Волны разобьются

Шифра оставила ему лесные цветы на пороге, перевязанные кружевной лентой. Воздух пах сыростью. Эхри наступил на них, когда выходил с собакой перед работой. Позавтракать Эхри не успел. Быстро поставил цветы в вазу, не развязав ленту. Погладил собаку, уронил ключи, они звякнули — будто что-то разбилось. Чуть не опоздал на автобус. Пришлось бежать. Вцепился в ручку, пытался отдышаться, скользнул билетом… Удалось сесть у окна. Поправил наушники, и попытался расслабиться. Проехали мимо автобусной станции. Люди там часто бежали, опаздывали, теряли зонтики. В мыслях царила пугающая пустота. В наушниках играла музыка, Эхри пытался ею заглушить тревогу — страх перед заурядностью и страх перед осознанием, что пишет стихи он намного реже, чем хотел бы. Сквозь пустоту просачивалось ощущение никчемности. За окном был ежедневный пейзаж. Из-за тумана не было видно моря. Блестели окна домов. Опасно ли было водить в такой туман? — думал Эхри. Свет автомобильных фар путался в водяной пыли. Эхри оглянулся. Все лица он знал наизусть. Автобус был маленький. Старички — куда они направлялись в такую рань? Каждую среду. Из интересного была дама с большим комнатным растением на коленях, Шивон — работала три раза в неделю в спортзале. Листья дрожали. Земля просыпалась на край сидения. Был и старик, муж «наблюдательницы». Сидел у окна, выглядел живописно. Грустно, но не отчаянно. Обнимал длинный зонтик двумя руками. В сапогах — старых, но в состоянии хорошем. И одет был, как одевался в молодости — в верблюжий коричневый свитер, рубашку синюю, и плотные шерстяные брюки, и всегда коричневый толстый ремень. И выглядел он так, будто всю жизнь сидел на одном месте, у окна, обнимал портфели и зонтики, в этом же «верблюде». Потом — высокое здание офиса, те же лица на рецепции. Тесный офис, шкафы неаккуратно заполнены бумагами и папками, дождь в окне — неуютно, серо. Эхри поздоровался с Генри и Салли, взял кофе из автомата. Кофе шипел, брызнул на столешницу. Эхри отправился на место и рабочий день прошел, как и все предыдущие, и как прошли бы дальнейшие. — Какие новости? — спросила Сара на рецепции. — Что-то совсем тоска. Эхри ответил, что никаких новостей у него нет, все по прежнему. Подошла Салли. — Мэри выложила фотографию с её новым триумфом. Страшный, как не знаю что. Малознакомые Эхри имена, отрывки подробностей жизней — все без контекста, контекст Эхри прослушал. Ни один раз, слушая музыку в перерыв, сидя в туалете, записывая стихи, и теперь повсюду была не жизнь, а островки жизней, маленькие, одинаковые. Во время обеда — стоял в очереди в ларек. Голодный. Много людей. Много голубей. Голуби были наглые, скользили между ногами, едва на ботинки не лезли. Эхри наблюдал за ними, а голуби наблюдали за людьми. С бутербродом, подсел к Гарри и Салли, но большую часть разговоров молчал. Думал о голубях. Как те почему-то знали, что заходить в ларек нельзя, а могли бы. Люди не умеют летать. У голубей потому было преимущество. Нет, они терпели и ждали крошек. Путались под ногами, как и люди постоянно путались. Все возле ларька с одной целью, и все также одинаково ждали чего-то, и одинаково ходили кругами. Эхри все время мысленно искал возможность уйти от любого диалога, чтобы потом чувствовать легкие уколы совести. Бутерброд был предсказуемый. Вспомнил невольно, насколько жизнь была легче, если он пил, и насколько симпатичнее и открытее казались люди, и эта мысль сильно расстроила — мысли алкоголика так и начинаются. В его семье алкоголиков нет, может, дед? От деда все можно было ождать. Эхри вроде бы даже помнил бутылки в углу коридора — старые, пыльные. По дороге обратно думал о Шифре. Дождь закончился, свет фонарей отражался на мокром асфальте, в лужах. Жизнь казалась слишком предсказуемой: скучные счета, скучные отчеты, и Шифра опасно вписывалась в рутину, становилась очередным знакомым действием, даже если приносила цветы к дверям. И остров, город, маленький, затыканный — и городом не назвал. Не убежать от скуки. И сам Эхри — был абсолютно бесполезный, такой же, как его жизнь, игры, стихи и отчеты. Выгуливая собаку, ушел ближе к морю, и ближе к мокрым полям. Зеленая трава на песке казалась серой, небо было изрезано линиями, синее и красное по краям, сырость слилась с шумом моря. Грязь, все штаны измазал. И на поле встретил коров. С пастухом не поздоровался, только кивнул ему, а пастух будто сказал, как говорил однажды — ты изменился, другой какой-то. Эхри хотел бы быть другим, но фея ничего не принесла ему, только свою любовь и только то, что окружающие видели в нем изменения, которых не было.