Рассветная клятва

      Аполлон любит ночи на Олимпе. Потому что мир наконец-то утихает, а боги не мельтешат с очередными бессмысленными спорами.       Хотя большую часть ночей Аполлон предпочитает спать в объятиях любовниц и любовников, иногда он выбирает одиночество и гуляет. В такие ночи, как эта, когда неясная тишина накатывает не снаружи, а изнутри. Когда слушать хочется не только себя.       Артемида утверждает, это у них от матери, скромной и сдержанной Лето. Артемида больше в нее пошла, но и Аполлон чувствует близость именно с ней, а не с Олимпом в такие ночи.       Он думает пройтись к своим огненным лошадям, но тут замечает кого-то на лавке, прямо на балконе, среди мрамора и душно пахнущих ночных цветов.       — Гермес?       Тот сдвигает шлем назад, оборачивается. В свете звезд видна его слабая улыбка.       — Где ты был, Гермес?       Аполлон подходит к брату, и тот отворачивается. Пожимает плечами, как будто это не имеет значения:       — Очередное поручение.       Аполлон знает, что Гермес не может долго сидеть на одном месте, но в этот раз он и правда задержался. Настолько, что Аполлон заметил. Его брат не имел склонности ввязываться в неприятности — зато другие боги вполне могли к ним послать.       Аполлон обходит Гермеса и встает перед ним, загородив звезды. Упирает руки в бока и хочет казаться грозным — почти как отец — хотя знает, что он всегда слишком ярок и сиятелен для этого.       Тогда он замечает, что Гермес выглядит изможденным, на скуле ссадина, левая рука безвольно висит.       Брови Аполлона взлетают вверх:       — Где ты был?       Теперь это совсем иные интонации. Без любопытства, только с удивлением и беспокойством. Гермес смотрит мимо брата, куда-то на звездное небо. Снова безразлично пожимает плечами. Как будто то, что его ранили, не имеет значения.       — Оказался не слишком умел.       Аполлон закатывает глаза. Ни слова не говоря, подхватывает брата за здоровое предплечье и бесцеремонно тащит к себе в комнату. Кончик косицы Гермеса скользит по щеке Аполлона, когда тот резко усаживает на стул.       Гермес вздыхает, но не протестует. Аполлон достает слабо мерцающую золотом мазь и наносит ее сначала на скулу Гермеса, потом поднимает его руку. Гермес шипит от боли, но не возражает.       Вообще-то он и без того вылечится, не настолько серьезные раны для бога. Но Аполлону нравится заботиться, а Гермесу нравится, когда кто-то заботится о нем. Правда, частенько они меняются местами.       Так повелось с одного рассвета, похожего на сегодняшний.       Поставив баночку с мазью на столик, Аполлон косится на окно, где пробиваются первые лучи так любимого им солнца.       Когда-то он окунал в них ладонь, шевелил пальцами, играя. И, будто смеясь, приносил клятву брату. Зевс тогда только привел Гермеса на Олимп, объявил своим сыном — очередным бастардом.       Они с Аполлоном быстро подружились — почти так же быстро, как мерцали крылышки на сандалиях Гермеса.       В то утро Аполлон клялся, что будет хорошим братом. Он не ждал ничего в ответ, но, к его удивлению, услышал похожие слова. И знал, что Гермес искренен.       — Завтра расскажешь, — ухмыляется Аполлон. Как бы то ни было, он предвкушает хорошую историю. Он их любит. Гермес же не против рассказывать, по крайней мере, когда не измучен.       — Да, — Гермес снова слабо улыбается. Осторожно сжимает и разжимает кулак пострадавшей руки. — Спасибо. Я просто устал.       — Можешь выспаться здесь. Никакие боги со своими поручениями не найдут.       Гермес кивает. Аполлон отходит к окну, щурится на солнце, наслаждаясь им. Что ж, рассвет удачен, а день еще впереди.