Мисс Сквидвард

- Как думаешь, сколько у нас осталось времени? Пока не хватятся меня и не найдут тебя. - Неделя? – предположил Максим. - Семь дней, - медленно произнесла я, смакуя каждую букву, освежающую язык приятной, ветреной прохладой свободы. – Они пролетят слишком быстро. Время, оно… - я закинула руку за голову и прищурилась от яркости солнца, так и не закончив свою фразу. Там, где я жила все эти двадцать лет, время, напротив, с тягучей вязкой медлительностью расползалось по крышам домов, земле, редким растениям и воздуху, словно бы окутывая, обездвиживая всё наше маленькое, и так застоявшееся, поселение душной прозрачной плёнкой, сужающей пространство до выгодных кому-то пределов и возможностей. Тухленький и серый населённый пункт не радовал даже обычно восхищённых, жадных до местного колорита, туристов. Время здесь, конкретно в этой точке, давно остановилось где-то на отметке шестидесятых и закупорило нас всех в одной пыльной, но жутко раритетной бутылке годами выдержанного бурбона. Когда одним вечером плотная пробка её, внезапно и отчасти вынужденно, взлетела в воздух, подобно ракете, я так или иначе давно уже находилась совсем рядом с горлышком, готовая в любой момент выбраться наружу. И выбралась, пролилась на сухую землю огненной лавой крепкого виски, и вокруг всё вмиг закружилось, стало живым и потекло рекой неумолимо быстро проносящихся минут. Электронное табло в машине Максима тогда беззвучно отображало нам «Понедельник, 20:37», но в ушах у меня с того момента всё стало громко и безостановочно тикать, ударами маленького молоточка отсчитывая исчезающие секунды. - Время летит, - согласился парень, проговаривая слова со старческой интонацией былого мудреца. - И это плохая новость. - А хорошей у тебя не найдётся? – я повернулась к нему лицом, впечатываясь щекой в твёрдую поверхность разгорячённого асфальта, а затем скрестила в блаженстве вытянутые ноги и случайно, но очень к месту, задела своей ступнёй его голень. - Ты пилот своего времени, Жан, и это – хорошая, - со вздохом потянулся он, ловя мой заинтересованный взгляд. – Не смотри на меня так, это не я придумал. Так считает Майкл Альтшулер. Цитата. - Тогда чем займёмся сегодня, лётчик? – Внутри по-прежнему раздавалось беспрерывное «тик-так», и даже вместо сердца у меня, по-моему, большие круглые часы, и стрелки их отрывисто передвигаются в ритме пульса. Каждый удар – напоминание о том, что наше непредвиденное совместное путешествие когда-нибудь подойдёт к своему логичному завершению, вновь отправив меня на дно своей бутылки, а Максима – в лапы шумного, прогрессирующего, но такого же пыльного как мой сосуд, мегаполиса. - Мы ведь можем не возвращаться, - задумчиво произнёс парень, будто бы мысли у меня на лбу бегущей неоновой строкой высвечивались. – Мы всегда можем сбежать, ты же знаешь. Бежать до конца, до нашего собственного, необратимого конца, а не вращаться по замкнутому кругу чьих-то ещё представлений о том, как должна складываться наша судьба. - Сердце-часы в своём личном ритме отсчитали глубокомысленную паузу в шесть целых и пять десятых секунд, а потом боязливо сжались. - Но прямо сейчас предлагаю незамедлительно подняться с земли, потому что, кажется, я слышу рёв приближающихся мотоциклов. Я вскочила первой, как ошпаренная, что, в общем-то, уже почти граничило с правдой – дорога под ногами стремительно и равномерно нагревалась под зноем летнего солнца, как сковорода над плитой. Максуткин же инстинкт самосохранения, несмотря на словесное предупреждение своего хозяина, слегка запаздывал - пришлось буквально поднимать его за руку и тащить к обочине, где был припаркован ярко-красный, блестящий как новёхонький, от недавно принятого душа в виде краткосрочного дождя, Шевроле Корвет. Эта малышка чуть не убила меня в нашу первую встречу, а затем, немного сжалясь, всё-таки удостоила честью и усадила на своё второе мягкое сидение. - Ты не похож на бедного студента, - прокомментировала я тогда, осматривая дорогостоящую машину с откидным верхом. Уже через час, развалившись в кабине, я поднимала взор к издевательски безоблачному в тот день небу и открыто наслаждалась бьющим в лицо ветром и полным отсутствием крыши над головой. - Я не говорил, что она краденная? – уже через час спокойно заметил Макс, и моя собственная крыша слегка поёрзала, грозясь в скором времени поехать и вовсе, подобно выдвижной конструкции постепенно исчезающего потолка автомобиля. Конечно, спустя ещё некоторое время, на радость мне и заодно сотрудникам дорожной полиции, оказалось, что у парня всё же имеются все необходимые документы и права. Мозги и крышу нам это, впрочем, не вернуло на место. Пока я, завороженная действом восхищённых байкеров, молча наблюдала, как они цепочкой проносятся мимо и горланят нам что-то на незнакомом языке, Максим прикоснулся смоченным от слюны пальцем к моей правой щеке и великодушно убрал с неё частички измельчённых камешков, дружелюбно прилипших к коже после соприкосновения с пылью асфальта и, вероятно, надеявшихся остаться на моём лице на долгую память. Как сувенир с примерно вот такой вот гравировкой на донышке: «Среда, 13:06, и дурёха Жанна побывала здесь. В 800 километров от родного дома. Так далеко ещё её нога не ступала даже во снах, так что она всё равно определённо собиралась запомнить этот день, как и каждый из последующих». - Ну что, ограбим пару закусочных или без остановок до ближайшего мотеля? – Максим уже сидел внутри своего начищенного кабриолета и две минуты как увлечённо изучал мимолётом проскальзывающие на моём лице эмоции. - Хочу мороженого с орехами и кленовым сиропом, чтобы большое и всё в сливках, - машинально отчеканила я, как робот и одновременно словно ребёнок, никогда не пробавший лакомств. – А потом, у нас вода закончилась. Юноша тут же неверяще потянулся к бардачку, и я снова удивилась, каким же он оказался беспечным и несерьёзным. Что, однако, добавляло ему очаровательности, лёгкой и воздушной, такой же, как парившие мысли в его беззаботной голове. - Тогда, полагаю, по старой схеме: ты отвлекаешь продавца своими прелестными изгибами, пока я, как истинный джентльмен, добываю нам пропитание, – усмехнулся он, поворачивая ключ в замке зажигания, и через две секунды мы уже на проезжей части. - Да, совсем не джентльменским способом, но, - я расплылась в азартной улыбке, - я ценю. Макс лишь подмигнул мне в ответ, и на поверхности спины, прячась где-то в мельчайших бисеринках влаги от изматывающей жары, проступили мурашки и тут же непослушно разбежались по всему позвоночнику. Пожалуй, незаметно стягивать что-то по мелочи с витрин магазинов стало для нас эдаким мелкопакостным, волнующим кровь, развлечением. Конечно, у моего спутника имелись деньги и не в малом количестве. Уж это он предусмотрел ещё дома, набивая карманы своего объёмного рюкзака содержимым пухлого и необъятного капитала. Затем, по его словам, он напоследок подошёл к окну, задумчиво позвякал ключами, небрежно закинутыми им с утра на подоконник. - Что? Разве не на такой машине обычно путешествуют самые настоящие, отмороженные американские парни? – спросил он на следующий день после нашей встречи, чем заслужил лёгкий смешок – сам-то он ведь был по происхождению натуральным Russian guy. - Не знаю, - с сомнением ответила я. – На нашей улице все разъезжают на стареньких, потёртых ладах.

***

Ветхая, но в буквальном смысле красочная заправка встретила нас разрисованными, мультяшным щитами и белыми флагами с цифрами 66, послеполуденной спящей тишиной и похрапывающим на скамье у входа стариканом. Издали он казался неживым, неподвижным манекеном. - Со сливками не было, - торопливо оправдывался Макс через десять минут, набегу протягивая мне заветную упаковку с выпрошенным мороженым. - Но я прихватил это, - он повертел в ладони баллончик-спрей с изображением свежей, сочной клубники и белоснежного взбитого крема. И неосознанно, а может быть специально, облизнул сухие, потрескавшиеся губы, одаривая меня одним из своих таинственных лисящих взглядов, отчего мурашки, те самые, вконец осмелевшие, вдруг развернули свои незримые крылья и начали порхать бабочками по всему телу, от пяток до макушки. - А где вода? – спросила я, когда мы с лихорадочной скоростью уже снова неслись вдаль от ободранной заправки, и порывистый ветер любезно остужал мои порозовевшие щёки. - Чёрт. Утро пятницы выдалось на удивление мягким и прохладным, с течением дня всё же плавно сменяясь ещё большей, чем в предыдущие дни, засухой, радуя взор ещё более знойной местностью. Дорога, жгучий песок по сторонам. И мы с Максимом, конечно. Прожигали жизнь, как слепящие лучи яркого солнца прожигали нашу человеческую, такую уязвимую оболочку. - Знаешь, в тот понедельник, когда ты резко выскользнула на дорогу в одном своём сарафане, мертвенно-бледная и перепуганная, я чуть было не умер, думая, что всерьёз наткнулся на привидение, - вспомнил парень. - Ну, на то самое привидение… - Знаменитая призрачная попутчица, - засмеялась я, оглядывая своё молочное, выстиранное, но местами уже посеревшее одеяние. – «Девушка в белом», так её называют. Всем известная история об очередном призраке, неожиданно возникающем в свете фар на краю трассы. Горящие от любопытства иностранцы узнают о них из баек, бродящих по интернету, а мы, выросшие в этих краях, - ещё будучи детьми от своих поседевших бабушек, рассказывающих зловещие предания всем, кто готов навострить уши. - Но Макс, - я села на землю, прислоняясь к стене из округлых жёлто-бурых валунов, напоминавших собой какую-то застывшую каменную пену. - Что? - Призраки появляются ночью, а не днём, идиот. - Знаю, - он тихонько приземлился рядом и взял меня за руку, осторожно переплетая пальцы. Он делал это часто, видимо, чтобы в сотый раз удостовериться в том, что я не безумная галлюцинация его перегревшегося на жаре рассудка. А к моим неизменным прозвищам, которыми ежедневно награждали меня возмущённые соседи - «дурёха Жанна», «стерва Жанна», «вонючее отродье Жанна», - теперь можно было прибавить ещё одно и, пожалуй, самое точное: «Жанна-призрак». Мне, и правда, всегда хотелось превратиться в прозрачную невидимку, это было единственным и самым естественным моим желанием с тех пор, как я достигла сознательного возраста и поняла, что других бессмысленных «хотений» в этом разваливающемся городке, под плёнкой, ограничивающей наши мысли и надежды, лично у меня быть просто-напросто не может. За исключением одной навязчивой фантазии, которую я до сих пор страшусь нарекать этим громогласным «мечта» - вдруг спугну, ведь я к ней сейчас так неожиданно близко. - Мы там будем уже скоро, - и вновь Макс, ласково улыбаясь, читает мои мысли. – Ещё пару дней, и весь океан в твоём распоряжении. Помнится, мои детские, глупые грёзы оказались ещё более нелепыми и тягостными, когда отец сообщил, что от нашего дома до него, океана, родного Тихого, всегда было рукой подать. Если, конечно, её, конечность эту, словно резиновую, вытянуть на расстояние двух тысяч километров - практически по прямой, лишь слегка изогнув в запястье. Но везти меня к воде старик, естественно, никогда не собирался, а скоро и вовсе разобрал на части наш обеливший бока пикап. И если мой легкомысленный и безрассудный побег из дома стал отчасти невольным и вынужденным шагом, то Максим, парень двадцати пяти лет, вполне осознанно, на трезвую макушку, бросил за спиной ютуб канал, родителей, друзей и назойливый душный город, только чтобы затеряться на время во времени. Встать на путь беглецов и оказаться никем, обратиться в бестелесную частицу бесконечности и, может быть, когда-нибудь, стать снова кем-то. Ещё одна отличительная черта частицы под именем Максим Тарасенко – умение красиво рисовать словами. И пока мой спутник поэтично рассуждал на тему того, существует ли она, вообще, эта бесконечность и не лишено ли это 8-образное понятие смысла, я красиво вырисовывала пальцем по песку что-то абстрактное, оставляя и здесь некое подобие размытого напоминания о себе. Пускай с приходом ветров и дождей мои картины сотрутся или разлетятся прахом по воздуху, но так приятно и ошеломляюще знать, что частичка твоей собственной неясной материи навсегда останется в этой маленькой, конкретной, отдалённой точке пространства. - Любое высказывание о ней будет совершенно бессмысленным и пугающе точным одновременно, - заключил свои размышления Максим, будто снова вытаскивая очередную цитату из книжки. – Как и всё на этом свете, впрочем, слишком противоречиво, незначительно и значимо в то же время. «Всё» – очень тонко граничит с «ничего» и, мне кажется, порой я путаю одно с другим. Я застенчиво, но уверенно, сжала его ладонь крепче, потому что в сердце интуитивно что-то кольнуло, и вдруг стало грустно.

***

Встретившийся нам по дороге хутор Попкин оказался ещё меньшим городком, нежели мой отчий, но, на зависть, территория его была ухоженной, кому-то нужной, красочной и картинной. Дух шестидесятых здесь особенно пестрил и играл в ночи огнями своих неоновых вывесок, музыкой виниловых пластинок и зазывающими звуками игровых автоматов. Звуками, которые пробуждали в нас крайнюю степень непослушания и детско-взрослого озорства, светящего из глаз, направленных лишь друг на друга. - Мне кажется, этот город сошёл с экранов какого-нибудь ретро-фильма, - соглашается со мной Макс уже под вечер следующего дня. После ночи, проведённой в мотеле, после завтрака, во время которого, смеясь и забавляясь, мы больше кормили доброжелательно настроенных птиц и подозрительно следящих за ними кошек, нежели себя. И после ужина, когда Максим внезапно признаётся, что жить ему осталось не так уж и много. - Тогда мы должны хоть как-то соответствовать картинке, - скованно выдохнула я. Его бровь заинтересованно полезла вверх, а взгляд проследовал за моим, утыкаясь в тёмные, наполовину зашторенные окна стоящего через дорогу магазинчика сувениров и карнавальных костюмов. - Мне же пойдёт чёрный? – напоследок уточнил парень, обхватывая тёплой ладонью моё запястье. Внутренние часы вдруг смолкли, оглушая болезненной тишиной, и после недолгой паузы принялись отсчитывать по новой, оставляя острыми наконечниками своих стрелок тонкие, саднящие порезы.

***

- Нет, тебе не идёт чёрный, Максим. Я протянула руку к его русой шевелюре, пытаясь взъерошить волосы, сговорившись в своём деле с несущимся навстречу потоком ветра. Мне хотелось хоть как-то, ещё больше разукрасить оттенками прядей темноту в его лице, которая отражалась сейчас так неожиданно явно, поддерживаемая тугим чернильным фраком. Мы выглядели теперь как самые настоящие персонажи из семейки Аддамс, и оставленные за спиной весельчаки радостно проводили нас смеющимися добрыми взглядами, не имея и малейшего понятия о том, как символично было наше похоронное одеяние. Максуткин парадный костюм и моё готически-чёрное платье лишь выражали скорбь по тому, чего ещё не случилось, и придавали нашей грусти зрелищный, кинематографический официоз. Мне бы хотелось застыть прямо тут, остаться в этом фильме, на данном моменте плёнки, пожалуй, навсегда, чтобы не знать дальнейшего развития сюжета. - Зато тебе он к лицу, - повернулся на мгновение парень, фальшивя белоснежной, прямоугольной улыбкой. – И цветы делают тебя красивее, особенно вкупе с румянцем на щеках. Я шутливо фыркнула, зардевшись пуще и снова разбудив внутри бабочек, уже готовящихся оплакивать финал этой ленты вместе со мной. А затем развернулась, обращаясь назад, в исчезающую даль и, уткнувшись подбородком в спинку сидения, стала по одному отрывать искусственные лепестки декоративного букета, трагично пуская их по ветру, на серую полосу остающейся позади дороги.

***

- Когда ты говорил, что хочешь бежать до конца, ты… - Подразумевал ли я под концом преждевременную, осознанно выбранную смерть? Макс вглядывался мне в глаза, затаскивая целиком в свои непонятные, зыбкие миры, на дне которых я видела беспомощность и желание самовольно уйти из этого мира ещё до того, как прицепившаяся к нему, безумная опухоль начнёт насыщаться его жизненными силами, устраивая себе из этого действа пафосное, умертвляющее празднество. - Может быть, - глухо ответил он на собственный же вопрос. Крики чаек чересчур остро звенели в вечерней пустоте, перемежаясь с редкими возгласами смеющихся где-то людей. – Скоро мои дни будут наполнены лишь круговоротом физической и эмоциональной боли, а мне не очень хочется испытывать её вновь и вновь каждый день, словно по заданному маршруту вращаясь на этом чёртовом колесе, пока оно не сломается. Парень горько усмехнулся и бросил ироничный взгляд в сторону, где неподалёку от пляжа, в самом деле, красовался искрящийся в темноте, разноцветный, идеально круглый аттракцион. Мы были на пирсе, докатив до самой конечной точки трассы, и отсюда варианты моего дальнейшего существования пугали и восторгали своей широтой и возможностями. А выбор моего спутника, похоже, с самого начала намеревался остановиться лишь на одной, узкой тропинке, безвозвратно ведущей в смертельные просторы Тихого океана. Теперь, к слову, я видела его перед собой, свою давнюю мечту. Удостоила её мимолётным и безразличным вниманием, а затем вернула глаза на прежнее место, волнующее меня куда больше, чем пенистые, бездушные волны. - Но до этого «скоро» у тебя ещё куча времени, ты ведь сам говорил, что небольшой срок можно растянуть до бесконечности, если правильно использовать каждую его минуту, - я настаивала с непосредственной, детской упорностью, пытаясь доказать всю абсурдность его затеи, и где-то внутри истерично затикало быстрее, соглашаясь с моими доводами. Мне всю жизнь говорили, что океан прекрасен и поистине бесконечен. Но смотря на Максима, в его большие глаза, которые вели за собой, грели меня все эти дни и окунали в приятные, поражающе живительные глубины, я видела другую бескрайность, более прекрасную. Бесконечность, плескающуюся в карих глазницах, бесконечность, которая переливалась через край и добиралась до моих «часов», постоянно замыкая уставший механизм, обмывая его волнами и обещая выключить насовсем. Чтобы вместо страшного ежесекундного отсчитывания там обосновалась целая, безмятежная вечность из счастливых ударов сердца. - У тебя тушь потекла, - спокойно заметил Максим и, улыбнувшись, дотронулся до моего лица. Дурацкая краска, спёртая из очередного магазина, в попытках почувствовать себя «Жанной красавицей». - Это просто мои океаны выливаются из глаз, чтобы встретиться с твоими, не видишь? - всхлипнула я, утирая влажную смоляную дорожку. - И никакой другой, Тихий или Атлантический, нам не нужен. Парень втянул в лёгкие побольше свежего воздуха, будто пытаясь справиться с чем-то очень тяжёлым в глубине своей души. Солнце уже практически скрылось за горизонтом, взывая к ночи и выключая над нами свою жаркую лампу, но темнота в лице Максима, напротив, стала постепенно рассасываться, сокрушённо отступая и по кусочкам возвращая на место отголоски былой беззаботности. - Тогда, как считаешь, нам нужно найти костюмы повеселее? - он смахнул очередную слезинку, оставляя на моей щеке сероватые разводы, а потом догнал пальцами мою убегающую ладонь, которая решительно собралась вцепиться в его рукав и никогда не отпускать. - Раз у нашего фильма теперь другой конец.