Ghostly

Хочется пить и совсем немного умереть. Хана открывает глаза с третьего раза и то только потому, что мокрая тряпка неприятно холодит лоб. Свет в комнате приглушен и тихо, жужжат только автомобили за окном. Девушка замирает взглядом сначала на потолке, тот выбелен в идеально-бежевый. Ни трещинок, ни изъянов. Ровная пустая поверхность, на которой можно было бы нарисовать луну и звезды. Девушка снова закрывает глаза. Перед ней обрывочными картинками мелькает лица Хвана Хенджина, отчего она морщится. Взгляд снова упирается в потолок, натыкается на малюсенькую трещинку в самом углу комнаты, прямо там, где стоит кровать. Затем ее взгляд находит Феликса, тихого и сонного. Парень сидит на полу возле ее постели, пока лохматая голова покоится прямо у пальцев девушки. Она не отказывает себе в удовольствии легко коснуться кончиков его волос. Пушистых и одновременно мягких. Отросших за последнее время, из-за чего Ёнбок туго скручивает их на затылке. Сейчас они ничем не ограничены, мешают ему на лице и приятно успокаивают Хану. Пару секунд девушка разглядывает знакомое лицо. Хана думает, что знает каждую веснушку на лице Феликса, каждую трещинку на губах. Знает длину его ресниц и везде узнает аромат кожи. Ей становится не по себе, когда светлая прядь ускользает из-под пальцев. Феликс спит рядом с ней, сжавшись в комочек и выглядит слишком безопасным, мягким, родным. А у Ханы, по уши влюбленной в Феликса, сердце начинает стучать по другому человеку. Ее это тревожит до тошноты, головокружения, легкого тремора и ощутимой ненависти к себе. Феликс рядом, а первые мысли уносят к другим светлым волосам и противный голос сравнивает их. Ли выдыхает резко, словно хочет избавиться от остатков воздуха в легких и мыслях о чужаке. Неожиданно для нее самой, Хенджин занимает все мысли, и выдох приносит только новый поток вопросов о нем. Как он? Что подумал? Почему она дома? Почему с ней Феликс? Последний вопрос кислинкой колит язык, девушка морщится, ерзает в постели, из-за чего резко просыпается Феликс. Их взгляды тут же пересекаются. И если на лице парня выступает облегчение и радость, то у Ханы проступают соленые бессильные слезы. — Ты чего? — Ли тут же оказывается на ногах, сбрасывает с чужого лба кусок ткани и начинает гладить по волосам, словно ребенка. От этого Хане только хуже. Она кутается в тепло Ёнбока, зарывается в объятия и ежится от тепла. От весеннего запаха, от тихого голоса, который просит просто рассказать, поделиться, выплеснуть… Но такое она рассказать ему не может. И когда холод снова обдает ее, ощутимо и в то же время невесомо, Хана расслабляется в чужих сильных руках. Обнимает Феликса крепче, укладывая голову на его плечо. — Что случилось? — все же задает вопрос Ёнбок, сжимая ладонь Ханы в своей сильнее. — Я, если честно, не помню. Не честно. Она помнит. И это бьет по ребрам неприятным осадком, от которого Хана бы навсегда избавилась. — Давай завяжем с этим, — предлагает Феликс, и впервые его голос звучит так требовательно. Хана жмурится сильнее. Слишком поздно, вот в чем беда. Она бы хотела избавиться от этого, перемотать время и сказать, что все нормально и она никогда не станет делать то, что делала. И что вообще она сумасшедшая и разговаривает со стенами. — Ты очнулась? Мама открывает дверь и замирает на пороге. Феликс тут же выпрямляется, аккуратно укладывая Хану обратно на подушки. Встает, как по команде, и у Ханы складывается такое ощущение, что готов защитить ее даже от собственной матери. — Да, все в порядке, — врет Хана Ли себе и всем вокруг. — Просто небольшое истощение. Взгляд матери холодный и острый, перерезать вены может. Она переводит его с дочери на ее парня, немного выгибает бровь и недвусмысленно делает шаг вбок. Феликс понимает эти сигналы. Тут же разворачивает к Хане, быстро целует ее в лоб, отчего Ли улыбается чуть шире. — Подумай над моим предложением, — просит Феликс напоследок. Он кланяется госпоже Ли и покидает комнату быстрее, чем Хана успевает ответить отказом. Мама же сердится, но старательно не показывает. Садится рядом с дочерью на постель, сканируя ту проницательным взглядом. — Когда ты только начала общаться с этим мальчиком, я сказала тебе, что он не пара, — коротко выдыхает госпожа Ли, касаясь волос своей дочери. — Мам, — Хана не хочет сейчас снова поднимать старую избитую тему. — Ты никогда не спрашивала почему, — продолжает госпожа Ли, резко поднимаясь с кровати. Забирает тазик с холодной водой, пару секунд смотрит на свою бледную, больше похожую на призрака дочь. И только в дверях отвечает на незаданный ни разу Ханой вопрос. — Он доведет тебя до смерти, — предупреждает мама и выходит из комнаты. Хана усмехается. Натягивает одеяло до макушки, проваливаясь в теплую тьму. Она знала ответ на этот вопрос задолго до того, как мама произнесла тревожащие слова.

***

— Можно мне сесть? Хенджин ждет ответа ровно десять секунд. С таким же успехом он мог спросить у стула, и тот приветливо бы отодвинулся от стола. Но живой человек его игнорирует. Он усаживается, пододвигает к себе тетрадь, вырывает лист и быстро-быстро пишет. Извини. Хана читает, но упорно отворачивается. Сердится еще, дуется, старательно вертит носом. Делает все, чтобы показать, как она зла. Хенджин понимает. Потому не настаивает, забирает листок и снова пишет. Что мне сделать, чтобы ты прекратила дуться? И снова игнор. Я переборщил, извини. Очень сожалею. Хана Ли — вредная заноза. Хана Ли только поджимает губы, убирая подальше листок. Буду покупать тебе обед. Хенджин ждет реакции. Видит, как пару секунд Хана действительно прикидывает, стоит ли простить ему выходку за еду, но гордость в ней живет сильнее, чем чувство голода. Хочешь, аннулируем спор? Тяжелая артиллерия заставляет Хану вздрогнуть. Хван в удивлении наблюдает, как девчонка после прочитанного нарочито вежливо поднимает руку. — Преподаватель Пак, — окликает она мужчину, — простите, мне нехорошо, я могу выйти? Преподаватель Пак пару секунд смотрит ей в глаза, а затем просто кивает. Хенджин даже не успевает толком понять, как так быстро Ли умудярется ретироваться с поля боя. Точнее, прощения. Он не отпрашивается, хватает свою тетрадь и сумку и следом за девушкой покидает аудиторию. Нагоняет он Хану в коридоре, напротив аудитории 327. В последний момент останавливает себя от того, чтобы схватить ее за руку, развернуть к себе и снова прижать, так, чтоб мысли о побеге остались у нее далеко в покинутой аудитории. Но Хван лишь обгоняет ее на пару шагов, маршируя спиной вперед и глядя точно в лицо не-ведьмы. — Любой каприз, — обещает Хенджин. Хана все-таки замирает. Посреди пустого коридора сцена выглядит исключительным кадром из мыльной дорамы. И солнечные лучи, освещающие небольшой участок между ними, и темные коридоры, и звенящая тишина… — Ты просто сукин сын, Хван Хенджин, — коротко и емко обзывает его Хана, сжимая руки в кулаки. — Я вспылил, — даже Хван понимает, что оправдание слабее некуда. — А если дух придет, а? И появится жажда крови? Убьешь меня? Хенджин растерянно хлопает глазами. Убивать ему никогда не хотелось, он и не смог бы. Потому тупит взор и отрицательно качает головой, делая шаг вперед. Замечает, как девчонка делает шаг назад, соблюдая дистанцию, и отступает. — Я бы не навредил тебе. — Откуда такая уверенность? — голос Ли отскакивает от стен не хуже мячиков, бьет по ушам Хвана и оттого парень морщится. — Просто знаю, ясно?  Хана не верит. Хенджин видит это, видит отражение испуга в темных зрачках. Доверие — вещь хрупкая и крайне изменчивая. И подорвать его возможно в одну гребанную блаженную секунду. — Я хочу, — голос Ли все такой же холодный, со знакомыми нотками злости, — закончить. Хенджин пару секунд смотрит ей в глаза. Наблюдает просто, не трогает. Что закончить озвучивать не надо, это и так понятно. Ему лишь остаётся кивнуть, очень медленно и неуверенно. — Когда? — Сейчас.

***

В мужском туалете никого нет. Хенджин осматривается, замирая взглядом на своем отражении. Какой-то бледный призрак себя самого, отчего Хван морщится и отворачивается. С интересом смотрит на то, как Хана достаёт из сумки знакомую чашу и амулет. Крутит последний в пальцах, откладывая чашу подальше. Ее взгляд без труда упирается в отражение Хенджина, тот молчалив и задумчив. Знает, что никогда не покажет страх, скребущийся в груди похуже любых дворовых кошек по мусорным бакам. Потому сжимает кулаки до боли, до побеления костяшек, но принимает. Старается просто ровно дышать и как мантру повторять: все будет в порядке. Прекрасно понимая, что нет. — Я призову его другим методом, — предупреждает Хана, отчего Хван скептично выгибает бровь. — Он будет во мне. У Хенджина в ушах колокола. В ней? А потом ей что, экзорциста вызывать? И что значит в ней? Но он просто кивает. Не мешает, когда Ли открывает все краны, наполняя комнатку звуком. Смотрит, как она делает небольшой надрез на запястье, морщится, смачивая другую руку холодной водой. — Встань перед зеркалом, — девчонка не шутит, Хван видит это и уже готов дать заднюю, но его как магнитом притягивает собственное отражение. Он замирает к медиуму спиной, упираясь руками в борта раковины, и вглядывается в собственное лицо. Взгляд задевает фигуру девушки, капли крови на ее рукаве давно расцвели алым. — Ты убьешь меня? — срывается голос на вопросительную интонацию случайно, Хенджин с трудом сплавляется с собственным телом, источающим страх. — Не говори ерунды, — привычно закатывает глаза Ли. — Хотелось бы, но проблем потом не оберусь. — Вот спасибо, умеешь успокоить, — выдыхает резко Хенджин, немного оборачиваясь. — Есть условие. Важное, — Ли произносит почти по слогам, заставляя Хвана снова замереть. — Ни при каких обстоятельствах не оборачивайся. Не заглядывай мне в глаза напрямую. Понял? Хенджин понимает, но не осознает. Страх кусает его руки, ноги, тело, бьется в силках сознания. Ему страшно как никогда. Вдруг он все-таки увидит… не-живого? Увидит в Хане, услышит его ее голосом и тогда… О дальнейшем Хван старается упорно не думать. Выдыхает, принимая некое наказание. Ей тоже было страшно тогда, скорее всего. Даже в обморок свалилась. Главное ему сейчас не повторить милый поступок. — Хенджин? — Что? — голос срывается на шепот случайно, перехватывает дыхание. — Не смотри мне в глаза. — Я понял. Он кивает сам себе, внимательно наблюдая за не-ведьмой. Ведьмой. Еще какой, потому что она начинает полноценный ритуал, о котором Хенджин никогда ничего даже не слышал. Никакие фильмы, книги и интернет даже не упоминали, насколько этот процесс неприятен и опасен. Насколько он может вызывать страх. Хана Ли что-то шепчет, но Хван не слышит слова, только набор непонятных ему звуков. Капли ее крови оседают в раковине и смешиваются с холодной водой, девчонка касается его плеч, почти обжигает, отчего Хенджин чуть шипит. А затем возрождается привычная тишина. Вода в кране все еще бежит ручьем, но так тихо, спокойно. Хенджин глядит прямо перед собой, в свои расширенные зрачки, удивляясь, как в одну секунду страх может притупиться. Стать чем-то обычным. Простым. С чем живешь и дышишь, а это и не мешает. Так, скребется немного, когда вглядываешься в себя самого, но в целом… — Джинни, все хорошо? — голос Ханы кристаллами отдает в груди. Хенджин на грани слышимости выдыхает да. Он немного расслабляет пальцы, холодные борта раковины больше не кажутся спасительным кругом. — Тогда чего стоишь так? — у Ли голос абсолютно обычный, с нотками смешинок и интереса. Хван уже хочет ответить что-то несуразное и смешное, а затем забыть. Засесть где-нибудь с ней, учебниками и закусками, наблюдая, как Хана Ли хмурится на выбранные им темы. Вздыхает от мировой экономики и предлагает гребанные чипсы, которые будут обладать самым насыщенным, лучшим вкусом из детства. Его взгляд чуть смещается в сторону девушки. Непроизвольно Хенджин душит крик в себе, по-новой вцепляясь в борта чертовой раковины. Вода перестает журчать вовсе, погружая их в иллюзию абсолютной тишины. И кошмара. — Ой, да брось, — улыбается Хана, глядя точно ему в глаза через отражение. — Так даже лучше, мистичнее, если можно так сказать. У Хвана пропадает дар речи, когда оно начинает улыбаться, аккуратно и даже нежно поглаживая его напряженные плечи. Руки Ханы Ли разминают ему шею и путаются в распущенных светлых волосах, такие движения успокаивать должны, но вселяют ужас. — Скажи хоть что-то, а то мне как-то… неловко? — Ли хмурится, доверчиво устраивая свою голову на его плече. — Я ведь красивая, да? Можно было бы и получше, краситься ярче, например, но тебе ведь никогда не угодишь в девушках. Хана подмигивает с озорством, на секунду прикрывая правый глаз. Идеально-черные глаза, без белка и радужки, в которых клубится что-то неживое и нереальное, мерзкое и страшное, вглядываются в лицо Хвана с жадностью. — Кто ты? — он почти выблевывает эти короткие два слова. А медиум улыбается так радостно-радостно, обнимает за талию, отрывая свое внимание от отражения и вглядываясь непосредственно в его лицо. — Динь-динь, не важно кто я и чего хочу, — смеется дух, а Хенджина прошибает от макушки до пят. Динь-динь звала его в детстве только мама, и то потом перестала. Хенджину нравилось прозвище, он тогда был как колокольчик: яркий, шумный, веселый. — И давай говорить начистоту, — Хана встает на носочки, чтобы точно выдохнуть прямо в ухо, — ты знаешь. Ее пальцы оглаживают мужскую руку короткими ноготками, вырисовывая непонятные узоры. — Главное ведь ты, — продолжает дух, слегка отстраняясь. Это дает шанс Хвану сделать глубокий бессмысленный вдох, вцепляясь в борта с новой силой, когда женские пальцы проникают под футболку. — А я всего лишь хочу избавить тебя от границ. Хенджин немеет, страх мешает здраво думать и уж тем более говорить. Он бы сбежал отсюда так далеко, как мог, но даже пошевелиться выше его сил. Дух в Хане Ли границ не видит: он лапает его, трогает и говорит так сладко, что невольно скрепят зубы. — Тебе самому не надоело? — вдруг задает вопрос дух, и Хенджин глупо моргает пару раз. Чужие руки больше не трогают его. Хана стоит рядом, вглядываясь также требовательно и откровенно. — Что? — он находит в себе силы задать вопрос. На это Ли только тянет уголки губ, издавая странный победный звук. Хенджин хмурится, отворачивается, на секунду закрывая глаза. — Живое, мертвое, левое, правое, правильно, неправильно, туда, сюда, — дух цокает языком, делая шаг к Хвану. — Тоска, тоска, тоска… надо постоянно выбирать, бежать, хотеть. Тебя это утомляет, Хенджин-а, не спорь, я-то знаю. Хенджин невольно вздрагивает. И почему он просто не может исчезнуть? — Невозможно, — выносит ему приговор Хана Ли. — Это ведь неправильно, да? Исчезать? Но на самом деле, по секрету говоря, всем всё равно. Ему не страшно, нет. Впервые ему дико жарко и хочется сделать глоток воды. Хван бы с удовольствием окунул голову под тугую струю, но дух рядом только тянется к нему, укладывая руки, ставшие вдруг в десятки раз холоднее, поверх его руки. — Взгляни на меня, Джинни, — коротко требует Хана, и на секунду Хенджин даже думает последовать приказу. — Я знаю, что ты хочешь свободы. Вечной свободы, необычной, индивидуальной, только твоей. Ты с детства хотел быть свободным, необычным и вот, пожалуйста, ручная ведьма и мир духов. Бери не хочу. Только руку протяни. Но ты боишься. Хван вздрагивает. Его выдергивает из страха, из оцепенения маленькими крючочками, он выдыхает резко, склоняя голову. Все неправда. Не так. И чертовски в точку. — Так возьми, — просто произносит Хана, без усилий убирая его руку с края раковины. — Мы вместе сможем парить без границ. Никакой смерти, никакого забвения… Хенджин зажмуривается, чувствует, как Ли встает прямо перед ним. Ее ладонь ложится на грудь, там, где бешено бьется сердце. Он даже может почувствовать легкое дыхание на своей шее, но ему так страшно открыть глаза. — Это я, Хенджин, — ровный голос Ханы бьет точно по ушам. — Открой глаза, посмотри на меня. Все хорошо, слышишь? Конечно, он слышит. И чувствует чужие руки на своих щеках. Его гладят, невесомо касаясь скул и подбородка, задевая губы и мочки ушей. Успокаивают, как какого-то животного, льнут и почти умоляют открыть глаза. — Хенджин, — тихо выдыхает Ли, прижимаясь к его телу слишком близко, ближе, чем он ее прижимал к себе, — открой уже глаза. Мы останемся здесь навечно, обещаю. Только ты и я на границе. Бесконечное наслаждение всем, что ты только захочешь, собственный мир только для нас. Просто посмотри на меня. Просто посмотри на меня. Его бьют слова, произнесенные в невесомой тишине и задевают душу. Что стоит открыть глаза? Посмотреть в чужие и, наконец, обрести спокойствие. Наслаждение от каждого дня, от весеннего ветра, вечное солнце, вечные друзья. И никаких проблем. Только ты и бесконечность. У Хенджина трепещут ресницы, вот-вот он глаза откроет. Посмотрит на бесконечно льющуюся воду, выйдет в освещенный коридор, подставит лицо под согревающие лучики солнца. И будет наслаждаться бесконечным ужином в кругу самых близких и смеяться, смеяться, смеяться… Пальцы невольно ловят чужую ладонь у своего лица, Хенджин сжимает тонкое запястье, улавливая приятный аромат полевых цветов и погасших свечей. И резкий, металлический запах. Не открывай глаза. — Чтобы тебе не было нужно, я изгоню тебя, — шипит Хенджин, сжимая запястье сильнее, до синяков. — Я лично уничтожу тебя… Смех ударяет по ушам, отчего Хван резко отбрасывает от себя чужую руку. Делает шаг назад, абсолютно вслепую, чувствуя себя словно в невесомости. — Динь-динь, — сквозь смех выдает дух, и Хван понимает, что звуков слишком много. Он слышит, как вода заливает пол водопадами, как каждая дверца в туалете закрывается, а зеркала, одно за одним, разбиваются вдребезги. Шум становится такой силы, что Хван не выдерживает, садится на корточки, пытаясь прикрыть голову и зажимая уши. Гул нарастает яростно, снося все на своем пути, заставляя пригнуться и замереть, лишь бы буря прошла стороной скорее. — Нельзя уничтожить то, чем ты сам являешься, — кричит в бурю Хана Ли, и Хенджин слышит, как замертво падает чужое тело. Резкая тишина становится вдруг спасением. Хенджин пару секунд все еще не верит, ждет чего-то, но когда тишина привычно не уходит, открывает глаза. На секунду его пугает фигура на полу. Он смотрит на бледное лицо в крови, смотрит, как вода, льющаяся на пол, окрашивается алым, как холод привычно бьет его тело хлыстом. Хенджин встает, едва ли осознавая это, и невольно поднимает взгляд на разбившиеся зеркала. Те мелкими кусочками стелятся у его ног, и Хван невольно вглядывается в собственное отражение в идеально-разбитом обломке. Видит кровь на волосах и на теле, проводит пальцами по лицу и с ужасом отмечает слишком горячие слезы. Хенджин блюет от всего, что с ним произошло.