушах звенело, а ноги двигались исключительно инстинктивно. Бежать, бежать, бежать! Пусть страшно, пусть тело вот-вот рухнется в обморок, пусть мозг совершенно не понимает, что происходит, но ты обязана бежать, Сара! Под ногами хрустели сухие ветки, в лесу пахло сыростью, грязью, травой и древесиной. Прекрасный запах был бы, если бы не омрачался животным страхом перед неминуемой смертью. Правая ступня зацепилась за невесть откуда взявшуюся корягу, и девушка кубарем покатилась по склону, угодив прямиком в глубокую яму, заполненную чем-то вязким и дурно пахнущим. Локти и колени кровоточили, по щекам стекала грязь, под ногтями остался толстый слой земли. По ногам ползали склизкие трупные черви, а в руке у Сары откуда-то взялись мелкие кости лесных животных. Это что, заячий череп?! Из глазниц у него так же вытекал гной, зубы были обломаны и покрыты чем-то вроде слизи, а сзади красовалась огромная трещина. С истеричным криком отбросив несчастную голову, Сара увидела прямо перед собой искаженное лицо, дыхнувшее на нее запахом леса и… медикаментов? И вновь все погрузилось в туман под звонкий нечеловеческий смех. 1984 год. Молодой врач, только-только закончивший университет, вышагивал по коридору психиатрического диспансера, тщательно вчитываясь в истории болезни пациентов. Его только что чуть не придушила одна из девушек-подростков, находившихся здесь на постоянном лечении. Он не знал ее точного имени и возраста и пытался найти ответы на все свои вопросы в огромной кипе медицинских бумажек, которые нес сейчас с собой. — Моринг, зайдите ко мне, — неожиданно выглянул из своего кабинета главврач. Люк удивленно хмыкнул и зашел к мистеру Хиллу. — Я полагаю, что Вы ищете вот это, — протянул белую папку с именем прямо в руки молодому специалисту темноволосый мужчина средних лет. Парень слегка нахмурился и стал вчитываться в записи и справки, оставленные здесь за последние два с половиной года и посвященные одной-единственной пациентке. — Боже, бедная девушка, — прошептал Моринг, взъерошивая волосы свободной рукой. — Никому такой судьбы не пожелаешь… Сара О’Нил, 14 лет. Диагноз: шизофрения в тяжелой форме. Общее состояние за октябрь 1984 года: сильно ухудшилось. Переведена в спец. Отделение 31.10.1984. Так гласили заметки главврача диспансера.