Между ними горел целый мир

            Ник не спит.       Веки давно отяжелели и сон царит в изголовье, ложась на ресницы приятной тяжестью — каждый взмах грозит стать последним, но он ещё держится, зная, что иного выхода нет. Предплечье испещрено мелкими синяками от щипков, но до рассвета целых шесть часов, в течение которых он в опасности.       Не его семья.       Только он.       Не нужно обладать сверхслухом, чтобы услышать его — чужое дыхание, размеренное, жаркое, наполняющее воздух за стенами хижины. Нику кажется, что он чует запах даже через закрытые окна и двери: сегодня не пахнет кровью, но это пугает ничуть не меньше. Свет луны, падающий в комнату сквозь единственное окно, серебрит чёрный силуэт: подрагивающие уши, плечи, руки — черты, всё больше напоминающие человеческие. Ник помнит, какая чудовищная сила кроется в них, видел собственными глазами и потому не может забыть.       Оборотень снаружи знает об этом.       Как знает то, что он не мог отвести взгляда.       Часы отбивают полночь, стонут, передвигая стрелки вперёд, и кажется, что время нарочно замедляет свой ход. Выдержки не так много, вернее, её нет совсем, поэтому когда дверь скрипит, впуская в комнату полоску света, Ник не пытается предпринять хоть что-то, оставаясь в постели. Тяжёлая поступь заставляет половицы скрипеть, но даже этот звук не способен вывести из странного транса того, кто уже давно сдался. Шаги затихают за спиной и до слуха доносится хриплое, с ещё животными нотками, но уже похожее на человеческое «Ник».       Ник. — Ник.       Матрас прогибается под чужим весом — он больше его, выше, мощнее. Всегда был, просто Ник не замечал, слишком занятый другими чувствами. От ладоней веет жаром, обжигающим сквозь толстый хлопок — пальцы касаются плеч, рук и затихают на груди, там, где размеренно отбивает ритм сходящее с ума сердце. — Ты вернулся.       Невозможно сказать, что он испытывает в этот миг — облегчение, ужас, желание обнять или убить, потому что они сплетены так, что одно от другого не отделить. Револьвер, лежащий под подушкой, холодит ладонь, но Ник знает, что если бы хотел, то использовал бы его давным-давно.       Они оба знают. — Да. — От Троя пахнет дымом, болью, и кровью — пахнет тоже. Отмытой, соскобленной с кожи вместе с грязью, но Ник всё равно чувствует, как чувствовал всегда. — К тебе.       От того, как он зарывается в его волосы, по коже бегут мурашки — Ник не пытается скрыть, просто замирает, слушая глубокое дыхание на своей шее. Это не просто ритуал — необходимость, такая же, как глоток воды каждый день, потому что только это позволяет Трою до конца вернуть себе человеческое обличье.       Запах Ника.       Его тело.       Его любовь.       Он сдавленно охает, ощущая Троя в себе — движение медленное, плавное, как и болезненный укус в плечо, на место едва зажившего. Ник цепляется за руку, крепко держащую поперёк груди, выдыхает его имя, изгибаясь дугой — больше всего он любит, когда Трой такой. Отчаянный, едва сдерживающий свои порывы, нуждающийся в нём, как наркоман в лекарстве от болезни, которую уже не остановить. Ник и не хочет, потому что его зависимость ничуть не меньше — от голубых глаз, сжигающих дотла, от рук, сжимающих горло до потери рассудка, от чувств, места которым не находится на земле. Ник готов разрушить полмира, убить любого, кто встанет на пути, лишь бы Трой продолжал возвращаться и обнимать так, будто он принадлежит только ему.       Будто они остались одни в этом мёртвом мире.