самое быстрое оружие

      — сколько бутылок пива нам, просто в теории, может понадобиться? — леха задумчиво обводит взглядом пузатые стеклянные бутылочки хмельного напитка, чья численность заполняла несколько огромных прилавков родного ашана. парадевич на этот вопрос только вымученно вздохнул, опираясь всем телом на тележку и прикрывая лицо за длинными патлами:        — двадцать тысяч.  илья раздраженно фыркнул, ему как-то не особо до шуток, он весь день ходит, словно на иголках, как обычно пытается сделать все чисто и идеально, будто не бухаловку организует, а какую-то конференцию с приглашенными иностранными специалистами и миллиардерами.        — кладите сорок, все равно еще крепкий брать будем. — лениво прикинув в уме общее количество людей в их планируемой компашке, бурчит илья и отходит в сторону другой полки с алкоголем, оставляя этих двоих разбираться с многочисленным звоном стекла и попытками скомпоновать это все так, чтобы ничего не разбилось. в конце концов, он все это будет оплачивать, можно же скинуть с него хоть какую-то часть работы? обводя взглядом множественные ряды с коньяком, водкой и прочим ядом, он на секунду задумывается. по плану их должно быть двенадцать. сравнение с апостолами в голове кажется каким-то мерзким и отчаянно богохульным, и парень старательно встряхивает головой, отгоняя эту мысль. понятно, что итоговое число может увеличиться в два, а то и в три раза, кто-то позовет своих девушек, общих знакомых и, будет неудивительно, случайных людей с улицы. к такому развитию событий яцкевич заранее был готов и убрал подальше все хрупкие, ценные и колюще-режущие предметы, все-таки у них все долбаебы, а долбаеб умного человека на ковбойскую вечеринку не затащит, уж поверьте. он продолжает внимательным взглядом изучать полку: водка нужна, к ней можно взять апельсинового сока, от отвертки еще никто до этого не отказывался; джин тоже не брать не получится, обязательно найдётся какой-нибудь зануда, любитель понапихать еловых веток себе в рот; коньяк тоже, вроде, неплохая идея..        — коньяк и виски пообещал взять на себя влад. — вовремя подскакивает к другу кореш, у него в глазах уже пляшут пьяные черти, действуя на опережение, он голодным взглядом осматривает полки с дорогим алкоголем, чуть ли не облизывается прилюдно, но пока в состоянии сдерживать себя. илья хмыкает про себя, он к алкоголю никогда особо привязан не был, все пили - и он пил, особых проблем никогда не возникало, так что парень не спешил приписывать себя к ярым фанатам зелёного змия. его взор продолжает свой путь, коньяк и виски сразу отпали, это даже хорошо, а вот:       — текила?        — ты думаешь, что это хорошая идея? — даже лёша с такого заявления ахуел, с сомнением приподняв бровь, он на своей шкуре испытал, насколько быстро этот напиток может сносить голову, а просыпаться потом с разукрашенным ебалом, без одежды и где-нибудь под верхней пышмой ему не хотелось.        — а когда пить текилу было хорошей идеей? — парирует илья, и без промедление загребает несколько бутылок с прозрачной жидкостью, — нужно будет еще лаймов захватить, будет представление.   кореш сквозь плотно-сжатые губы усмехается, такой настрой товарища его вполне себе устраивает, не одному же фраме в полный отрыв всегда уходить. кстати, о нем.        — ты напишешь саньку? мы всех остальных уже пригласили, только он остался.  яцкевич аж замирает с такого заявления, в глазах сразу противным синим цветом оживает экран смерти, не давая ни одному мускулу на собственном лице двинутся, не позволяя ни единой здравой мыслишке проскочить сквозь переплетенные извилины скрючившегося мозга. он, вообще-то, хотел еще несколько недель поиграть в свою роль жертвы и недотроги, все же делать какие-то первые шаги, пытаться снова наладить контакт равноценно своими же руками придушить любые зачатки гордости. но илья соврет, если скажет, что ему бы не хотелось снова почувствовать тёплые руки саши на запястьях, его пронзительный заботливый взгляд на себе, эту нереальную атмосферу, которую больше не удалось бы получить ни с кем другим, он соврет об этом, потому что даже сейчас он готов ползать по полу и выть подбитым щенком, лаской требую хоть каплю внимания в свою сторону.        — а почему.. именно я должен писать ему? — невнятно бормочет он, находя долгожданный баг в мозговой системе, позволяющий выдавить изо рта хотя бы несколько связанных слов.        — всмысле? — удивлённо приподнимает брови леха. даже саша, катавшийся на тележке между рядами, только заслышав происходящий диалог, замирает, чуть ли не упустив из рук свое средство передвижение - на весь отдел раздается жалостливый звенящий звук.        — ну, вы же.. э-э-э.. хорошо общаетесь? — кореш выглядит не менее растерянным, будто прямо перед его глазами какой-то умник вдруг решился доказывать, что земля плоская, он даже теряет весь свой привычный пассивно-агрессивный запал, пытаясь как можно аккуратнее подбирать слова.        — он хотел сказать встречаетесь. — уклончиво добавляет издалека парадевич, да смотрит так хитренько своими голубыми глазами, будто пытается докопаться до самой правды, вычистить изнутри всю грязь столовой ложкой и выложить на красивой тарелочке всем на обозрения. илья ловит себя на мысли, что их взгляд чем-то схож, но быстро настраивает себя на другую волну, сейчас не об этом.        — просто раз уж вы позвали всех, в чем была проблема написать фраме? — он вздыхает показательно устало, прикрывает глаза ладонью, пытаясь скрыть присутствие своей одержимой тревожности и панически придумывая план дальнейших действий. неужели их не совсем типичная связь с сашей так очевидна? может кто-то тогда подсмотрел за ними на кухне, и сейчас по всему университету летают цепкими стервятниками слухи? нет-нет, все не может быть настолько плохо, илюша, конечно, законченный неудачник, но не до такого же. еще и кореш так напряженно замолкает, поджав губы, у него в глазах плещется упрямое непонимание проблемы, в голове зарождаются некоторые вопросы ко всей этой нелепой ситуации, которая так сгустилась, что ее можно было бы сравнить с паром от нескольких кальянов, курящихся одновременно:        — мы просто подумали..       — я напишу, — твёрдо ставит во всем этом точку яцкевич, резко выпрямляясь и стараясь создать себе как можно более отчужденный вид, — вечером буду дома и напишу.  леха невнятно пожимает плечами, саша тихонько усмехается. две бутылки текилы со протяжным визгом присоединяются к своим собратьям. 

***

они возвращаются домой только поздно вечером, голодные, вспотевшие и вымотанные до самой последней ниточки. леха с сашей сразу, как только весь груз алкоголя был с божьей помощью помещен в холодильник, уединяются в соседней комнате, это вполне привычно, но илье, честно, даже не хочется знать, чем они там занимаются в такие моменты вдвоем. он слышит их звонкие смеющиеся голоса за уже закрытой дверью и обреченно смотрит в пустой проем собственной комнаты. полумрак превращает все внутреннее пространство в кровожадного монстра, что питается напряженным одиночеством, щедро политым соусом из страха вперемешку с обреченностью. илюша от этого никуда не сбежит, это известно им обоим, так что остается только подчиниться, включить пару ночников, чтобы хоть немного разогнать тоску и завалиться на скрипучую старую кровать. по углам закрались мысли-мышки, все фигурки, заботливо расставленные по полочкам, превращаются в огромную тень от самих себя, скалятся в неправедном издевательстве, да еще глубже пытаются залезть под кожу. яцкевич жмурится с усилием, отгоняя от себя сгустившиеся видения, только не сейчас, только не сегодня, у него завтра важный день, за его спиной еще один не выполненный пунктик, на который так невыносимо тяжело решится. парень прикрывает ладонью глаза, старается дышать глубоко и размеренно, как когда-то учил вечно спокойный отец, но у него никогда это не получалось, он не его отец, он слабый и бесхребетный, он нытик и тряпка, бесполезный отпрыск с только лишь деньгами за душой, не представляющий из себя хоть какой-нибудь слаженной личности. и от этого плохо, от этого хочется выблевать все внутренности, разбить все отражающие предметы в квартире, лишь бы никогда больше не смотреть на свое отражение, не ощущать себя таким жалким и бесполезным. жженый привкус сладкого одиночества растекается под кожей со скоростью густой патоки и перемешивается с соленым железом. внутренние тараканы жрут друг друга от безысходности, пока бурлящая лава колючих чувств не сметает их куда-то ближе к остроугольному хрящу. на губах остаётся привкус рвоты, который убирать языком - чистый мазохизм. одиночество расплывается гнойным ядом перед глазами, забирается куда-то на затылок и своим острым коготком разносит волну резкой, но приевшейся боли. боль эта мягко наплывает на далекие бескрайние берега счастья и размывает их в мелкий мелкий песок. за окном начинается дождь, за стенкой продолжают литься беспрерывным потоком приглушенные голоса. нет, нужно отгонять от себя эти мысли, у ильи же давно заключен договор с собственным «я»: пусть все будет плохо, главное - не думать об этом, иначе дорога в один конец обеспечена. он находит в себе силы подняться и достать телефон. пара уведомлений от каких-то ненужных и посторонних приложений, несколько десятков сообщений в семейном чате, надо было бы прочитать, держать себя в курсе событий, но яцкевичу почему-то не хочется сейчас пересекаться с отцом, пусть даже и через экран смартфона. он дрожащими руками открывает диалог с сашей, пробегает взглядом по последним сообщениям и жмурится от своих отчаянных попыток выйти хоть на какой-нибудь диалог. это все унизительная глупость, когда илюша успел записать себя в мазохисты? одним нажатием он открывает перед собой клавиатуру и заставляет перегревшийся мозг поработать. мысль о том, что его отвергнут, что он снова унизит себя ради каких-то очень эфемерных ценностей назойливой мушкой маячит перед глазами, не дает взгляду сосредоточиться и шепчет что-то гадкое, оставляя в ушных раковинах противную слизь. «запах твоей слабости отпугивает». темнота сгущается словно по щелчку, как в детстве, когда поставленный на таймер телевизор резко выключается, с размаху окунает тебя в царство кошмаров, из которого выход только один - разрыдаться и зарыться под слоями спасительного одеяла. сейчас тоже хочется плакать, почти что смертельно, но илью словно парализует. это пара слов, всего лишь дружеский диалог, все лишь приглашение, без всяких там намеков, без двойного дна, это всего лишь саша, черт бы его побрал. но сердце не слушается, сердце все равно разгоняется до какого-то беспредельного ритма, перекачивает по ощущением уже воздух, вперемешку с липким страхом. тот проникает беспрепятственно в податливые вены, кусается играючи прямо изнутри, замораживает каждой сантиметрик своего бренного тела, добирается до мозга, до главной несгибаемой стены всего организма. тот сдаётся с боем, покрывается мурашками изнутри, пускает по рукам разряды тока - телефон неуверенно дергается, рискуя упасть, но илья уже ничего не может в этим поделать. за окном проезжает машина, ее фары рисуют на стенах причудливые узоры, они возрождаются в глазах в роли лавкрафтовских чудовищ, пускаются в пляс вместе с давними подружками - тенями, это уже издевательский макабр, не меньше. парню одновременно холодно и жарко, он не может пошевелиться, не может полноценно вдохнуть грудью, лишь слабо и панически быстро пытается захватить спасительный кислород, но тот, как назло, не сдается. это уже пахнет полноценной панической атакой, это уже слишком опасливо близко к ней, это уже давно ненормально и давно пора было включить люстру, чтобы хоть немного, но стало легче. чтобы пугающие фантазии мозга ушли, чтобы яцкевич хоть ненадолго мог почувствовать себя победителем. но он не может даже пальцем пошевелить, и ему остается лишь неопределенную вечность пялиться в расплывающиеся буквы, постепенно теряющие свой смысл. илья сидит так неопределенное количество времени, размышляя над тем, какой же это все-таки круг ада, и кому он сумел так сильно насолить в прошлой жизни? на помощь ему приходит госпожа случайность - дверь комнаты открывается, запуская тоненький луч света, и в проеме появляется взлохмаченная макушка лехи.        — илюх? все норм?  парень отмирает словно по волшебному хотенью, сразу же делает глубокий и ненасытный вдох, словно только что вынырнул из темных вод мертвого моря и обессилено валится на кровать.        — да. теперь точно да.  кореш сочувственно поджимает губы, будучи осведомленным о подобных состояниях друга, он щелкает выключателем, на секунду зажмурившись от электрического света, ударившего в глаза:       — я домой пошел, завтра спишемся насчет встречи.  илья, борющийся с непонятно откуда взявшимся сушняком, в состоянии только кивнуть. он обмякает весь в долгожданном облегчении, чувствует себя разлитой лужицей бензина на асфальте, и сквозь белый шум до него неожиданно четко доходят чужие слова.        — все будет хорошо.  дверь хлопает со звуком неминуемой победы, со сладким скрипом необузданной аксиомы и илья улыбается. все будет хорошо. телефон как-то слишком дружелюбно ощущается в руке, чужой диалог больше не страшит ни на кварк, а мысли как-то слишком складно соединяются в вполне себе осмысленное сообщение. 

— привет, саш, мы завтра вечером собираем вечеринку в честь хэллоуина, общим решением было проводить ее в стиле ковбоев и всякого вестерна. надеюсь, что ты заглянешь к нам. 

и это все как-то слишком легко, особенно если сравнивать с тем, сколько нервов было потрачено на такое простое приглашение. и даже ответ не заставляет себя долго ждать.        — привет илюш        — буду обязательно зарезервируй мне там вип-место  яцкевича аж передергивает от этого трижды проклятого «илюш», он с молчаливым изумлением таращится в экран еще несколько минут, постепенно расплываясь в глупой непрошенной улыбке. сердце делает парочку особенно чувствительных ударов и срывается на краткий восторженный писк, который выпустить наружу было бы чистым преступлением. но илюша сейчас практически счастлив, и все остальное его больше не волнует.