В ДВИЖЕНИИ

      Он, очевидно, выиграл выборы. Но не двинулся с места.       Через два дня после всеобщего голосования, когда результат стал окончательно известен, и цифры сложились в число «65 процентов» (дальше подсчитывались десятые доли), штаб в Хьюстоне организовал ему пресс-конференцию, где Коннор ответил на ряд основных вопросов. Просмотры этой короткой пресс-конференции ошеломляли. Вся Америка прилипла к экранам.       Мировое сообщество его поздравляло. Лидеры стран выстроились в очередь, чтобы засвидетельствовать своё почтение молодой американской «тёмной лошадке». Отвечая на телефонные поздравления, Коннор нюхом чуял разлитую в воздухе настороженность, растерянность, а бывало, что и легкое презрение с недоверчивой ухмылкой в голосе. «Ну, и что ты можешь, юнец?» — сквозило в некоторых из них. Коннор, который просто обожал всяческие вызовы, а преодоление препятствий было особым сортом его «травы», про себя тихо посмеивался: скоро узнаете. Его не пугало всё это, он шёл в политику не на словах доказывать свою профпригодность, он шёл работать. Пахать до седьмого пота. За него будут говорить его дела. Но, конечно, много было и искренних поздравлений.       Женщины-лидеры стран — те и вовсе говорили с придыханием, а некоторые не могли сдержать слёз в голосе. И, хотя он и был геем до кончиков ногтей, тональность в их голосах ему льстила. Это звучало, как: «Не перевелись ещё в мире настоящие мужчины!»       Хиллари Конни веселила. Она звонила ежедневно по три раза, потом прилетела, и стояла на пресс-конференции «за кадром», потом улетела в Вашингтон, и, конечно, основная нагрузка по принятию поздравлений оффлайн легла на неё и её супруга, бывшего президента.       Найоми тоже улетела в Вашингтон, и «зашивалась» с организацией инаугурационных мероприятий, которые, если ничего не изменится, и «выборщики» не голоснут как-то не так, должны будут идти весь февраль.       Таким образом, эпицентр суеты переместился из Хьюстона на восточное побережье, и Коннор немного выдохнул.       Прилетела его будущая вице-президент, они целые дни просиживали в штабе или в виртуальных кабинетах Конгресса. Шла работа по формированию будущего правительства, и выстраивалась стратегия по первым законопроектам, которые он предложит на голосование.       Сердце билось ровно. Он не чувствовал его ритма. Оно научилось болеть по расписанию, лишь глядя на лицо на подушке. Через предполагаемые три-четыре недели Трой из комы всё ещё не вышел…       Состоялся откровенный разговор с Бернардо. Остро стоял вопрос о транспортировке Троя в Вашингтон. Смысла оставаться и дальше в Хьюстоне не было. — Бернардо, вы нужны мне там. Как быть? Бернардо нахмурился. — Видите ли, Коннор, я мыслю рационально. Я обязан. Трой в Вашингтоне будет находиться в одной из лучших клиник мира. Я знаю лично троих врачей оттуда. Они гении. Моё постоянное присутствие там не столь необходимо, как кажется. На мне ответственность за мой Паркленд. Я не могу его оставить, честно говоря, некому пока. Есть несколько перспективных ребят, но им надо научиться администрированию. Быть великолепным хирургом — одно, а совмещать это с управлением таким сложным организмом, как клиника на тысячи мест, и плюс руководить коллективом — другое. Коннор молчал. — Но есть ещё одно обстоятельство. — продолжил врач. — И оно называется "свежий взгляд на проблему". Знаете, как говорят: глаз «замыливается». Я изучил до микрона характер ранения Троя. Я операцию иной раз прокручиваю в голове, думая, а не пошло ли что-то не так? И — нет. По хирургической части я сделал всё возможное... Но! Сейчас немного другое. В такой ситуации, в какой оказался ваш супруг, именно консилиум, именно свежий взгляд нескольких специалистов, часто даёт результат. — Мы сделаем так: я останусь тут, но попрошу ежедневную сводку от вашингтонских коллег, и показания приборов. Если что, если будут улучшения, или, не дай бог, ухудшение — я сразу прилетаю. Но последнее слово за вами, конечно. При транспортировке я буду с ним, там я с коллегами проведу консилиум, потом улечу в Даллас. Если вы не найдёте взаимопонимания с вашингтонскими врачами (что ж, все мы люди, такое бывает), то мы изменим тактику. Я буду присутствовать большую часть времени в Вашингтоне, и улетать в Даллас лишь на самые сложные операции. Договорились?       Итак, они снимались с места. В Хьюстоне им оставалось пробыть три дня... в один из которых Коннора потревожил звонок из Далласа. Звонил государственный обвинитель - вызывал для дачи показаний по делу стрелка.       Американская судебная система сурова, и никаких послаблений не давала никому. Будь ты хоть выбранный президент, будь ты хоть сам господь Бог — ты прежде всего гражданин, и у тебя есть обязанности. Показания, так показания. Пришлось ехать.       Посетив судебный орган, и написав полный отчёт о своих действиях в том злополучном зале, и максимально подробно пересказав диалог со стрелявшим, Коннор, в сопровождении Билли, вышел из здания. Естественно, на входе собралась толпа представителей прессы. Он ответил на три вопроса, и, дав понять, что импровизированная пресс-конференция окончена, сел в машину. Им выделили в сопровождение полицию. — Куда едем? — спросил Билл. Коннор задумался. — Едем в тюрьму.       Решение пришло мгновенно. Он должен поговорить с нападавшим, один раз, последний. И никогда больше туда не приезжать.       Появление Коннора на пороге федерального исправительного заведения возымело эффект небольшого шторма. Несколько минут их не впускали, на что Коннор пошутил, что "понятно, когда из тюрьмы не выпускают, но странно, если не впускают в неё"*. Когда всё же впустили, то долго держали в кабинете начальника заведения, в ожидании этого самого начальника. Того не было на месте, и приехал он лишь через двадцать минут. Вошёл в кабинет бледный и напуганный. Коннор сказал, что хотел бы поговорить с таким-то. Начальник стал серо-зелёным. Коннор с Билли переглянулись. Начальник удалился, через двери было слышно, что он передаёт указания. Ждали ещё минут десять. И наконец, дверь открылась, и ввели «его» стрелка. Он вошёл в наручниках, опустив голову, и стоял, не поднимая взгляд. Высокий, бесцветный, совсем лишённый какой-либо индивидуальности, молодой человек. Не поздоровался. Коннор тоже. Кон сказал, обращаясь к начальнику: — Мне нужно свободное помещение и десять минут времени. Говорить я с ним буду один на один. — Но... меры безопасности..- промямлил начальник. — Хорошо, можете дать комнату с видеонаблюдением.       Пока он это говорил, арестант поднял удивлённый взгляд. Коннор посмотрел на него мельком, и запнулся на полуслове. — Э-это, это что такое?? — он грозно посмотрел на начальника. — Что у него под глазом? Начальник перестал быть однотонным, и пошёл пятнами. — Объясните мне, почему и откуда у вашего подопечного свежая гематома под глазом? Его что, били??       Начальник издал некий странный звук, вроде выдоха с писком. Прощаясь в душе с благополучием, семьёй и карьерой, он лепетал: — Мистер Франта, понимаете ли, спецслужбы предполагали, что в деле есть политические мотивы, и… — Из него что, выбивали признательные показания??? — Коннор задохнулся от возмущения. — Вы что, вы… в своём уме? Этот человек болен, даже мне, человеку далекому от криминальной экспертизы, это ясно! Начальник тихо молился. — Так, с вами я после разберусь. За превышение должностных полномочий все причастные понесут наказание. — Коннор помолчал, сдвинув брови. — Выведите арестованного, приготовьте для нас помещение. Арестанта тут же увели. Коннор посмотрел на меняющего от страха краску начальника тюрьмы. — Ага, это ещё не всё, так? Что ещё происходило с этим арестованным в последние недели? Говорите сами, как на духу! Узнаю всё равно, но тогда будет ещё хуже. Начальник зажмурился, и выдавил из себя: — Арестованный дважды пытался предпринять попытку суицида. — ЧТО???? "Властитель закона" дрожал мелкой дрожью.       Коннор не стал его дожимать. И того, что он узнал, было достаточно, чтобы сделать в уме пометку: провести полную проверку всех пенитенциарных** заведений, и ужесточить наказания за превышение должностных полномочий, а также повысить контроль над взаимодействием "спецов" с арестованными. — Проведите меня к нему. Никаких камер. Я буду говорить с ним конфиденциально.       Коннор прошёл к столу, сел напротив арестанта. Поставил локти на стол, оперся на руки подбородком. «Нервничает. Боится» — про себя отметил Коннор. — Так как в прошлую нашу встречу мы перешли на «ты», то так и продолжим. — Коннор удивился, насколько спокоен его собственный голос. — Не бойся. Тебя больше не тронут. Те, кто превысил полномочия, понесут наказание, Пол. Сидевший ссутулившись, втянув голову в плечи, арестованный, услышав своё имя, быстро, мимолётно глянул в глаза. — Конечно, я знаю твоё имя. — хмыкнул Коннор. — Я прочитал и биографию, и всю стенограмму твоих показаний. Мне было нужно знать, что за человек попытался отнять у меня самое дорогое. Я бы предпочёл никогда тебя не знать, Пол Грэнхолм, но...никто не способен поворачивать время вспять. Я хочу ясности, но не ради спасения твоей души, или своего успокоения, а для того, чтобы ситуации, подобные той, что случилась, больше не происходили. По крайней мере, необходимо уничтожить тот источник, откуда вылилась твоя проблема.       Пол сидел совершенно застыв, и, казалось, что как черепаха, хотел бы втянуть голову в свой панцирь. Заметно было, что великодушие Коннора и отсутствие агрессивности колют нежное брюхо этой «черепахи» острыми иглами. — Ты — не буйный псих, Пол. Я это понял ещё там. Но ты и не хладнокровный террорист. — Из рассказа твоих родителей, сотрудников, и показаний твоей девушки, Кейси, у меня сложилась очень простая и логичная картина. Не хватало одного звена — и я его нашёл. Я позвонил твоему адвокату. И в следственные органы того места, где ты рос. Сейчас объясню, зачем. Из того, что я читал, мне стало ясно, что рос ты слабохарактерным, мнительным и трусоватым ребёнком. При этом довольно умным и заносчивым. Ужасный набор качеств: высокомерие и страх. Худшая основа для формирования личности. Это поправимо было бы... при правильном воспитании. Но, увы. На эту основу "прекрасно" ложилось то, как тебя растили. Пестуя твою гордыню, но не помогая избавиться от страхов. "Ментальное насилие", вот что это было. Страх, беспокойство, эсхатологическая***тревога. Именно они подготовили почву для физического насилия. При таком восприятии мира люди, которые становятся жертвами насилия, не видятся людьми в полном смысле. Насилие предстаёт в виде Божьего промысла, очищения мира от нечисти. Сакральный элемент в насилии, как способ приблизиться к "концу света", этакая древняя католическая или протестантская пропаганда. Кривая твоей жизни, однако, могла бы вывести тебя и из этого сложного пике, но, к сожалению, о твоей душе позаботился некий святой отец… Ну, вернее, как «позаботился»? Он всё в тебе изменил, все базовые человеческие установки. Когда я понял, что одна властная мать, сама по себе, не смогла бы так тебя обработать, я подумал о священнике… Сейчас этим человеком занимается прокуратура. За его деятельность ему грозит потеря сана, и суды — гражданский и церковный. Страшно представить, сколько людей, детей прошло через его "проповеди".       Коннор перевел дух, и тут же заметил, как дрогнули плечи этого человека, и по его носу пролег след от слезы. Арестант заплакал, размазывая слёзы по щекам. Коннор молчал. Потом сказал глухим голосом: — Это хорошо, что ты плачешь. И я знаю, что ты осознал свою катастрофу, иначе ты не пытался бы покончить с собой. Я думаю, ты сам себе — худший судья, но, конечно, твоё прозрение не избавит тебя от наказания. Возможно, суд примет во внимание некоторые детали, как, например, косвенное участие в твоём моральном падении этого священника. Но ты совершил самое серьёзное преступление из возможных. Ты пытался отобрать у моего супруга жизнь, и уж точно отобрал здоровье. Ранения средней тяжести получили и несколько человек в зале, те, кого задело рикошетом. И ты отобрал у всех, кто там находился, чувство безопасности. Многие до сих пор в сильном стрессе, и травмированы психологически. Чувство безопасности легко отобрать, но оно никогда не восстанавливается до конца. И я...У меня ты отобрал возможность быть счастливым. У наших с Троем детей ты забрал отца, у родителей Троя - сына.. Вот такую цепную реакцию запустило то, что ты сделал. За свое преступление ты проведёшь много лет в тюрьме. Но. Как человек верующий, ты должен понять, как действует Божий промысел. Ты должен переформатировать себя, потому что жизнь в тюрьме - это тоже жизнь. Это не только удовлетворение физических потребностей, но и жизнь духовная. Ты должен понять. Бог сохранил Трою жизнь. Но уж точно не Бог заставил взять тебя в руки оружие.       Пол стал успокаиваться. Честно говоря, его слёзы сильно досаждали Коннору, но он не мог уйти. Он должен был сказать всё, что хотел. —У тебя теперь времени в достатке, и я советую перечитать Библию. И ещё — я нашёл церковь, не здесь, не в Далласе, а в Хьюстоне. И там я встретил отличного, правильного! священника. Я написал ему, дал адрес твоей тюрьмы. Он будет вести с тобой диалог онлайн, по скайпу. Я, можно сказать, «приставил» его к тебе. От себя скажу, что… прощаю тебя. Простит ли тебя Трой, когда (если) выкарабкается — вопрос открытый. Советую молиться об этом. К тебе ходят родственники? — Да, родители. - еле слышно произнёс арестант. — Я с ними не встречаюсь. Не хочу. Лишь с Кейси. Она забрала на воспитание мою собаку. Растит её. — выпалил гнусавым голосом Пол. — Ты зря не встречаешься с родителями. Пусть видят, куда заводит гордыня и страх. И тогда, уверен, они тоже раскаются.       Тот молчал, иногда вытирая пальцами нос. Коннор достал из кармана чистый тёмный клетчатый платок, передал ему. Пол шарахнулся. Коннор усмехнулся. — Не знаю, читал ли ты русского писателя Булгакова…Советую прочитать его главный роман. Очень способствует прочищению мозгов. Успокойся. Это не «платок Фриды»****. Это просто мужской платок. А теперь я, пожалуй, откланяюсь. Мне больше нечего тебе сказать. Я больше сюда не приду. Прощай.       Коннор встал и направился к двери. Когда почти уже вышел, услышал: "Спасибо".       Всё было сделано. И всё сказано. Коннор уходил, чтобы никогда больше не видеть этого Пола живьём. На душе было так муторно, будто кошки нагадили.       "Ну почему, почему я не могу возненавидеть? Он отобрал у меня всё, а я всё равно пытаюсь с ним говорить. Ненависть была бы естественной. Мне стало бы, возможно, легче. Привычка — вторая натура. Спасибо, мама и папа, научили прощать! А я мучайся… Что бы такое предпринять, чтобы вот сейчас, в эту минуту, не хотелось вздёрнуться?" - думал Коннор, идя по длинному тюремному коридору. Когда он вышел на свет, то зажмурился от яркого солнца. У тюрьмы уже маячила пресса…       Он, не давая никаких комментариев, сел в машину. — Куда? — спросил Билли. — Поехали в клинику, навестим выздоравливающих. Билли отъехал от входа в тюрьму, следом, на отдалении, устремились несколько машин с журналистами. Увы, "побочка" статуса. Следующие несколько часов он разговаривал с жертвами стрельбы, легко ранеными. Их было пятеро, всех уже готовили на выписку. И Коннору стало получше, ребята оказались ярыми фанатами Троя, да ещё и их фанатами, как пары, олдфагами с времён ю-туба. Вечером заголовки ведущих изданий пестрели надписями: "Наш Коннор Франта — лучший, был и будет", и бла-бла-бла. "Ох, ребятки, вас ждёт много интересных открытий, держитесь!" - читая панегирики себе, иронично качал на это головой Коннор.