Птичьи друзья

Юра приподнимается на носочках, потягивается, чтобы с тела сошла пьяная жаркая вялость. Через два двора заходится лаем пес по кличке Крекер: рыжий, шумный, но ласковый. Проходя мимо того двора, он часто видит в собачьей будке каких-нибудь кошек, иногда вместе с псом, иногда без. И утки подъедают из Крекеровой миски, а он на них и не обижается. Фиалками ночными пахнет из-за проволочного забора. У них с дедушкой цветы не растут — только сорняки и несколько деревьев: груша, две яблони и слива, но последняя уже лет пять не плодоносит. Дедушке тяжело мотаться на дачу и что-то здесь делать, а Юра весь в спорте, чтоб еще и садом-огородом заниматься. Соседи осуждают, наверное, ну и пусть идут к черту. Или к себе в сад, допустим. Скрипит старый-старый механизм колодца. Плеск внизу: полное ведро вырывается из знобящего водного плена. Пока цепь сматывается, Юра прислушивается к окружающим звукам. Крекер лаять перестал, зато где-то вдали теперь кричит сыч. Он боялся в детстве этого крика, потому что услышал от соседей, что он предвещает смерть. А потом дедушка объяснил, что сыч — как Пётя: кот мяукает, следуя своим кошачьим потребностям, и птице тоже надо как-то разговаривать. Он вытаскивает ведро, тяжелое, зараза. И ручка мокрая, скользит, так что нести неудобно. Отведя левую руку для баланса, Юра идет по тропинке к дому, а травинки щекочут голые щиколотки. По летнему времени окна дачи открыты, и из них доносится веселая болтовня и смех. Даже Отабек смеется, глубоко и красиво, наконец-то отпустив себя под действием алкоголя. Сейчас и он, Юра, окунется в эту радость, в эту дружескую атмосферу. Он ставит ведро на бетон крыльца: дверная ручка плохо работает, так что повернуть ее левой рукой у него вечно не получается. Веселье близко, уже за порогом. Но… может, его там и не ждут? Ему кажется, что с ним друзьям было не так весело, а когда он за водой пошел — почувствовали себя свободнее. Кто его любит вообще? Его, с этим паршивым характером, который не сильно-то изменился после подросткового периода. И поехали они к нему на дачу аж в Московскую область наверняка из-за того, что неудобно было отказаться, ну и из-за речки, наверное, хотя Мила, Витя и Юри, когда увидели это лягушачье болото, даже лезть туда не стали. Не оправдались их ожидания, вот такая неудача. Ручка скрипит не хуже механизма колодца, и сама дверь ей вторит мелодией то ли старости, то ли старины. Дом вообще весь музыкальный: тут и полы, и крыша звучат по-своему. А по стеклам и ставням стучат сливовые ветки. При его появлении на веранде все затихают. Ну да, конечно, вернулся он — вернулось и всеобщее напряжении. Надо залить воду в рукомойник, соврать, что голова болит, и пойти спать. Не мешать им наслаждаться отличным вечером, с выпивкой и поджаренными на костре сосисками, со множеством историй из жизни и настолько несмешными шутками, что от них все хохочут, держась за животы. Мила срывается с места, подлетает к нему и чмокает в щеку. Не потому что пьяна (они с Гошей почти не пьют, зная, что наутро будут страдать от похмелья больше остальных), а потому что веселая. В коричневом платье в белый горошек, которое давным-давно носила его покойная бабушка, она не кажется нелепой. Нет, винтаж ей идет и на самом деле здорово сочетается с вытатуированным на запястье браслетом и очень короткими волосами. Юре свои волосы обрезать жалко, и он действительно в восхищении от того, что она решилась на этот шаг. Она зачерпывает ладонью воды из ведерка и брызгает себе на лицо. Июль — возможно, лучший месяц в году, но все же душно. Он выливает воду в резервуар кухонного рукомойника, оценивающе смотрит на висящее на спинке стула ярко-желтое Милино платье: отстиралось ли пятно от кетчупа? Однако сейчас это выяснить невозможно из-за того, что ткань в пострадавшем месте мокрая. Хочется верить в лучшее. Базовая такая человеческая потребность. Юра садится рядом с Отабеком, и он подливает ему в стопку коньяка, спросив: «Будешь?» и получив кивок. Забота — это не тупо споить, а уточнить, хочешь ли ты пить еще. Юри смачно грызет соленый огурец. А затем, не прожевав полностью, поднимает стопку и говорит: — Давайте выпьем за эти замечательные маленькие каникулы и того, благодаря которому мы их смогли провести все вместе. — Да, выпьем за Юру! — соглашается Мила и вооружается стаканом слабенькой-слабенькой «отвертки». — Чтоб у тебя все было, а тебе за это ничего не было. — Витя салютует коньяком и делает глоток. Юра бы сделал замечание, что у него не день рождения, чтобы такое желать, но Юри опережает с новым пожеланием: — Чтоб мы собирались как можно чаще. Вы все такие классные, я вас так люблю. — Мы вшестером — лучшие, — добавляется Витя, а Юра мысленно считает, сколько их. Шестеро, в самом деле. Значит, и он — неотделимая часть этой лучшей компании? И снова все весело трещат, рассказывают глупейшие шутки, передают по кругу миску с остывшими сосисками и тарелку с соленьями. Нет, он не мешает им своим присутствием, он надумал себе всякой ерунды, забыв о том, как Витя помогал собрать новый шкаф, который вводил в ступор при одном взгляде на черно-белые схемы, как Гоша зимой, когда он болел, приносил суп в банке, как Мила переписывалась с ним всю ночь, чтобы отвлечь от невеселых мыслей о только что умершем Пёте, как Юри поехал с ним в Москву, когда дедушка попал в больницу. И Отабек, конечно… С ним всегда можно поделиться бедами и радостями, маленьким и большими — и получить именно тот ответ, который тебе нужен. Он давно понял, что Отабек чувствует его лучше, чем он сам. Юра отхлебывает колючей минералки, просто чтобы спрятать улыбку за стаканом. На душе так легко-хорошо, сладко-приятно, как будто достиг просветления. — Сыграть вам одну из любимых песен Юры? — спрашивает Гоша и встает, чтобы взять свою давнюю хотелку и недавнюю покупку — гитару. — Это какую же? — интересуется Юра. — «Сердцебиение» «Агаты Кристи», разучил недавно. — А откуда ты знаешь, что она мне нравится? Гоша слегка тушуется, оправдывается: — Так ты ж сам говорил, когда у тебя была вторая волна обожания «Агаты». — Это было в восемнадцатом году. — Ну, да? Если она тебе разонравилась, я не буду… — Нет, она все еще прекрасна. Играй. Играет он пока не идеально, аккорды путает, но поет — заслушаешься, и это именно то «Сердцебиение», которое он обожает. С тем самым уровнем надрыва, который его привлекает в этой группе. От «Агаты» всегда немного корежит, и это, если честно, так круто, потому что ощущение, будто после затхлого помещения получил глоток свежего воздуха, и солнце тебе светит-греет, и дождь смывает с тебя слой пыли, и снег сыплется прямо за шиворот — и все это одновременно, и чувствуешь себя от этого по-настоящему живым. Его, разумеется, пробирает. Он переносится в другие измерения, неосознанно гипнотизируя Гошины пальцы, благодаря которым чудеса и происходят. На какое-то время он перестает осознавать, что творится вокруг. Приходит в себя, только когда его руки касается чужая рука. Юра поднимает глаза на Отабека, положившего теплую ладонь поверх его. Понимает, что песня закончилась, а Гоша пьет то ли сок, то ли «отвертку» и стеснительно принимает комплименты за выступление. Юра высвобождает руку, сжимает Отабекову в подсознательно-доверительном жесте, кивает не то ему, не то себе и опять-таки прячется за стаканом минералки. Внутренне он улыбается широко-широко, потому что Гоша запомнил то, что он сто лет назад упомянул вскользь, то есть его треп слушают, разве не круто? А Отабек — поддержка 24/7 или даже 25/8. — Офигенно сыграл, спасибо, — произносит Юра и все-таки да, улыбается, потому что не может не. А потом они горланят Цоя, Гоша на нем сбивается еще чаще, но это ничуть не портит кайф. Даже Юри поет, по нагугленным текстам, ошибаясь в ударениях и путая половину звуков, однако и это не смущает ни его, ни других. Весело же — и фигли тут еще скажешь? Когда заоконный мир пробуждается, они наконец расходятся спать. Юри из гостиной напевает колыбельную на японском, хорошо всем слышную: двери между комнатами остались нараспашку, чтобы воздух лучше циркулировал. Песня обволакивает сознание Юры, он ощущает себя на волшебной галере, которая плывет по небу, слегка раскачиваясь и действительно убаюкивая. У пения Юри есть абсолютно не мешающее сопровождение — утреннее воркование горлиц, которым тоже надо разговаривать ввиду своих птичьих потребностей, как и ночному сычу. Может, сыч так друзьям колыбельную поет на своем птичье-японском?