Девочка и меч

Глава 17. (не)Делимое целое Едва увидев зарево горящего корабля и золотую птицу в воздухе, Мелия поняла — она! Сердце в груди пропустило удар, а затем забилось с удвоенной, нет, утроенной силой. Мелия вскочила на ноги, себе не веря. Пропало все: Асгейр рядом, потрескивание костра, переживания и сомнения, боль в порезанных ладонях. Молитва прозвучала без участия мысли. Пульсирующий световой шарик завис перед ней, неверный и будто ненастоящий. Какие богини, такие и чудеса. Но чтобы выбрать, куда ставить ногу, ей хватало. — Жди меня тут! — приказала она Асгейру. Он не сможет идти так быстро, как ей нужно. Мелия помчалась вниз, перепрыгивая через камни и сплетенные коренья. Она знала, что не упадет и не запнется. Она летела в ночи, а шарик света маячил впереди, выхватывая: побелевшие стволы упавших деревьев, нависающих над дорогой, палевые травы выше ее головы с увядшими, ссохшимися коробочками цветов; чьи-то зеленые любопытные глаза, похожие на медные монетки… Дорога петляла, то ныряя в овраги, то поднимаясь на хребты. Каждый раз, когда залив пропадал из виду, Мелия напрягала каждую жилочку, не жалела ни одной косточки, чтобы быстрее взбежать на уступ. Чтобы снова увидеть их. Корабли, объятые огнем… Но дело было не в них. Дело было в ощущении. Мелия и раньше замечала, что если ей кажется — значит, так и есть. Ощущение покалывания в шее и спине, когда что-то плохое маячило рядом. Повторяющиеся сны. Мысли, вспыхивающие в голове без всякой причины: она играет в игрушки, а потом вдруг подумает, как это, должно быть, неприятно — порезаться… И вот уже слышится вскрик мамы от очага: она полоснула по пальцу ножом, пока разделывала гуся! Сефорна не учила ее предсказывать будущее. Мелия и так это умела. Богиня обучала ее верить себе, выхватывая проблески пророчеств, какими бы смутными и быстрыми они ни были. Мелия бежала не из-за кораблей. Она бежала, потому что почувствовала: она! Тсия. «Тебе незачем никого искать, — как-то сказала ей Аре, хихикая и облизывая облупившиеся губы. — Ты из тех, кому дичь сама идет в руки. Только смотри, выбирай ее себе по силам…» «Разве найти сестру — это непомерное желание?» Воспоминание ударило исподтишка, да так, что от боли свело внутренности. Мелия запнулась, коротко вскрикнула и полетела с холма вниз, собирая ребрами камешки и ямы. Оставшись лежать на животе у подножия, она коротко всхлипнула. Огонек тревожно заметался над ней, словно щенок, который пытается облизать лицо упавшего ребенка. Мелия судорожно вздохнула и села, вытряхивая из растрепавшихся волос — никогда не умела она плести косы! — набившиеся травы и колючки. Впереди нее пролегали холмы, за ними, на скалистом побережье — лежали домишки Птичьего Моста. А еще дальше пылало море, но его сейчас скрывали очертания деревни. И только желто-зеленое зарево, вздымавшееся до неба, напоминало: ей не привиделось. Луноликие вернулись. А Тсия обещала защитить Птичий Мост от них. Мелия никогда не задавалась вопросом, как сестре это удастся — она просто верила, как верила ей всегда. Потому что Тсия никогда не предавала ее доверия и знала все намного лучше Мелии даже без дара прорицания. Тсия просто была… была… как же это выразить? Мелия никогда не могла подобрать нужного слова — их всегда было слишком много, и она могла лишь нанизать их все на воображаемую леску, собирая длинное цветастое описание своей сестры. Она раз за разом приносила эту низанку Асгейру, но он никак не мог понять, и Мелия догадывалась почему. Он не мог посмотреть со стороны. Не мог увидеть все плетение разом, подмечал лишь детали — отдельные бусины. «Тсия — она замечательная, — всплескивала руками Мелия, лежа на плече Асгейра. Раньше они часто выбирались по ночам из дома, купались при лунном свете и лежали на берегу, разглядывая созвездия. И разговаривали. Год назад ей еще было легко и спокойно с ним говорить. — Она не такая, как другие, и не такая, как я. Она не будет смиряться и терпеть. Она, знаешь, из тех, кто всегда идет своей дорогой и проторяет тропу другим. Берет на себя самое сложное, чтобы другим было легче. И никогда не признается в этом…» Мелия любила ее так сильно, что почти забыла — забыла годы обучения у Трехликой, забыла боль, которая охватила ее лишь на краткий миг во время ритуала, но даже этого мига хватило, чтобы понять — нельзя испытать такую боль и остаться потом живой. Мелия обхватила ободранные колени руками. Зубы стучали у нее во рту, а сердце быстро-быстро колотилось в клетушке ребер. Зарево над деревушкой поднималось все выше… Интересно, мама успела спрятаться в гроте? Или… Мелия заставила себя подняться на ноги. Тсия не стала бы трусить. Ни перед крылатой тварью, ни перед Луноликими. Ни перед страшной правдой. Мелия не сомневалась, что ее первая, горячечная мысль-осознание, что Тсия вернулась — правда. Но вспомнив слова Аре, она подумала, что «вернуться» можно по-разному. Как и уйти. Оле, папа, тоже ушел. Мелии понадобилось несколько лет, чтобы понять, что ушел не отбить Рыжку и Пятнашку, их коров, а ушел насовсем, туда, откуда не возвращаются. Но это спасло ее. Она почти забыла его лицо к тому времени, когда прямо поговорила с матерью о случившемся. Боль была притупленной. Боль осталась позади, не проникнув в самое нутро. То же самое было с ее видением. Да, она почувствовала, что Тсия мертва. Но прорицания — это одно. Ведь пока не увидишь тела, пока его при тебе не опустят в землю, не поймешь. Не поверишь. Останется надежда, как с Оле — Мелия много лет, даже после разговора с Руей, тешила себя мыслью, что однажды отец вернется, ведя на веревочке двух уже стареньких, немного облезлых коров. Что ей соврали, чтобы утешить. Что они все поняли неправильно. А на самом-то деле… Мелия обняла голову руками и сжала. Зарево расползалось по небу — от края до края, дальше темных силуэтов домов… Время поджимало. Никто не станет ее ждать вечно. Когда-то Руя сказала ей, что у женщины не так много путей в жизни: путешествовать слишком опасно, храмов Трехликой нигде не осталось, быть свободной — быть ничейной, а значит — беззащитной. Руя убеждала ее не торопиться и тщательно выбирать мужчину, который будет кормить ее и чьих детей она будет воспитывать. Но Мелия знала, что это не так. Во всяком случае, не для нее. Для нее мир расплетался клубком с тысячей нитей, и каждая шла в разную сторону, и каждая предлагала иное. Ей оставалось только выбрать! Мелия обернулась на горы. Она понимала, что Асгейр не послушается ее. Что он уже сейчас, наверно, с фонарем в дрожащей руке спускается с крутых склонов, неловко подбирая место, куда поставить ногу. Она могла бы вернуться к нему. Они могли бы отправиться искать могилу Тсии — исходить мир от края до края, ловя волосами ветра и лицом — соленые морские брызги. Она заговорит на нескольких языках, она узнает, где восходит и садится солнце, увидит пески пустынь и глыбы нетающих льдов. Она узнает, что чувствуют птицы — что значит истинная свобода… Вот только Асгейр никогда не поспеет за ней в этом путешествии. Они могли бы остаться с ним. Они перейдут горы и уйдут в глубь острова, найдут мирное место, соберут из тростника с известняком домишко и останутся там жить: вспахивая землю, выпасая скот и потихоньку собирая богатства. Он весь сделается медным от солнца, рабы и слуги станут звать его «господином», а она будет нянчить его детей: светловолосых и зеленоглазых, крепких и высоких… Станет дородной уважаемой матроной со связкой ключей на поясе, а потом умрет. Мелия оглянулась на восток, туда, где в гроте понемногу возвращали себе утраченную силу три полумертвые богини. Она могла бы стать их жрицей, могущественной и всезнающей. Она бы несла учение Трехликой, и люди бы приходили к ней, сначала из Птичьего Моста, потом из соседних деревушек, потом с других островов — со всего мира. Она бы стала самой себе госпожой — стала бы верховной жрицей и собрала бы свою паству, основав новый Ланэрваль. Только вот тогда она перестанет быть собой и станет воплощением воли Трехликой, сосудом для их помыслов, как та жуткая кукла с тремя глазами. А могла пойти к заливу. Мелия снова повернулась к деревушке. Она могла бы испытать обретенную во время ученичества силу, могла бы попробовать призвать грозу и бурю, чтобы потопить корабли. Она и сама не знала, на что способна. Только в борьбе рождается истина, и вот ей представился случай встретить налетчиков лицом к лицу и все изменить. Возможно, у нее ничего не получится, и ее убьют. И это обрубит все многообразие дорог, замкнет ее историю, не успевшую толком начаться. А еще она могла увидеть там вернувшуюся Тсию — но какой? Голову, насаженную на пику? Бездыханное тело, прибитое к носу корабля? Это ведь тоже — тоже вернуться! Мелия зажмурилась, хватаясь за виски. Не об этом ли ей говорила Аре? Если она захочет, она найдет сестру. Вот только если захочет найти сестру, а та будет мертва, какой она найдется? «Это худшая из всех дорог, — подумала она в отчаянии. И почти тут же поняла: — Но это моя дорога». Она послала огонек вперед, к заливу, и бросилась за ним следом. *** Море накатывало на борт корабля, сверкая россыпью золота в розоватой пене. Лейкнир перевесился через борт, подцепил плоским острием копья золотую крупицу и поднял ее на борт. Размером с монету, чешуйка была гладкой, как металл, и едва теплой. Остов горящего корабля хрустнул и с тихим гудением начал погружаться в воду. Густой черный дым поднялся к небу. — Кто? — Я, — ярл Ингмар выступил вперед и коротко кивнул. Он не успел переодеться — с его обгоревшего плаща бежала вода, на щеке красовался вспухший багряно-розовый, как ягоды брусники, ожог. Другие спасенные воины вокруг него дрожали и клацали зубами. Ингмару было все равно. — Еще с борта «Скёгуль» бросил. Слева протяжно лязгнуло, затем кто-то тихонько выругался. Лейкнир перевел взгляд в сторону шума. Его веко слабо дернулось, когда он увидел насквозь промокшего, кусавшего губу подобранку. Того трясло с ног до головы от холодного ветра, а может, и от страха. В его бело-розовых от ожогов руках был топор. С ним он нырял с горящей палубы. С ним выбирался по сброшенной веревке из воды на борт. Молодец. Вот только пальцы у подобранки так дрожали, что казалось, будто топор вот-вот выпадет — снова. — Прочь, — приказал Лейкнир. — Для больных места на корабле нет. Затем вновь посмотрел в холодные голубые глаза Ингмара. Ярлу не нужно было объяснять, что приказ отдавался не ему, а подобранкам. Те благодарно зыркнули на Лейкнира и бросились в трюм, избавляться от тяжелой мокрой одежды и отогреваться. Ингмар остался. — Разглядел? — Да все его уже разглядели, — пророкотал ярл, точно ворчал в берлоге медведь. — Змей, только крылатый и рогатый. И в чешуе этой… Копье как по железу лязгнуло, и всего пара штук отпала. — Ты видел всадника? — Всадника? — Ингмар свел кустистые светлые брови. — Нет. А он был? — Был. Лейкнир раскрыл ладонь и поглядел на золотую чешуйку. — В следующий раз гляди за спину твари и целься во всадника. — Айвенгейра подсказала? — Сам увидел. — Ясно. Под тяжелым шагом Ингмара скрипели доски палубы, когда он уходил в трюм вслед за подобранками. От воды, натекшей с его обгоревшей шубы и бороды, собирались лужи. — Сколько? — Лейкнир обернулся к ярлу Бьёдвару. Тот чесал в густой рыжей бороде и хмурился. — Шестой, — буркнул он. — Четверть от всех наших кораблей. Если тварь не отвяжется, до Кедверуна доплывут только головешки. Ну или наш корабль, тебя-то тварюга боится — ну, после того раза, как на тебя огнем дохнула… — Не отвяжется, — Лейкнир облокотился на копье, вглядываясь в небо. — Высадимся на Ланэрвале и не отчалим, пока не убьем тварь и всадника. — Было бы славно, — Бьёдвар хмыкнул и взялся чесать рубец на месте выбитого глаза. — Только ты не думал, что нас на острове шандарахнет — той же грозой, что корабли Фьялкни? Тогда между двух огней окажемся. Лейкнир не ответил. Он не боялся ланэрвальских божков, которые грозой напугали бестолоча Фьялкни. Бедовый ярл был одним из тех, рожденных от союза северного мужчины и полукровной девы. Отец Яргира когда-то издал указ, согласно которому такие выродки допускались до титула ярла. Якобы чтобы не дать обмельчать северному племени. Лейкнир был с ним не согласен — лучше мало, но чистокровных, долгоживущих, с медленной кровью и благословением Айвенгейры за плечами. Впрочем, отменять этот закон он не стал. Зачем ссориться с Яргиром? Со всеми теми, кто уже по этому обычаю взял себе жен? Да и мать Мюрнвейд была полукровной девой… Взгляд снова поднялся к затянутому тучами небу. Недавно со стороны Ланэрваля шли волны и тянулись тучи, словно там бушевала буря. Это длилось три дня, а сегодня все успокоилось. Только остатки темных облаков уплывали прочь. «Когда небо совсем прояснится, — мстительно подумал Лейкнир, — ты уже не сможешь появляться и исчезать в мгновение ока». Он сжал пальцы на древке копья, на гладком ратовище — из благословенного ясеня, окованного железом. Добрым, чистым, звонким железом, исписанным вязью защитных рун. Знаки, сулившие смерть, все остались на лезвие — на добротном широком листовидном лезвии, которое могло и колоть, и рубить в умелых руках. Кровожадное, как волк. Проворное, как змей. Неостановимое, как пламя. Вот что гласили руны на лезвии. Это копье — не оружие древних, в отличие от клинка Яргира. Его выковали альвы Морозных гор по заказу Лейкнира, и заплатил он за него по весу — драгоценными камнями, единственным, что переживало их вечную зиму. После оружие благословила Айвенгейра, и Лейкнир ценил это больше древней магии. Он не сомневался, что, сойдись он с драконом — копье не подведет. «Привезу змеев череп Сигни в дар, — Лейкнир тонко улыбнулся. — Пусть лежит на каменных углях и пылает вечность, сохраняя для нее тепло». *** Уже на подступах к деревне она увидела, что горит не только море и корабли на нем. Дома Птичьего Моста тоже подожгли. Губы Мелии шевелились, торопливо складывая звуки в молитву — она собирала на небе тучи. Но это было долго, чудовищно долго! Мелия остановилась в небольшом отдалении от деревни. Она уперла ладони в колени, перегнулась пополам и закашлялась. Пылающие легкие будто хотели выскочить горлом. Мелия зажмурилась, смаргивая слезы. Тучи собирались. Собирался дождь. Но этого было мало! Она подняла глаза. Люди — деревенские, маленькие и уязвимо-раздетые, в одних рубахах и юбках, — и Луноликие, в их мехах и кольчугах. Они метались, сталкивались, ругались, голосили… Мелия ничего не понимала. Корабли горели на море, дома горели в деревне! Топоры с омерзительным хрустом находили тела — крики взлетали в воздух вместе с искрами и черным дымом. Истошно кричали козы, запертые в пылающем хлеву. Кому это нужно? Почему Луноликие не спасают корабли? Зачем губят людей и скот? Кому от этого лучше? Мелия так и не отдышалась — времени не было, — и начала читать новую молитву. В кармане платья у нее лежало маленькое веретенце: она достала его, раскрутила между ладоней и саму себя оплела в несколько мотков. Затем бросилась в деревню — прямо в огонь и суету. Луноликие и деревенские глядели будто сквозь нее. Пылающие обломки всегда ударяли мимо. Молния сверкнула в небе, затем слабо загрохотало. Мелия бежала к морю, к утесам, к оставшимся кораблям. Она и сама не знала, что хочет там сделать. Может, надеялась приручить крылатую тварь и с ее помощь прогнать налетчиков? А может, зачаровать кого-то из главарей Луноликих, чтобы он приказал своим людям сесть на оставшиеся корабли и увести чудовище за собой? «Сердце подскажет, — махнула она рукой. — Главное остановить это!» Черное, багряное, ярко-желтое. Всполохи и черные силуэты: домов, кораблей, людей... Бородатые лица северян, потемневшие от злости. Знакомые лица — Мелия знала каждого в деревне! — посеревшие от страха. Она наконец выбежала к морю. Прямо над ней со свистом пронеслось что-то — прежде, чем увидеть, Мелия почувствовала всем телом поток воздуха. Он ударил ее со спины, чуть не сбив с ног. Она подняла голову. Дракон, как из маминых сказок! Огромный — как корабль — с раскрытыми парусами-крыльями, и даже в отсветах пожара было видно — золотой, как монеты, как пламя заката, как старая гривна мамы, которая пропала вместе с Оле в ту ночь… Кто-то толкнул Мелию в спину с такой силой, что она опрокинулась на песок. Не ожидая такого, она тихонько ахнула и подняла глаза… Тсия! Это была Тсия! Она не бежала — летела, за один шаг перемахивая футов пять. В лохматом шерстяном плаще и с копьем в руке, она преследовала дракона. Длинная светлая коса плескала по ветру… Мелия вскочила на ноги, отплевываясь от влажного песка. — Тсия! Та не обернулась. Мелия подхватила подол и помчалась за ней. Ноги горели, словно опущенные в костер. Легкие подскакивали горлом на каждом шагу, в носу щипало. Но Мелия и не думала останавливаться. Жива! Дракон не улетел далеко. Мелия увидела, как он грузно падает на утес, выступавший в море. Тсия горным туром вспрыгнула на один камень, затем на другой. Сильная, упругая. Она гналась за драконом — одна, за огромным чудовищем, а чудище, кажется, бежало от нее. Мелия, добежав до скал, испуганно сглотнула. Какие же крутые, холодные… И внизу плещется море. Словно назло, вызванный ей дождь начался — одна за другой, капли падали на лицо, на песок и на скалы. Сначала маленькие, потом больше — как бусины. Мелия завернула подол за пояс — специально сшила такое платье, чтобы под него удобно было надевать штаны. Замотала ладони в рукава. И начала карабкаться по скользким скалам. Ей показалось, что прошла целая жизнь. Снизу не было видно, что происходит там, на утесе. Только иногда в небо вздымались струи огня, и Мелия начинала дрожать. А что, если в день ритуала ей привиделось не настоящее, а будущее? Если Тсия сгорает прямо сейчас, а она, Мелия, в ста шагах — но не может помочь? Опустив ладони на каменный порог у себя над головой, она уперлась стопами в склон и начала подниматься. Пальцы ныли, ныли ноги, она вся промокла. Мелия зашипела, перекинула грудь на уступ. Ноги остались висеть внизу, ватные от усталости. Она слышала рев и грохот, чувствовала тепло огня на щеках, но не могла пошевелиться. Ей нужна была минутка, всего минутка… Она медленно закинула ногу на уступ, затем перекатилась на бок. Взглянула на небо — затянутое дымом, черное, с жуткими зелеными и алыми всполохами, грохочущее. Поежилась и быстро села на колени. Тсия! Ее лохматый плащ дымился в нескольких местах, но она твердо стояла на ногах. А вот змей перед ней, загнанный к самому краю утеса, казался побитым: Мелия сразу увидела его большой зеленый глаз, и почему-то решила, что он выглядит очень по-человечески. «Ему страшно, — осенило ее. — У него испуганные глаза!.. Глаз». Дракон весь был изрезан, из него торчали древки гарпунов, одно крыло было опутано сетью. Свежие раны на морде, лапах и груди кровоточили, ложась поверх старых, не менее страшных рубцов. На месте второго глаза тоже набух рубец. Дракон свернулся, прикрылся хвостом и крылом, обнажил огромные острые клыки. Сквозь белые пластины на его шее проступал багряный свет зарождающегося пламени. Он раскрыл пасть и выдохнул струю огня. Мелия вскрикнула, понимая, что ни одна молитва не успеет. Молитвы не понадобилось. Струя пламени словно распалась пополам, обходя силуэт Тсии с обеих сторон. Мелия сморгнула. На миг ей показалось — словно одна картинка проступила сквозь другую — что вокруг Тсии мечутся всполохи морозно-голубого и белого цвета. Обступают ее коконом, болезненно шипят и растворяются от касания огня. Но им на место тут же становятся другие, и огонь никак не может добраться до самой Тсии. Дракон выдохся. Его голова тяжело рухнула на камень, единственный глаз прикрылся. «Она убьет его, — Мелия почувствовала, что эта мысль пугает ее. — Пускай!» Только тело почему-то само поднялось на ноги. Мелия понятия не имела, почему, но все ее предчувствия хором выли — не позволь ей! Может, когда она ударит в последний раз, дракон сожжет ее? Может, он как птица феникс — после смерти вспыхивает ярче всего? А может, если она его убьет — драконов больше не останется? А он ведь такой красивый… — Тсия, постой! Мелия врезалась в спину сестры и обхватила ее за талию, желая удержать от последнего удара. И поняла, как чудовищно ошиблась. Чужой локоть с такой силой ударил ее в живот, что Мелия отлетела к самому краю уступа и повалилась на холодный камень. Несколько мгновений она не могла вдохнуть, будто внутренности взорвались и заполнили собой легкие. А потом ее стошнило — и она закашлялась, хватаясь за живот, по которому волнами расходилась боль. У нее еле хватило сил перевернуться на спину. Луноликий уже стоял над ней, сжимая в руках копье. Он был похож на Тсию, правда похож. Он мог бы быть ее отцом или братом. Он не носил бороды, и Мелия все разглядела: прямые и острые, будто топором стесанные, черты лица, длинный, прямой как палка нос, ледяные, почти бесцветные — если не считать черных точек зрачков, — глаза. Эти глаза видели ее, несмотря на веретенце. И на берегу, и теперь. Наверно, он был колдуном. Луноликий перехватил копье, чтобы убить ее. Мелия искала в его лице гнев или жалость, хоть что-то, за что можно было бы зацепиться, к чему воззвать. Бесполезно. С одинаковым успехом можно было хвататься за лед. Какая глупая ошибка. Какая глупая… Он замахнулся. — Мама! — Мелия закричала и зажмурилась, прикрывая лицо руками. Будто это могло помочь. «Умерла? — прошло уже много времени, но боли не было. — Так быстро?» Мелия открыла глаза. В это же время копье свистнуло — раздался хруст и брызнула кровь. Одного удара не хватило. Копье падало еще несколько раз, безжалостно кромсая плоть, дробя хрящи и распиливая кости. Голова дракона отделилась от тела. Луноликий наклонился и подхватил ее за рог. Тело чудовища лежало на полпути между краем утеса и Мелией. «Он спас меня», — подумала она, сглатывая. Но спас — это слишком громко. Он выиграл ей несколько мгновений. Луноликий теперь шел к ней. Огромная драконья голова скапывала кровью на его сапоги. С лезвия его копья тоже текло — кровь мешалась с дождевой водой. Господи, сколько же крови. Даже когда она порезала Бабочку… Мелия перевернулась на колени и встала на ноги. Живот все еще болел, и внутренности снова попросились наружу. Мелия еле сдержала рвотный позыв. Луноликий и не думал торопиться. Он знал, что ей некуда деваться, и он ее не боялся. Он только иначе перехватил копье. Мелия сжала веретенце в руке. Под утесом море плескалось о скалы. Интересно, долго ли падать?