Волны разобьются

Эхри взял старенькую гитару и долго вспоминал аккорды за закрытыми дверьми. За это время мать позвонила ему четыре раза. Шифра в гостиной складывала витраж с оленем. Вечер наступил жестоко и быстро. Бабье лето так и не наступило. Оно придет в фейское поместье. А билет в один конец в Калифорнию уже куплен. Все чаще звучит Bauhaus. Шифре холодно от их музыки. Через очень долгое время, так как садящиеся солнце окрасило коричневый пол в рыжий, Эхри запел. «Она гуляла над волнами, словно мечта, и снег по кругу падал, растворяясь в морской пене». Голос Эхри, думала Шифра, приятный и честный. Жизнь честной не была. Эхри вышел, пробормотал, что песня была о ней. Но Шифре не было приятно, она лишь поглядела на него очень грустно, потому что понимала, что последует за этим. — Меня Стивен взял в свою группу. Мне нужно уехать в Америку на год. Шифра села на корточки, положила на пол цветное стекло. Вела пальцем по острому краю. — А как же я? — сказала она жестко, не поднимая головы. — Поедем-то со мной. — Ты знаешь, что я не могу. — Почему? Там точно-то нету фей? — Нет, — произнесла она. — За год я погибну. — Это всего лишь на год-то… Я обязательно вернусь. Что год по сравнению-то с вечностью. Если не выйдет, то вернусь. А если выйдет, то точно-то вернусь. Год-то, Шифра. — Ты не будешь на танцах? Ты когда уезжаешь? — Через десять дней. — Так скоро. — Шифра… — Я знаю, что ты хочешь большого от жизни. Мы можем переехать в Дублин. Там могут быть группы… — Где Дублин, а где — Лос-Анджелес… Шифра встала, заглянула ему в лицо. Эхри отвел глаза. И Шифра подумала, что надо его схватить, украсть, как когда-то давно и как это бывает в сказках, завести в иллюзию, чтобы прошло лет десять, а ему казалось — что пару дней, навести туману, уронить ключи, позвать Оленя. Она ушла. А Эхри некоторое время стоял, думая. А потом медленно и аккуратно подвинул газету, на которой был витраж в угол, и стал складывать стекло в стопку. Собака подошла к нему из спальни, виляя хвостом. — А ты со мной поедешь, — сказал Эхри собаке. — Тебе-то все равно, где жить. Главное, чтобы я был рядом-то. Неужели феи такие хрупкие, а? Неужели для них год — это много? Это для обычных людей это много. А я-то и приехать могу на недельку-две, время от времени-то. Неужели она не знает меня? Любит, а не знает? Собака в ответ зевнула. А на следующий день у Эхри стало болеть сердце. Боль была тягучей. Эхри старался не обращать на нее внимания. Он лежал в кровати, натянув одеяло до подбородка, собака — калачиком на ногах. А боль давила, и от этого давило все — стены, потолок, воздух. День за окном был сизый, ничего не менялось, кричали чайки, каркали галки, и каркали они странно, будто звали Эхри по имени. Эхри слушал, слушал, не выдержал, встал. В окно заглянул. Банши была тут как тут. Стояла рядом с мужем, муж курил трубку. А банши сразу поняла, что Эхри на нее смотрит. Скользнула взглядом, отвернулась. Вздохнула. Глупости — решил Эхри. Никакая она не банши. И вздыхает о своем. Что еще старикам делать, как не на других смотреть. А он совсем голову потерял, или надеялся на что-то. Но романтику в жизни. А ведь на самом деле — реклама в телевизоре у родителей, безработица и лень, Салли с неуместными признаниями, Олень, который о чем-то врет, Шифра тоже врет и его не понимает. И только город фей чужой — а перестал ходить, а и он таинственным не был. Просто несколько темных улиц. Деревня аборигенов. А теперь появилась приятная реальность, а Шифра понять не может. А злиться по-настоящему мешает боль в сердце. Эхри резко задвинул штору. Почистил зубы, кофе пить не стал, сразу накинул пальто, позвал собаку и отправился к родителям. В автобусе в окно не глядел. Родители отреагировали предсказуемо. Мать сидела за столом, намазывала масло на хлеб. Отец находился в любимом кресле, выключил звук в телевизоре. Подлокотники с вышитыми цветами кресла стерлись, вместо золотистых ниток — бесцветное пятно, как лысина. Эхри заметил, что ковер надо в химчистку — поблек. Отец сразу заявил, что идея группы ему не нравится. А мать сказала, что Эхри человек взрослый, и сам пусть решает, что хочет. Эхри все равно начал оправдываться. — Стивен не стандартный, но они тоже христиане, — взгляд Эхри упал на библию, стоявшему на своем обычном месте. Между сборником анекдотов и словарем. — Не похож, — ответил отец. — Христиане-то разные бывают, — обиделся Эхри. — А фея твоя что? — спросила мать. — Ничего. — Поссорились? — сразу спросил отец. — А вам-то знать зачем, — вздохнул, добавил. — Я не знаю. — Что тебя там ждет? — спросил отец. — Запишем-то демку, подготовим материал для альбома. У Стивена уже есть какие-никакие связи. Знаменитостью-то я становиться не хочу. Я хочу творить. Даже если ничего не выйдет-то, то я все равно что-то создам. Буду услышанным. Да и в наше время-то с такой музыкой, как у Стивена, не станешь-то знаменитостью. И Стивен это знает. — Богема? — спросил отец. — Просто старательно делает вид, — ответил Эхри честно. Эхри глядел в столешницу, на светлые кольца из-под горячих чашек. На шкаф, полоски музыкальных пластинок, камин с золой и пеплом, африканские статуэтки. — Если я здесь-то останусь, то возможности может и не быть. И будут у меня когда-нибудь стоять статуэтки из Нигерии, хоть никто из нас не был в Африке. Мать сказала: — Я знала, что ты будешь другим. Ты когда маленький был, ты любил уходить в поле и глядеть на коров. Я думала, коровы тебе нравятся, а ты говорил, что тебе легче так думается. Потому что где есть коровы, нет людей. — Я просто-то знал, что меня ты похвалишь. Мне на самом-то деле нравились просто коровы. Прощание с родителями не было грустным. Оба считали, что год пройдет быстро. На следующий день пришла Шифра. Открыла дверь своим ключом. Одета она была тепло, в темно-синее пальто, в серый свитер и джинсы, и совсем не была похожей на фею. Эхри не стал ждать, когда она что-то скажет, когда она снимет сапоги, подошел, взял ее за плечи, прижал ее к груди. — Год, всего лишь год, и я твоим буду… У тебя все равное мое сердце-то, ну. Шифра не ответила на объятие. Они сидели за столом друг на против друга. Оба молчали. На них падал белый свет из окна. На столе стояли две белой тарелки, на них — крошки из-под овощного пирога Шифры. Возле тарелки — тетрадь, вся исписанная текстами для песен с пружинкой, тоже в крошках. Гитара опиралась об ножку стола. Собака лежала возле гитары. Шифра сидела, сложив руки на коленях, повернулась к окну, а там был туман. Черные галки говорили что-то Шифре. У обоих болело сердце. — За мной последуют феи? — Эхри взглянул на нее. А Шифра молчала. Эхри понял, что ей сказали галки. Что они договорятся с дельфинами и бросят его в море. Но Эхри им не поверил.