Память

— Антон? Можно с тобой кое о чём поговорить? Антон поворачивается к нему ленивым движением. Вскидывает брови. Кивает: — Конечно можно. Городская ночь укрывает собой звёзды. Заводской туман сгущает редкие облака, ловит в себя бесконечные нити высоковольток. Где-то за ними стыдливо прячется обломок луны. А вдалеке иллюзорным монументом маячит Москва-Сити. — Я… Меня кое-что беспокоит. Олежа тяжело вздыхает и подбирает ноги к себе. Сжимается в небольшой комок — будто хочет исчезнуть. На крыше очень холодно: ветер пытается выкрасть края одежды, плед, хватает за волосы ледяными порывами и резкими ударами. Олежа молчит какое-то время — возможно, передумал говорить, а может, просто боится. — Что? — вздрагивает от подбадривания Антона, трясёт головой — теряется где-то в собственных мыслях. Может, ещё не поздно сдать назад? Но если не сейчас — то когда? Олежа испугано зажмуривается, потом собирается с мыслями — начинает говорить, смотря куда-то перед собой: — Знаешь, вот… Бывают девочки, которые постоянно себе фантазируют свою свадьбу. Представляют себе, какого цвета у мужа галстук будет, что ставить на стол и всё в таком духе. Олежа мельком смотрит Антону в глаза — они горят вежливым интересом. В глазах у Олежи не горит ничего. Он сутулит плечи, отворачивается, прячется от ветра. Ловит морозный воздух, заставляя себя продолжать — вытаскивает слова из себя будто бы клешнями: — Я люблю представлять свои похороны. Олежа старается не смотреть на Антона слишком внимательно, но всё же не может отвести взгляд. Антон не сразу осознаёт сказанное. По нему видно — слова доходят до него медленно. Сначала — неспешно заползают в сознание, потом — распускаются пониманием, выводами и догадками. Антон кидает на Олежу испуганный взгляд — от него хочется спрятаться, зарыться; и хочется рассыпаться в оправданиях, извинениях: — Это просто… приятно? Мне нравится представлять, как вокруг толпятся люди и говорят, что я на самом деле был хороший и важный… как будто им было до меня дело. Но как бы Олежа ни старался, слова звучат безразлично, оцепенело и отрешённо. Хочется разогнаться, но не получается — образы лент, цветов и похорон снова обвивают его изнутри. Кажется — красиво. Кажется — помпезно. — Мне есть до тебя дело, — фраза звучит неловко и смято, потому что Антон подбирает слова кое-как и наспех – это видно. Это не то, чего Олежа ждал — или то? — Спасибо, — Олежа утыкается лицом в колени и замолкает. Чувствует, как горит лицо — это не смущённый румянец, а самый настоящий стыд. Молодец, Олежа: напугал Антона до смерти, вытащил из него слова утешения — а какой от них теперь прок? Хотелось, чтобы Антон сказал их просто так, без подводок и страшных историй. Да и почему страшных? Как будто никто больше не фантазирует о собственной смерти. Потому что если так, то это — большая проблема. Антон подвигается ближе — обнимает Олежу за плечо. — Это ненормально, — звучит над ухом сочувственно. Олежа криво смеётся — плечи крупно дрожат. Да, ненормально. Никто так больше не делает. Кроме него. — Наверное, да. — Я за тебя переживаю, — добавляет Антон. Старается, чтобы слова звучали честно и искренне. Олежа поднимает голову. Долго смотрит вперёд — собирается с духом и с мыслями. Слова Антона звучат так приятно и так обнадёживающе: хочется слушать, внимать ему. И очень хочется верить. — Спасибо. — И если у тебя снова будут такие мысли… Позвони мне, пожалуйста. — Хорошо, — обещает Олежа. Говорит себе, что не сделает этого — снова закупорит и спрячет всё в себе Кладёт голову Антону на плечо. Закрывает глаза. Представляет в толпе скорбящих Антона. В лучшем костюме, с букетом цветов и заплаканными глазами. Говорящего: «Я по тебе скучаю». Получается почти убедительно. — Я тебя очень люблю, — тихо звучит где-то над ухом. Олежа верит.