Пустота

«Аркам начинает новую главу: двадцатидевятилетняя Рейне Зильберман сменяет подозреваемого во взятничестве Кристофера Аркхэма на посту главврача лечебницы. Её предшественник и ему подобные начали массово оставлять свои должности после развёртывания реформы нового окружного прокурора Кан Ин Сона, что только подтверждает эффективность антикоррупционной программы.»

Май, Горхэм-Ньюз

«Шило на мыло: коррупция сменяется кумовством – будет ли этому конец? Рейне Зильберман – принцесса Аркама, самый молодой главврач в истории лечебницы принадлежит к роду Аркхэмов – её предшественник Кристофер Аркхэм приходится братом её матери. Уж не дядюшка ли посадил племянницу во главу стола?»

Июнь, Горхэм Газэт

«Спокойствие в Доме Скорби: с приходом нового главврача в психиатрической лечебнице Аркам сократилось число бунтов и попыток побега. Однако стоит отметить, что вместе с тем, резко сократилось и количество выписок.»

Сентябрь, Горхэм-Таймз

«Концлагерь в центре Горхэма: главврач психиатрической лечебницы Аркам Рейне Зильберман обвиняется в халатности, жестоком обращении с пациентами и злоупотреблении служебным положением. Согласно заявлениям окружного прокурора Кан Ин Сона, доктор Зильберман издевалась над пациентами, применяя к ним насилие и экспериментальные несертифицированные методы лечения, что повлекло за собой тяжкие последствия для их психического и физического здоровья.»

Январь, Горхэм-Таймз

Терять всегда очень больно, даже если у тебя туго с чувствами. Обычно это похоже на пустоту. Пустоту с детства привычную, родную, уютную. Мир грохочет вокруг своими трагедиями, а внутри меня – непроницаемая, густая тишина. Войны, землетрясения, теракты – лишь слабый шум, вроде назойливой мухи, застрявшей в складках тюли, вызывает лишь лёгкое раздражение из-за кислых лиц на улицах. Умилительные костюмчики на крошечных собачках, слюнявые беззубые улыбки румяных детей, клянчащие мелочь инвалиды у церкви Святого Петра – тишина. Что меня трогает, так это боль в пленительно чёрных раскосых глазах, и когда красивые губы кривятся в просьбе о пощаде. Клянусь, я этого не хотела. Процесс был выверен до идеала, я делала это столько раз! Где я сплоховала? Дала себе слишком много времени на наслаждение. Удовольствие необходимо дозировать, если не хочешь попрощаться с любимой игрушкой. Мур-и был чертовски милым мальчиком – крупное хорошо слаженное тело, сладкий голос, и потрясающие печальные глаза. Как он смотрел на меня… Как щенок. Он доверял мне поначалу, было даже жаль разрушать образ доброго доктора, однако дикое, неукротимое желания наслаждения, как обычно, оказалось сильнее. Душить взрослого мужчину непросто, даже когда ты сама не самая хрупкая девочка. Несмотря на туго связанные за спиной запястья и надёжную верёвку (лучше брать в магазине для альпинистов), приковывающую его к стулу, я ощущала его силу, эту хлещущую фонтаном энергию, с которой он каждый раз цеплялся за жизнь. Его судороги и сдавленный скулёж вводили меня в такой экстаз, что брюки намокали вместе с трусами. Его сопротивление било колоколом, гремело грозовыми раскатами. Моя цель – шелест дождя, который прольётся после того, как он затихнет. А как иначе почувствовать себя живой, когда вокруг – мёртвая тишина? Когда он потерял сознание, мы уже оба лежали на полу – так проще стягивать его шею проводом электро-удлинителя. Ощущение того, как расслабляются его напряжённые мышцы заставило меня задыхаться – жмурясь, я жадно хватала распахнутым ртом спёртый, пропахший потом воздух. Дикий пульс стучал в висках и паху, казалось, что я вот-вот разлечусь на осколки. Когда немного отпустило, я заметила, что до сих пор натягиваю верёвку. Я прикоснулась к его лицу – погладила по скуле и гладковыбритому подбородку, обвела тонкие губы – дыхания не было. Ледяной страх окатил меня, стаи мерзких мурашек пробежались по позвоночнику. Я выползла из-под него и принялась хлестать по щекам, попробовала укусить за мочку уха – никакой реакции. Припала ухом к его груди – тишина. Перевернуть его на спину вместе со стулом было совсем непросто, но ужас заставил меня. Непрямой массаж сердца – четыре толчка, длинный выдох в губы, толчки, выдох, толчки, выдох. Ничего. Моя любимая игрушка, мой дорогой Мур-и был мёртв. То, что я испытала в тот момент несравнимо ни с чем, что я испытывала прежде. Яркая вспышка, будто сгораешь, падая в солнце. Долбаное цунами высотой с небоскрёб, удар, взрыв сверхновой. А потом – темнота. Впервые с детства пустота причинила мне боль. - Боже, боже, миленький мой. Держать себя в руках стало невозможно, но где-то на глубине я наслаждалась этим чувством. Для глухого любой услышанный звук – чудо. Однако даже закоренелым мразям бывает жаль. Это был именно тот случай. Моя сладкая печаль. Челюстью дрожала вместе с руками, а слёзы застилали обзор, пока я корячилась с телом, отвязывая его от стула, накидывая петлю на шею и привязывая конец к оконной решётке. Вытирая чёрные слёзы халатом, я уходила, а моя славная куколка, прощально склонившая растрёпанную голову, оставалась. Пасмурным утром, стоя в коридоре в окружении причитающих медсестёр и угрюмо-молчаливых санитаров, я бесстрастно глядела на то, как тело под белой простынёй выносят из палаты. Спокойствие всегда давалось мне легко, потому что мне ничего не нужно было для этого предпринимать. Я не допускала и мысли о том, что моя вина вскроется – ничто на это не указывало – я очень осторожна. Такое случается в подобных местах, и даже пытливый взгляд плохо выбритого детектива был не в силах смутить меня (следы на теле – от ремней процедурных кресел). Хотя, конечно, было досадно. Я прощалась тихо, без лишнего шума, пребывая в привычной пустоте. Я позволила себе явиться на похороны. Пока люди в чёрных одеждах толпились в прощальном зале даунсайдского крематория, ко мне подошла немолодая женщина с потухшим лицом и поинтересовалась, кто я такая. Фамильное сходство подсказало, что это была мать моего Мур-и. Я ответила, что я – его врач, и что мы скорбим всей лечебницей. В глазах женщины мелькнула тень гнева, но сил в ней было так мало, а чудовищное горе не оставило места для гордости, и она просто заплакала. Я обняла её и честно пустила слезу. Мы обе что-то потеряли. Как мне жилось после этого? Обычно. В конце концов мне было чем занять голову – работа требовала почти всего моего времени. Помимо усилившегося надзора над бухгалтерией (спасибо дядюшке) существовал ещё целый вал хозяйственных вопросов – содержать огромный особняк позапрошлого века задача не из простых. Особенно с приходом очередной дождливой осени, с его текущими крышами и дырявыми окнами. Выбивать деньги из бюджета – одна из моих прямых обязанностей, и совершенно точно одна из самых неприятных. Всем плевать на психушку, полную смердящих отбросов. Была бы воля толстосумов у власти, они бы сожгли несчастный Аркам вместе с начинкой, как раньше «присыпали» нежелательных детей. Однако находить общий язык с мужчинами, особенно старыми и важными – один из моих талантов. Они сверкали винирами на морщинистых лицах, рассыпались в поклонах и сальных комплиментах при виде меня, даже не подозревая, какая смрадная гниль таится в окнах моих густо-накрашенных, улыбающихся глаз. Ну и чудесно. То, что я была погружена в работу с головой вовсе не значит, что я бросила свои утехи. Интенсивность пережитых эмоций волновала меня. Предположу, что то, что я испытала в ту ночь сравнимо с чувством, когда после таблеток и порошка впервые пробуешь героин. Тёмными осенними ночами, на острове посреди чёрного Хангана я искала подобных ощущений, но ни один пациент из тех, что были мне доступны, ни одна безумная практика не могла дать мне того, чего я хотела. В первую очередь потому, что мне было на всех плевать. Сильная симпатия – главный ингредиент коктейля, но в моём случае это такая же редкость, как снег в начале сентября. Это натуральное мучение – искать и не находить, карабкаться на вершину, и раз за разом срываться. Страховка была при мне (это самое важное в таком деле), но каждое падение болезненно, и всё приходилось начинать заново. Но я продолжала искать замену сломанной игрушке с упрямством голодного орла, парящего над степью. Справедливости ради, в Аркаме я была такая не одна. Иногда выходит так, что люди, сами нуждающиеся в психиатрической помощи, покоряют медицинский университет и припархивают ко мне на работу. Одного такого, с очаровательной улыбкой и кошачьим взглядом, я лично принимала в интерны, а спустя пару месяцев поймала с поличным. Это вышло случайно, парень вполне себе профессионально замёл следы, однако благодаря своей привычке проверять и подчищать записи с камер наблюдения, я обнаружила подозрительные перемещения сильно задержавшегося на службе Минхёка, и решила выяснить, в чём дело. Признаться, честно, меня даже слегка порадовал факт того, что среди блеющей на все лады отары нашёлся второй волчонок, пусть и менее осторожный. А главное, теперь он принадлежал мне, ведь опасаясь за свою репутацию и карьеру (добиться хоть каких-то высот в психиатрии можно только в Аркаме, в Сеуле слишком высока конкуренция), юный доктор Пак готов был выполнить любую мою просьбу. С одной стороны, он выглядел сокрушённым и раздражительным, но скрыть от меня свою заинтересованность не смог. Меня это забавило. Мы с ним были одного поля ягоды. Рыбак рыбака, как говорится. С тех пор мы действовали сообща. Он помогал мне, а я прикрывала его. Признаться честно, я даже немного завидовала ему, ведь ему не нужно было искать месяцами. У него не прослеживаюсь особых вкусов, кроме того, что жертва должна была быть женщиной не старше пятидесяти. Под это описание попадала четверть всех подопечных Аркама. С другой стороны, я не понимала, какой ему прок от того, что жертвы без сознания. Волчонок усыплял их с помощью препаратов, которые я списывала для него под видом усиления медикаментозного лечения. И трахал. Я думала тогда, и думаю до сих пор, что его некрофильские наклонности остужались природной брезгливостью, и только потому он ещё не ползал по горхэмским кладбищам с лопатой. Ну и частичкой здравого смысла, конечно – всё таки он врач. Как бы там ни было, мы продолжали хищниками рыскать по лечебнице, часами перебирая личные дела в картотеке, заглядывая в окошки одиночных палат, бродя по столовой во время кормления. Волчонок прятал голодный взгляд за очками без оправы, а я – под толстыми чёрными стрелами. Именно в столовой я и увидела его впервые. Моего мальчика. В тот полдень случился мой первый безнаркотический приход впервые за бесконечные недели скуки и тоски. Я знала, что рано утром произошло поступление. Он был среди поступивших, и после вводных процедур санитары привели его на обед. На него уже напялили больничную робу и пока держали в наручниках, потому что новоприбывшие, как правило, склонны к проявлению агрессии. Он стоял вполоборота ко мне, потерянный и немного нелепый, с ещё влажными от помывки волосами и до одури красивым профилем. Изящные запястья в грубых стальных браслетах венчали ухоженные тонкие пальчики, которыми он поочерёдно нетерпеливо подёргивал. Грубый материал светлой робы оттопырился на пленительном бугорке в районе паха. Штаны были ему коротки, демонстрируя будто бы для меня, соблазнительные лодыжки. Апатично разглядывая свежеокрашенные стены столовой, он повернул ко мне длинное лицо. Мы встретились взглядами, и у меня вспотели ладони. Растворившись в его широко посаженных глазах, я потеряла всякий контроль и приоткрыв губы, глубоко вдохнула. Он обворожительно улыбнулся, и его секунду назад пустой взгляд вспыхнул хитрым огоньком. Это стало последней каплей. Приятная нега растеклась по венам, а голова легонько закружилась. Стараясь сохранить остатки контроля, я перевела взгляд на большое окно. За стеклом стеной валил крупный снег, облепляя едва зажелтевшие листья. Ошеломлённые санитарки бросились к окнам, чтобы посмотреть на чудо своими глазами. - Мне кажется, или?.. – Минхёк криво улыбнулся и кинул пренебрежительный взгляд на новенького. - Ты прав, - выдохнула я, с трудом успокаивая сердце. Я нашла. - Не мне осуждать твой выбор, но это немного…странно, - сказал мне Минхёк позже, в курилке. - Сердцу не прикажешь, - из меня вырвался смешок. Вишнёвый фильтр сигарет оставил сладкий след на губах, и я задумчиво пробовала его языком. - У тебя нет сердца, док, - когда он смеялся, его глаза, расположенные немного под углом, становились совсем узкими. Он затянулся и густо выдохнул, после чего спросил то, о чём я и сама думала: - Что ты сделаешь с ним? * * * Моё счастье звали Хосоком, но на это имя он не отзывался. Мне он представился Джеком, элегантно попросив у меня руки для поцелуя. Когда его красивые губы коснулись тыльной стороны моей ладони, забытая сладкая дрожь метнулась вниз по позвоночнику и осела возбуждением между ног. При всей своей изысканности, он напомнил большого ребёнка. Я позволила ему паясничать, демонстрируя своё грациозное шутовство. Поначалу я лишь любовалась им издалека, разрешая ему баловаться. Нежно улыбаясь ему в ответ, я бережно вынашивала план по его уничтожению. Такова уж моя натура. Сначала я планировала пустить всё по привычному сценарию, однако, как говорил мой университетский преподаватель общей психопатологии – человек предполагает, а Господь располагает. Обычно, присутствуя на электросудорожной терапии предмета своего обожания, я велела продолжать до тех пор, пока вибратор во мне не доведёт меня до изнеможения. Как правило, этот момент сопровождало появление запаха палёной кожи. Но в этот раз что-то пошло не так. Джека привязали к креслу, сунули в зубы резиновую капу и пустили первый разряд. Его тело сковало судорогой, все мышцы напряглись, вздулись вены на предплечьях и шее, но я не испытала должного наслаждения. Со вторым разрядом всё повторилось. На третьем он тихонько взвыл. Мне стало некомфортно, я велела прервать ток раньше времени. Тело Джека ослабло и припало к креслу, а из глаз по вискам скатились слезы. Сведя брови к переносице и наблюдая за тем, как порывисто он дышит, словно сбитый автомобилем пёс, я пыталась понять, почему привычная схема не работает. И хотя причина была мне не ясна, вывод был неутешительный – меня не торкнуло. Глядя на эти гримасы боли, слёзки, поджимающиеся пальчики на ногах, я испытывала жалость и сожаление. Собравшись с мыслями, я предприняла последнюю попытку и велела пустить ток снова, но тихий скулёж остановил меня. - Стоп, - сказала я, - достаточно. Я не смогла. Ха-ха, я просто не смогла! Я навестила его минут через двадцать после экзекуции. Он выглядел потерянным. Сидя на краю своей идеально заправленной койки, он держался за растрёпанную голову. Услышав щелчок замка, дёрнулся и поднял на меня измученный взгляд. Зубы его стучали, будто его бил озноб. Мой маленький мальчик, мой славный малыш. Я присела на колени рядом с ним и взяла его за руку. Он удивлённо взглянул на меня своими чёрными дырами и мне стало совсем дурно. - Как вы себя чувствуете, Джек? – обеспокоенно поинтересовалась я почти шёпотом. Его кожа показалась мне чуть суховатой, но очень приятной наощупь. Я погладила её большим пальцем, наслаждаясь. - Оглушённым, - честно ответил он. Его хрипловатый голос каждый раз бросал меня в странную дрожь. Наверное, я впервые наблюдала настоящего Джека – сегодня у него не было сил ёрничать. - Мне очень жаль, но состояние дезориентации, спутанность сознания, головная боль, головокружение – это всё типичные симптомы последствий терапии, - примерив личину заботливого доктора, я сильнее сжала его ладонь, - обычно… - мой взгляд приклеился к красивым, чётко очерченным губам, - это проходит в течение пары часов. - Зачем это надо? - Это протокол лечения, не я это придумываю, - я старалась придерживаться спокойного, немного поучительного тона. Это всегда работало. - Скажите тем, кто придумывает, что я бы с удовольствием поджог их мозги, - со злостью выплюнул он, и его верхняя губа чуть дёрнулась. - Больше такого не повторится, обещаю, - заверила я, - сомневаюсь, что ваш диагноз соответствует действительности. Чтобы выяснить так ли это, нам следует провести повторную экспертизу, чтобы удостовериться в целесообразности лечения. А на это время никаких экзекуционных практик. Обещаю. В Аркаме лечат, а не калечат. Для закрепления результата я тепло улыбнулась. Он потёр висок и выразительно взглянул на меня. Долго смотрел, так, что я чуть не расплавилась под его взглядом, а потом сказал: - Спасибо, док. И всё. Я окончательно поплыла, растворившись в брезгливости к самой себе и химической эйфории. Сложно было сосредоточиться на чём-то кроме него: всё валилось из рук, чтобы решить простую задачу приходилось задействовать все свои ресурсы. Это было абсолютно непривычно, мерзко, страшно и в то же время бесподобно. Я возвела Джека на пьедестал своих мыслей, всё иное потеряло смысл. Его взгляд, его голос, его запах сводили меня с ума. Я ласкала себя каждый вечер перед сном, потому что не могла уснуть, не насладившись фантазиями о том, как Джек, моё славное дитя невинности и порока, имеет меня. Обычно он делал это сзади, по-собачьи. Эти мыли буквально прошивали меня током. Я представляла его хриплые вздохи над моей макушкой и то, как он сжимает моё горло крепкой ладонью. Я всегда отдавалась ему так, будто завтра не наступит. Ему можно было всё. Что там любят нормальные люди? – минет, анал, золотой дождь? Всё, что пожелает мой король. Хотя, конечно, чаще всего он желал гораздо большего. * * * Джек действительно жил в Аркаме как король. Это трудно было не заметить, но не он один был тут на особом положении – я собирала свой маленький «элитный отряд» из пациентов, заменяющих мне глаза, уши и, если нужно, грубую мужскую силу. Одним из таких был Намджун – мой верный пёсик, умница и спортсмен. Оказалось, он знал Джека задолго до этих событий, и поделился секретом, что Джек не равнодушен к сладостям. В тот же вечер я заказала целую коробку леденцов и шоколадных конфет из Кэнди-шоп, что на Синбу-авеню, и вручила Джеку. Меня видел старый доктор Конте, но с его зрением он вряд ли вообще меня узнал. Да и мог ли мне кто-то что-то здесь предъявить? Джек обрадовался. У него было такое страдальчески-счастливое лицо, будто родители подарили ему на рождество машинку на пульте управления, о которой он давно мечтал. - Рождество – мой любимый праздник, - поделился он со мной, когда я озвучила предложение поставить большую ёлку в холле. Ни слова больше, родной. Через два дня, после отбоя, я помогала ему украшать палату бумажными и электрическими гирляндами, которые мы запитали из соседнего кабинета, пустив удлинитель через вентиляцию. Это нарушало все возможные правила, но ради его восторженных глаз и улыбки сердечком я готова была попасть на деньги. Да и что такое штраф для Аркама? Перевод денег из одного бюджетного учреждения в другое. Финансовый круговорот, мышиная возня. Я спросила, чего бы он хотел на рождество. Он долго думал, ковыряя языком щёку изнутри, а потом ответил: - Шапку. Без неё я будто без лица. Я поняла, о какой шапке шла речь – несколько фотографий нашлись в личном деле. Это была его фишка, отличительный признак. Динноухая шапка – неотъемлемая часть Джека Поджигателя, и меня взволновала мысль о том, что я имею возможность вернуть ему его «лицо». Недалеко от моего дома было отличное ателье – там работала пожилая арабка, она ни раз выручала меня со сломанной молнией или порванным в безумном горхэмском метро рукавом. Неделя на изготовление, и коробка с пышным чёрным бантом перекочевала в руки Джека. Мне кажется, он даже прослезился. Никогда прежде не видела, чтобы кто-то так радовался простой шапке. Когда он её надел, придирчиво поправив торчащую из-под неё чёлку, мне привиделось, будто некая деталь исполинского механизма встала на своё место, приведя его в действие. Мой Джек изменился в ту же секунду, будто бы вернувшись к себе прежнему, доаркамскому. Будто в этой чёртовой шапке заключалась его сила. Он напялил её и повернулся ко мне, загадочный Поджигатель из заголовков газет, и у меня снова вспотели ладони. Он сощурился и поинтересовался: - Почему вы так добры ко мне? Мне показалось, или моя лошадка впервые взбрыкнула? Что это, зачем бы ему знать это, пока всё прекрасно? Очевидно, мой славный ребёнок оказался готов к следующему этапу наших отношений. Что ж, моя новая куколка не только красивая, но ещё и умная. Как я могла осуждать его за это? Приблизившись к нему с видом заботливой мамочки, я принялась поправлять свисающие уши так, чтобы было красивее. А потом привстала на носочки и прильнула щекой к его щеке так, чтобы губы оказались неподалёку от очаровательно оттопыренного шапкой ушка: - Меньше знаешь, крепче спишь, Джек-и. Просто будь благодарен, и всё будет хорошо. Я перешла на «ты» только тогда, когда поняла, что время пришло. А он действительно пришло – он был рядом, очень близко, я ощущала восхитительный запах его кожи. Джек разглядывал меня, склонив голову набок, как щенок. Только вот щенком он не был, а был – моей рождественской сладостью, моим отложенным удовольствием. Я провела указательным пальцем по его щеке, и он остался неподвижным. Тогда я легонько поцеловала его во впадинку под скулой и отстранилась, оставив его стоящим посреди палаты, слегка комичного в своей нелепой шапке. - Доброй ночи, - пожелала я, не оборачиваясь на прощание, и покинула палату. * * * Когда первая волна эйфории схлынула, ко мне снова начал возвращаться знакомый с детства голод. Мои вкусы весьма оригинальны, но кто мы такие, чтобы обвинять матушку-природу? Всего-навсего лысые обезьяны, обуянные гордыней. Возбуждение от представляемых блюд, которые я позволяла себе пока что в ограниченном количестве, кружило мне голову, и я упивалась предвкушением самого сладкого. Мне предстоял десерт. Однако для перехода на следующую ступень необходим был веский повод. Пока что Джек всё ещё оставался мои милым бельчонком, без которого я не могла ни дня. Однако процесс был уже запущен – я позволила себе чуть больше. О, само собой, я не торопила события, растягивая удовольствие и наслаждаясь каждым взглядом, каждым хрипловатым вздохом. Но прикасаться к нему оказалось ещё приятнее. Я больше не сдерживала себя, ведь это такая мелочь – прижиматься к нему, утыкаться носом в его шею, вдыхая пикантный аромат кожи, переплетать его пальчики со своими, согревая ладони. Всё это было так невинно, и так прекрасно, что редкие, ценные как бриллианты слёзы сами текли из моих глаз, щипля их в отместку. Сам Джек продолжал талантливо делать вид, что не понимает, чего я от него хочу, но это было частью образа, который он так кропотливо поддерживал. Это был наш с ним сговор, настоящий спектакль. Мне даже льстило, что он старался для меня, пусть это и было его защитой. Так было даже слаще. Если бы он удержал этот лик невинности до конца первого наказания, клянусь, я бы поставила ему памятник посреди Аркамской аллеи. Несомненно, Джек знал о негласных правилах, установленных мной с момента, когда ему стало можно больше, чем остальным. Даже если эти правила никогда не были произнесены вслух, их суть витала в воздухе, обволакивала мой силуэт ореолом, и сквозила в каждой фразе. По сути, ему следовало просто не переходить условную черту, однако опыт подсказывал мне, что в этом месте не перейти её было попросту невозможно. К тому же, я жаждала этого. Я расставила ловушки и ждала перезвона колокольчика. Стоит признать, что он был хорош. Толи специально, толи случайным образом, но ему удавалось пользоваться всеми привилегиями и оставаться чистым. Однако я – опытный охотник. Если зверь не бежит на ловца, загонщикам стоит направить его. Когда слюни закапали на ружьё, раздался он. Дзынь. Я не прогадала с наживкой, и капкан захлопнулся. Накануне в полку пациентов с особо тяжкими прибыло. Их ряды пополнил некто Ксандер Дегу по кличке Петля, пятидесяти трёх лет – насильник-рецидивист, перевезённый к нам из Уайтгейт после распаковки мозгов своего сокамерника. Суд перенаправил его в Аркам для проведения психиатрической экспертизы, а мне, очевидно, ниспослал его пресловутый белобородый Господь, сидящий на ватных облаках где-то над свинцовой завесой пасмурного горхэмского неба. Почему? Потому что Петля – серийный маньяк-педофил. Согласно личному делу, моя булочка питала особую страсть к подобным персонажам. Что мешало мне посадить их за один стол на завтраке, и дать инструкции верному пёсику Намджун-и? Правильно. Ничего. То, что произошло дальше скучно даже описывать. Результатом их знакомства стала алюминиевая ложка-вилка, торчащая из причинного места господина Дегу, вопль ужаса, недолгое, но обильное кровотечение, да порванный рукав джековой робы. На сохранность детородного органа растлителя малолетних мне было плевать, однако собрать консилиум было моей прямой обязанностью. На нём решался вопрос об изоляции обоих участников конфликта, и поощрении пациента Ким, проходящего принудительное лечение в отделении для психически больных, совершивших общественно опасные деяния, который самоотверженно разнял дебоширов. В Уайтгейт, узнав о произошедшем, как мне показалось, вздохнули с облегчением. Иногда мы называем подобное «счастливой случайностью» или «божественной справедливостью». Если это так, тогда бог – это я. Ха-ха. Джека поместили в карцер, расположившийся в «аппендиксе» – одном из наиболее удалённых уголках лечебницы. Стены этих карцеров были обиты звукоизоляционным материалом, поэтому вопли умалишённых не оглашали эхом коридоры, замыкаясь в четырёх стенах А вопить рано или поздно начинали все, не выдержав давящей на уши тишины и изоляции. Единственное, что связывало попавших туда бедолаг с окружающим миром – безмолвное око бога, камера под потолком, заключённая в противовандальную решётку. Зациклить запись с неё – первое, что я сделала, прежде чем навестить Джека. Чтобы попасть в аппендикс, необходимо было преодолеть добрый километр коридоров и лестниц. С каждым шагом, эхом отражающимся от стен, я предвкушала. Сегодня я позволю себе немного больше. За всё рано или поздно приходится платить, а моя доброта стоит очень дорого. Если он думал, что за свою прелесть ему полагалась скидка, значит и в правду был столь же наивен, сколь казался. Потому что моим милым куколкам всегда приходится платить вдвойне. - Если бы ты знал, чего мне стоило отговорить членов комиссии от идеи вернуть тебе шоковую терапию, ты бы сейчас на коленях просил прощения! - вместо приветствия, раздражённо заявила я, и мой голос утонул в ватной тишине, - три шва, лужа крови и весь медперсонал на ушах – то, как я, мать его, и хотела закончить отчётный период! Обескураженный Джек стоял у стены, обитой подранным войлоком. Без шапки, взлохмаченный, в порванной робе он выглядел беззащитным. Из-под чёлки поблёскивал виноватый взгляд. - Ты заставил меня унижаться перед подчинёнными, выгораживая твою задницу, поставил под угрозу мою репутацию, что ещё ты мог сделать, чтобы расстроить меня? Ты забыл, где находишься? Тебе напомнить, чем могут закончиться подобные выходки? - без пауз, сталь в голосе призвана заставить его сомневаться, есть у него шанс, или всё изменится прямо сейчас, - переводом в Уайтгейт, где на тебя положит глаз отбитый амбал, и вместе со своими обозлёнными на жизнь дружками будет рвать твою задницу каждый божий день! Этого ты хочешь? Он успел только набрать в грудь воздуха. Но никакой возможности говорить, пока я не разрешу. - Ты предал моё доверие, Джек! У тебя было всё, и даже больше. От тебя требовалось лишь быть паинькой, не лезть в неприятности и не привлекать к себе внимания санитаров. И чем ты отплатил мне за моё добродушие? Отправил в лазарет пациента на судебной экспертизе и выставил меня посмешищем перед всем персоналом! - Я… - Не желаю тебя слышать, - процедила я, картинно вдохнула и развернулась к двери, - если только у тебя нет идей, как мне отговорить зав отделением вернуть в протокол твоего лечения сильнодействующие транквилизаторы. Хотя, может, просто плюнуть и позволить им обколоть тебя, чтобы ты целыми днями валялся в постели, пуская слюни и ходя под себя? Судорожный вздох. Крючок заглочен, цель захвачена в перекрестье прицела. - Как мне загладить свою вину?.. – осторожно спросил, наконец, Джек, получив безмолвное разрешение раскрыть рот. Кривая ухмылка расползлась по моему лицу, но я быстро стряхнула её. Медленно обернулась и вопросительно подняла бровь: - А что ты можешь дать мне? - У меня тут ничего нет, - сокрушённо сказал Джек, нервно накручивая прядь волос на пальчик и ощупывая тревожным взглядом комнату. - В таком случае, не трать моё время больше, - я дважды ударила в дверь, и она приоткрылась. - Док! Я замерла в проёме и обернулась. Джек выглядел очаровательно напуганным. - Я всё сделаю, - сказал он, и опущенные уголки его губ задрожали, - только не надо пичкать меня…всякой дрянью. И в Уайтгейт тоже не надо. Я выдержала драматическую паузу, выразительно наблюдая, как он беспокойно переминается с ноги на ногу. За это время он почти проковырял пальцем дырку в обивке стены. - Что ж, - выдохнула я, и Джек весь подобрался, - может быть, у тебя есть кое-что, что мне было бы интересно. Во-первых, пообещай мне, что больше никогда так не сделаешь… - Обещаю! - тут же выпалил он. Я отступила назад и кивнула – в карцер шагнул Минхёк, и осторожно прикрыл за собой дверь. Джек повернул длинное лицо к нему, и брови его страдальчески изогнулись. Я протянула руку, и Минхёк принялся греметь пряжкой своего широкого кожаного ремня. Вытащил его из петель брюк и отдал мне. - Рейне?.. – подал охрипший голос Джек. Я взглянула на него самым тёплым взглядом из всего своего арсенала: - А во-вторых, - сказала я, - снимай штаны и вставай раком. Джековы широко посаженные глаза сделались круглыми, он весь съёжился. Он скорчил страдальческую моську, очевидно пытаясь разжалобить меня, но это было бесполезно, как гипноз какого-нибудь булыжника. Поняв, что попытка провалилась, он стоял, молча глядя в пустоту, с минуту. Я нашла это забавным. Минхёк скучающе щёлкал крышкой батарейного отсека на карманном электро-шокере. - Долго мне ждать? – поинтересовалась я, наконец. Джек судорожно выдохнул и тихо опустился на колени. Коснулся ладонями мягкого пола. Подчинился мне против своей воли. Вот так выглядит власть. Я сглотнула накопившуюся слюну. Минхёк подошёл к Джеку и стащил с него штаны вместе с застиранным больничным бельём, обнажив прелестную узкую задницу. Джек весь поджался, напрягся, смущённо опустил голову, спрятав лицо. Кофта его робы немного задралась, и я залюбовалась поджарым животом, немного подрагивающим в такт частому дыханию. Позвонки слегка проступали на бархатной коже спины. Я подошла к нему сбоку. - Не бойся, - сказала я, уже плохо контролируя голос. Привычным движением оттянула петлю и нанесла первый удар. Громкий шлепок резанул по ушам, и Джек дёрнулся. Розовый след, чуть ярче по краям, остался на нежной коже. На выдохе я нанесла второй удар, ровно по тому же месту, за ним сразу третий. Четвёртый. Джек шумно выдохнул. Я взглянула на Минхёка – тот сложив руки на груди и прислонившись к стене, заворожённо наблюдал за происходящем. Его чёрные глаза легонько поблескивали в свете ламп дневного света. Пятый удар и очередной оглушающий шлепок, за ним шестой. Розовый превратился в красный, а в центре проступили тёмно-алые капельки. Джек впился ногтями в мягкую обивку пола. Я прикусила губу и обошла его, стоящего на карачках, встала по другую сторону. Семь, восемь, девять – подряд. На десятом Джек вздрогнул всем телом, и из него вырвался истерический смешок. Пауза. Одиннадцатый удар настиг его неожиданно, и из него вырвался вскрик. Его пронзила крупная дрожь, но вопреки боли, он остался на месте, покорно ожидая следующего. Влага пропитала моё бельё, соски набухли. Я остановилась, чтобы восстановить сбитое дыхание. - Ты умница, - похвалила его я, утирая пот со лба. На девятнадцатом Джек не выдержал: - Я больше не буду, клянусь! – выпалил он, крупно задрожав всем телом. Меня прострелила приторная дрожь. Открытый, беззащитный, уязвимый, он почти припал к полу и громко всхлипнул. Кожаный ремень прилип к вспотевшей ладони. - Закрой рот, - велела я, и уже с трудом сдерживая себя, ударила в двадцатый раз. После двадцать четвёртого снова последовала пауза. Джек издал тихий скулёж и поднял покрасневшее лицо. Ноздри его трепетали, а в уголках раскосых глаз собрались непролитые слёзы. Он неловко сморгнул их и две капельки пролились вниз по впалым щекам. Я не удержалась и упала на колени рядом с ним, взяла его за волосы и слегка оттянула голову назад. Его губы приоткрылись, и я жадно прильнула к ним, целуя. Они оказались тёплые, слегка солёные, и очень мягкие, податливо раскрытые, влажные. Облизав их кончиком языка, я прикусила нижнюю, и Джек зашипел. Просунуть язык между крепких зубов я не решилась, но всему своё время. Напоследок, я широко облизала его скулу, и отпустила волосы. Он взглянул на меня сквозь слипшиеся ресницы, и я почувствовала. Так почувствовала, что закружилась голова, и я едва не потеряла сознание. То, что я видела перед собой, каким мой милый Джек предстал передо мной, было столь прекрасно, что я и сама пустила слезу. А Минхёк тихо рассмеялся. Наконец, поднявшись на ноги, я закончила последний удар – Джек вытерпел его молча – и не прощаясь, покинула карцер. Минхёк вышел вслед за мной, оставив рухнувшего на мягкий пол Джека наедине с тишиной. * * * С того дня Джек стал послушным. У него не было выбора, он накрепко застрял в моём капкане посреди тайги, и единственным путём к отступлению было бы отгрызть себе лапу – потерять моё расположение. Джек не мог себе такого позволить. Что мне больше всего в нём нравилось, так это то, что несмотря ни на что, он упорно продолжал играться в невинное дитя. У меня уже грешным делом закралась мысль, что быть может, этот очаровательный ребёнок, быстро забывающий все обиды – и есть тот самый Джек Поджигатель? Воистину чудны дела твои, Господи. В конце декабря, после отбоя, мы с Джеком танцевали медленный танец во мраке спящего холла. Тихонько шуршала в проигрывателе пластинка Синатры, который плотно ассоциировался у меня с Рождеством. Джек держал меня за талию, прижимая к себе, и даже не подозревал о влаге в моём белье. У него были мозолистые тёплые ладони с подвижными, крепкими пальцами, напряжённые плечи и апатичный взгляд. Приходилось выбирать такую траекторию движений, чтобы не наступить на его «уши» – он навязал их такой длины, что они волочились за ним по полу на добрые полметра. Уголки его губ были опущены, но это ни капли не скрадывало его изысканной красоты. - Чего бы ты хотел получить на Новый Год? – спросила его я, нежно поглаживая большим пальцем косточку на его запястье, - я имею в виду подарок. Мне показалось, что уши его шапки взволновано встрепенулись. Он удивлённо взглянул на меня, и губы его растянулись в осторожной улыбке: - Правда? Подарок? Мне? - Не делай вид, будто я ничего не дарила тебе, паршивец, - я закатила глаза, не скрывая, прочем, улыбки, - придумывай давай, только не наглей. - У меня есть всё, что мне нужно для счастья, - Джек продемонстрировал чудесные ямочки над уголками рта, но я хорошо знала эту улыбку. Ненастоящая, пластиковая, мёртвая. - Ты, конечно, умница, но сейчас не стоит лукавить, малыш, - убедила его я, потёршись кончиком носа о его скулу, - ты можешь просить, что хочешь. Джек надул губы, задумчиво разглядывая потолок. Я обожала этот театр одного актёра. Он обманывал меня, а я – его, но если мы оба оставались довольны, почему это должно быть чем-то плохим? - Мне запрещено писать письма, - сказал он серьёзным тоном, - я бы хотел написать своему другу. - Нет проблем, - легко согласилась я, и он настороженно нахмурился, - хочешь написать – пиши, я передам письмо лично, ну или оставлю его где-нибудь, где ты бы хотел. Никто не узнает. Это такая мелочь. Он вдруг схватил меня за плечи и пытливо взглянул в глаза, очевидно, пытаясь выяснить, сбрендила я или издеваюсь. Пожалуй, он впервые выглядел по-настоящему искренним, и даже немного взволнованным. - Ты правда сделаешь, как я скажу, Рейне? - Конечно, малыш, - оскалилась я и внезапно схватила его за задницу, впившись пальцами в незажившие ранки от минхёкова ремня. Джек издал невнятный звук и тихонько зашипел. Насладившись произведённым эффектом, я отпустила. - Пиши что хочешь и кому хочешь, это останется между нами, - я стряхнула невидимую пылинку с его острого плеча, - правила такие: не пытайся сбежать или протащить сюда запрещёнку. Но самое главное: не разбивай мне сердце, и я не разобью твои розовые очки. Я положила ладонь на его грудь и подняла густо накрашенные глаза: - Договорились? Джек задумчиво разглядывал меня, склонив голову набок, как щенок. А потом вдруг заулыбался и отклонился назад, паясничая: - Что за пошлость, док? Но вместо того чтобы подыграть ему, я сохранила взгляд непроницаемо холодным: - Ты меня понял? – поинтересовалась бесцветно. Улыбка сползла было с джекова лица, но потом он вернул её, абсолютно мастерски выдержав свой шутовской образ, который нравился мне и раздражал одновременно. - Так точно, док, - осклабился он. * * * Не знаю, чья это была ошибка – его или моя, но она стала той самой точкой невозврата, после которой всё что было межу нами с Джеком – всё рухнуло в пропасть. Все тёплые чувства, которые я так тщательно выскребала из своего нутра оказались растоптаны. Он не сдержал своего слова. Лик. Я в порядке. Надеюсь, что ты держишься. Хотел бы я быть рядом сейчас, чтобы ты была не одна. Или может быть Агуст уже очнулся и согревает тебя холодными ночами. Было бы здорово. Из моего окна видно Блэк-Тауэр. Каждый вечер я на него смотрю. Глядя на него, вспоминай обо мне. Очень скучаю по вам обоим. Может, мы увидимся снова. Полстраницы, исписанных крупным округлым почерком, и ярость поглотила мой разум. Гнев вспыхнул как грёбаный пожар после разрыва запрещённого боеприпаса на молча одобряемой всеми войне посреди Европы. Солдатам оторвало пальцы, руки, ноги, а мне – остатки человечности. Пальцы смяли и без того потрёпанный листок в крупную линейку и выбросили его в окно кабинета на четвёртом этаже. Кусачий ветер подхватил его, и он вместе с мокрым снегом унёсся во тьму. У него есть всё, а он хотел бы быть рядом, у него есть я, а он очень скучает. Она будет вспоминать о нём, глядя на здание МИД. Нестерпимое желание взорвать долбанную башню свело скулы. - Сука! Старомодная лампа, папки с документами, кружка с недопитым кофе, маленькая рождественская ёлочка – всё полетело на пол с рабочего стола. С грохотом разбились лампочка и кружка, расплескав загустевшую жижу по старому паркету. Гирлянда на ёлке сменила режим и лихорадочно замигала. Дрожащими руками я набрала номер Минхёка. Джек всё понял, как только железная дверь его палаты открылась, и свет из коридора упал на его испуганное лицо. Он беспомощно вжался в стену, отступая, потом угол, и уже оттуда его за руки вытащили Намджун и Минхёк. Они швырнули его на пол, в центр комнаты, и Минхёк отпихнул ботинком слетевшую с него шапку. Джун навис над Джеком, схватил за майку и встряхнул – лопатки его оторвались от пола. Ткань треснула. Первый удар пришёлся в живот, второй в бок. Минхёк присел на корточки рядом с его лицом и отвесил ему звонкую пощёчину – джекова голова мотнулась. Судорожно глотая ртом воздух, словно рыба, он проморгался и нашёл взглядом меня. Я стояла у входа, умиротворённо сложив руки за спиной и бесстрастно взирая на происходящее. - Прости, - коротко выдохнул Джек, прежде чем град ударов обрушился на него с двух сторон. Когда экзекуторы выдохлись, в ход пошли ноги – носки кожаных ботинок и белых берц пересчитали все джековы рёбра. Он даже не сопротивлялся, понимая бессмысленность этих действий. Он лишь по возможности прикрывал голову, но по голове я велела не бить. Отдышавшийся Джун нанёс удар ему в солнечное сплетение – Джек разом выплюнул весь воздух из лёгких. Паника охватила его, когда вместо вдоха выходили лишь сиплые обрывки. Он беспомощно схватился за грудь, а второй рукой потянулся ко мне. - Рейне… - почти беззвучно произнёс он, коротко всхрипывая. Слёзы встали в его глазах, он выглядел так, будто умирает. Но я видела подобную картину не раз, и осталась глуха к его мольбам. - Думаю, достаточно, - Минхёк выпрямился и потёр ноющие костяшки. Я метнула в него испепеляющий взгляд: - Достаточно будет, когда я скажу. Он не стал спорить. Только размял плечи, кивнул Намджуну, и они молча продолжили. Вновь посыпались глухие удары, сопровождаемые тихими хрипами. Заскучав, я принялась сдирать со стен гирлянды и снежинки. Закончив, свалила их в угол, и повернувшись, застала, как тремя подряд сильными шлепками ладонью наотмашь Минхёк разбил Джеку губу – появилась кровь. - Хватит, - скомандовала я, и парни послушно отступили. Я переступила через лежащего на спине Джека и опустилась на колени, почти усевшись ему на грудь. Схватила его за челюсть и повернула лицом к себе – горячие щёки его покраснели. Он с трудом фокусировался на мне. - Ты подписал себе приговор, малыш, - сообщила я. К моему искреннему удивлению, он попытался улыбнуться. Разомкнувшиеся губы явили окровавленные зубы: - Где твоё милосердие?.. - спросил он. Говорить ему было тяжело, но мне понравилось. Глаза мои вспыхнули изнутри – их осветило вырвавшееся из дальних углов подсознания пламя разлагающейся души. - О каком милосердии идёт речь, родной? – хохотнула я, - ты смотришь в глаза дьяволу. - Ну, началось, - дерзко оскалился обнаглевший Джек, которому уже нечего было терять, - то бог, то дьявол, ты уж определись, док… Я улыбнулась вместе с ним, и одобрительно кивнула: - Очень хорошее замечание, Хосок. Посмотрим, как ты запоешь через недельку. - Не знаю, кто такой Хосок, - упрямо скривился Джек, и я сильнее сжала его щёки, ощутив кончиками пальцев рельеф его задних зубов. Джек застонал. - Не советую шутить с ней шутки, братишка, - пробасил Джун откуда-то сверху. Я поднялась на ноги и пригладила и без того идеальную причёску ладонью: - Делайте ваши ставки, господа, - сказала я, - сколько дней понадобится, чтобы стереть улыбку с этого арлекина? - Три, - предложил Минхёк. - Неделя, - увеличил Намджун. - Сажайте его на стул, - велела я, и мои помощники, сопя, завозились. Пятнадцать минут спустя Джек сидел на стуле, привязанный за свои изящные лодыжки к стальным ножкам, и со связанными за спиной руками. Меж его раздвинутых коленей, на полу, сидела я, и с упоением, прикрыв глаза от удовольствия, сосала его член. Пришлось повозиться, чтобы вызвать эрекцию, но результат того стоил – темнеющая в полумраке головка оказалась самой вкусной из всех, что я пробовала. Чтобы добавить острых ощущений, иногда я немного задевала нежную кожу зубами, отчего Джек принимался очаровательно скулить. Он немного согнулся вперёд, и густые розовые слюни потянулись из его рта. Я собрала их пальцами и принялась легонько надрачивать член у основания, продолжая ласкать головку губами. Мой клитор набух и жаждал ласки, но мне нравилось доводить себя до края. Намджун ждал снаружи, а минхёково глубокое дыхание было нам аккомпанементом. - А ты выдумщица, - уголки джековых губ дёрнулись, - могла бы не устраивать весь этот цирк, я бы и так угостил тебя своей конфеткой. Он еле ворочал языком. Я подняла лицо, не прерывая оральных ласк, и взглянула ему в глаза. Он выглядел чертовски уставшим. - Это немного…некомфортно… - он сплюнул остывшие слюни, - было бы здорово, если бы ты оставила мою штуку в покое. - Так неинтересно, дурашка, - я потрепала его за щёчку и с новой силой принялась всасывать полутвёрдый член. Джек застонал. В какой-то момент он крупно задрожал и сделал несколько рефлекторных толчков бёдрами мне навстречу. Солоноватая вязкая сперма выстрелила мне в нёбо, и я одобрительно погладила его по груди и животу. Я сосала до тех пор, пока он не вскрикнул, безуспешно пытаясь вырваться, и даже чуть дольше. Только потом я выпустила член изо рта с мокрым чмоком, и залепила ему звонкую пощёчину. От неожиданности Джек дёрнулся, и взгляд его немного прояснился. - Теперь всё будет так, как я хочу, - сказала я ему, - добро пожаловать в новую реальность. * * * С этого момента начался его персональный ад. Джек получал наказание за любую провинность. Это могло быть что угодно: недоеденный обед, плохо вымытый пол, дерзкая фраза, взгляд, вздох. Я не давала ему ни дня продыха: не спала ночами, но меня это не беспокоило – если Рейне чем-то увлечена, ей не важна ни пища, ни отдых. Мы начали с малого и быстро перешли к по-настоящему интересным забавам. Не всегда истязания носили сексуальный характер – иногда он просто меня бесил, за что получал по полной программе. Синяки не сходили с его тела, на его коже они были тёмно-бардовыми, иногда фиолетовыми, а к концу – желтоватыми. Через пару недель Джек стал послушным и покладистым, как настоящий щеночек: когда я заходила к нему в палату, меня встречал взгляд, полный отчаяния, а сам он вжимался в угол. Однажды я нашла его под кроватью и вытащила оттуда за волосы. Иногда во мне просыпалось сострадание, и я жалела его. Я могла позволить себе вдоволь наплакаться, гладя его по растрёпанной шевелюре и свежим синякам. От слёз было сладко в позвоночнике. В такие моменты он терялся, не зная, как вести себя, и как правило, просто замирал, чтобы не спровоцировать меня. В такие моменты я отчаянно любила его. Я выкопала себе уютную норку и схоронилась там с любимой игрушкой, однако жизнь вокруг текла своим чередом, и как-то раз в моё логово заглянул хищник. В конце рабочей смены, когда служебный автобус уже переправил большую часть персонала на другой берег Хангана, я торопливо шагала в сторону лифтов. Полчаса назад я послала к Джеку Минхёка, чтобы он всё подготовил – сегодня нам предстояло нечто необычное, и от предвкушения я испытывала лёгкий трепет. Спустившись на первый этаж, чтобы перейти в другое крыло, я услышала, как кто-то громко скандалил с охранником. Понадеявшись проскользнуть незамеченной, я ускорила шаг. Завернув за угол, увидела, что ругался незнакомый молодой человек в короткой коричневой шубе. Мех на ней был мокрым и слипшимся от талого снега. Парень снял капюшон, встряхнув волосами цвета шампанского, и вдруг заметил меня. - Простите! – окликнул он меня, вскинув руку, и кислого вида охранник тут же присоединился к нему, высунувшись из окна вахты: - Доктор Зильберман, ради всего святого, объясните ему! Раздражение захлестнуло меня, и я едва сдержалась чтобы не закатить глаза. Вместо этого я натянула дежурную улыбку и притормозила у турникетов: - Доброго вечера. Чем я могу помочь? - На каком основании меня не пускают к пациенту? – поинтересовался молодой человек, вперив в меня глаза в светлых линзах, - я прихожу каждую неделю в день посещения, но ещё ни разу не смог его увидеть! Он выглядел как конфетка – такие обитают в центре и в районе Синбу: закидываются кислотой по клубам и тормозят дорогие тачки в кварталах Розовых Огней. Лицом он напоминал обезьянку – короткий носик, пухлые губы. Образ утяжеляли низкие шторки азиатского века и длинный подбородок. Короткие пальчики, торчащие из рукавов шубки сплошь в кольцах. Дива. Едва ли старше меня. - А вы к кому? Он замешкался на пару секунд: - К Чон Хосоку. Мгновенная волна ревности и злости окропила меня ядовитыми брызгами, встрепенулось было донное бешенство, но усилием моей воли тут же осело обратно. - Ему запрещены посещения, - с невозмутимой полуулыбкой сообщила я. - С чего бы? – возмущённо раздул ноздри парень, - в постановлении суда написано другое! - Лечащий врач сам определяет возможность встреч, в зависимости от лечения, - соблазн вернуть себе недовольную мину едва не пересилил, - кроме того, господин Чон – пациент специального закрытого отделения, содержащегося под охраной. Для посещений его пациентов необходимо оформить пропуск. У вас он есть? - У меня есть… - Как давно вы его оформляли? Пропуск нового образца необходимо оформить не позднее, чем за две недели до визита. Парень растерялся на секунду, теребя кольца, но потом задрал подбородок и смерил меня презрительным взглядом: - Нововведения? Год назад тут такого не было. Откуда он знает? Навещал кого-то ещё? Или работал здесь? В любом случае это было неопасно – обломать и вышвырнуть его обратно на мороз, топать пешком через мост на ту сторону, - и дело с концом. Мне захотелось съязвить про то, что мы и лоботомию тут больше не делаем, как в прошлом веке, но я сдержалась. - Оформляйте новый пропуск и приходите через две недели, - невозмутимо сказала я, - быть может, вам повезёт, и врач разрешит посещения. Но имейте в виду, что у таких пациентов много процедур, и даже в случае отмены изоляции, возможно, вам придётся ждать несколько часов, а то и дней. А пока, прошу меня простить – работа. Я уважительно склонила голову на пару секунд, развернулась и зашагала к лифтам. - Эй дамочка! – крикнул мне вслед молодой человек, и я нехотя обернулась, - если вы думаете, что меня можно так просто отшить, то спешу вас расстроить. Эти ваши мутные схемы говорят либо о вашей некомпетентности, либо о том, что вы что-то скрываете. Если вы что-то скрываете, я выведу вас на чистую воду, можете не сомневаться. Его разгневанное лицо приняло хищный вид. Он короткопалой пятернёй зачесал и без того идеально уложенные волосы назад. Какой самоуверенный. - Ну конечно, - сухо сказала я, и как ни в чём ни бывало, продолжила свой путь. Тревожные мысли вгрызлись в мозг, стоило дверям лифта сомкнуться. Кто этот парень и что ему нужно? Какое отношение он имеет к Аркаму? Кем приходится Джеку? Дыхательная гимнастика как всегда помогла вернуть сердцу размеренный ритм, а голове – привычный холод. Этот мокрый щенок – никто. Всего лишь мышка, бестолково бьющаяся об стену в поисках замурованной норки. Он не имеет значения. Шагнув на четвёртый этаж, я выбросила из головы всё лишнее и настроилась на предстоящее дело. Оно требовало полного очищения разума. В коридоре, у двери джековой палаты меня встретил потрёпанный Волчонок: он прислонился к стене, нервно потирая горло. Ему следовало быть внутри, не привлекая внимания охранника, следящего за камерами на этаже. - Что случилось? – строго спросила я, чувствуя, как тревога снова понимается в груди. - Твой бельчонок чуть меня не пришил, - раздражённо пояснил Минхёк, продемонстрировав красный след от верёвки на шее, - пытался сбежать. Отпустило. Я лихорадочно хохотнула, и опёршись на стену, ненадолго прикрыла глаза. - Там всё готово? - Да, - кивнул Минхёк, - это всё такая мерзость, Рей… - Не забывайся, - строго осадила его я, но потом смягчилась, - ты мне, я тебе. Идём. Минхёк прикрыл нос воротом водолазки и открыл мне дверь. В нос шибанул резкий запах фекалий, и я даже немного скривилась. Однако увиденное того стоило. Волчонок постарался на славу: замысловатая конструкция выглядела надёжной. Двойные узлы прочно фиксировали конечности и туловище, и все необходимое было под рукой. Джек с трудом поднял на меня измученный взгляд – мешала неудобная поза. Возбуждение прилило мгновенно. - Это шедевр, - восхищённо выдохнула я. Я присела на корточки, поближе к розовому джекову лицу, продолжая любоваться его прелестной беззащитностью: - Как ощущения, малыш? Джек что-то жалобно простонал сквозь кляп. - Доктор Пак сказал, что ты хотел сбежать? – спросила я, и грубо схватила его за верхние зубы, делая его позу ещё более неестественной, - это так, лошадка? Джек зажмурился, скуля. Я отпустила. Минхёк подал мне перчатки, и я не спеша натянула их до середины предплечья. - Ну, ничего, - искренне улыбнулась я Джеку, - даже самая крепкая воля поддаётся коррекции. И потрепала его по мокрой от слёз щёчке. * * * Миновал месяц моего наслаждения и его кошмара. С каждым новым днём моя привязанность к Джеку только росла. Ни с кем ещё мне не было так сладко, но следовало признать, что интенсивность ощущений неминуемо падала. Чтобы удовлетвориться, мне приходилось каждый раз выдумывать что-то более изощрённое, но на моё счастье, Джек недурно держался. Однако в какой-то момент он замолчал, и я больше не могла выбить из него ни слова. Закончилась арлекинада, остался один только затравленный взгляд и плотно сжатые губы. Я мысленно хвалила его за исключительную силу воли, но он не знал об этом. Что он получил за свой молчаливый протест, так это очередное наказание. В помещении стоял едкий запах желчи. Скорчив недовольную моську, Минхёк энергично трахал джеково горло тонким резиновым фаллосом. Белёсая от молока рвота плескалась в жестяной таз на полу. Руки моего бельчонка были плотно связаны за спиной, кожа мокрой от пота, а красные глаза полны слёз. Я сидела на койке напротив них, и не таясь, мастурбировала. Когда сладкий оргазм захлестнул меня в первый раз, я вытерла пальцы о приготовленное полотенце и приблизилась к Джеку. Присев на корточки, нежно погладила его по щеке, а потом задумчиво побалакала пальцами в тазике. Восхищенно разглядев небольшие комочки непереваренной пищи, я медленно поднесла пальцы к губам, и облизала. Прикрыла глаза от наслаждения. Минхёк не оценил этот интимный момент единения и брезгливо скривился. - Ты весь такой вкусный, моё чудо, - похвалила я Джека, но тот только невнятно что-то простонал – мешала силиконовая палка в горле. Увлёкшись, я принялась набирать вязкую жижу в ладони и приглаживающими движениями размазывать её по волосам. Я ощущала себя богиней. Всех нас отвлекла негромкая мелодия. Я обнаружила свой телефон на подушке джековой кровати. Надпись на экране изумила меня – звонил дядя Кристофер. В последний раз мы с ним разговаривали месяца три назад, по работе. Я решила, что это наверняка что-то важное. Сделав условный знак Минхёку, облегчённо выдохнувшему и устало осевшему на пол, я накинула халат и вышла в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь. Ответила на звонок и прислонила трубку к испачканному уху: - Алло. Дальняя лампа, освещающая дверь на лестницу, мигала. - Доброй ночи, Рейне, - раздался из динамика ровный голос дядюшки, - надеюсь, я тебя не разбудил. Как твои дела? - Всё в порядке, - бесцветно ответила я, глядя на истерически моргающий плафон. - Прекрасно, - потрескивающим на низких тонах голосом, сказал дядя Крис, - у меня к тебе дело. Ты должна кое-что сделать, и сделать быстро. По ногам побежали нехорошие мурашки. Когда дядя Крис говорил таким тоном, меня не ждало ничего хорошего. - Тебе нужно выписать одного твоего пациента. Чем раньше, тем лучше. Его имя… - он зашуршал бумажкой, - Чон Хосок. У тебя есть сутки, чтобы оправдать это и вышвырнуть его за ворота Аркама, и мне в принципе всё равно, как ты это сделаешь. Главное помни, что это в твоих интересах. Впрочем, ты умница, и так всё понимаешь. - Это невозможно, - на автомате выплюнула я, таращась в пустоту, - мы только начали лечение и мне никак… Только чтобы собрать консилиум и убедить всех в том, что он не представляет опасности, нужно не меньше двух… - Ты, кажется, плохо меня поняла, - почти ласково перебил меня ледяной голос из трубки, - у тебя нет выбора. Не делай вид, будто мне неизвестно о твоих маленьких шалостях. Ты же не хочешь проблем с прокуратурой, верно, радость моя? Слова застряли в глотке. Я молчала, беззащитная, как мёртвая рыба, выброшенная на берег. - Просто выпиши ебучего Хосока, и мы все сделаем вид, что ничего не было. Это несложно, я бывал на твоём месте. На твоём посту тебе следует привыкать делать то, что нужно другим, - пауза, - как слышно, Рейне? - Я поняла, - охрипшим голосом ответила я, борясь разворачивающейся внутри бурей. - Вот и умница. До связи, - попрощался дядя, и короткие гудки оборвали связь. Лампочка в конце коридора ярко вспыхнула и с треском погасла. * * * То, что дядя знал о моих наклонностях, я подозревала. В какой-то мере он стал их причиной, но я давно выросла из того возраста, когда был хоть какой-то смысл обвинять кого-то в своих бедах. Куда больше меня волновало кое-что очень важное – Джек принадлежал мне. И я не собиралась им делиться. Налив себе целый бокал шампанского дома, я послала нахуй дядюшку Кристофера, который вздумал отобрать у меня самое дорогое. Он сказал: «отдай мне свою игрушку», а я мысленно сказала ему «иди нахуй, дядя». Нужно было что-то предпринять, пока пустота снова не разверзлась внутри меня. С игристого вина я пьянела очень быстро, но ненадолго, а после приходила неизменная головная боль. Остаток ночи я прокурила на балконе, глядя на то, как грузно ворочается в смоге мрачный город. Утро началось с мигрени и запаха ладана. С шести утра и до полдевятого я в раздумьях просидела в Аркамской церкви. Ещё в детстве я убегала и пряталась от всех под сводчатыми потолками. Я чувствовала себя отвратительно. Молодой священник бесшумно присел рядом и тихонько поинтересовался, что меня тревожит. Он был кореец, не старше тридцати, у него были добрые глаза цвета ночного Хангана и благородный профиль. Я сказала ему, что злые люди вот-вот отнимут у меня что-то важное. Что-то, что я люблю. Святой отец выдержал уважительную паузу и нежным голосом поведал, что смирение умалит мою боль и избавит от страха. Что любовь спасёт всех и вся. Что если речь идёт о земных вещах, то нужно бороться с ядом алчности, а если о живой душе – отпустить. Что прощение – высшая добродетель. Я не собиралась слушать его возвышенную болтовню, но его голос был таким тихим и вкрадчивым, а тон доверительным, что я невольно прислушалась. - Ты каждый день спасаешь заблудшие души, я верю, что в тебе много добра, - сказал он абсолютно серьёзным тоном, - сумасшествие – не грех, но это не значит, что те, кто болен, не заслуживают прощения. Я хотела было усмехнуться, но вместо этого мои глаза наполнились слезами. Дурнота никуда не делась, но выходя из церкви, я уже знала, что должна делать. Участникам консилиума я сказала всё, как есть, мол некто влиятельный хочет, чтобы пациент шестьсот двадцать четыре был выписан как можно скорее. - Как это так? - возмутилась молодая врач-психиатр, и её пожилая коллега метнула в неё убийственный взгляд, - если мы будем отпускать преступников, не окончив лечения и даже не проведя тестов, что же… - Желаете поговорить с этими людьми лично, доктор Ким? – сухо поинтересовалась я под молчаливое одобрение остальных, и та быстро стушевалась. Больше спорить никто не стал. Все, кто проработал в Аркаме дольше пяти лет, прекрасно знали, что когда важные люди чего-то хотят, проще дать им это, чем разгребать последствия. Проблемы никому не были нужны. Надо, значит надо. За пятнадцать минут Джек был признан не опасным для общества и окружающих. Дрожащей рукой я подписала бумагу о том, что его лечение успешно окончено. В завершение об стол грохнула красная печать. Дело было сделано. Когда за огромными окнами лечебницы разлилась тьма, я Самарой из «Звонка» стояла под дверью джековой палаты. Онемевшими от холода пальцами сжимала рукоятку кухонного ножа, украденного из столовой для персонала. Молча уставившись в закрытую дверь, я слушала биение своего сердца. Знал ли он, что я стою на пороге? Чувствовал ли привычный ужас? Задрав подбородок, я, наконец, отперла замок и вошла. Джек вскочил с кровати – колючее одеяло слетело на пол – и уже привычно забился в угол. Там он сполз на пол и натянул шапку по самые глаза. Он часто-часто дышал, словно побитый пёс, и поджимал пальчики на ногах. Губы мои расползлись в кривой улыбке: - Я принесла тебе хорошие новости. Ты покидаешь Аркам. Джек не пошевелился. Я приблизилась, и он встрепенулся, вскочил на ноги. Его взгляд упал на нож в моей руке, и он судорожно выдохнул. - Плохая новость в том, что я не знаю, с кем и для чего. Я медленно протянула ему нож рукояткой вперёд. Джек поднял на меня ошеломлённый взгляд. - Это всё, чем я могу тебе помочь, - сказала я, и горло сдавили слёзы, - любовь моя. Джек выдержал паузу и осторожно принял нож. Не зная куда деть руки, я сунула их в карманы распахнутого халата, и развернулась к двери. Страх сковал мой позвоночник в ожидании удара в спину, но его не случилось. Взявшись за ручку, я обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на Джека. Я постаралась запомнить все черты его напряжённого лица, но мне не хватило бы и вечности, чтобы вдоволь насмотреться. Поэтому я просто развернулась и вышла из палаты. За поворотом к лифтам меня ждали трое незнакомцев с безвкусно накрашенной женщиной во главе. Увидев меня, они перегородили мне путь. Тошнотворная дрожь прокатилась от затылка до пят. Я набрала в грудь побольше воздуха и добела сжала губы. Женщина невнятно поздоровалась и хмуро продемонстрировала мне корочки: - Младший помощник прокурора Рютте, горхэмская прокуратура, отдел надзора за соблюдением прав и свобод человека. Госпожа Зильберман, прошу вас пройти с нами. Её голос вдруг скатился в хрипловатый баритон. Голова моя закружилась, и я упала. Последнее, что я увидела прежде чем потерять сознание, это то, как её лицо приобретает черты Джека. * * * «Откуп за издевательства: за превышение должностных полномочий и нарушение прав и свобод человека, суд приговорил бывшего главврача Аркама Рейне Зильберман к штрафу в размере тридцати миллионов вон и тысяче часов исправительных работ. Кроме того, суд лишил её лицензии на врачебную практику с возможностью восстановления по прошествии двух лет.» Горхэм-Ньюз В конце января фуры привезли в Горхэм свежий снег – он летел с их крыш, покрывая округу. Он искрился в жёлтом свете придорожных фонарей, а ветер швырял его в лицо. Лёгкий морозец щипал кожу, и я старалась спрятать губы под лёгким шарфом, чтобы те не обветрили. С широкого проспекта я свернула за угол, в узкий проулок. Днём здесь открывались мелкие обвешанные гирляндами и яркими вывесками магазинчики, а к вечеру он превращался в тёмную дыру. Привычку затыкать уши наушниками мать называла безрассудной, и, пожалуй, была права. Но за прошедший нескончаемых слушаний месяц я бесконечно устала и ужасно изголодалась по музыке. Последствия меня мало волновали – ничего ценного в моей сумочке через плечо не было. Когда очередной трек закончился, в тишине я услышала приближающиеся глухие шаги. Обернувшись, увидела, как какой-то парень в капюшоне несётся прямо на меня. Неловко поскользнувшись в коричневой слякоти, я прижалась плечом к кирпичной стене, но он не пролетел мимо, а свернул ко мне. Всё случилось мгновенно. Он врезался в меня, и тупая боль разлилась в предплечье и животе. Один наушник выпал, и я услышала яростное дыхание. Я вцепилась в плечо незнакомца и подняла лицо – из темноты смутно проступил образ Джека. Я скучала по нему так сильно, как только может скучать женщина по мужчине, и жаждала встречи так страстно, что не сдержала печальной улыбки. - Джек… - боль в животе стала острой, и рот наполнило тёплое и солоноватое, - это ты. Как хорошо, что это ты. Несмотря на боль, я крепко обняла его за шею и прижалась щекой. Он сначала опешил, но потом почти ласково похлопал по спине. - Прости, но я не могу ждать, пока ты заговоришь. Было весело, - прошептал незнакомец и медленно отстранился. Я потеряла опору и схватилась за стену, чтобы не упасть. Кровь закапала на пальто, и кружащаяся голова заставила меня сползти на асфальт. Нож мелькнул в руках незнакомца. Он шагнул в сторону, а потом побежал прочь. Я протянула к нему руку. Его силуэт растворился в пелене слёз. Жизнь вытекала из меня, тёмным пятном впитываясь в драповое пальто. Я вяло попыталась зажать рану ладонью, но сил не хватало даже чтобы вдохнуть полной грудью. И тогда явился ангел. - Я помогу вам, – осторожно придерживая под руку, он помог мне подняться на немеющие ноги, - я врач. Идти можете? Держитесь, девушка, здесь недалеко… У него был нежный голос и по-детски огромные глаза. Красивее, чем у Джека, красивее, чем у Мур-и. Он сам зажал мою рану ладонью. Я опёрлась на него, но он даже не пошатнулся. Медленно продвигаясь вглубь переулка, он, стараясь удержать меня в сознании, спросил: - Вы знаете этого человека? - Нет, - солгала я, а потом, еле ворочая языком, спросила, - как вас зовут? - Я Гуки, - ответил ангел, сопя от усердия. Моему угасающему сознанию он представился прелестным оленёнком. - Вы мне нравитесь, Гук-и, - из последних сил улыбнулась я.

26 декабря 2024