Плохие лжецы

Фаустина не помнила сколько лет ей тогда было. Тринадцать, может, одиннадцать. Над Вратами Балдура занимался закат — тени тонкой пленкой расплылись по улицам внизу, но на шпилях и крышах пока еще активно пылал золотой свет. В нормальный день Фаустина полезла бы по трубам к свету, погреться перед суровой ночью, собрать мысли в кучу, погадать что ждет ее в неясном будущем, помечтать о себе любимой. Но этот день был лишь почти нормальным. Стараясь не отставать, маленькая Фаустина то и дело переходила на бег и жалась к защищенному кожаным доспехом боку своего спутника, наставника, если можно так сказать, человека, по имени Зиновий. Испещренный шрамами и морщинами старик то и дело заводил с ней непринужденный разговор, до глубины души восхищая ее своим беспечным настроением, с учетом того, что именно им предстояло сделать этим вечером. — Помнишь, я рассказывал тебе как сын Баала выкрал телескоп из Зала Чудес? Музей тут недалеко, в верхнем городе. — Голос хриплый и скрипучий, как мельничье колесо. Даже теперь Фаустина слышит его порой в своей голове, помнит его четче, чем щетинистое бледное лицо. «Недалеко» в его понимании порой не всегда соответствует ожиданиям, для него и семь километров пути считалось «недалеко» — он был крепким, выносливым и сильным мужчиной, несмотря на возраст, и Фаустина больше всего на свете мечтала стать таким как он. Глядя на него снизу вверх, она досуха выжимала свои мозги, старательно пытаясь поддержать разговор. — А мы тоже справимся? Прямо как он? — Ты меня спрашиваешь? — Сухой и игривый взгляд серых глаз. — Вот сейчас и посмотрим. — Обращается в сторону захолустного кривого домишки, очень ненадежного, с виду, и мрачного. Они пришли. — Она доверяет тебе, ты точно уверена? — спросил тогда Зиновий, остановившись поодаль от дома. Голос стал холодным, он развернулся к ней всем корпусом, глаза под капюшоном блеснули, будто в предупреждении. У Фаустины же перед глазами после его вопроса возникло лицо маленькой человеческой девочки. Пухлое и улыбчивое, с овечьими наивными глазами, беспечное в своей простоте. Образ ее заставил сердце выпустить тревожный стук, а в разуме, притупляя мысли, заклубилась свинцовая туча. Она постаралась отогнать возникший образ и уверенно кивнуть. Зиновия это явно не убедило, но он смолчал на этот счет. Сказал лишь: — Я зайду через входную дверь. Ты знаешь, что делать. И Фаустина пошла в обход. Старые, ломкие с виду домики стояли здесь очень близко друг к другу, формируя вызывающий клаустрофобию поросший травой квадратный задний двор. Всеми окнами они смотрели на этот кусочек земли и Фаустина нервно замотала головой, пытаясь убедиться, что никто из местных соседей за ней не наблюдает. Было тихо, воздух пах грозой. В стекле окошка, к которому Фаустина кралась, переливчато искрился солнечный свет. Фаустина была уверена, что внутри этот свет разлился золотым замысловатым пятном, а в центре него, отбрасывая маленькую тень, сидит ее цель. Так и оказалось. В пыльных лучах солнца, девочка, убирая непослушный черный волос с глаз, сосредоточено собирала цветастые кубики в некое подобие сказочной башни. Сколько ей лет тогда было? Может, девять. Может, семь. Поскребя когтями по стеклу, Фаустина сразу же обратила на себя ее внимание. Вздернув голову к окну, девочка ярко улыбнулась, демонстрируя отсутствие парочки зубов, не умолившее радость в ее эмоциях. Будто она ждала ее весь этот нормальный, долгий день. — Я знала, что ты придешь! — тут же полушепотом выпалила девочка, едва успев открыть окно. Голос, похожий на блеяние ягненка, скользнул на улицу теплым ветерком. Фаустина искренне улыбнулась ей в ответ. Это продолжалось уже… недели две? Три?.. Уже не вспомнить. Улыбки, игры, разговоры просеялись сквозь память как вода сквозь пальцы, но вот эмоции от них Фаустина хоть и слабо, но помнила. Перекинув ноги через раму, она скользнула в душную детскую комнату. Она не помнила их первую встречу, помнила лишь как осторожно, нервно и старательно выстраивала диалоги с этой девочкой, как говорила, что ей бы понравилось и поддакивала с пылом, пытаясь сохранить ее интерес к себе. Две, три недели, может месяц, и вот, девочка считает ее своей подругой. Как это часто бывает в юном возрасте — не разлей вода. — Папа вернулся и купил мне новые игрушки! Хочешь посмотреть? Фаустина чувствовала гордость за свою харизму. — И эти кубики тоже?.. Фаустина чувствовала горечь за свои поступки. — Да! Это все разрывало ее на части. Опустившись на колени перед деревянными квадратиками, Фаустина с какой-то скукой в глазах принялась рассматривать украшавшие их рисунки. — Ты так здорово и правильно их собрала. Можно мне попробовать? За дверью раздавались размеренные мужские голоса, но ни Фаустина, ни девочка не обращали на них внимания. — Давай, я тебя научу. — До чего же юный был у этой девочки голос. Фаустина помнит, как размышляла потом об этом. — Сначала вот так. — Слегка шепелявый из-за отсутствующих зубов. Возможно, она была даже младше, чем Фаустина думала. — Смотри, чтобы картинки совпадали! Фаустина не помнит, что такое детство. Она не знает в каком возрасте дети перестают играть в кубики. За дверью слышится угрожающий крик. Девочка ахнула и резко развернулась в сторону закрытой двери. — Папа на кого-то сердится?.. — Может, он просто что-то рассказывает? Экспрессивно так. — Фаустина неуверенно повела плечами. Но голоса снова стали спокойными, и девочка вернулась к кубикам. — Помнишь, как мы рисовали похожий рисунок на земле? — Разговор плохо клеился, но Фаустина должна была его поддерживать. Девочка снова улыбнулась, не отрывая взгляд от своего занятия. — Я все помню! Поэтому я попросила у папы эти кубики. Фаустина неловко поерзала и придвинулась к девочке поближе, делая вид, что пытается рассмотреть рисунки на кубиках со всех сторон. — Я хочу тебя с ним познакомить. Не бойся с ним знакомиться! Фаустина тоже взяла один кубик и поставила его на другой. Разговор за дверью перешел на шепот. — Ты ему понравишься! Раздался хлопок и Фаустина натянулась как струна. — Он дома, с кем-то разговаривает. Давай он договорит, и мы выйдем! Дыхание Фаустины вырвалось из сокращающегося горла неровным сиплым звуком. — Ну… а пока, не покажешь мне еще свои игрушки?.. Девочка бросила на нее сконфуженный взгляд и Фаустина застыла как камень. Еще хлопок. Раздраженный и звенящий. — Ты чего-то боишься?.. — растерянно спросила девочка, рассматривая Фаустину. Нервный смех за дверью. А потом ругань. — Ты боишься папы.? Что ты делаешь?.. Фаустина, сдерживая дрожь, потянула руку под свою жилетку. — Какого черта, Фау?! Хриплый голос Зиновия не потонул в посторонних звуках, даже когда Фаустина ударом с ноги открывает дверь, провозившись за ней лишь секунду. Когда она предстает перед мужчинами, разъяренное лицо ее наставника не сглаживается ни на морщину. Даже несмотря на то, что предстает она, зажимая холодный кинжал в руке, приставленный к горлу хнычущей и вопящей девочки, которую она держала в захвате цепко, как медвежий капкан. — Когда я даю сигнал — ты реагируешь сразу же. Испытай так мое терпение еще раз, и моя реакция тебе не понравится. — Голос шипящий, обволакивающий раскаленный мозг своим угрожающим холодом. — Зиновий… — Голос дрожащий, тихий, надрывно умоляющий. Мужчина, стоявший напротив наставника, контрастировал с ним во всех отношениях. Мертвенно-бледная кожа в противовес обозленно-красной, потерянные широкие глаза напротив сощуренных и гневных, надломленная поза перед напряженной стальной осанкой. — Папа! — заголосила девочка, оглушая своим криком Фаустину. — Все будет хорошо, Долли… Или ее звали Полли?.. Фаустина многозначительно дернула дрожавшую девочку назад, прижимая ее спину к своему корпусу крепче, как и нож, который едва касался тонкого горла. Девочка не думала успокаиваться. Руки напряглись. — Зиновий, — повторил дрожащий от эмоций человек. — Это низко. Даже для тебя. Картина, представшая перед ним, явно оказала нужный Зиновию эффект. Мозг горел. — А что ты хотел? Не в сказке живешь, дружище. Жизнь не щадит никого, — злорадно ответил наставник. — Ну а ты? — внезапно человек обратился к Фаустине, заглянув глубоко в ее демонические бешенные глаза. — Неужели ты на такое пойдешь? Ты почти ее ровесница. Все тело взмокло, особенно ладони. Зиновий скривился и рыкнул почти по-звериному: — Я навсегда закрою пасть тебе и твоей образине, если ты хоть еще слово бросишь в сторону моей девчонки. — Рука в перчатке опустилась на пояс, на рукоять оружия. — Не будь ты таким строптивым, мы бы сейчас разговаривали по-другому. Капли пота солью жгут глаза. — Послушай… — Даже сейчас до тебя ничего не дошло? Ладно, вот еще один аргумент. — Зиновий рвано кивнул Фаустине. — Порежь ее. Пока чуть-чуть. И рот зажми, чтоб не орала. Но оцепеневшие руки не слушаются. — Ладно! Ладно! Я… — Папа!!! Неожиданный болезненный удар в колено и сжавшаяся от напряжения Фаустина рассыпалась как карточный домик на ветру. Со вскриком, выскользнувшим из потных ладоней кинжалом и подогнувшимися ногами. В ее округлившихся больных глазах все произошло быстро и предсказуемо. Зиновий отвлекся на бегущую к ним девочку, чем и воспользовался ее отец. Он резко развернулся к столу, возле которого стоял, и выдернул спрятанный под книгами кинжал. Грязно выругавшись, Зиновий выхватил из ножен свой собственный. Книги с шумом полетели в стороны. Мужчина замахнулся. Меткий и гибкий взмах Зиновия с отвратительным звуком вспорол горло. Девочка завизжала еще сильнее. Хрипы ее отца потонули в ее крике. Все двигалось, пульсировало, громыхало разнообразными звуками со всех сторон. И только Фаустина стояла как статуя, застывая камнем изнутри. Она плохо помнит, что произошло. Все и тогда-то виделось обрывками, да и пришла в себя она только когда заметила смотревшие прямо на нее красные глаза девочки, сжимавшей в дрожащих пальцах перепачканную отцовскую рубаху. А потом был глухой удар — Зиновий со смаком впечатал кулак в голову девочки, и она, хрустнув шеей, упала, рядом со своим окровавленным родителем. Весь этот шторм утих только на секунду. Он начал набирать силу снова, через нарастающие ругань и шипение Зиновия, который нервно и яростно шуршал бумагами, выискивания что-то в письменном столе. Он вспыхнул молниями, когда смачная оплеуха кислотным огнем выжгла Фаустине щеку, прошлась по нервам, порождая страх и боль. — Все ошибаются, Фау, правда? Его серые, одновременно ледяные и горящие глаза перехватывали на себя все внимание, когда он вцепился сухой ладонью ей в горло, заставляя смотреть ему в лицо. Удар по второй щеке сбил концентрацию. К страху и боли примешались вина и стыд. — Ты ведь старалась так сильно, мариновала девчушку столько времени. Добилась хороших результатов! Удар по первой щеке. К вине и стыду примешались гнев и обида. — Это ведь значит, что не зря я с тобой вожусь, да, Фау?! Зиновий вздрогнул и замолк. Словно вырвался из какого-то морока. Он обтер перчатки от ее слез и, нервно глянув в окно, спокойно произнес: — Не привязывайся к своим целям, я уже говорил тебе об этом. Я скажу в последний раз. Он подобрал ее кинжал и сунул в ее слабые руки. Коротким кивком он заставил ее посмотреть на лежащую без движения девочку. — План провалился и теперь она свидетель. Так как прокол был твой, то и разбираться с последствиями придется тебе. Зрачки Фаустины запульсировали, когда она напрягла все свое зрение, высматривая в лежащем теле признаки жизни. В горле пересохло, будто вся вода из организма вышла через глаза и нос. — Т-ты… ударил ее слишком сильно. Может, она мертва?.. Серые глаза потемнели в предупреждении: — Только попробуй еще раз отговориться. Приметься как следует и быстро вонзи в сердце. Она ничего не почувствует. Голос у него был спокойным и тихим, не слышалась даже угроза. Но стоял он близко и Фаустина не стала рисковать. Страх, боль, вина, стыд, обида и гнев мешали ей как следует осмыслить что она делает. Руки чувствовались чужими, когда она приставила нож к груди девочки и надавила на рукоятку. Фаустина не помнит, дернулось ли тело перед ней. Кажется, она тогда закрыла глаза. Она напрочь забыла проверить пульс, но потом она поняла, что Зиновий все равно бы ей не позволил. Ему нужно было, чтобы она выучила урок, но тут он просчитался — собственные слабость и жалкость угнетали ее сильнее, чем то, что она сделала. — Все эти долгие вопли наверняка привлекли чье-то внимание. Уходим. — Зиновий направился к окну, в детскую комнату. Фаустина встала, но раненное колено подвело ее. — Терпи. Фаустина жалостливо посмотрела на него. — Или я брошу тебя тут. Фаустине показалось, что она слышит возню на улице со стороны входной двери. — Нужно лишь немного потерпеть. Потом, когда уйдешь подальше, станет легче. Фаустина ненавидела его. Сверлила ему спину взглядом, вспоминая гнев и обиду. Он выглядел как всегда спокойным и собранным, но она знала, что он тоже злится и ненавидит. Она хотела злиться на него, как он злился на нее. Она хотела ударить его по лицу, сжать горло, заставить смотреть ей в глаза. Она хотела научить его уважать ее и ее приказы. Оставить его позади, если он отстанет. Она хотела, чтобы он чувствовал себя усталым и разбитым, ищущим ее одобрение. Она хотела мучиться сомнениями на его счет и все равно возвращаться к нему. И тогда она бы стала как он. Как она когда-то мечтала. Ирония. Это все пройдет. Девочка и отец остались в хрупком доме. Наставник и ученица пошли обратно в свой, унеся случившееся в своих мыслях. На утро к Фаустине вернется здоровый аппетит и способность улыбаться. Когда Зиновий похлопает ее по плечу и взъерошит волосы, забирая остатки горькой вины с собой в новый нормальный день.